КНИГА ПЕРВАЯ.
Пролог.
В кронах священной лиственницы шумел холодный ветер. Трое молодых охотников, стоя на коленях перед Камнем, Дающим Удачу, ждали ответа богов на их просьбы. Голоса богов охоты им слышались сейчас в шуме ветра, и они старались слиться с этим шумом, чтобы понять ответ. Найдут ли они стадо, или кого-то из них найдёт смерть? Станет ли в их стойбище после этой охоты больше мяса, или станет меньше охотников? Очень многое сейчас зависело от ответа, и поэтому они должны понять его правильно. Правильный ответ не всегда приходил сразу, и не всегда его приходилось ждать подолгу. Раз на раз не приходится, и даже боги иногда бывают заняты.
Охотники знали, что боги могут отказать им в удачной охоте, несмотря на богатые дары, положенные сейчас к основанию Камня. Но и тогда не стоило огорчаться, а тем более обижаться на богов: они никогда не делают что-то просто так. Они пришли сюда для того, чтобы люди этого племени не исчезли без следа в реке времени. И сочные куски мяса, завёрнутые в медвежью шкуру, были приемлемой платой за это. Боги могут отказать сегодня, но они всё равно объяснят причину: или опасность для охотников, или слишком мало оленей в этом стаде, или охотники сегодня будут нужнее в своём стойбище. Боги никогда не обманывают, и с тех пор, как племя начало слушать их советы, люди начали понемногу забывать голодные дни, а смерть стала всё чаще обходить их землянки стороной.
Прошло какое-то время, и охотники перестали ощущать себя отдельными людьми. Они слились во что-то единое и друг с другом, и с окружающей их природой. Ветер в кроне лиственницы начал превращаться в Голос: отдельные шумы и посвистывания стали складываться в слова. Это не были человеческие слова, слушающие сейчас люди воспринимали их скорее как некие фразы эмоций, которые будили в их сознании ассоциации, воспоминания, из которых складывались картинки. Каждый из троих сейчас слышал и видел то же, что и его товарищи, но это не вызывало ни в ком из них ни малейшего удивления. Так и должно было быть.
Через некоторое время ветер стих, и в разошедшейся пелене низких облаков показалось солнце: довольно редкое здесь явление. Боги сказали своё слово: охотиться на оленей сегодня нельзя! Стадо вчера сильно потрепали волки, и если люди убьют ещё несколько оленей, то они ещё долго не увидят мяса: олени обидятся и уйдут. Но люди должны сегодня отогнать волчью стаю как можно дальше отсюда, и тогда через три дня здесь будет много оленей - с солнечной стороны Больших Холмов сюда идёт очень, очень большое стадо.
Охотники, одетые почти так, как одеваются боги – в некоторое подобие меховых комбинезонов с капюшонами - поднялись с колен и взяли в руки свои дары. Если надо отгонять волков, значит, надо идти к богам за Кругами, Издающими Гром, и свои дары они сами передадут богам в руки. И это будет сегодня их небольшим праздником. Женщины богов угостят их своей едой: не мясо и не рыба, не ягоды и не грибы, и не корни, но сытно и вкусно так, что тает во рту, а Старший бог вынесет им Гремящие Круги и укажет направление, где надо искать волчью стаю … И ещё сделает так, что сегодняшняя погоня будет удачной, а волки уйдут из этих мест надолго.
Не произнеся ни единого слова – в священных местах не полагалось разговаривать, эти места существовали лишь для того, чтобы слушать – охотники направились в селение богов. Оно появилось в их краях не так давно, несколько зим назад, и поначалу люди не понимали, что боги им хотят сказать, воспринимая их как ещё одно враждебное и незнакомое племя людей. Но когда мужчины пошли прогонять их со своей земли, чтобы чужаки не охотились на их дичь, с каждым из пошедших по дороге что-то случилось. Маленький Олень сломал палец на левой ноге, Рыжий Мамонт потерял лук, у Толстой Выдры скрутило живот, а Соня умудрился оставить на ольховой ветке глаз … и тогда они поняли, что чужих лучше не трогать, и повернули обратно. А потом новое племя само пришло к ним в гости с миром и подарками. Их женщинам достались красивые блестящие камни – люди никогда не видели таких ни в своей тундре, ни в лежащих на солнечной стороне лесах. Старейшина племени получил нож из такого блестящего камня, и этот нож был острее, чем край любой раковины. А ещё пришедшие угощали их невиданной до этого людьми едой, той самой, о которой сегодня вспоминали охотники. И у всех из них были такие ножи, и наконечники стрел, и копья… Старейшина правильно рассудил, что с такими соседями лучше дружить, и они смогли как-то договориться. Несколько самых красивых девушек перешли жить в деревню пришельцев, и им там действительно хорошо живётся до сих пор. А люди после этого обмена начали забывать, что такое неудачи и болезни, голод и смерть… пришедшие оказались богами, и это было очень большое везение для всего племени.
Большой Лёд уходил с каждым годом всё дальше в Страну Ночи, всё больше приходило сюда зверей, и каждое лето становилось теплее предыдущего. Боги не зря пришли к людям, и очень хорошо, что люди с ними не поссорились.
Охотники остановились на краю склона. Перед ними, в небольшой округлой низине с протекающей через неё извилистой речкой, лежало поселение богов. Боги не строили землянки, как это делали люди: дома богов представляли собой норы в склоне холма. Эти норы были неглубоки - просто небольшая ямка, в которой мог поместиться лишь один человек. Но боги потому и были богами: по их воле в любую дыру могло войти хоть целое племя! Внезапно в земляных стенах появлялись новые проходы, ведущие вглубь земли, за ними открывались пещеры с горящим огнём, который не давал дыма и освещёнными, как будто солнечным светом, хотя солнца нигде не было. Те, кто бывал у богов в их жилищах, знали: по их подземной деревне можно ходить сколько угодно, но без разрешения хозяев дорогу на поверхность земли не найдёшь.
- Хомяк не пойдёт дальше. Хомяк будет ждать здесь. – Один из троих охотников сел на землю. Он был невысок ростом, но строен, длинные чёрные волосы, перехваченные на лбу кожаным ремешком, волной обтекали его плечи. Он побаивался богов. Однажды попав в их жилище, Хомяк так и не смог преодолеть в себе ужас от ощущения толщи земли над головой и бесконечности подземных проходов. Сейчас он говорил о себе в третьем лице: так было положено говорить, когда не находишься дома, иначе злые духи могут украсть имя, а вместе с ним и жизнь. Также нельзя было говорить о других людях, обращаясь к ним по имени – по той же самой причине. Нужно было говорить так, как будто тот, к кому обращаешься, далеко отсюда.
- Хомяк зря боится богов. Но если он хочет, то может сидеть на холодной кочке, как пугливая куропатка, пока Белый Олень и Чёрный Пёс будут говорить с богами и радоваться. – Сказал Чёрный Пёс.
- Хомяк не пойдёт дальше. Хомяк будет ждать здесь. Хомяк сказал всё. - Он был непреклонен, этот самый молодой из троицы охотник, молодой настолько, что ещё не получил второго имени, но уже достаточно умелый и удачливый, чтобы охотиться со своими старшими братьями.
- Если Хомяк так говорит – значит, он знает. Пусть Хомяк ждёт. Чёрный Пёс зря смеётся над Хомяком. – Вежливо произнёс Белый Олень. Он всегда был вежлив и спокоен, и многие в их племени видели в нём будущего старейшину: когда Солнечный Орёл уйдёт в нижний мир, Белому Оленю должно достаться его место. Он мог помирить ссорящихся и справедливо рассудить спорные вопросы, и он был в хороших отношениях с богами и духами. И ещё Белый Олень был удачливым охотником.
Хомяк остался гордо сидеть на месте, а двое охотников спустились по склону. Подойдя к склону небольшой сопки, в которой жили боги, они остановились.
- Чёрный Пёс и Белый Олень пришли с миром! – Крикнул Белый Олень.
Кусты, скрывающие вход в жилище богов, раздвинулись, и к ним вышла женщина. Когда-то её звали Глупая Куропатка, и она была родом из их племени, но перешла жить и рожать детей в племя богов. Теперь у неё было другое имя, а для своих сородичей она стала зваться Безымянной – так они называли всех умерших.
Одета она была в такой же меховой костюм, как и охотники, только сшит он был не из оленьих шкур, а из шкурок выдры, и на краях рукавов и капюшона у неё была опушка из меха белого песца. Её сверстницы и бывшие подруги, оставшиеся в родном стойбище, за эти несколько лет уже успели состариться и увясть, а её словно не коснулись годы – она стала лишь ещё более красивой за это время.
- Пусть Белый Олень и Чёрный Пёс войдут в дом! Хозяева рады гостям, пришедшим с миром. - Произнесла она ритуальные слова приветствия, наклонив голову и принимая на руки свёрток с мясом. Белый Олень смотрел на неё удивлённо: волосы Безымянной, когда-то бывшие такими же чёрными, как и у всех из их племени, стали теперь цвета летнего солнца, как и у всех богов.
Безымянная подняла голову и Белый Олень посмотрел в её глаза. Нет, они оставались такими же чёрными, как и обычно, и не стали цвета молодой травы, как у этого необычного племени. У Безымянной изменились лишь волосы, но и одно это было непостижимо и удивительно. Она повернулась и, наклонившись, вошла в своё жилище – жилище богов. Охотники прошли за ней.
Они шли по туннелю, в котором было светло и тепло, и Белый Олень не понимал Хомяка: почему тот боится сюда входить? Было сухо и легко дышалось, а свет лился как бы из ниоткуда, и было светло, как днём. Что ж, пусть Хомяк сидит там, где считает нужным.
Пройдя несколько поворотов, они вошли в большой зал, где уже находились боги. Безымянная передала дары на руки какой-то женщине, и её сразу же облепили её дети: трое, два мальчика и девочка. Дети Безымянной были почти в точности детьми богов: такая же белая кожа, зелёные глаза, русые волосы и слегка заострённые уши. Несмотря на то, что их мать происходила из племени людей, они ничем не были на них похожи, и даже ростом они были значительно выше, чем другие дети того же возраста – и детей богов, и человеческих детей.
Глядя на играющих в этом зале детей, у Белого Оленя возникла странная мысль: может быть, боги – совсем не боги, а такие же люди, как и они, просто с кожей не смуглой, а белой и волосами светлыми, а не тёмными? Может быть, они больше знают и умеют…
Его мысли прервал Старший бог:
- Нет, Белый Олень, мы разные народы, хотя у нас и могут быть общие дети. Мы бессмертны, а ваши дни коротки. Мы помним, как наши старейшие проснулись на берегу большого озера – там, где заходит солнце – и это были дни начала этого мира. Тогда в нём ещё не было твоего народа, и не было Большого Льда. Но кое в чём ты прав: мы не боги, мы созданы так же, как и вы, Великим Создателем. Вы – наши младшие братья, ибо Отец у нас один.
Что-то Отец дал нам больше, чем вам, а что-то он дал больше вам. Сейчас вы смотрите на нас снизу вверх, хотя наш рост и меньше вашего, но придёт время, и мы сравняемся. Мы уже становимся ближе друг к другу: посмотри на детей Безымянной! Они дети двух народов, и они не будут похожи ни на мать, ни на отца, это будет совсем другое племя…
Слова Старшего бога были спокойны и неторопливы, как и само течение времени. Он не выглядел старым, скорее был средних лет, но в племени богов стариков никто и никогда не видел. А Старший был действительно старшим среди них, и за его плечами были уже десятки тысяч лет, и он действительно помнил начало этого мира. Белый Олень слушал его и не мог понять: неужели они действительно не боги? Но ведь они и не люди, люди не могут жить вечно и уметь столько непостижимого…
- Сегодня вы пойдёте прогонять волков – далеко, далеко отсюда вы их прогоните, прогоните так, что они долго не придут сюда! И у вас, и у нас тогда будет вдоволь еды. Но когда вы будете возвращаться назад – ты, Белый Олень, найдёшь потерявшегося волчонка, а ты, Чёрный Пёс – оленёнка, который отбился от стада и застрял в промоине. Не убивайте их, а возьмите с собой. И придёт время, и вы увидите и поймёте, как это изменит вашу жизнь и жизнь ваших детей.
Хомяк тоже кое-что найдёт… - Старший Бог грустно покачал головой. – И то, что он найдёт, тоже изменит жизнь: и вашу, и нашу... Но я не хочу что-то менять, всё равно это бесполезно. Я могу остановить Хомяка, но я не в силах остановить время. И нас не так много, чтобы мы смогли заботиться о каждом стойбище людей…
Старший Бог повернулся и вышел из зала, и Белый Олень ещё долго слышал переливчатый звон, который издавали подвески из блестящего камня на груди и спине Старшего Бога. Его слова охотники поняли лишь наполовину: о том, что в ближайшие дни произойдёт нечто, что изменит привычный для них уклад жизни… И было ещё что-то, сказанное между слов: что-то тревожное, что-то совсем непонятное, и потому заставившее молодых людей внутренне напрячься. Но это была не та, привычная им опасность, а что-то далёкое, что-то, что их не коснётся… И поэтому они спокойно продолжали выполнять роль гостей в этом странном селении под землёй, где никогда не наступала тьма и живущие здесь не ведали несчастья и голода…
В стойбище людей в это время тоже были гости, точнее, гость. Один из Старших Богов приходил сюда ежедневно, чтобы заниматься с детьми. Выбранные им пятеро мальчиков возрастом от трёх до десяти лет сидели на полу в специально отведённой для этого землянке и, закрыв глаза, выполняли очередное задание. Оно было таким же, как вчера, позавчера… таким же, как и самое первое, проведённое полгода назад. Каждый из детей должен был придумать, что произойдёт завтра в их селении с каждым из людей, и с ним самим тоже. А потом они обменивались своими рассказами, и если что-то совпадало, то от Учителя им доставалось что-то вкусное, принесённое им из подземного стойбища богов. А если на следующий день происходило предсказанное кем-то, то этого ученика старший Бог приглашал в гости в своё подземное стойбище. Остальные мальчишки всегда завидовали таким счастливчикам: им удавалось увидеть столько интересного, что невероятных рассказов для друзей хватало на неделю…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Подземная астрономия
Глава первая.
Васёк, позёвывая, вышел из раздевалки, переодетый, наконец-то, в рабочее. В тамбуре-накопителе, он же «зал ожидания», уже толпились шахтёры. Кто-то кому-то что-то травил, некоторые лихорадочно курили. К Ваську подошёл Сергей Палыч, маркшейдер смены.
- Ты у нас новенький? Как тебя…
- Иванов. Василий.
- Васька, значит. Васька, так Васька… Куришь?
- Курю.
- В забое чтоб - ни-ни! Если там увижу с сигаретой или зажигалкой – сам убью, понял? И любой убьёт, так что не серчай, если что. – Палыч почувствовал, что зря, в общем-то, так сразу сурово наехал на парнишку и решил объяснить поподробней: - Метан, понимаешь. Если рванёт – всем крышка. Так что…
- Да я, в общем-то, в курсе…
- Да все в курсе, только вот нет-нет дурак да попадётся. Ты, значит, электриком будешь? Молод ещё в шахту-то…
- Так я после армии…
- Служил-то где?
- Связь.
Раздался грохот, лязг и раскрылись двери прибывшей клети. Шахтеры, закончившие смену, человек двадцать, повалили через накопитель, здороваясь со сменяющей их бригадой. Палыч окинул взглядом своих, привычно пересчитал по головам – бригада вся! – и махнул рукой: грузитесь, мол. Народ начал заходить в клеть, когда в тамбуре появилось что-то несуразное: сухопарый мужичок лет сорока пяти, с портфелем под мышкой и каким-то листком в руке. И с ходу вломился в клеть.
- Э, погоди, погоди! Болезный, ты куда это? Выдь отсель! – Палыч даже не мог подобрать слов от удивления, потом взревел, как сирена:
- Ивановна! Ты, какого лешего, пущаешь кого не попадя?! Спишь что ли, мать твою?!
- Палыч, он с разрешением! – Отозвалась пожилая вахтерша из своей плексигласовой будки с вертушкой. – Яму можна!
Мужик, стоящий на спуске-подъёме, начал возмущаться:
- Вашу мать, вас майнать-не-майнать? Мне еще пять бригад кантовать! Внизу люди ждут! А они тут дебаты разводят!
Ваську показалось, что назревает скандал, так вдруг накалилась обстановка, да и Палыч покраснел как рак и надулся, быком глядя на недоразумение в виде интеллигента… Но лишь шумно выдохнул, махнул рукой и сказал:
- Хрен с вами! Дурдом! Поехали!
Клеть с лязгом захлопнулась: сначала внутренние створки, затем внешние, и с гулом понеслась вниз. У Васька перехватило дыхание: ему вдруг показалось, что оборвался трос…
- Не дрейфь, стажёр, всё в порядке! – Похлопал его по плечу Палыч. – Первый раз оно всегда так… это тебе не лифт! – и повернулся к сухопарому «недоразумению»:
- Что там у вас? В последний момент… так нельзя, знаете? Я за вас по ТБ не расписался – случись что, кто будет отвечать?
- Вот, вот разрешение… - Тот неловко совал Палычу свой листок. Палыч включил свой фонарь на каске и просмотрел документ.
- Да это ж филькина грамота! Где виза начальника смены? Где допуск, я вас спрашиваю!
- Там… Там всё подписано..
- Да ни хрена там не подписано! Кураев к забою никакого отношения не имеет! Он вас только в туалет имеет право пропустить, и то исключительно в своей собственной квартире!
- Я… Я не знаю… Мне сказали, что… в конце концов, женщина на проходной…
- Да эта старая курица тебя и по бумажке из сортира пропустит, только печать на неё поставь! Да кто ты такой на мою голову! – Палыч сейчас был не в гневе, а скорее в горе: так его расстроила вся эта история.
- Я… Я астроном…
Летящая вниз клеть взорвалась от хохота. Хохотали все, даже Палыч, не смеялся только астроном, не понимая причину столь бурного веселья.
Через пару минут, когда все отсмеялись, Палыч вынес свой вердикт:
- Вот что, товарищ астроном… вы перепутали что-то, наверное. Это шахта, понимаете? И никаких звёзд, кроме вас, в ней на этот момент нет. Так что когда спустимся, вы из клети не выхОдите, а поднимаетесь в ней с отработавшей бригадой наверх, и идёте после этого домой, или куда там вам надо? Я доступно объяснил?
- Нет, вы не понимаете…
- Я прекрасно понимаю, что вам в шахте делать нечего. И расписываться за вас я нигде не собираюсь. Если какой идиот решит вас взять с собой на свою голову, это его личное горе. Вот так вот.
- У меня там наблюдения…
- Какие наблюдения? Это вас, похоже, наблюдать надо, в стационаре! И не спорьте, это бесполезно! Здесь я отвечаю и решаю, это забой! А не пансион благородных девиц!
- Но мне необходимо, понимаете… Вспышка сверхновой… Нейтрино… Гамма-поток, поглощение породой… Остаточное излучение, трансформация квантов… Новая картина Большого Взрыва…
- Я сейчас сам взорвусь с вами! Курите? – вдруг спросил Палыч более мягким тоном.
- Нет, извините… У меня аппаратура дыма не переносит…
- Ну, слава Богу, хоть тут всё в порядке – Палыч понемногу приходил в себя. – Что же вас так приспичило? Какой ещё большой взрыв? Нам тут взрывов не надо!
- Это не тут, это вообще миллиарды лет назад было. А я должен пронаблюдать остаточные нейтрино после взрыва сверхновой, а она вот - вот… В общем, в течении ближайших двух-трёх часов, а потом вообще неизвестно, когда будет ещё…
Рассказчиком астроном был неважным, но Палыч всё-таки понял, что если он сейчас отправит этого чудака наверх, то будет тот несчастен по гроб жизни. Всё-таки у этого сухаря один-единственный шанс разобраться со своей теорией или что там у него.
- Тёмное это дело, твоя наука. Правда, Васёк? – Палыч повернулся к Ваську. – Вот, блин, сразу двое в первый спуск идут. А, мужики?
Клеть остановилась. Всё, приехали.
Глава вторая.
У клети уже стояла бригада, закончившая смену. Рабочие выходили в забой, пожимая руки стоящим, прямо как на хоккейном чемпионате. Освободившаяся клеть мгновенно заполнилась людьми и унеслась вверх.
Палыч немного в стороне говорил о чём-то с высоким и худым как жердь человеком. Потом матюгнулся и махнул рукой.
- Ну что такое сегодня за день такой, прямо не знаю! – подошёл он к бригаде. – Комбайн полетел. Заработаем сегодня… Как же!
- Ну, так пошли чинить – подал голос кто-то из шахтёров. В такой скученности и не разберёшь, кто, но Василию показалось, что это был Саня – высокий крепыш лет тридцати, по первому впечатлению неплохой мужик, от него прямо-таки исходила аура спокойствия и надёжности.
- Пошли так пошли – сказал Палыч. – Только вот распоряжусь сейчас…
Он повернулся к Ваську:
- Оставайся здесь… Не совсем здесь, а вот там – он показал рукой на вход в ближайший штрек. – Там у нас комната отдыха, маркшейдерская, будешь присматривать за профессором. Чтобы он оттуда – ни шагу. Тебе с нами сегодня всё равно делать нечего, нам в механике ковыряться, один крутит – трое байки травят.
- А электрика? Я же электрик…
- Какой ты электрик… Желтопузик ты ещё. Есть тут штатный электрик, ты пока стажёр, твоё дело опыт перенимать. Времена настали… берут кого ни попадя, кувыркайся тут потом с вами. Сегодня за профессором следи, а то забредёт куда не то, астроном… Как вас зовут-то хоть? – обратился Палыч к астроному.
- Лебедев, Андрей Иванович. Только, знаете ли, я не профессор, я всего лишь доцент…
- Иваныч, мне глубоко до… гм… до звезды, так скажем: профессор вы там, доцент или академик. По мне – хоть Господь Бог, хоть Ломоносов какой. Моё дело, раз уж я вас сюда допустил, чтобы вы отсюда в целости-сохранности и вышли. В общем, вот - приставляю к вам охрану в лице Василия, и чтобы от него ни на шаг. Тем более, что он и сам тут в первый раз. Идите в маркшейдерскую, там и сидите. Чайник там есть, туалет тоже. Доступно?
- Да, да, доступно. Вы уж извините, что я вот так вот, не по правилам…
- А! – Палыч опять махнул рукой. – Не до вас мне сейчас. Всё, до свидания. Придём в перерыве чай пить, - вы нам что-нибудь про звёзды расскажите. А то политинформации-лекции всякие у нас уже лет пятнадцать не проводил никто. Согласны?
- Вполне! – жизнерадостно ответил профессор.
С каждой минутой Ваську всё больше нравился Палыч: и его ответственность за всё происходящее (хотя, если подумать – какая там ответственность, скорее наоборот, но Васек искренне считал это именно ответственностью), и его мгновенные перепады настроения – от гнева с криком до смеха и похлопывания по плечу того, на кого только что кричал. И его лёгкость в общении: с незнакомым профессором - запросто на ты, и даже вроде бы уважительное «Вы» у Палыча звучало всё-таки как «вы», хотя при этом в его интонациях не было ничего грубого или панибратского, лишь простота рабочего человека.
А бригада Палыча слушалась, это Васек чувствовал. Чем-то Палыч ему напоминал его бывшего комроты, тот хоть был и моложе, а вот стиль общения применял тот же. И в роте у них всегда был порядок.
Бригада ушла куда-то вглубь тоннеля, ярко освещённого множеством ламп, и Васек остался с профессором и клетевым. Клетевой сидел за своим столиком, на котором находились журнал подъёмов-спусков и телефон: какой-то старинный, с чёрной эбонитовой трубкой.
Клетевой посмотрел на них скучающим взглядом.
- Что, первый раз в шахте? – спросил он Васька.
- Ага.
- Палыч вас в бригадирскую направил. Это в тот штрек, там синюю дверь увидишь. Сейчас там никого, потом придут чай пить… располагайтесь пока.
- Спасибо большое! – Профессор слегка поклонился клетевому.
- Да не на чем … - клетевой зевнул.
Синюю дверь Васек нашел почти сразу же за поворотом. За ней оказалась нормальная комната-бытовка: со столом, стоящими вдоль него скамейками, шкафами вдоль стен, продавленным диваном в углу и кучами каких-то инструментов, касок, рукавиц во всех подходящих закутках. На тумбочке стоял электрочайник и банка для заварки, рядом двухведёрный бак с водой. Тут же на стене висел телефон – родной брат доисторического чудовища со стола клетевого.
Андрей Иванович открыл на столе свой портфель и доставал из него какие-то пластиковые коробки. Васька подошёл к столу.
- Вот, молодой человек, это моё оборудование. У американцев такое полшахты займёт, а у меня – полпортфеля занимает! – Лебедев произвёл короткое хихиканье. – Сам разрабатывал…
Он почему-то не понравился Ваську, этот неуклюжий сухарь, да что поделаешь! Ближайшие пару часов им всё равно придётся находиться в одном помещении: раз Палыч сказал, значит так надо.
Лебедев разворачивался. Его научные прибамбасы теперь занимали полстола, и он, нависнув над ними, нажимал кнопочки, подсоединял проводки, что-то бормотал: казалось, что это какой-то чернокнижник за сеансом наведения порчи, а не доцент из городской обсерватории. Васька передёрнуло.
- Ага! Ага! Ага! – трижды возопил профессор, когда всё, видимо, включилось как надо. – Заработало! Вот, посмотрите, молодой человек…. Как вас зовут?
- Василий.
- Меня – Андрей Иванович, очень приятно – вот, посмотрите, Василий, эти полтора килограмма оборудования у меня делают то же, что у американцев - полторы тысячи тонн! Мне удалось обойтись без воды и гасителей нейтронов, без высокого вольтажа, даже программа обработки результатов у меня не мощнее, чем для игры в тетрис! А всё равно работает, и даже лучше, чем у них! Представляете?
- Честно говоря, не очень – Васек сказал это, не подумав, и тут же пожалел об этом: профессор-доцент словно взорвался набитой в него информацией. Видимо, он давно уже искал аудиторию для чтения лекции о своей гениальности, да вот как-то ему всё не везло. Васек ничего не мог понять, так Лебедева понесло: нейтроны, логические цепи, проникающие излучения, квазикристаллические плёнки, атомарные подложки… При этом лектор почти со скоростью электрички носился вокруг стола, производя массу шума и жестов. Ваську вспомнились недавние слова Палыча: «Это вас, похоже, наблюдать надо – в стационаре!». Точно сказал Палыч!
Внезапно учёный чудак замер, глядя на панель своего электронного чуда-юда.
- О! Началось! - провозгласил он, подняв указательный палец. – Началось!
Васек тоже посмотрел туда, куда сейчас впился взглядом Андрей Иванович. Экранчик вроде жидкокристаллического монитора, на нём какие-то диаграммы, графики… Это Ваську ровным счётом ничего не говорило.
- Надо же! Надо же! С точностью до тридцати минут! – профессор потрясал теперь своими наручными часами. – Я действительно смог это сделать! Она взорвалась!
- Вы что-то взорвали? – с трепетом спросил Васек.
- Нет, нет, это не я взорвал, это она сама взорвалась, что вы, Василий, Бог с вами! Это было давно, ещё в восемнадцатом веке!
Васек вообще перестал что-либо понимать: профессор, кажется, бредил. На всякий случай молодой электрик сел на диван, подальше от чокнутого астронома и незаметно подтянул ногой поближе к себе молоток, лежавший на полу.
Лебедев оторвался от созерцания своих графиков и опять пустился в лекцию:
- Эта Мира, сверхновая, ещё недавно она была красным гигантом, она расположена от нас в семидесяти парсеках, а свет от неё до Земли идёт двести двадцать восемь лет! До этого дня на неё никто не обращал внимания на ночном небосводе, кроме нас, астрономов, естественно – но теперь эта звезда будет спорить с Солнцем! Если мои расчёты правильны, видимый диаметр Миры для земного наблюдателя будет большим, чем диаметр Солнца, в течении трёх дней! Такого, молодой человек, земляне ещё не наблюдали – по крайней мере, в нашу историческую эпоху!
Васек решил немного изменить своё мнение о профессоре: он, конечно, того, но, кажется, не опасен. Ну, зациклился человек на своих звёздах, тут что-то произошло в космосе, и слегка съехала у него крыша. По крайней мере, взрывать он ничего не собирается, и слава Богу. А то, что он всё о звёздах – так ведь у каждого свои тараканы в голове, а у этого - звёздные…
- Знаете, молодой человек, у меня была теория – всего лишь теория! – позволяющая предсказать точный момент взрыва. Меня все поднимали на смех, утверждали, что это слишком простой и примитивный способ: отталкиваться от периода пульсации и спектральных мутаций… Но я оказался прав! Десять лет, десять лет я носился со своей никому не нужной теорией! И вот сегодня она уже не теория! А те данные, которые сейчас обрабатывает аппаратура на этом столе – подумать только, они могут изменить всю привычную нам картину мира, благодаря им мы можем пронзить время, проникнуть в тайны Вселенной, овладеть гравитацией и вакуумом… Это такое могущество для человечества, вы не представляете себе, какое! Через десять – да что там через десять – через пять лет! – мы сможем в корне изменить не только наши представления о законах физики, а полностью… Впрочем, я увлёкся. Вот вы, Василий, вы любите летать?
- В смысле?
- Ну, там самолёты, вертолёты…
- Да не очень-то. Ещё грохнется…
- Вот! Вот! А если мы овладеем гравитацией,– вы сможете летать без всяких технических приспособлений! Как птица! И даже без крыльев! Как вам такая перспектива?
- Не знаю, Андрей Иванович, как-то не задумывался. Может быть, чаю поставить?
- Что? Чаю? А что, хорошее дело, давайте. А я пока понаблюдаю…
Глава третья.
Васек заливал заварку кипятком, когда в комнату вошёл Палыч, вытирая на ходу руки ветошью.
- Ну, товарищи астрономы! Как там наши космические корабли – бороздят просторы Большого театра?
Васек улыбнулся, а Андрей Иванович сидел за столом молча, не находя ответа на этот шутейный вопрос и хлопая глазами. Палыч улыбнулся:
- Стажёр Василий, доложите обстановку на вверенном вам объекте!
- Чай заварен, взрыв сверхновой Миры произведен согласно графику! Поступающая информация проходит соответствующую обработку. Происшествий за истёкшее время не произошло, товарищ маркшейдер!
- Молодец, Василий! – Палыч аж засиял.- Во как надо! В рост пойдёшь! Учитесь, товарищ доцент!
Похоже, астроном обиделся: он ничего не ответил, но насупился и начал что-то сосредоточенно щелкать на своих приборах. Палыч подошёл к телефону и снял трубку.
- Ты, Вась, это, чайку побольше завари и вскипяти ещё кипяточку. Сейчас все чай пить придут. Встали мы сегодня, блин…
Палыч приложил трубку к уху и подергал рычажок. Потом подёргал его ещё раз. Постоял немного, слушая что-то в телефоне, и повесил трубку.
- Что-то никого на связи нет. Куда делись, черти… Подшипник тринадцатый полетел, понимаешь, а в ремнаборе его нет почему-то. А без подшипника комбайн не пойдёть…
Палыч повторил операцию с телефоном, и опять никто не ответил.
- Да что за безобразие! Что они там, оборзели, что ли! Дежурного на месте нет! – Палыч закипал. – Так, Василий! Даю тебе задание, раз ты у нас связист. Дозвонись до дежурного диспетчера – потребуешь вниз срочно тринадцатый подшипник, тут работа стоит. И ещё пускай пару манжет для двадцатого штока отправят, не нравятся они мне что-то. Доступно? Повтори.
- Дозвониться до дежурного диспетчера и потребовать тринадцатый подшипник – одна штука, манжета для двадцатого штока – две штуки. Периодичность вызовов предлагаю один в две минуты.
- О как! – опять улыбнулся Палыч. – Учитесь, товарищ доцент!
Лебедев опять ничего не ответил, только посмотрел на Палыча исподлобья обиженным ребёнком. Зря он так – подумал Васек – никто же его не хочет обижать, чудака, наоборот, посмеялись бы вместе. Или с юмором у профессора слабо?
- Ладно, побёг я. Василий, чай не забудь! Через полчаса придём! – Палыч исчез за дверью. Васек посмотрел на астронома. Тот сидел молча, глядя в сторону. Понятно, обиделся. Хотя чего тут обижаться? Палыч с ним, как со своим, а этот тип лишь нос воротит. Только всё равно, нехорошо как-то получилось.
- Андрей Иванович, Вам чай с сахаром?
- А? Да-да, две ложки на стакан, пожалуйста.
Васек налил чай в два стакана с подстаканниками, добавил сахар. Перенёс чай на стол и снял снова трубку телефона. Набирать в этой модели ничего не надо: на посту дежурного должен срабатывать звуковой или световой сигнал и высвечиваться номер аппарата или его местонахождение на какой-нибудь схеме. В трубке послышалось шипение, потом загудело. Подождав полминуты, Васек повесил трубку на место.
- Нет связи? – Андрей Иванович барабанил пальцами по столу.
- Нет.
- Ну, это неудивительно.
«Да уж, неудивительно – если таких, как ты, чудиков сюда спокойно пропускают» - со злостью на неведомого ему оператора-раздолбая подумал Васек.
- Сейчас вполне вероятны проблемы со связью на всей планете – пустился в очередную лекцию профессор. – Понимаете ли, молодой человек, магнитное поле Земли сейчас испытывает колоссальные перегрузки…
- Андрей Иванович, мне эта тема знакома: в армии я связистом был. Только вот на работе такой, как у нас телефонной линии всё это не должно отражаться. – Васек сам поразился, как складно он выдал эту фразу. Ему стало даже немного не по себе: уж не заразился ли он от профессора? – Она простая очень, и будет работать хоть после ядерной войны. Так что вряд ли это из-за этой Миры.
- Ну, тогда не знаю, не знаю, Василий, не знаю… Хотя из-за таких вот явлений, как сверхновые, на Земле уже гибли динозавры – представляете, динозавры! – а вы говорите, надёжный телефон…
- А сейчас ничего такого не будет? – спросил Васёк. Ему стало слегка не по себе после упоминания о судьбе динозавров после какой-то там пусть и сверхновой, но взорвавшейся звезды.
- Да нет, не должно бы. Человечество за свою историю переживало такие явления неоднократно и, как видите, уцелело. Да и Мира не такая уж большая звезда: она всего в четыреста двадцать раз больше нашего светила, и семьдесят парсек – это всё-таки достаточно далеко от нас.
Впрочем, по моим данным – вот с этого стола, между прочим - сейчас действительно творится что-то такое… но это ещё ничего не значит, я не могу пока провести необходимую корреляцию, здесь у меня считываются данные по другим излучениям, не по тем, которые губили динозавров.
Но даже если что-то и произойдёт – профессор отхлебнул чай – что-то такое, то человечество всё равно выживет. Хотя и не на всей Земле, конечно: это будет район, включающий в себя южную Австралию, часть Южной Америки и Антарктиду.
- А почему?
- Видите ли, Василий, положение Земли относительно Миры сейчас таково, что она видна только из северного полушария, и лишь частично из южного. Это увязано с наклоном земной оси и вращением Земли. Самый же пик излучения, который мы можем наблюдать сейчас – он длится, как правило, для таких явлений, не более трёх суток, а потом резко падает. Вот и получается, что часть Земного шара будет вообще не задета этим явлением. Это, конечно, очень плохо.
- Почему плохо? Вы что, хотите… конца света, что ли?
- Нет, нет, Василий, я имел в виду лишь невозможность наблюдения из сиднейской и патагонской обсерваторий. А конец света – Бог с вами, не будет никакого конца. Так, сильные магнитные бури несколько дней, как при вспышках на Солнце…
…Василий опять подошёл к телефону. И – снова тишина, как будто наверху все вымерли. Профессор же любовался тем, что выдавало его изобретение, и ахал по поводу своей гениальности.
Закипел чайник, и в этот момент в бытовку ввалилась бригада.
- Василий, чай готов?
- Так точно!
- Связь наладил?
- Ммм… Нет связи, Палыч.
- Как нет? Ты же связист! – Палыч сам взял трубку. – Точно нет. Хрень какая-то там у них. Не припомню такого ни разу. Вот что, Васек: сгоняй до клети, попробуй звякнуть оттуда. Задание то же. Помнишь?
- Один тринадцатый и два двадцатых.
- Во! Молодец, боец! Давай, дуй – одна нога здесь, другая там. А мы пока чаю попьём. Андрей Иванович, позвольте нам стол…
- Да, да, пожалуйста, секунду…
Профессор начал убирать свою аппаратуру, а Васек отправился к клети.
Клетевой спал, уронив голову на руки, лежащие на столе. Васёк потряс его за плечо, но он не просыпался. Тогда Васек снял с аппарата на столе трубку и приложил её к уху. То же самое, что и в бригадирской: ничего, кроме фонового гудения. Васек положил трубку и опять потряс клетевого. Тот, не подавая никаких признаков жизни, сполз на сторону и упал мешком на пол.
Васек испуганно отскочил, потом подошёл обратно и склонился над лежащим. Тот не дышал. Взяв его руку, Васек попробовал нащупать пульс, и насколько вообще он понимал что-то в пульсах, пульса не было никакого. И рука была холодная и неживая…
- Мира – значит «удивительная». Она – переменная звезда, к цефеидам, впрочем, не относящаяся: изменения в её блеске не так регулярны. Но вот диапазон! От второй до девятой величины – представляете! Для красного гиганта это действительно удивительно. Понимаете, омикрон Кита…
В этот момент открылась дверь, и ввалился Васек. Андрей Иванович прервал свою лекцию, и все головы повернулись к вошедшему.
- Ну, что, Василий, есть связь?
- Палыч, там… - Васёк сглотнул – там клетевой помер. А связи нет.
И тут погас свет.
Глава четвёртая.
- Вот чёрт, что творится! Васёк, твои шутки? – сердито рявкнул Палыч и включил фонарь. – Знаю я вас, электриков!
- Не, Палыч, ты что!
- Вроде не врёшь… - протянул маркшейдер, посветив в побелевшее лицо Васька.- Надо же – приходит, клетевой у него, понимаешь помер, связи нет да ещё и свет вырубают… Так и заикой станешь в один секунд. Может, не помер – пьяный он, поди. Любит поддать втихаря, я его знаю. Ладно, пойду, сам гляну, что там…
Палыч исчез за синей дверью, кто-то сразу же включил ещё фонарь и поставил на стол. Васек удивился поначалу, что на пятнадцать присутствующих включили лишь одну лампочку, но сообразил, что здесь привыкли к экономии света в таких случаях: мало ли, сколько сидеть придётся, а аккумуляторы, хоть они и литиевые, не вечны.
- Так что вы, Андрей Иванович, там про китовые макароны говорили? – подал кто-то ехидно из полутьмы голос.
- Да помолчи ты, китобой хренов! Иваныч, не обращай на него внимания – он у нас вечно язвит, язву себе на инвалидность копит. – Бригада рассмеялась. – Ты это, продолжай, оно может быть и учёно немного, но мы поймём, в школе учились, а про звёзды нам тут ещё никто не рассказывал.
Неведомый язвительный тип понял, что общественное мнение после этой эскапады не на его стороне, и решил оторваться на Василии:
- Эй, малёк! Ты не стой там столбом – ты же электрик! Вот и дуй, чини проводку!
- Саныч, уймись ты наконец! Тебе что, жинка вчера недодала? Чего к людям цепляешься?
- Вась, не слушай ты его. Электрика – моя забота, мне тут и командовать. А он ещё на флоте салаг посылал якоря затачивать – уууу, садюга!
Все опять рассмеялись.
- Чего ржёте? – с порога рявкнул Палыч, появляясь из темноты. – Клетевой и вправду помер.
- Господи… - кто-то перекрестился.
- И связи нет, едрёнтать… Чего делать-то будем?
- Палыч, не нравится мне это всё – всякое ведь бывало, да хоть понятно было, что. А так, чтоб всё разом накрывалось без всякого обвала – не припомню ни разу такую заразу.
- И я не припомню, Михалыч – а по шахтам-то я не менее твоего полазил.
- Да ладно, включат всё скоро, будет вам! Оно ведь так не бывает, чтоб без ничего чего бывало… должна же быть причина!
- Дай Бог, Петро, дай Бог! Только вот ещё закавыка – вентиляция тоже не работает. – Палыч протиснулся между сидящими и сел за стол. – Вот такие пироги с котятами…
- Так, мужики, воздух с перепугу не портить! Слыхали – воздуху не дают!
- Блин, и генератор не завести теперь! Задохнёмся, если заведём.
- Ёлы-палы, конец света, блин!
- С Иванычем-то, что делать будем?
- А что ты с ним теперь сделаешь? Я его уложил там ровненько, ватником прикрыл. Ему теперь больше ничего не надо. Свет-связь дадут – наверх поднимем.
- Жаль мужика, тихий был – слова не услышишь…
- Жаль не жаль – а поддавал он сильно. Вот сердце и не выдержало.
- Да, шахта – это вам не шутки. Под землёй шутки плохи со здоровьем.
- Да хуже, чем у начальства наверху, шуток не придумаешь.
- Точно, Петро, ведь это нам свет за долги вырубили.
- Ну, тогда это надолго.
- А им-то наверху всё до лампочки – сидим мы тут, не сидим, живые, не живые…
- А то! Зарплату сколько уже держат? А и платят-то с гулькин хрен!
- А внизу? Случись чего – хрен что найдёшь. Вот, подшипник этот грёбаный тринадцатый – и того нет! А ведь был же позавчера в ремкомлекте! Кто уволок?
- Кто, кто! Директор! По ночам лазит по штрекам и подшипники п...т! Он ежели и тянет – так вагонами, составами, а ты – подшипник!
Вынужденный перерыв перерастал потихоньку в стихийный митинг, и тут слово взял Палыч:
- Так, мужики, спокойно. Под землёй мы все смелые, а вот в кабинете директора языки себе в ж… засовываем. Расклад тут такой: кто хочет работать – работай, кто не хочет – держать никто не будет. Что думаете, Ермолаев вам в ножки бухнется, чтоб не уходили? Хрен дождётесь – он только рад будет. Шахту всё равно закроют не сегодня-завтра – знаете вы о том?
- Палыч, не гони порожняк – кто её закроет? Уголёк-то всем нужон – по всему Приморью кризис!
- А ты не переживай, закроют и опять откроют. Это ход такой хитрый – банкротство называется. Чтоб долгов не платить. И если уволишься раньше, то молодец будешь перед Ермолаевым. Он на тебе неплохо сэкономит.
- Сергей Павлович! – неожиданно для себя подал голос Васек. – А я-то как… если закрывается?
- Да никак. Зря ты вообще на эту шахту пошёл, парень, если честно. Да и на любую другую бы пошёл, то же самое бы увидел. Сейчас почти везде так. Время такое.
- Прав ты, Палыч – да куда бы он ещё пошел бы, кроме шахты? В наркоманы, что ли?
- Да хоть учиться – вон, на астронома, к примеру. И то правда, Василь, бросай ты её, окаянную, пока она тебя не бросила – а осень ещё впереди, поступай в универ и учись на астронома! Андрей Иваныч, протекцию составите?
- Кхе-хе-хе… Протекцию… А зачем она? Вот вы думаете – профессор там, академик, не чумазый ходит… и так далее. – Лебедев встал, так говорить ему было привычнее. – Только вот, товарищи шахтёры, не знаете вы того, что у нас творится в науке – а тем более в науке большой! Мне стыдно это говорить – поверьте, действительно стыдно, и тем более, что у нас не принято выносить сор из избы… но я скажу. Потому, что я обязан сказать – я понял это только что, благодаря вам – обязан, чтобы не вводить в заблуждение таких вот светлых молодых людей, будто наука – это нечто возвышенное. Наука у нас, господа рабочие – это хрень почище вашей!
Кто-то тихо произнёс с восхищением в виде комментария: «Во даёт!».
- Да, да, не удивляйтесь! И если молодой человек пойдёт учиться в университет на астронома, то я не знаю, сможет ли он выжить в этом мире вообще. Наверху у нас такие же разборки – Господи, какое слово-то нечеловеческое – разборки не хуже бандитских. Все, кто может, дерутся за получение фондов и грантов – и не наших, а заграничных. Соросы-шморосы… ширли-мырли. Наша наука сейчас – предмет гораздо более чёрный и грязный, нежели уголь!
А там в науке, где нет грязи – там нет и денег! Вот вы говорите, что вам платят копейки. А что, как вы думаете, платят нам? Вы знаете, например, что я очень склонен к полноте? А знаете, почему я в такой «прекрасной» форме, хотя ничем себя в питании не ограничиваю, а двигаюсь только между телескопом и столом? Наверное, вы подумали – Гербалайфами профессор питается? Нет, друзья мои! Моя пища – чай и овсянка два раза в день. Большего я позволить себе на двести рублей в месяц не могу. И я благодарю Бога, что моя жена развелась со мной десять лет назад – ей и моему ребёнку живётся лучше без такого сумасшедшего отца, который делает изобретения на миллиард долларов, а питается на двести рублей в месяц.
Андрей Иванович отхлебнул остывшего чая и перевёл дух. В темноте кто-то пододвинул ему свой стакан.
- Впрочем, учиться смысл есть всегда, товарищи. Хоть на шахтёра, хоть на астронома. В конце концов, многие уезжают за рубеж – не подумайте, я не хочу их оправдывать и не в праве осуждать – но хоть там у людей, дошедших здесь до крайней черты отчаяния, появляется шанс честно заработать себе на жизнь. А за рубежом, я должен вам сказать, ценятся и наши астрономы, и наши шахтёры, и очень часто даже выше местных!
Лебедев как-то вдруг сник, словно из него выпустили воздух, и тихо произнёс:
- Вот и всё, что я хотел вам сказать по затронутой теме.
И сел на место.
В комнате повисла тишина. Все оказались под сильным впечатлением от речи профессора и как-то дружно, не сговариваясь, грустно вздохнули. Васек почувствовал, как в нём внезапно появилось уважение к этому странному чудаку, уважение, граничащее с любовью. Действительно, Андрей Иванович его поразил: оказывается, за работу можно держаться не только из-за куска хлеба или власти. А собственно, почему за неё держатся и вот эти почти незнакомые Ваську мужики – не потому ли, почему за свою держится профессор?
- Да, блин, грустная история про макароны кита… - подал опять голос Сан Саныч-китобой. – А вот, мужики, на флоте всё-таки лучше, и чем на шахте, и чем в науке. Это я вам точно говорю…
- Вот и сидел бы на своём флоте, чего сюда-то принесло… - лениво ответил ему кто-то.
- Да, понимаешь, так звёзды сложились…
Но ему никто не ответил на этот раз и никто не поддержал разговор. Сан Саныч-китобой явно не пользовался любовью коллектива. Все сидели молча, словно чего-то ожидая.
Внезапно где-то за стенкой раздался стук и словно бы включился унитазный бачок. Васек даже вздрогнул от неожиданности.
- Кто это там? – спросил он. - Кто, кто… - спокойно ответил Палыч.- Дед Пихто и конь в пальто. Что, горному гному нельзя в туалет сходить?
Глава пятая.
Теперь все сидели молча, и каждый думал о своём. Лебедев опять тихонько разложил на столе свои приборы и зачарованно смотрел на ему одному понятную пляску чисел и диаграмм. Подошли ещё пятеро шахтёров, ковырявшихся в комбайне – им достался уже остывший чай. Они сидели за столом и молча его пили. Теперь бытовка была забита под завязку: были заняты все сидячие места, кое-кто примостился даже на полу, подстелив какие-то ватники и бушлаты. Васек посмотрел на часы: прошло уже два часа с начала смены, а ему сейчас казалось, что не меньше целого дня – так это время было загружено событиями.
Мужики сидели молча: многим хотелось курить, и всем без исключения было просто скучно, кроме Андрея Ивановича. Тот, казалось, находился в другом мире, да так, оно, собственно и было. Васек засмотрелся на астронома, и вдруг ощутил, что он не в шахте, среди людей, а в бесконечном пространстве, где огромная пылающая красным светом звезда вдруг сжимается, как пружина, и так же резко, стремительно увеличивается в размерах, меняя свой цвет при этом с красного на жёлтый, на белый, голубой и фиолетовый… От неё отрывается ослепительно светящаяся оболочка, с бешеной скоростью улетающая в пространство, а перед ней несётся шквал солнечного ветра из протонов, электронов, гамма-лучей, нейтронов и нейтрино, кварков и фотонов… Всё это разлетается по Вселенной, как круг на воде от упавшего камня, только это на самом деле не круг, а стремительно растущая сфера…
Васек потряс головой – привидится же такое! Он только что был там, где взорвалась эта сверхновая: за семьдесят парсеков отсюда и двести двадцать восемь лет тому назад. И что он ещё знал совершенно точно: профессор в этот момент тоже был там. Это нельзя было выразить словами, это было на уровне чувства, и это было необъяснимо, но Васек знал, что если он подумает, что он был там сам, то это будет неправильно. Если решить, что он был там с Лебедевым, тоже неправильно. Но они одновременно, не сговариваясь, увидели и ощутили одно и тоже, и почему Васек был в этом так уверен, он тоже не знал и не мог понять. Всё, что у него было сейчас, это была даже не твёрдая уверенность, а нечто гораздо большее: точное знание.
В маркшейдерской опять возникали разговоры: говорили группками по двое-трое, вполголоса и неторопливо. Кто-то вспоминал недавнюю рыбалку, кто-то лениво материл начальство и правительство, кто-то делился с кем-то планами на будущее: «Вот, Серега, получу зарплату за полтора года – точно тебе говорю, поменяю квартиру с доплатой, и ещё на джакузу останется…». На половине стола, не занятой научной аппаратурой, появились карты и замызганная тетрадка: мужики расписывали покер. Кто-то достал шахматы, и Петро с кем-то, кого Васек не мог узнать со спины, в них сражался, а вокруг играющих, как водится, собрались болельщики, и то и дело слышались подсказки: «Лошадью ходи, лошадью! Век воли не видать!», и раздражённые ответы игроков: «А ну, не суйся не в свою игру! Сам знаю!»
Васек сидел молча, в дальнем углу дивана, одновременно хотелось спать и не спалось. В комнате горело одновременно три фонаря: больше решили не зажигать в целях экономии. Про свет и связь никто не упоминал, сейчас это стало по молчаливому согласию запретной темой. Васек опять посмотрел на часы: прошло уже четыре часа с момента спуска и три с начала «конца света». И тут же прозвучал голос Палыча:
- Господа чумазые шахтёры! А не пора ли вам пообедать?
Это вызвало мгновенное оживление в маркшейдерской. Возникла общая тема, и все дружно принялись её муссировать, каждый на свой лад:
- Чем обедать-то? Света нет…
- Так не светом же ты питаешься! Что из дома взял – тем и обедай.
- А компот? Чаю-то нет!
- Ладно, не трави бузу. С водичкой похлебаешь…
- Я бы этой водичкой тех гадов сверху напоил бы, которые меня, маленького, без чаю оставили. Так напоил бы, чтоб она у них из всех щелей…
Кто-то прихватил с собой термосы, но таких было немного. Большая часть рассчитывала на чайник в бригадирской, и теперь кому-то светил обед из домашних блюд с холодной водой в качестве третьего. Горячим хоть и делились, но на всех не хватало.
У Васька термоса не было, были взяты с собой несколько домашних пирожков с капустой и три бутерброда с колбасой. Полкружки горячего чая ему выделил Серега, Васек предложил ему в виде кулинарного обмена пирожок, но Серега отказался, кивнув на профессора – тот с собой не брал ничего. Да оно и понятно: не тащить же в забой баночку с овсянкой…
Васек подошёл к столу и предложил один пирожок и бутерброд астроному:
- Андрей Иванович, угощайтесь…
Лебедев ещё ничего не успел сказать, но вокруг него уже возникло движение, и в мгновение ока голодающий доцент оказался без единого слова завален всякой домашней снедью, а чая у него оказалось аж два стакана. Он посмотрел на окружающих его людей, и его глаза подозрительно блестели.
- Спасибо. Спасибо, ребята… - Все видели, что он с трудом удерживается от слёз, и тактично отвернулись. Дальнейший обед прошел в полном молчании.
После обеда время потянулось вообще со скоростью улитки. Иссякли последние разговоры, многие спали: кто за столом, подложив руки под голову, кто, сидя на диване, кто приютившись в углах. Люди теперь по-настоящему начали ждать: когда включат свет, или раздастся сигнал телефона. Васек сидел рядом с Палычем, тот похрапывал, закинув голову назад. Васёк тоже задремывал время от времени, но то и дело просыпался: заснуть крепко ему не удавалось. В какой-то момент Васек обнаружил, что уже никто не спит, и вновь возникают очажки разговоров вполголоса, а Палыч сидит и растирает затёкшую шею.
Спать теперь не хотелось совершенно, а судя по часам, сончас длился часа два. Васек уже устал от молчания, и решил обратиться к Палычу:
- Сергей Павлович, а вот то, что вы о гномах говорили, о горных, что в туалете, это гремел который…
- Когда? А, понял. Ну да, бывает. Что под землёй – думаешь, только строители коммунизма тут обитают? Нет, Василий, мы тут не одни. Земля – она ведь что? Думаешь, только для человека? Да что философию разводить – поработай, глядишь, и сам пересечёшься.
Васек не понял – шутит сейчас Палыч или говорит серьёзно. Но на всякий случай спросил:
- А вы сами их видели?
- Бывало, конечно, не без этого. А тебе-то зачем? Просто интересно, или познакомиться хочешь? Только учти, золотишка они не подарят – сказки всё это. А так – ходят они по шахтам, бывает. Только вот не в колпаках, а в наших шахтёрских касках теперь, от жизни не отстают. А одеты – как тебе сказать – вроде как комбинезоны у них, а вот из чего пошиты – не разглядел ни разу. Ростом они на метр двадцать тянут, коренастые такие, бородатые…
- Сергей Павлович, вы шутите, наверное? – Васек чувствовал себя глупее некуда, тем более, что сейчас все смолкли и слушали Палыча. Если он его разыгрывает, будут потом всей бригадой хохотать, как он сказки любит. А если нет? Кто их знает, этих шахтёров… И тем более – кто возился в туалете?
- Да нет, Вася, какие там шутки! – подал голос из-за стола Михалыч. – Палыч тебе не врёт, это правда – есть они. Я и сам с ними несколько раз пересекался – точно, они такие, как он и говорит. Неразговорчивые только. Ну, с ними, понятное дело, не на каждом шагу встречаешься и не каждый день – только есть они, не сомневайся. И – с уважением к ним относись, тут они настоящие хозяева.
- Ну, блин, вы даёте! Во Васька развели, салагу! Он аж язык высунул, блин, теперь гномиков по штрекам искать всю жизнь будет! - неожиданно заржал Сан Саныч. – Васек, сказки в детстве читать надо!
- Слушай, Саныч, не над тем смеёшься! – неожиданно сурово сказал Михалыч. – Ты с ними пересекись хоть раз, а потом и смейся – если будет чем. Смотри, оторвут тебе смеялку!
- Кто? Вы, что ли, втроем? Тоже мне, гномы! Горные!
- Да не мы, китовая ты башка, а они! Будешь ржать так над ними – смеялку оторвут с башкой вместе! Бывало уже, так что будь человеком! А в забое – особенно!
- Извините, что я вмешиваюсь – прозвучал спокойный голос астронома – только, насколько мне известно, они действительно есть.
- Ага, вы их в телескоп наблюдали, в макароне Кита! Ой, помру! – Сан Саныч согнулся пополам от смеха. Кое-кто из бригады тоже заулыбался и захихикал. Васек посмотрел на них с неприязнью. И всё-таки, что может астроном знать о горных гномах?
- Нет, Александр Александрович, вы зря смеётесь – я их не наблюдал в телескоп, конечно, просто у меня имеется близкий знакомый, который тоже с ними встречался. Он не шахтер, он спелеолог – это, знаете, специалист по природным пещерам – и у него действительно происходили подобные встречи. А мнению этого человека я вполне доверяю, тем более, что рассказанное сейчас о горных гномах полностью совпадает с тем, что говорил мой знакомый. Так что для меня это – не сказки.
- Да знаю я этих спелеологов – ни одного нормального среди них нет! Тоже мне, специалисты! Бездельники! Вот если бы какой учёный с ними встретился, кино про них заснял и на телевидение бы привёл – тогда можно было бы говорить. А так…- Саныч махнул рукой. – Чушь одна.
- Не скажите! – астроном даже подался вперёд – видимо, эта тема - или хамство Сан Саныча - задела его за живое – и он решил повоевать. – Не скажите! Спелеологи, конечно, разные бывают как люди, но они такие же нормальные, как и мы с вами. И вполне способны воспринимать происходящее с ними адекватно. А что касается ученых – так, знаете ли, один мой очень уважаемый в научных кругах коллега – из Норвегии, между прочим – в этом вопросе не видит ничего сказочного. В Скандинавии вообще о гномах отзываются так же, как о реальных людях – и вовсе не потому, что начитались сказок! Норвежцы – это очень серьёзные люди, одни из самых серьёзных в Европе. И уж если что-то делают, то делают основательно, а если о чём-то говорят, то только о том, что знают точно.
- Да ерунда всё это! – чуть не взорвался Сан Саныч.- Бред и сказки! Вы, если хотите, можете продолжать морочить друг другу головы этими гномами – хоть горными, хоть космическими – а я это слушать не собираюсь.
- Так что же, Саныч, говорить нам запретишь? – Спросил Михалыч, и в его голосе послышалось нечто, от чего у Васька по спине пробежали мурашки.
- Да говорите, сколько влезет! Я лучше к клети схожу, гляну что со связью – может, там заработало. Всё хоть какое дело – а не пустая болтовня! Тьфу! – и он начал пробираться к выходу.
- Ты, Саныч, это – смотри там, с гномами поаккуратней! Не обиделись бы они на тебя после того, что ты тут про них наговорил!
- Да имел я ваших гномов! Во все дыры! Во бредятину развели…
- Зря ты так, зря. Добром это не кончится.
- Не пугай, пугало – я и без того запуганный!
Все облегчённо вздохнули, когда за ним резко закрылась дверь.
- И правда, зря он так к ним относится – задумчиво, ни на кого не глядя, сказал Палыч. Все опять молчали – словно ждали чего-то. Наконец Сабир, рослый молодой азербайджанец, всего года на два старше Васька, решился произнести:
- Не понимаю, зачем ссорится человек… Кто хочет – верит, кто не хочет – не верит. Вот я не видел этих маленьких гномов – но я же не говорю, что их нет! Почему нет? Разные люди есть, и большие, и маленькие, и белые, и чёрные. Почему не быть гномам? Но я не говорю, что они есть, я их не видел. А если увижу, буду говорить, что они есть. Зачем спорить? Зачем ругаться? Если Саныч увидит гнома – разве он скажет, что его нет? Но ругаться на него будет, наверное – не знаю только, почему. Просто не любит он их. А разве они его любить будут? Вот Аллах говорит: будьте милостивы к людям, и Бог будет милостив к вам. А если пустите зло в своё сердце – то увидите вокруг много больше зла…
Яростный и гневный крик, пересыпанный матом со слова на слово, донёсся из-за двери. Орал, предположительно, Сан Саныч: вряд ли эти вопли принадлежали усопшему клетевому, но голос был неразборчив так, что поручиться за его принадлежность именно китобою никто не мог.
Почти сразу же после этого звукового подземного явления на пороге появился и его источник – сам Сан Саныч собственной персоной. Окровавленной рукой он держался за лицо, и что-то рычал – впрочем, уже не так громогласно.
- Саныч, что такое? – Палыч спросил его спокойно, словно и не было только что этих диких воплей, и у Саныча ничего не произошло с лицом.
- А ничо! Мать вашу с вашими гномами! Поймаю эту падлу – на куски порву, суку! Убью козла! - Китобой начал размахивать руками, и все увидели, что у него неплохо разбита губа – хотя, впрочем, в этой травме не было ничего особенно серьёзного.
- Кто тебя так?
- Гномы ваши! Кто ещё? Где аптечка! Как я теперь с такой губой на люди появлюсь? Аптечку давай! – заорал он пуще прежнего неизвестно на кого. Васек втянул голову на всякий случай. Китобой был мужик крепкий, и попасть под его горячую руку Ваську показалось не очень приятной перспективой.
- Аптечка на месте, сам возьми – ровно прозвучал спокойный голос Палыча. – И нечего так на людей орать.
Сан Саныч замолчал и, сопя, как слон, начал рыться в шкафу в поисках аптечки. Он с величайшей тщательностью смочил ватный тампон раствором перекиси и начал бережно обрабатывать свою физиономию перед небольшим зеркалом над тумбочкой с чайником, подсвечивая себе фонарём.
«Что он так за себя трясётся? – подумалось Ваську.- Вроде бы крепкий мужик, и быка прибить может – а у самого аж руки дрожат. И себя так обрабатывает, словно там мина у него заложена. Любит он себя, это точно, да так любит, что всех других ненавидит».
- Дошел я до клети – связи нет, клетевой лежит на месте, не убёг никуда. – Внезапно начал излагать свой случай Сан Саныч, ни к кому конкретно не обращаясь. - Ну, я прислушался, что там наверху – глухо, как в трюме. Ни звука сверху нет, словно все вымерли. Я и пошёл обратно. Только поворачиваюсь, значит – смотрю, кто-то мелкий передо мной из луча шарахнулся. Я ему – стой, значит, а тот мне из темноты каменюкой по физии запустил, сволочь. Вот кто такой, а? И каску я на нём шахтёрскую видел – только фонарь не горит. И, гад такой – точно, в комбез одет! Я его всего секунду видел – но точно говорю – гном! И борода – во какая! – Саныч показал руками размер бороды – но не длину а, похоже, ширину. – Ну, сука, поймаю его – он у меня запомнит! На куски порву и по горизонту разбросаю! Меня – по морде! Падла подземная!
- Саныч! – голос у Палыча зазвенел металлом, и чем-то напомнил Ваську огромный и тяжёлый меч-кладенец, способный одним ударом перерубить слона… или даже кита. - Не замай их, Саныч. Заткнись. Или я тебя сейчас заткну. Ты что, гнида корабельная, нас всех подставить хочешь? С ними – не шути!
И тут Васек окончательно понял, что это – не шутки.
Глава шестая.
Дальнейшее время превратилось для Васька в серую мутную полосу из ожидания, голода и неудобства. Были какие-то разговоры, игра в шахматы, карты, принудительные проветривания комнаты при помощи куска фанеры, сон на полу на старых ватниках – и ожидание, ожидание, ожидание… Как на вокзале или в аэропорту, но при этом в воздухе висело ощущение, что все ждали того, во что уже не верили. Уже к середине первых суток среди людей возникло странное молчаливое согласие в том, что свет и связь не появятся – никогда. И это «никогда» было настолько невероятным, страшным, необратимым и чудовищно реальным само по себе, что никто даже не заикнулся о том, чтобы его обсудить. Все упорно обходили эту тему стороной в любых разговорах, но она висела у каждого в голове, стояла за спиной и дышала в затылок. И, чтобы это чудовищное «никогда» не вырвалось из-под контроля, не захватило умы людей полностью, поработив их и сделав своими игрушками, не загнало всех в панику и не уничтожило окончательно тот, привычный всем мир, оставшийся наверху, люди молчали об этом. Молчали настолько изобретательно и предусмотрительно, что за всё время ожидания ни разу не прозвучало само это слово. И при этом почти не говорили об оставшемся наверху мире.
Но любое ожидание должно чем-то заполняться. Заполнялось и это, и заполнялось оно анекдотами и «случаями из жизни». Кто-то предпочитал одно, кто-то другое, но разговоры шли, люди общались. Темы возникали самые разные: от космоса до половых отношений, иногда это было весело, иногда просто занудно, по крайней мере, с точки зрения Васька. Больше всего ему нравилось слушать анекдоты. Как-то раз он даже вставил свой. Пошла очередная серия о Вовочке, и вдруг как-то сама собой угасла. И тогда Васек дал свой, любимый на данный момент.
- А про сметану знаете? – спросил он.
- Про какую сметану? – с каким-то сексуальным подвохом в голосе отозвался Петро вопросом на вопрос.
- Ну, мама посылает маленького мальчика в магазин за сметаной… - Васек замолчал, ожидая реакции: знает кто-нибудь эту хохму или нет. Реакции не последовало, и он продолжил:
- Приходит, значит, этот клоп в магазин, протягивает большой бидон продавщице и говорит:
- Мама сказала – сметаааны.
А продавщица его спрашивает:
- Сколько?
А он отвечает:
- Мама сказала – пооолный.
Она наливает сметану, отдаёт бидон и спрашивает:
- А деньги?
А мальчик ей говорит:
- Мама сказала – в бидоооне…
Все сначала помолчали, потом дружно рассмеялись. Не смеялись лишь Сан Саныч и Петро. Сан Саныч вообще не смеялся над подобными шутками: ему всегда нравились «штучки» с сексом или мордобоем, а таких он просто не понимал. Петро же ожидал, по всей видимости, чего-то другого, в китобойно-убийственном стиле, и был разочарован. Но всем остальным этот момент понравился, и оказалось, что раньше этой хохмы никто не слышал.
Голод начал донимать на вторые сутки. Особенно плохо было то, что делать тоже было нечего, а безделье заставляло прислушиваться к самому себе, и в сознании появлялись мысли, которые подсказывал желудок. Поэтому о еде тоже старались не говорить.
Вентиляция не работала, и воздух становился всё более тяжёлым. Палыч объяснил Ваську, что его «тяжелят» метан и углекислый газ. Они всегда присутствуют на глубине в небольших количествах, а если прекратить принудительную вентиляцию шахты, то их концентрация начинает расти, пока не становится смертельной для человека.
- Понимаешь, Вася, уголь – он как живой, тоже дышит. Только дышит он в основном метаном – метан, он всегда с углём вместе, от этого никуда не уйдёшь. Если его в воздухе четыре процента – может уже гореть, дойдёт до девяти – рванёт, только искру подкинь… сейчас его тут где-то около шести уже - но и углекислоты порядком тоже, так что не так опасно. Вообще, по технологии, пласты надо водой проливать, тогда метан выдавит. Да на нашей шахте это уже из сказок древних сюжет – тут никому ни до чего дела нет, кроме тех, кто в забое. Полгода назад главный водовод разлетелся, чуть не утопили бригаду – так что думаешь, починили? Вообще воду перекрыли – во избежание. Теперь мы как на пороховой бочке работаем, что я так за куревом слежу.
А уголёк тут знатный – вон пласты такие, что по выработке не пригибая головы ходим. А получается: никому он не нужен, игры вокруг него, да и вокруг шахты ведутся какие-то – и все на горбу шахтёрском выезжают. Как думаешь, кто больше получает – тот, кто наверху готовый уголек грузит по вагонам, или тот, кто его отсюда на-гора даёт? Верхние, Вася, верхние! И за тонну этого угля – за погрузку! – они в два раза больше шахтёра имеют! Эх, мать-перемать, что за времена такие!
…На третий день у всех с утра заболели головы – а это было верным признаком того, что ещё через пару дней они не будут болеть уже никогда. И Палыч принял решение выбираться наверх. Именно тогда и прозвучало наконец, прорвалось это страшное слово, которого все избегали в течении полутора суток. Люди теперь могли сказать это «никогда» – потому, что собирались с ним встретиться лицом к лицу, потому, что настало время войти в него, каким бы оно не было. Никто не может быть вечно кротом или страусом, а им приходилось быть и теми, и другими одновременно. Даже неравный бой лучше, чем вечное ожидание конца, а перед началом честного боя необходимо вызвать на него противника, назвав его имя. И оно было произнесено.
- Ну, мужики, сидеть и ждать смысла нет. Не знаю, что там стряслось на самом деле – но тут оставаться дольше не резон. Иначе можем уже не выйти наверх ни-ко-гда. – Произнёс Палыч, сидя за столом и рассматривая план шахты. – Раз подъёмник не работает – будем выбираться пешим ходом. Сутки это может занять, при хорошем раскладе – часов шестнадцать, при не очень хорошем… Ладно, о таком и говорить не будем. – Он побарабанил пальцами по столу. - Хотел бы я знать, что там наверху стряслось. Андрей Иванович, вот Вы человек образованный, знаете много… Как думаете, что там такое?
Астроном, у которого цвет лица и костюма за эти двое суток изменились не в лучшую сторону, ответил, не спеша и тщательно подбирая слова:
- Знаете, наверняка это сказать трудно. Но я считаю – это всего лишь версия, не более того – что жизни наверху теперь нет. Вполне возможно, произошла глобальная катастрофа, и погибли все высшие организмы…
- Иваныч, ты как-то пояснее скажи, не стесняйся! – Подал кто-то реплику с дивана. Кажется, Олег – небольшого роста остроносый мужичок, чем-то похожий то ли на татарина, то ли на моногола.
- Пояснее… Что ж, если яснее – человечество погибло. Мира, сверхновая, выжгла гамма-излучением все виды жизни кроме, может быть, скорпионов, тараканов, крыс и других, устойчивых к радиации животных. Не знаю, как растительный мир – скорее всего, он сохранился почти полностью – но людей над нами точно нет. Таково вкратце моё мнение.
В комнате повисло молчание. Почему-то никто не хотел соглашаться с мнением астронома, непонятно почему. Но сама мысль о такой вот всеобщей гибели казалась нелепой и неприемлемой. Люди, воспитанные своей эпохой, в которой человек стал почти всемогущим существом, управляющим жизнью и смертью на целой планете всего, подсознательно противились мысли, что какая-то далёкая красная звезда, о которой из присутствующих почти никто и не слышал до этой поры, решила всё без участия Человека.
- Да ну, Андрей Иванович! – сказал кто-то. – Я так думаю, что если уж и погибли все – так это война. Что-то не то у американцев в компьютере сработало – и всё, каюк планете. А сверхновые там всякие – это вряд ли, мы же не динозавры какие!
Эта мысль пришлась всем по душе больше, чем мнение Лебедева: при такой версии пусть даже и была причастность человека к собственной гибели, но люди всё-таки были причиной, а не следствием. Оставалась при этом и надежда, что не везде все умерли, и мир людей продолжит своё существование. Пусть и проблемное, и с большими испытаниями, но продолжит. Впрочем, Палыч встал на сторону профессора:
- Ребята, если бы атомная война – и где-нибудь поблизости бы грохнуло – а грохнуло бы обязательно, у нас в округе знаете, сколько ракет стоит - мы бы ощутили. Я это вам точно говорю, трясло бы нас баллов на пять, не меньше. И с нашим крепежом – сами знаете, что у нас за крепёж – мы бы сейчас не разговаривали. Но я так думаю – наверх выберемся – увидим, что там за пироги пекутся. Сейчас нечего баланду травить – вылезать надо.
Собираться нам особо нечего – воды только набрать, да аптечки возьмите – и вверх пойдём. Что бы там не случилось – война, сверхновая или страшный суд – а здесь часов через… пять-шесть точно задыхаться начнём. На верхних горизонтах воздух всяко получше – углекислота вниз сочится всегда, сюда то есть.
Значит, чтоб вопросов не было – и для тех, кто в шахте первый раз: у нас все горизонты между собой имеют сообщение, кроме основного ствола – не по одной оси, конечно, получается что-то вроде лабиринта – но пройти можно. Вот, график с собой беру – по нему и будем разбираться, что к чему… - На лице Палыча появилась немного лукавая улыбка, появилась и тут же пропала: мол, с подземной картой разобраться – дело ох и сложное для тех, кто не знает шахты!
- Но по штрекам-штольням нам идти до первого горизонта – а он на отметке минус сто пятьдесят. А с него – по клетевому стволу придется эти сто пятьдесят проходить – вертикально, по лестнице клетевой. В общем, всё равно, что на пятидесятиэтажку забраться, и без передышки почти – лестничных площадок там не предусмотрено. Там смотрите: если кто сорвется, шансов никаких – на пятьсот метров вниз лететь. Такой вот расклад. Я тут наш путь набросал на плане – сразу все ознакомьтесь, на всякий случай, чтоб все в курсе были.
Люди склонились над столом. Сначала посмотрели опытные, матёрые подземщики – у них это заняло несколько минут – шахта была им как родная, все горизонты они знали чуть ли не наизусть – что говорить, сами же их и создавали. Комментариев с их стороны почти не было – все согласились с маршрутом без споров.
Потом план смотрели те, кто помоложе. Тут возникали некоторые вопросы у тех, кто был знаком с шахтой средне.
- Палыч, а зачем на седьмом горизонте такой крюк делать – есть же там проход на шестой, и поближе – спросил Серега.
- Есть-то он есть, только его три месяца назад завалило начисто, когда в том штреке крепь пошла. Так что, если есть желание полмесяца завал разбирать – милости прошу.
- А, ясно. И как ты, Палыч, всё в голове держишь?
- Работа такая у меня, ребята.
Ваську и астроному смотреть план досталось в последнюю очередь с ещё несколькими такими, же как и они, без году неделя «старожилами». Васек практически ничего не понял во всех этих линиях, отметках, стрелках: у него было впечатление, что в этой абракадабре вообще никто разобраться не может, так, на его взгляд, всё было запутано и сложно. Вопросов Васек задавать не стал, просто решил не отходить в сторону от Палыча. И это было самым верным решением в таком диком лабиринте, каким виделась ему шахта.
Лебедев же, посмотрев на маркшейдерский график примерно в течении полутора минут, лишь коротко кивнул и произнёс:
- Всё понятно, спасибо.
Палыч посмотрел на него с удивлением: что тут может быть ему понятно? Астроном спокойно пояснил:
- Этот план в своей основе имеет трёхмерную модель пространства, а вся моя работа как раз и связана именно с такими моделями. Космос – он же объёмен, звёздное небо лишь кажется нам плоским, пока не начнёшь его изучать. Чтобы правильно рассчитывать, например, параллакс, очень желательно представлять себе истинное расположение светил в пространстве, как оно есть. У нас, астрономов, тоже есть свои карты и планы, и они построены на тех же принципах, что и это. – Он показал рукой на лежащий на столе план. – Так что в таких чертежах я себя ощущаю, на самом деле, почти как рыба в воде.
- Это удивили вы меня, Андрей Иванович – с уважением в голосе произнёс Палыч. – Надо же, что в небе, что под землёй – а по одним планам работаем почти. Это что получается – и я ваши карты могу читать?
- А почему нет? Принципы те же. Только нам сейчас, насколько я понимаю, гораздо важнее не мои атласы разглядывать, а ваши планы запомнить. Здесь действительно, заблудиться несложно – если отнестись к этому несерьёзно.
- Вот так, бригада! - Весело сказал Палыч. – Слыхали, что наука говорит? А с ней не стоит спорить!
Глава седьмая.
Через полчаса двадцать один человек вышел из помещения, служившего им пристанищем последние двое суток. Каждый нёс с собой фонарь, сумку со спаскомплектом и флягу с водой. Последнее было не очень-то и обязательно: вода должна была быть на всех горизонтах, но лучше тащить лишнее, чем в критический момент оказаться без необходимого. Шли цепочкой, Палыч двигался впереди, сразу за собой он поставил Васька и астронома, в арьергарде находились Михалыч и Сан Саныч. Свет фонарей мотался по стенам, шли молча, слышалось только шарканье сапог по полу.
Выйдя из бригадирской, Палыч повёл колонну не к клети, а в обратную сторону, в забой. Через пару сотен шагов он свернул в какой-то боковой штрек, не очень широкий. Рельсов в нём не было, и идти было даже удобнее, чем по забою. Воздух в этом штреке показался Ваську более свежим, и дышать стало легче. Прошли ещё около ста шагов и попали в старый забой.
- Давненько здесь никого не было. – Сказал Палыч. – Года два уже. Смотрите, поосторожней тут. Крепь вроде ничего, держится, кровля тут тоже неплохая - но чем чёрт не шутит. Так что – аккуратней. Метров четыреста ещё, и на следующий горизонт попадём.
Штрек, по которому двигалась бригада, ощутимо пошёл вверх. Васек внезапно услышал звук, похожий на вздох какого-то гигантского существа, пронёсшегося по старой выработке.
- Что, испугался? – Весело спросил его Палыч. – Это ничего, это кровля дышит. Горные породы, понимаешь, они тоже как живые на самом деле – шевелятся иногда. Что ж ты хочешь – в землю-матушку влезть, чрево ей расковырять, и чтобы она не шевельнулась, не вздохнула даже после этого? Нет, Василий, земля – она живая на самом деле, как и мы с тобой. Только жизнь её медленная, неторопливая, но сила в ней – человеческой супротив неё и делать нечего. Человек вот думает: крепь поставлю стальную, ни в жизнь не согнётся… А земля надавит – и её, какой бы прочной не была, как спичку сломит или как нитку скрутит. Вот так-то…
Да, Палыч ещё и философ, подумал Васек. Крепкий мужик: и на работу его хватало, и на ведение бригадных дел, и на собственные мысли при этом оставалось. Интересно, подумалось Ваську – а если бы Палыч в своё время не на шахту работать пошёл, а учиться дальше - куда там в те времена учиться шли? – кем бы он был сейчас? И каким? Не хуже чем Андрей Иванович, наверное. Только вряд ли бы он пошёл учиться на астронома: даже сама фигура Палыча не допускала таких предположений. Был он крепкий и приземистый какой-то, хотя ростом Бог его не обделил: верные метр восемьдесят. В общем, горняк: человек, созданный для тяжёлой работы в тяжёлых условиях, и созданный так, чтобы всё с ним происходящее воспринималось им самим как нечто естественное. У Васька возникла мысль, непонятно откуда, но до невероятности чёткая и точная: хочешь быть счастливым – будь способен перенести всё, что угодно. И Палыч для этого определения подходил как никто другой.
Да, стал бы Палыч, если бы пошёл в университет или институт, тем же горняком, но не практиком, а теоретиком. И нашёл бы, наверное, какие-то новые способы разработки недр… И уж если бы нашёл, придумал там что-то такое, чтобы и матушку-природу не уродовать, и для человека чтобы польза была. Наверняка бы придумал, решил для себя Васек. Правда, придумал бы. И руководил бы сейчас не бригадой, а институтом каким-нибудь горным, лекции бы читал, на симпозиумы какие-нибудь бы ездил по заграницам…
Замечтавшись, Васек с ходу ткнулся в спину Палыча. Тот покачнулся и, чертыхнувшись негромко, крикнул:
- Стой! Привал! Пять минут передохнём – и вперёд, к свету.
Васек огляделся. Они теперь находились не в узком тоннеле: лучи фонарей метались по широкой выработке, вроде небольшого подземного зала. В этом месте смыкались два подземных горизонта, ниже и вышележащий и здесь, где когда-то разворачивался комбайн, и образовался этот зал, весь уставленный колоннами крепи, с лежащим на полу производственным мусором.
Сильной усталости Васек не ощущал, но всё же решил присесть, тем более, что мало кто из бригады предпочел отдыхать стоя. На пол садиться не хотелось, и Васек выбрал для себя в качестве седалища кусок какой-то шпалы, валявшийся на полу. Всё-таки приятно вот так сесть и вытянуть ноги после длительного и тупого топанья по подземелью. Ваську казалось, что шли они долго, очень долго, а сколько ещё предстоит идти? Ведь это всего лишь первый перевал с горизонта на горизонт.
На самом деле их небольшой отряд находился в пути всего лишь час с небольшим, но всякое тёмное и замкнутое пространство обладает способностью растягивать и удлинять время. И тогда час может показаться целой сменой, а сутки вечностью… Всё это Васек понимал, но не мог просто так отстраниться от своих ощущений.
Сидели молча, словно все к чему-то прислушивались. Тишина стояла полная – «мёртвая тишина», как подумалось Ваську. Внезапно у него возникло ощущение, что это действительно мёртвая тишина, и после неё ничего не случится. Это не было затишьем перед бурей, это было тишиной после бури. Что-то уже случилось, и они теперь одни в этой тишине. Двадцать один человек и тишина. И путь вперёд и наверх, полный неизвестности…
…- Эй, есть тут кто? – Крикнул Палыч, когда они вошли в очередной забой очередного горизонта, лежащего на три уровня выше того, откуда бригада начала свой путь. Все стояли, прислушиваясь, из тёмных тоннелей не доносилось ни звука.
- Куда они все подевались? – несколько озадаченно спросил Палыч. – Тут человек тридцать должно было работать. Ушли уже, наверное… ладно, до маркшейдерской дойдём, там разберёмся. Пошли, ребята.
Маркшейдерская оказалась метров через двести пути, с такой же синей дверью, и с такой же обстановкой внутри, как и на их горизонте. Она была пуста и не было похоже, чтобы в ней недавно были люди.
- Не было тут никого. – Сказал Михалыч утвердительно. – Они даже на смену не спустились.
- Похоже на то… - Согласился с ним Палыч. – Значит, не успели до конца света спуститься.
Теперь это выражение – «конец света» - прозвучало уже как нечто окончательное и решённое, и Васек почувствовал, как у него по спине побежали мурашки. Действительно, надежды на то, что наверху о них просто забыли, а жизнь идёт, как и шла и, поднявшись, они попадут в привычный для них мир – такая надежда угасала окончательно.
- Полчаса отдыха. – Палыч не сказал больше ни слова и, устроившись поудобнее на диване, закрыл глаза. Кое-кто последовал его примеру. Ваську спать не хотелось, и он присел за стол.
Всю дорогу Палыч о передышках говорил как об «отдыхе», «привале», ещё как-то – но ни разу не употребил слова «перекур», и Васек догадывался почему. Сейчас ему дико хотелось курить, он чувствовал, как распухают его уши. У остальных курильщиков состояние наверняка было не лучше: судя по лицам, никотиновое голодание не вызывало радостных эмоций ни у кого. И само слово «перекур» в такой ситуации послужило бы ещё одним напоминанием о том, что сейчас было недосягаемой мечтой половины, если не больше, здесь находящихся людей. И, что было ещё более интересным, никто за эти двое суток даже не произнёс такого обычного в такой ситуации «как курить охота…».
До Васька доносился приглушённый разговор, почти на грани шёпота, он не видел говорящих в темноте помещения, разгоняемой светом лишь одного фонаря:
- …Война там, сверхновая, или ещё какая хрень – мне от этого не легче. Семье моей – всё, значит, конец получается. Не могу я это себе представить, пока сам не увижу, и верить не хочу. Головой-то я всё понимаю, а вот всё равно не верю. Даже не думается об этом, понимаешь?
- Да у меня то же самое. Вылезем наверх, надо будет где-нибудь сразу водки найти, иначе свихнусь, когда увижу… то, что представляю.
- Да не тебе одному – надо бы этого зелья на всех сразу, и напоить всех принудительно. Иначе точно кто-нибудь свихнётся по трезвому-то.
- А то! Вон, смотри – сколько идём – и хоть бы кто лишнее слово сказал. Не просто же так молчат: думают о том, что увидят. Кабы считали, что это просто так нам свет вырубили, матерились бы по чёрному. Нет, браток, все уже поняли, что там наверху крышка, только вот не знаем пока, какая…
Астроном тоже не спал, и тоже прислушивался к разговору. Он сидел за столом напротив Васька и, посмотрев в его глаза, Васек прочёл в них подтверждение сказанному. Да, теперь надежды нет: действительно, крышка. Говорить об этом не хотелось, вообще не хотелось говорить. Прав был говорящий в темноте: выбравшись наверх, нужно будет первым делом напиться, чтобы не снесло крышу от того, что им предстоит увидеть. Он сам вон как испугался, когда клетевой оказался мёртвым, а там что творится, наверху… И подумать страшно!
- Андрей Иванович, а где ваши приборы? – спросил Васек, чтобы хоть что-то сказать и разогнать этим ту жуть, что уже начинала его охватывать.
- Что? А, приборы… Бросил я их где-то по пути… На первом привале, кажется.
- Так они же дорогие, наверное…
- Ничего они теперь не дорогие, так, куча деталей… Элементы питания ещё вчера сели окончательно, я и подумал – что их теперь с собой таскать, никому теперь это не нужно. Какие звёзды, молодой человек, какие звёзды теперь… Некому теперь на них смотреть, а я и смотреть на них уже не хочу. Кто бы мог подумать... – Лебедев замолчал.
Васек поразился перемене, произошедшей с ним: только когда астроном заговорил, Васек вдруг увидел, как тот внезапно постарел, лет на двадцать разом, не меньше. И то, что он сейчас произнёс, звучало настолько по-старчески, с такой полной безысходностью, что возникла у Васька уверенность: недолго жить осталось профессору, совсем недолго…
Прошли отведённые на отдых полчаса, и люди снова двинулись в путь. На этот раз Палыч повёл свой отряд к клети: на этих горизонтах вдоль неё наверх шёл небольшой вспомогательный ствол с лестницей, и можно было, не петляя по подземным коридорам, выиграть несколько часов времени и около ста метров высоты.
Подойдя к клети, Палыч остановился.
- Так, ё-моё, история повторяется. – Как-то грустно произнёс он.
Васек подошёл ближе и увидел то, на что смотрел Палыч: тело человека, лежащее возле стола клетевого.
- Это же клетевой, опять… - Палыч нагнувшись, потрогал его. – Окоченел уже. Что-то многовато мёртвых клетевых для одной шахты, как мне кажется. Отравились, что ли? – спросил он словно бы сам себя.
- Не совсем отравление, хотя это близко к нему… - Произнёс астроном.
- Что вы имеете в виду?
- Это, скорее всего, результат всё той же вспышки сверхновой и гамма-излучения. Так как эта шахта вертикальна, в неё на всю глубину проникло излучение. Само по себе оно могло бы убить тех, кто находился непосредственно в стволе, но не в стороне от него. А вот остаточная ионизация могла привести к мутации какой-нибудь из пород или газовой составляющей воздуха шахты, что, в свою очередь, и привело к гибели людей… Я не специалист по таким трансмутациям, конечно, но лучевой удар Миры должен был оказаться просто чудовищным, чтобы привести к таким результатам…
Лебедева слушали, не перебивая, затаив дыхание: было ясно, что теперь лучше внимательно слушать астронома, если хочешь жить дальше. Многие сейчас думали о том, как им повезло, что он оказался вместе с ними, хотя на самом деле присутствие профессора ничего не меняло в их судьбе – просто он знал что-то о происходящем. Само по себе знание не способно изменить мир, но оно может дать человеку чувство уверенности, власти над происходящим, собственной силы наконец… Выводы из его лекции опять следовали неутешительные: надежды нет. Сабир всё-таки спросил:
- И что, на Земле теперь никого нет?
- На её большей части. Как я уже говорил Василию – профессор кивнул в сторону Васька – выжить могли люди в Южной Америке, Австралии и Антарктиде. Не на всей площади, к сожалению, но должны быть районы, где никто не пострадал. По крайней мере, я на это очень надеюсь…
- Хорошенькое дело, - протянул кто-то – что же это так всегда: как гадость какая, так нам на голову, как что хорошее – так где-то там, подальше… - И больше никаких комментариев не было. Люди словно потеряли последний интерес к этой теме. И в самом деле, что тут можно обсуждать ещё? Сначала бы выбраться наверх, а там уж видно будет, что к чему.
Метрах в пяти от самой клети в стене находился прямоугольник входа во вспомогательный ствол. Палыч вошел в него первым, за ним Васек и все остальные, по очереди.
Внутри ствол оказался круглой вертикальной шахтой, что-то около полутора метров в диаметре, со скоб-трапом на противоположной от входа стороне. Васек лез наверх за Палычем – и не мог разглядеть, сколько ещё карабкаться. Под ним поднималась остальная бригада.
Примерно через полторы минуты подъёма кто-то ухватил Васька за рукав и потянул в сторону. Васек вздрогнул, но таинственным существом, охотящимся на молодого стажёра, оказался Палыч, стоящий на площадке выхода из колодца.
- Эк, задумался! Сейчас бы головой в потолок вписался, и вниз бы загремел! Давай сюда, перешагивай, вот так… - Приговаривал Палыч, помогая Ваську перебраться на его сторону. Васек перешагнул, и Палыч его тут же подтолкнул дальше, к выходу на горизонт. Когда Васек выходил в штрек, Палыч тем же манером уже перетягивал Андрея Ивановича.
Новый горизонт почти ничем не отличался от предыдущих, и если бы сейчас спросили Васька, где он находится, он наверняка не смог бы ответить, если бы не был заранее просвещен Палычем. Тем временем штрек наполнялся людьми, и вскоре вся бригада была в сборе и двинулась к следующему такому же стволу, находящемуся метрах в пятнадцати от предыдущего.
Таким же образом они преодолели ещё два горизонта, и впереди осталось всего два уровня, но опять с обходными манёврами. Как пояснил Палыч, пешком придётся идти порядка пятнадцати километров, и быть ещё более осторожными, чем до этого: уж больно старые здесь выработки.
- Некоторые ещё с шестидесятых годов стоят, а крепь в них и в те времена доброго слова не стоила. Так что, хорошие мои, постарайтесь ничего руками не трогать, не чихать и не кашлять… иначе сам придавлю такого. Доступно?
Все промолчали. Палыч оглядел бригаду и серьёзно произнёс:
- Молчание – знак согласия, я так это понимаю. Ну, раз все согласны – в путь.
Теперь шли цепочкой по одному, след в след за Палычем, и он сам шёл уже не так уверенно и быстро, как на нижних уровнях. Иногда он останавливался и осматривал забой, прислушивался к чему-то, ему одному ведомому, и только тогда шел дальше.
Через час с небольшим они вышли в выработку, где можно было вздохнуть свободней: кровля там была достаточно надёжна, чтобы спокойно устроить очередной небольшой привал. Все, как обычно, уселись на пол, или на что-нибудь подходящее для этой цели. Астроном сел немного в стороне, привалившись к стене, и сразу же закрыл глаза. Чувствовалось, что он сильно устал, и было похоже, что Лебедев решил немного подремать. Васек сел рядом с Палычем. Ему почему-то хотелось спросить его чём-то, но он не знал, о чём. Просто хотелось поговорить. Палыч заговорил первым. Он говорил очень негромко: так, что в метре от него уже вряд ли было что-то слышно, и Васек понял, почему.
- Родители у тебя есть?
- Есть, конечно. – Ответил Васек и, немного подумав, добавил: - Если всё это всерьёз, что думаем – то уже были, получается.
От такого осознания и произнесённых об этом слов вслух ему на глаза навернулись слёзы, и как-то сам собой вырвался почти детский всхлип. Васек сдержался, чтобы не зареветь вслух, и сидел, сжав зубы, молча переживая своё горе и даже не смахивая катившихся по щекам слёз.
Палыч положил ему руку на плечо, как-то по-отцовски, крепко и ласково, и притянул к себе.
- Я тебя понимаю, Вася, понимаю… только и ты пойми – нам сейчас никому нельзя сопли распускать и горе своё показывать – никому… Не чурки мы деревянные – всем плохо. Но если в панику ударимся – так и останемся здесь. Шахта – она паники не любит. А ты молодец – хорошо держишься, крепкий ты парень, хоть и молодой ещё. – Палыч грустно вздохнул. – Нравишься ты мне, Василий. На сына моего похож здорово. Я в своё время думал, со мной он в забой пойдёт, да вот, не вышло…
- Учиться поступил?
- Да кабы учиться… Разбился он, на мотоцикле, два года назад. Я тогда поначалу держался месяц, все на меня смотрели, как на идола чугунного, бессердечного, а потом запил… три месяца пил. Не могу… - Палыч замолчал.
Васек не знал, что тут сказать, да и чувствовал, что не нужны сейчас Палычу слова, ему самому надо выговориться. И ещё Васек ощутил свою вину перед ним. Это была какая-то странная вина: словно он был виноват в том, что так похож на его погибшего сына. Но это было так.
- Как вспомню его, мёртвого… Понимаешь, он же, Витенька мой, как живой лежал – будто вот-вот проснётся. Только не проснуться ему было уже. Я тогда всю технику проклял – провалиться ей в преисподнюю без возврата, раз от неё дети гибнут. А теперь, похоже, весь мир провалился. Ладно, ты уж прости меня, старика, развёл я тут…
- Да ничего, Сергей Павлович… Я понимаю…
- Ты-то? Да, Вася, ты понимаешь, слава Богу. Хороший ты парень. Держись ко мне поближе – и пока идём, и когда выберемся, тоже в сторону не убегай. А? Договорились?
Васек молча пожал Палычу руку в знак согласия. Тот ласково и как-то радостно потрепал его по плечу и тихонько сказал:
- Спасибо, сын.
И у Василия почему-то опять навернулись непрошенные слёзы.
Глава восьмая.
- Последний горизонт. От этой точки нам ещё пару километров – и центральный ствол. Через него можно увидеть солнце… даю пятнадцать минут на оправку и передых. Можно разойтись! – почти весело скомандовал Палыч.- Но – чтоб недалеко! А то собирай вас потом…
Ваську действительно хотелось в туалет, но было как-то неудобно вот так, при всех … И он решил отойти подальше: он уже не боялся потеряться, за время блуждания по выработкам он начал ощущать какую-то уверенность в своей способности ориентироваться под землёй. Так что чего тут бояться?
Васек зашёл в какой-то штрек, на стенах которого висели обрывки старого кабеля. Вполне подходящее место для такой цели… Внезапно в луче фонаря выросла маленькая, но дородная фигура: с шахтёрской каской на голове и торчащей из-под неё окладистой чёрной бородой. Васёк вздрогнул. «Неужто гном?» - пронеслось в голове.
- Конечно, гном, кто же ещё? – как-то ворчливо произнёс появившийся и подошёл ближе. – Ты, парень, того… не делал бы тут этого. Уж потерпи доверху – вам тут работа, а нам - дом родной. Договорились?
- Эээ… Ладно… - только и смог произнести опешивший Васек, почти потерявший дар речи от изумления: гном был самый настоящий, и при этом говорил по-русски!
- Так я не только по-русски, если что, могу. Чего удивляешься? Ты, если бы захотел, тоже смог бы. Ладно, ладно, не падай в обморок! Лучше спроси что-нибудь!
- А… Чего?
- Да что хочешь, а то сейчас заикаться начнёшь, а мне это ни к чему, времени у меня мало.
Васек выбросил из себя первый вопрос, какой смог откопать в очумелой от неожиданности всей ситуации голове:
- Вы не подскажете, как пройти в библиотеку?
Гном захохотал, упершись в бока руками. Смех его был, впрочем, негромким, но при этом каким-то нутряным и басовитым, словно доносился из глубокого колодца. Отсмеявшись, он протянул Ваську руку:
- Туркай. Это моё имя… для тебя.
- Ва… Василий. – Васёк пожал протянутую руку, для чего ему пришлось наклониться: при этом наклон со стороны выглядел поклоном, что Васек мимоходом отметил для себя, и добавил: - Это моё имя.
- Для меня? – придирчиво спросил гном.
- Да, для Вас… Впрочем, и для всех тоже.
- Ладно, так тебя все звать и будем, раз для всех… - обиженно протянул Туркай и тут же спросил с надеждой в голосе: - А для меня у тебя нет имени?
- Для Вас?
- Нет, не для нас! – Туркай раздражённо притопнул ногой. – Для меня! Лично!
- Пусть будет Васёк.
- Это твоё тайное имя?
- Ну, не совсем.. У меня нет тайного имени… Так меня зовут хорошие знакомые, которым я… доверяю. Друзья, в общем.
- Это имя для меня?
Васёк наконец-то сообразил, как сказать, чтобы этот мелкий зануда наконец перестал его допекать:
- Да, Туркай, это моё имя для тебя.
Туркай посмотрел на него обиженно:
- За имя спасибо. Но грубый ты какой-то… может быть, я и мелкий рядом с тобой, но я не зануда! Я просто соблюдаю вежливость! А ты – дылда грубая, неотёсанная. Впрочем, всё равно хороший человек.
Васек не мог понять: неужели Туркай читает его мысли? Впрочем, что тут необычного: сам по себе гном был ещё более необычным явлением, чем чтение или угадывание мыслей.
- Ну когда, когда вы наконец научитесь вежливо думать… - задумчиво протянул гном и добавил: - Да, читаю. Но себя не считаю никаким явлением, тем более необычным. Ладно, ладно, не извиняйся. Я с тобой всегда могу посчитаться – ты про меня неприятное для меня про себя подумаешь, а я тебе неприятное про тебя вслух скажу. Если уж мало ли что всерьёз, так поругаемся, а потом посмеёмся. Или подерёмся. А если что плохое задумаешь – получишь в глаз на первый раз. Доступно? Впрочем, ты не тот хрен китовый, ты с уважением к нам относишься. А тот дозлобствуется… мало ему попало, всё не унимается. Да ты присядь, когда я с тобой говорю – что мне, на стенку лезть?
Васек присел на корточки, и теперь его лицо оказалось на одном уровне с лицом Туркая. Тот одобрительно кивнул.
- Тебе бежать уже пора… Я же не просто так сюда пришёл Вот, возьми – это твоя вещь. Пришла наконец и для неё пора. – И протянул Ваську что-то на цепочке.
Васек осторожно взял это из рук гнома и поднес в свет фонаря. Подарок представлял собой нечто вроде медальона – изумрудно-зелёный кристалл в форме трёхгранной пирамиды с пятью вершинами, заключённый в широкое металлическое кольцо цвета золота. Сам кристалл держался в кольце в трёх точках, а по наружному ободу кольца бежали какие-то непонятные знаки. Через кольцо проходила цепь из металла, напоминающего серебро, но Ваську подумалось почему-то, что то, что он сейчас видит, не золото и не серебро, и не изумруд. Вообще, это не имеет никакого отношения к драгоценностям…
- Правильно подумал! – Сообщил Туркай. - Это гораздо больше стоит, поверь мне как знатоку. Драгоценности! – Он фыркнул. - Надень на шею и никому до поры не показывай. Надевай, надевай, не стесняйся. И не переживай, что цепочка порвется – никогда она не порвётся и не перетрётся.
- А почему ты говоришь, что это – моё?
- Потому, что это – твоё. Неужели непонятно?
Васек помотал головой.
- Ладно, потом сам вспомнишь, что к чему. А вот это Палычу передай. Хороший он мужик, правильный, чесслово. – И Туркай протянул Ваську что-то круглое и увесистое, завернутое в промасленную бумагу. – Сам не разворачивай. Передай, как сказано. Ладно, пора тебе – а то сейчас тебя искать примутся. Приятно было познакомиться! – и новый знакомый Васька мгновенно растворился в темноте старой выработки.
…Палыч покрутил свёрток в руках и хмыкнул:
- Ну надо же! Знаешь, что там?
- Он мне сказал - не разворачивать.
- Мама сказала – в бидоооне… Тринадцатый подшипник это, вот что. Мне и разворачивать не надо. Значит, правильно: откопались мы в земле-матушке. Это он тебе на прощание с нами передал, вот что. Ты, Василий, это, не рассказывай никому, что было. Ни к чему это всем знать – он к тебе подошёл, не ко всем. Одним словом, тут молчание – золото. Так оно вернее будет. Ладно, пора – последний рывок впереди. Бригада, в колонну по одному – стройсь!
Последний переход показался всем каким-то совсем небольшим: то ли втянулись в такой образ жизни, то ли шли быстрее, но вот он уже в лучах фонарей, заветный клетевой ствол! Палыч подождал, пока подтянутся замыкающие, и внимательно пересчитал всех.
- Ну надо же, все на месте! – Восхищённо произнёс он. – Как самочувствие? У всех руки-ноги работают? Андрей Иванович, как вы?
- Спасибо, нормально…
- Нам сейчас двести метров вертикально ползти, так что если устали или плохо себя чувствуете – ко всем относится! – лучше сразу сказать. Не нравится мне что-то ваш вид, может быть, передохнёте?
- Нет, нет, я справлюсь, не беспокойтесь!
- И всё-таки – полчаса передохнём.
Васек подошел к Палычу. Тот вместе с Михалычем возился с воротами клети.
- Помочь?
- Не, спасибо Василий, управимся. Тут, понимаешь, блокировку отключить надо – тогда дверца и откроется… впрочем, дай-ка мне вон ту хреновину…
- Какую?
- Да вон стоит, такая длинная и прямая! Ну, прямо у тебя перед глазами! Не видишь, что ли? Главный рабочий инструмент? Ну, не догадался?
- Это… Лом, что ли?
- Растёшь, Василий! Растёшь! Не зря с академиком общался! Правильно, лом, он самый… так, Михалыч, нажми там у себя… Елы-палы, заржавело как всё тут… - В механизме двери что-то щелкнуло, клацнуло, и Палыч удовлетворённо отметил:
- Вот, готово.
И откатил дверь в сторону.
Васек подошёл к шахте и тоже в неё заглянул. Посреди ствола тянулась пара мощных тросов, пропадая в темноте. Никакой лестницы не было видно. Палыч, словно угадав его мысли, сказал:
- Да не там смотришь! Вот тут она, по этой стене, прям за входом. Иначе что же тогда, через шахту на неё прыгать? А так – вот, раз – и ты на ней. Тут всё продумано.
Васек высунул голову в шахту, придерживаясь рукой за стену, и посмотрел вверх. Где-то в невообразимой высоте, как ему показалось, светилась белая точка выхода.
- Это нам ещё повезло, что клеть где-то ниже висит. – Сказал Михалыч. – была бы выше – вот тогда бы…
- И что – тогда бы? – Возразил ему Палыч. – Прошли бы стороной – она же не на весь проём! Там, по лестнице как раз, проход и остаётся, если что. Молод ты ещё, Михалыч, по шахтам лазить!
- Ладно, ладно, специалист! И на старуху бывает поруха – я же не маркшейдер…
…- Так, мужики, держать дистанцию в метр, и наверх не забывайте посматривать,а то посбиваете друг друга к лешему. Если кому плохо станет там или сил не будет – сразу сообщайте, тормознёмся, подождем. Вниз не смотреть! И чтоб без дури! Всем всё понятно? Ну, тогда пошли. Я – первый, Василий – за мной, и дальше - по порядку, как и двигались
Палыч исчез в стволе. Васёк выждал несколько секунд, нашарил рукой за стенкой металлическую, сваренную из дюймовых труб лестницу и, ухватившись покрепче, перешагнул на неё. Палыч карабкался уже метрах в двух выше, на удивление ловко переставляя ноги и руки. Васек двинулся следом. Он слышал, как за ним на лестнице оказывались всё новые люди, но вниз не смотрел, как и учил Палыч. Просто перебирать руками и переставлять ноги, и ни о чём не думать…
Внезапно снизу раздался дикий, матерный удаляющийся крик. Вся цепочка разом, как по команде, остановилась.
- Кто там? – Спросил сверху Палыч.
- Китобой улетел, царствие ему небесное. – Очень спокойно ответил кто-то снизу. – Он последним заходил, да не удержался…
Только тут Васек ощутил, на какой страшной высоте он находится, и пальцы его тут же словно окаменели, вцепившись в перекладину. В голове возникла картина: бесконечный чёрный колодец, и полёт сквозь него – вниз, вниз, вниз… куда-то туда, в бесконечность… И в конце пути – страшный удар о крышу клети, где уже лежит Сан Саныч–китобой.
Нет, что угодно – только не это!
- Ладно, дальше тронулись! – Прозвучал сверху голос Палыча. – Не стоять! Не стоять! Вперёд!
Васек с невероятным усилием отодрал одну руку от перекладины и перехватился за следующую, переставил ногу, которая не желала слушаться… Потом повторил это ещё раз и ещё раз… слава Богу, его никто не торопил, и потихоньку руки-ноги снова стали послушны его воле, а перед глазами начали мелькать уходящие вниз ступеньки, а не улетающие вверх стены шахты… Главное, ни о чём не думать, главное – не думать, просто двигаться вверх. Вверх. Вверх. К солнцу. К поверхности, что бы там не происходило. Двигаться…
Глава девятая.
Палыч долго гремел железом, вполголоса матерясь: что-то там не поддавалось, и проклятущая дверь никак не желала открываться. Все терпеливо ждали, повиснув на лестнице и глядя вверх, на светящийся проём с мелькающим в нём Палычем. Наконец негромко звякнуло, грохнула открывающаяся решётчатая дверь и голос Палыча сообщил:
- Можно выходить. Приехали. Только аккуратней! Один покойничек уже есть, хватит с нас.
Васек выбрался вслед за Палычем в накопитель. От того, что он увидел, у него почти отнялись ноги, и Палычу пришлось подтолкнуть его в сторону, чтобы освободить дорогу остальным.
Накопитель был тот же, что и в момент их спуска три дня назад, ничего не изменилось. Если не считать того, что пол был завален мёртвыми горняками: как догадался Васёк, бригадой, которая должна была спускаться после них. Похоже, что смерть людей была мгновенной – они просто падали на том месте, где стояли, и ничто не указывало на хоть какие-то попытки сопротивляться или избежать гибели.
- Проходи, проходи, не стой! – буквально взревел Палыч у него за спиной, выдёргивая из проёма всё новых и новых людей. – Хватай Иваныча и веди в раздевалку! Васька! Тебе говорю! Давай!
Васёк оглянулся: как раз за ним теперь стоял Лебедев, сам бледный, как смерть – даже не то, что бледный, а прямо зелёный какой-то.
- Андрей Иванович, пойдёмте, я вас провожу. – Сказал Васёк и потянул профессора за руку. Тот, как лунатик, пошел за ним, но хоть переступал через лежащие тела, и то слава Богу.
Васек внезапно почувствовал, как он устал за это время: не было никаких сил даже просто идти, передвигать ноги… Но надо же вывести отсюда астронома, тем более, что ему сейчас гораздо хуже.
В проходной возникла проблема: вертушку заклинило. Ивановна в своей будке мёртво лежала, упав на стол и, видимо, надавила какой-то рычажок, блокирующий вращение турникета. «При жизни всех пропускала, а после смерти за работу всерьёз взялась» - подумалось Ваську. Он дёрнул злосчастную вертушку изо всех сил – и, к его удивлению, она просто вылетела из своего гнезда, где как оказалось, она держалась еле-еле. Отпихнув её подальше с прохода, Васек под руку с астрономом двинулись дальше, к раздевалке. За ними потянулась цепочка выходящих горняков…
В раздевалке было ничуть не лучше, чем в накопителе, даже страшнее. В небольшом, тесном помещении, вповалку лежала бригада, поднявшаяся после них: те самые люди, которые ещё недавно здоровались за руку с ними перед последним в своей жизни подъёмом. Некоторые из них успели снять каски, и не более того. Васек решил, что входить в раздевалку не стоит: это значило бы идти по трупам, так густо она была завалена телами.
- Пошли на улицу, что ли. – Сказал Серёга. – Нечего их тревожить…
- Постой, я только курева возьму. – Сказал Витька и осторожно полез к своему шкафчику.
Двадцать человек сидели и стояли на дворе элеватора, пачка с сигаретами шла по кругу, все, кто курил, курили, нервно и с жадностью. У многих тряслись руки. Астроном сидел на лавочке, прислонившись спиной к нагретой солнцем стене, и сосал валидол, который нашёлся в аптечке, взятой ещё внизу. Вид был у него – краше в гроб кладут, чем-то напоминал он Ваську старого, заезженного коня, и не коня даже, а какого-то дряхлого одра, которого не примут и на мыло. Вся эта история, похоже, доконала Лебедева почти до конца. Но, может быть, оклемается, подумалось Ваську. Хороший все-таки дядька…
Ему очень захотелось вдруг, чтобы Андрей Иванович поправился, помолодел, и чтобы всё у него было в порядке. Это было настолько сильное и чёткое желание, что астроном, внезапно помолодевший лет на двадцать, с сильной и прямой фигурой, с молодым блеском в глазах и весёлой улыбкой словно бы возник у него перед глазами. Рука у Васька оказалась в этот момент под рубашкой, на груди, и как бы сама собой стиснула подарок Туркая… Ваську показалось, будто через его позвоночник прошёл огненный разряд и на секунду-две он, кажется, потерял сознание…
Когда он открыл глаза, профессор чему-то улыбался, глядя на него, и словно действительно помолодел, по крайней мере, ему точно стало лучше.
- Надо же, валидол помог! – Удивлённо сообщил он. – Мне, если правду сказать, в последнее время и нитроглицерин был, как слону дробина – а тут валидол помог! И – мгновенно!
На дворе, огороженном серым бетонным забором, мертвых тел было всего два, и лежали они поодаль от стоящих живых людей. Припекало летнее солнце, стояла мёртвая тишина – такая же, какая была временами в шахте. Не было ни шума дороги, проходящей поблизости, ни птичьих криков… Присмотревшись внимательно, Васек разглядел мёртвых птиц, лежащих в пыли. Под забором лежала мёртвая рыжая собаченция. Васек вспомнил: он видел её в тот день, когда шел на работу… как давно это теперь было! Прошло всего три дня, а он уже в другой эпохе и в другом мире. И никаких планов на будущее. Будущего теперь вообще нет, по крайней мере, для Васька оно непредставимо.
- Так и будем тут стоять, как черти? – Сказал наконец кто-то из толпы. – Всё-таки переодеться надо как-то, помыться... Да и вообще в божеский вид себя привести.
- Ага, переоденешься тут. Раздевалку жмурики держат.
Васька поразила лёгкость этого диалога: все только-только испытали шок при виде комнат, заваленных трупами, и вот уже по этому поводу слышны чуть ли не шутки. А с другой стороны, раз выжили, надо жить. И чем быстрее люди освоятся в этом мёртвом мире, тем лучше для них. Мертвецы повсюду, но теперь это никакой не ужас, а непременная деталь пейзажа, как и всё, что создано человеком и природой. Их уже поздно бояться или уважать, по ним можно плакать или ходить, но они от этого не оживут, и ничего, ничего не изменится. Ушедший мир не вернётся, и им не вернуться в прошлое с его законами и укладом жизни, с его радостями и огорчениями, со всем тем, что давала им жизнь. И сейчас перед ними стояла лишь одна задача: жить. Пока они живы, есть хоть какая-то надежда пусть не на возвращение старого мира, но хотя бы на рождение нового. Пусть не сегодня, не завтра и даже не через сто лет, но всё-таки есть. Их Земля не должна стать мёртвым каменным шаром, плывущим в молчаливой пустоте. Она должна жить. Несмотря ни на что.
К нему подошел Саня вместе с Сергеем.
- Васек, мы тут пошушукались манёхо… В общем, тебе с Серегой небольшая экспедиция предстоит.
Ваську почему-то сразу вспомнилось падение Сан Саныча, и он с испугом подумал о том, что его хотят послать вытаскивать тело китобоя. Он сглотнул и спросил:
- В шахту?
- Господи, зачем? К ларьку сходите с Серегой, он тут недалеко – с шахты выйдите, и на остановке. Гляньте там, что к чему… впрочем, и так ясно. В общем, водки достаньте, курева, пожевать что-нибудь.
- А чего всем вместе не сходить?
- А переодеться? Пока вы туда мотаться будете – мы тут из раздевалки покойничков вынесем. Как раз и управимся – работы-то по два раза вдвоём сходить. Так что – давайте, ребята, это сейчас дело ох и нужное.
- А… Курево какое брать?
- А возьми разного – но у нас в основном «Приму» да «Беломор» курят. Придёте, переоденемся все, сядем где-нибудь, помянем всех… Да и решать будем, что дальше делать, как жить. Доступно? – Спросил он, явно копируя Палыча.
- Доступно, так точно. – Ответил Васек, вздохнув.
- Пошли, стажер! – Хлопнул его по плечу Серега.
До ворот дошли молча, так же, не говоря ни слова, подошли к ларьку на остановке. На остановке лежала мертвая женщина лет пятидесяти, лицом вверх, и такого же возраста мужчина. Ваську почему-то подумалось, что они муж и жена. Ещё два тела лежали на дороге в поле зрения. Также на шоссе стояло несколько машин, съехавших на обочину, две из них были обгоревшие, одна, голубая семерка, перевернулась.
Ларёк был закрыт, внутри никого не было видно. Серега зашел сбоку, подёргал дверь.
- Заперто, чёрт его возьми. Ну ладно.
Он осмотрелся вокруг и нашел подходящий для своих целей кусок кирпича.
- Будем грабить. Глянь, Васек, нет ли тут милиции? – произнёс он без тени шутки. Скорее, даже с грустью.
Раздался удар, ещё один – стекло не поддалось с первого раза – и звон разбитого окна. Серега засунул руку внутрь, дотянулся до двери и отпер её. При этом на пол посыпались пакеты с соком.
- Заходим. – Сказал он.
Они вошли в ларёк. Продавец лежал на полу, занимая всё пространство внутри своей тесной торговой точки, больше похожей на скворечник.
- Беремся! – скомандовал Серёга.
Они взяли тело этого парня лет двадцати пяти за ноги и за руки и выволокли на улицу, положив к стене ларька. Потом вернулись внутрь.
Серега подавал Ваську бутылки, колбасу, хлеб, курево, а он распихивал всё это по пакетам, взятым там же. Возникла совершенно идиотская мысль: они набрали столько, что вряд ли хватит зарплаты, чтобы расплатиться. Васек даже потряс головой, чтобы такая чушь не лезла в голову: какое значение теперь имеют деньги?
Когда пошли обратно, Васек обратил внимание, что трава на обочинах и листва деревьев какого-то желтоватого цвета, будто наступает осень, и обратил на это внимание Сергея.
- Вот это прожарило… - только и сказал он. Помолчав, добавил:
- Это не просто так. Это, мать его ети, это самое излучение. Я, когда служил, видел такие штучки, как раз гамма-лучи такое и делают. Полная прожарка. Тут сейчас даже микробов не найдешь. А я-то голову ломаю, что от покойников не пахнет. Они теперь сто лет пролежат, не сгниют. Ты не смотри на меня – я сейчас и сорваться могу, Вася, у меня же жена молодая, дочка маленькая дома… Три годика всего… так теперь лежать и будут… - Он зарычал от горя: - Да будь оно всё проклято! – и тут же взял себя в руки: - Прости, Васек, у тебя ведь тоже кто-то есть… был теперь. Как хочешь – что хочешь думай – только не пойду я домой. Не переживу, если увижу… и тебе не советую.
Серега вытянул из набитого, как шар, пакета бутылку «Путинки», и зубами сорвал с неё крышку – она вылезла вместе с разливным устройством. Тут же приложился, хлебая её как воду, и протянул Ваську:
- Давай-ка, браток. Чтоб крыша не съехала.
Глава десятая.
Раздевалка была уже прибрана, когда Васек с Серегой вернулись из своего набега. Тела мужики сложили во дворе, рядами, под каким-то навесом.
- Добычу в уголок пока поставьте, и переодевайтесь. – Скомандовал им Палыч, стягивая с себя робу.
Васек подошёл к своему шкафчику. В нём всё было так, как он оставил. Висела его куртка, его джинсы, стояли ботинки… Надо же – подумалось ему – не устройся он на эту работу, от которой никто ничего хорошего не ждал – ни мать, ни отец, ни друзья, и был бы он сейчас одет во всё это до скончания времен. И никогда бы уже не переоделся. Слепая счастливая случайность в жизни отдельного человека…
- Помыться бы не мешало… - Произнёс кто-то в обнажённой толпе .
- Да где ты сейчас помоешься, дурик, воды-то нет. Вот до конца света мог бы помыться, вода была… Зачем в эту смену пошёл? Теперь грязным ходить будешь.
Это были уже почти настоящие шутки по поводу произошедшей катастрофы. Новый мир – точнее, мир старый, но с новым, может быть, и страшным лицом всеобщей смерти, этот мир уже обживался теми, кто смог избежать всеобщей участи. Жизнь не признаёт смерти и не соглашается на поражение, пока она, жизнь, существует. Васек понял вдруг, что ничего кощунственного в этом веселье среди трупов нет. Это не пир во время чумы, чума уже завершилась. Это нормальная человеческая реакция: не воспринимать всерьёз то, что гораздо сильнее тебя, то, что может тебя раздавить и свести с ума одним лишь фактом своего присутствия. Реальный мир существует таким, каким ты согласен его видеть. Он гораздо больше и могущественнее, чем ты, но лишь до тех пор, пока ты с этим соглашаешься. И даже маленький и слабый человек, выживший лишь благодаря хаотической игре обстоятельств, даже он способен выжить среди целой вселенной, которая задалась целью его уничтожить, он способен выжить, просто сказав «нет!». Всего лишь не соглашаясь с увиденным, и теми выводами, которое подбрасывает ему собственное сознание…
Васек потряс головой. Пришедшие в голову мысли были для него непривычны по содержанию – он никогда раньше не замечал в себе склонности к философии. Впрочем, такое пережить и остаться внутри себя без изменений, это вообще надо мозгов и души не иметь, быть тумбой бетонной, а не человеком… Он принялся стаскивать с себя рабочую одежду, пропитанную угольной пылью и потом. Когда дело дошло до футболки, он вспомнил о подарке гнома и, взяв из своего шкафчика чистое, отошел в угол, чтобы переодеться до конца незаметно для остальных. Его талисмана так никто и не увидел.
- Да, в былые-то времена как хорошо было: разделся, помылся, оделся – и хоть на свидание иди!
- Какие теперь к чёрту свидания, друг друга любить разве что!
Внезапно все замолчали: прозвучала мысль, до которой ещё никто не успел дойти настолько ясно, чтобы её озвучить: им придётся жить в мире без женщин! Теперь не было никаких шуток и комментариев по этому поводу – допереодевались уже молча.
Водка уже пошла по кругу: кто причащался из горла, кто наливал себе в стаканы, хранившиеся в шкафчиках с одеждой – горняки как оказалось, народ запасливый. Палыч решил это дело слегка пресечь:
- Эй, орлы! Не нажираться раньше времени! Сначала присядем за столом, чтобы всё культурно было – а потом уже и пейте, кому сколько…
- Палыч, да тут же стола культурного нет!
- Тут нет, а у Ермолаева – есть. Он теперь на нас не в обиде будет.
Эта мысль всем пришлась по душе: посиделки в кабинете директора шахты! В этом было что-то символичное: действительно, теперь они тут хозяева, и никуда от этого не денешься. Да и помещение там хорошее: и отделка, и стол огромный, и стулья…
- Всё, всё, убрали огненную воду! Собирай вас потом повсюду!
В административном корпусе трупов почти не было, по крайней мере, в коридорах. В кабинеты не заглядывали, прошли сразу на третий этаж, к директору.
В приёмной на полу, возле окна, лежала секретарша, как водится, молоденькая и красивая блондинка в короткой юбочке. В руке её были зажаты какие-то листки: видимо, в последний момент она просматривала документы… или несла их на подпись, поди теперь разбери. Её вынесли в коридор, грустно вздыхая: всё, теперь она совсем ничья, такая красивая. Теперь она просто тело.
Сам директор сидел в кресле словно живой, руки на столе, в правой зажата ручка. Почему-то он не упал и остался в том положении, в каком его застигла смерть. Всё это вызвало у бригады молчаливое уважение к нему, хотя при жизни Ермолаев от простых рабочих так и не смог добиться таких чувств, по крайней мере, в его отсутствие.
Весил он изрядно, был в теле мужик, да и ростом под два метра, и его выкатили в коридор прямо в кресле, благо оно было на колёсиках. Люди почти полностью освоились со своей нынешней ролью похоронной команды, и теперь уже не чувствовалось стеснения перед мёртвыми, такого естественного в первые минуты того кошмара, в какой они окунулись, едва выбравшись на поверхность.
- Вася, Витя, Сергей! Давайте в приёмную, посмотрите там посуду какую, Олег, Сабир, Петро – вы тут по столу пошуршите, из пакетов всё на стол… Остальные – кто чем может, помогайте. Нечего, как столбы, стоять. Есть всем хочется.
В кабинете, больше похожем на торжественный зал, возникло оживление. Со столов убирались никому теперь не нужные папки, ручки и прочие совещательные принадлежности, передвигались стулья.
Васек с ребятами оказался в приёмной, где Витек уже хлопал дверцами шкафчиков Леночки-секретарши, изучая её хозяйство. Нашелся сервиз на двадцать четыре персоны, печенье, кофе, чай, сахар… всё это, кроме посуды, было теперь бесполезно, и осталось на месте, а тарелки с рюмками и бокалами перекочевали в кабинет, на стол.
Глядя на стол, нельзя было сказать, что он ломился от снеди: в основном его украшали бутылки с водкой и пивом, да ещё сиротливо лежали три палки полукопчёной колбасы и несколько пакетиков с чипсами. Васек положил туда же нарезанные полбатона из запасов директора.
- Кто товар брал? – Строго вопросил Палыч.
- Я. – Смиренно ответил Серега. – Я брал, а Васек складывал.
- Эх, молодёжь! Развезёт же всех! Думать надо!
Палыч помолчал, потом добавил:
- Ладно, хрен с вами. В том ларьке все равно ничего путного нет. Потом набег на магазин надо будет устроить… как проспитесь. Сам с вами пойду, ничего доверять нельзя. Все за стол!
Палыч, как старший, занял место во главе стола.
- Ну, мужики, за всех погибших, прими их Господи!
Выпили молча, не чокаясь и не закусывая.
- Теперь – за нас, живых, помоги нам Бог!
Палыч что-то вспомнил, упущенное им в этом ритуале и, налив в какой-то свободный бокал водки, положил на него кусок хлеба. Отнёс в сторону и поставил на стенку и вернулся на своё место.
- Вот так, теперь всё вроде по уставу. Ну, что, мужики! Мы живы – это хорошо. Больше живых нету пока – и это хреново, скажу я вам. Такие две новости на повестке дня. Что делать будем, исходя из них? Предложения есть?
Предложений не было, все молчали. Почему-то сейчас никому ничего не приходило в голову. Просто сидеть за столом, в светлом кабинете, без угольной вони и пыли и пить водку, и курить, и наслаждаться тем, что ничего сейчас делать не надо и тебе ничего не угрожает… Этого было уже достаточно на этот момент, а всё остальное потом, потом…
Палыч сел на своё место, поняв, видимо, настроение бригады, и тоже замолчал. Так же молча разлили ещё по одной, выпили. Васек заметил, что астроном не пьёт всё, делая лишь небольшой глоток из своей рюмки. Что ж, каждому своя норма. Но - что удивительно! – Андрей Иванович преобразился! Он действительно как бы помолодел, и даже седины в волосах не стало видно. Чем больше Васек к нему присматривался, тем больше находил различий с тем Лебедевым, которого видел ещё полчаса назад, глотающим валидол. И что совсем было уже непонятно для Васька, костюм астронома, совсем недавно бывший похожим на обноски бомжа после прогулки по шахте был словно отстиран и выглажен… с каждой минутой Андрей Иванович становился похож на тот образ, который возник перед глазами Васька, когда он пожелал ему здоровья.
Как только Васек подумал об этом, на его груди возникло какое-то тепло. «Амулет Туркая» - догадался Васек. Что же это: гном подарил ему вещь, способную осуществлять желания? С одной стороны – не может быть, а с другой – вот он, Андрей Иванович, здоровый, чистый, помолодевший и выглядящий таким, каким хотел его видеть Васек. «Ладно, потом разберусь с этой штуковиной» - подумал он.
После следующего глотка водки за столом возникло некоторое оживление. Послышались сначала отдельные фразы, потом негромкие разговоры. В голове у Васька начало шуметь, его клонило в сон. Он уже ощущал себя не то что бы пьяным, а каким-то уставшим, умотавшимся до смерти так, что мыслей в голове не было совершенно. Он не хотел говорить, он только лишь слушал, никак не оценивая сказанное, ему было почти всё равно, кто и что сейчас говорит.
Палыч говорил кому-то, кажется, Петру, что разбредаться теперь никак нельзя, и всем надо держаться вместе. Тот соглашался с Палычем, но говорил, что всё-таки надо людям добраться до домов: мало ли вдруг кто-то жив из родных… Палыч только грустно качал головой в ответ. Серега утверждал, что необходимо выбираться в сельскую местность, и желательно, куда-нибудь поюжнее. И тут же развил мысль, что ничего теперь на земле расти не будет, всё прожарено жестким излучением. Так что через несколько лет, когда испортятся последние консервы, им всем кранты.
Андрей Иванович заявил, что ему необходимо попасть в обсерваторию, чтобы провести какие-то там ему одному понятные наблюдения. А на высказанное Сергеем мнение, что вся земля теперь мертва окончательно, он может возразить, что необходимо в этом ещё убедиться, а для этого нужно пробродить с микроскопом, проверить семена на всхожесть, обследовать некоторое пещеры… А вот в океане жизнь вообще уничтожить невозможно, только вместе с океаном, так что скорее всего, наилучший выход для всех будет переселиться куда-нибудь поближе к морю, и даже если земля в ближайшие десять лет не сможет ничего родить, то океан их всегда прокормит.
Возник разговор и о том, кто ещё мог выжить, и сошлись во мнении, что такие же, как и они шахтеры, горняки и другие подземщики. Лебедев опять взял слово и вспомнил о своей версии насчёт Южной Америки. На возражение, что мол, далековато дотуда, и как теперь узнать без телевизора? – он сказал, что радио настроить он в состоянии, а у него в обсерватории имеется подходящая радиостанция. После этого к нему стали прислушиваться несколько повнимательнее, а когда он, с лукавинкой в глазах, упомянул о том, что в тех районах наверняка выжили и женщины, его чуть не понесли на руках в его обсерваторию, а если бы вдруг он попросил, то отнесли бы и в Южную Америку. И только благодаря вмешательству Палыча все остались на своих местах.
Но за возможность попасть к женщинам кому-то потребовалось выпить, потом начали пить за то, чтобы под землю больше не лазить, потом встал Сабир и сказал, что хватит уже пить, и так не ели сколько, плохо же будет, такая пьянка к добру не приводит…
Его усадили и заставили выпить, а потом кто-то ему начал объяснять, что парень он хороший, только вот зря мусульманин, выпить не может. Сабир, которого уже слегка повело, объяснял, что у них в Азербайджане пить не грех, грех напиваться до свинства…
Эта мысль всем понравилась, и начали пить за культуру пития. Потом Васек всё-таки заснул и проснулся оттого, что его кто-то хотел послать ещё за водкой, но он отказался, и от него отстали, отправившись сами и предупредив, что ему не нальют, когда принесут. Последнее, что запомнил Васёк перед тем, как заснуть окончательно – пьяный крик Петро вслед Хохлу, выходящему в двери:
- Хохол! Ты там поаккуратней… Под машину не попади!
Конец первой части.
Санкт–Петербург, март 2005г.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Банкет на халяву.
Глава первая.
Шёл уже третий день этого содома. Васек был просто в отчаянии: на его глазах такая дружная, организованная бригада превратилась в подобие медузы, выброшенной прибоем на берег и безвольно гниющей в куче никому не нужного, мертвого хлама.… Андрей Иванович уехал на следующий день после выхода из шахты, его отправился сопровождать Михалыч, и с тех пор от них не было никаких известий. Профессор оказался, пожалуй, единственным из всех присутствующих человеком, кто действительно сохранил самообладание и трезвую голову после всего пережитого. Михалыч тоже вроде бы как держался, но на момент отправки он всё-таки был изрядно под мухой. Астроном, как это ни было удивительно, оказался неплохим водителем, и легко завёл ермолаевский джип, стоявший во дворе у входа в административное здание. Ключи от джипа даже особо искать не пришлось: они лежали на столе директора, и лишь по счастливой случайности их не смели куда-нибудь в угол во время организации застолья.
Васек очень надеялся, что у Андрея Ивановича и Михалыча всё в порядке, и старался не переживать, хотя это не очень-то получалось. Сам он, начиная со второго дня, почти не пил, а Сабир не пил вообще. Их можно было бы назвать сейчас главными в этой группе, если бы их хоть кто-то воспринимал всерьёз. Но при этом они всё равно являлись самыми здравомыслящими из всех здесь находившихся. Вместе с Сабиром Васек два раза ходил на добычу продуктов в ближайший магазин, в полукилометре от шахты. Но народ поел нормально лишь один раз, на второй день. Горячего ничего не было, и дармовая водка, которую шахтёры стаскивали из всех местных торговых точек, шла практически без закуски.
Васька поразил Палыч – он вёл себя, как хронический алкоголик: начиная со второго дня, просыпался лишь для того, чтобы принять очередной стакан и тут же вновь заснуть. Речь его стала бессвязной, единственное слово, которое он мог ясно произнести, было «Наливай!». Что-то говорить ему, взывать к ответственности за бригаду или за собственное поведение было бесполезно: Палыч, глядя на Васька мутными, мало что видящими глазами, кивал головой и приговаривал: «Да, сынок, конечно, вот только ещё одну, и всё. Наливай!». Если ему не наливали, он наливал сам, если пытались помешать - вроде как засыпал без стакана, но стоило отвернуться – и Палыч мгновенно остаканивался вновь.
К вечеру второго дня Васек с Сабиром решились на смелый эксперимент: убрать всю водку куда подальше. Теперь у Сабира имелся классический фонарь под глазом: мужики, мягко говоря, не согласились с их идеей о прекращении пьянки и победило мнение большинства. Сабир считал, что они дешево отделались: фонарь для него и всеобщее неодобрение для Васька были весьма скромной наградой за этот смелый эксперимент – озверение пьяных в умат горняков при отъёме водки было таким, что просто чудо, как их не растерзали в клочья. Теперь им оставалось лишь пассивно наблюдать за происходящим и стараться, чтобы хоть кто-то употреблял хоть что-то более твёрдое, чем сорокапроцентный раствор этанола. Их статус-кво упал ниже плинтуса, и им оставалось только терпеливо ждать, когда процесс запоя подойдёт к своему естественному финалу.
На второй день, после отъезда Лебедева и Михалыча, в течении дня словно растворились в воздухе ещё десять человек – они выходили из кабинета и не возвращались. Васек не знал, что и думать: то ли они ушли домой, похоронить близких, то ли перебирались поближе к источникам жидкой нирваны, то ли ещё что… но так или иначе, рассвет третьего дня на поверхности в кабинете директора шахты встретило всего восемь человек. За то, что они куда-нибудь уйдут, можно было почти не беспокоиться: было похоже, что они уже не мыслили себя в никаком другом месте вселенной. Водки за это время натащили столько, что её могло бы хватить на месяц, но Васек, посовещавшись с Сабиром, пришёл к прогнозу на неделю от силы. Спали все тут же, в кабинете: кто на столе, кто в кресле, а кто и прямо на полу. В туалет ходили в соседние кабинеты – и то, слава Богу, хоть хватало ума не устраивать из собственного вертепа ещё и хлев в придачу.
Васек после выхода из шахты стал молчаливым и замкнутым, и дело было даже не в том, что он не хотел пить, как все, хотя это его даже несколько удивляло, ведь до всех этих событий он совсем не был чужд таким сугубо мужским развлечениям. За свои двадцать с небольшим лет Васек уже успел поучаствовать в нескольких немаленьких пьянках, и знал, что не особо отличается от остальных представителей своего пола в этом вопросе. Но после выхода из шахты он начал опасаться за свой рассудок: стоило ему только заснуть или задуматься, как в сознании начинали всплывать картинки, не имеющие ничего общего с тем, что он знал в своей жизни.
Поначалу он не воспринимал их всерьёз, считая увиденное игрой воображения и снами, тем более, что появлялись эти картинки в те моменты, когда он дремал. Так было в первый день, когда он расслабился: перед глазами всплыла холмистая равнина, по которой дули холодные ветра, и он шёл куда-то, неся в руках маленький пушистый комочек – щенка, который прижимался к нему, укрываясь от холодного ветра… Это была первая картинка, непонятно откуда и непонятно к чему. Васек никогда не был в тундре, и не особенно любил собак, скорее, был к ним полностью равнодушен. Но Васька заинтересовала даже не картинка сама по себе, а нечто, с ней связанное, и отсутствующее в ней.
Он почему-то знал точно, что эта местность – тундра, что где-то севернее, за горизонтом, лежит огромный ледник. Непонятно почему, но он также знал, что скоро сюда должно придти большое стадо оленей, и что щенок у него на руках на самом деле волчонок… И было что-то ещё, почти доступное для него, но скрытое за неощутимой, тонкой завесой памяти – именно памяти, а не воображения, и это он знал абсолютно точно.
Потом, уже ночью, ему снились пещеры в песке холма, созданные не руками человека, а его желанием – и это он знал тоже точно, что этих стен не касался никакой рабочий инструмент. Он передавал кому-то, стоящему перед ним, нечто вроде крышки от кастрюли, цвета бронзы, с приделанной к ней деревянной ручкой. Но это была не крышка, это было оружие против волков… Стоящий перед ним человек словно ускользал из поля зрения, и Васек вынес из сна лишь представление о том, что у него светлые и прямые, как солома волосы оттенка летнего солнца и небольшой рост. И ещё Васек знал, что стоящий перед ним почти бессмертный и очень могущественный человек, и даже не совсем человек. И это не первая их встреча, и не последняя, и опять что-то рядом – о нём самом и обо всём этом… опять неуловимо скрытое.
Утром, вспоминая этот сон, Васек внезапно осознал, что то, первое видение и это, ночное связаны между собой: это картинки, относящиеся к какому-то одному событию. Звенья одной цепи. Почему он так решил, ему самому было непонятно, но он точно ощущал, что это именно так, а не иначе.
Затем события наступившего дня оттеснили на задний план все эти грёзы, но стоило только Ваську остаться в относительном одиночестве, когда астроном и Михалыч уехали, и все принялись с новой силой уничтожать водочные запасы, доставшиеся последним людям в наследство от земной цивилизации, как это началось снова и уже, кажется, всерьёз.
Мужики, по выражению Олега, «пили о своём», и Васек остался несколько в стороне от компании, как бы сам с собой. Он тоже причастился с утра – на самом деле пить и не хотелось, но раз уж все побежали… Водка его слегка расслабила, но привычные для него полстакана произвели несколько непривычный эффект: Васек не ощутил веселья или грусти, он почувствовал нечто другое – потребность отделиться от всех и разобраться в самом себе. Было даже не важно, в чем там разбираться, просто это нужно было сделать.
Он сел в приемной за стол секретарши, и просто смотрел в окно, даже не на двор, а на синее, безоблачное небо, по которому как всегда, словно ничего и не случилось, плыли редкие летние кучевые облака. В голове не было никаких мыслей. Васек просто был здесь и сейчас, не думая ни о чём, он всего лишь присутствовал, и ничего более. Видел небо, слышал доносящийся из-за дверей полупьяный шум, ощущал своё тело в кресле… он ощущал и талисман гнома и казалось, словно эта вещь хочет ему о чём-то поведать. О чём-то давнем и древнем, что известно только ей и ему, и внезапно Васек понял, что это действительно его вещь, что она создана когда-то только для него, и что была она создана тем самым человеком из сна, лица которого он не смог запомнить, и что настало время вспомнить всё. Это не были мысли, облечённые в слова – это было, скорее, как разряд молнии, или удар тока. Просто знание и уверенность в нём.
После этого Васек ожидал новых картинок с тундрой или пещерой в холме. (Откуда ему было известно, что она в холме? Он же не видел её снаружи!), но вместо этого пошла просто информация. Знание о том предмете, что находился сейчас на его груди.
Это действительно не имело никакого отношения к драгоценностям, хотя в сплавах кольца и цепочки и присутствовало золото, серебро и платина, но в таких мизерных количествах... Сам же камень не мог считаться ни драгоценным, ни даже отделочным: в нём не было ничего необычного, любой специалист признал бы в нём всего лишь кусок хрусталя, хотя и изготовленный необычным способом – это был особенным образом кристаллизованный хрусталь. Но не горный, а созданный человеческими руками. На взгляд ценителя это была лишь недорогая бижутерия, и только качество отделки придавало ей некоторую ценность в денежном эквиваленте. И, пожалуй, её древность: история амулета насчитывала уже более пятидесяти тысяч лет. Он был создан в те времена, когда по земле ходили мамонты, а ледник ещё только начинал освобождать Европу.
Он был хозяином этого амулета, но он не мог его отдавать или получать, он был не вправе этого делать сам. Расстаться с ним он имел право лишь тогда, когда у него его отбирали: или посторонние, при помощи грубой силы, или те, кто создавал его, по своему праву. Васек также не мог его взять сам, даже если бы нашел валяющимся на дороге. Он мог взять эту вещь лишь тогда, когда ему давал её либо создатель, либо его доверенное лицо. И он не имел права не отдать амулет по первому требованию, ни отказаться его брать! Такая вот странная двойная собственность.
Тот же, кто решал за Васька, владеть ему на данный момент его амулетом или нет, имел право лишь хранить его, отбирать у тех, кто отнял её у хозяина и возвращать её Ваську в необходимые моменты. Пользоваться им создатель не имел права, и никто не имел, кроме Васька.
Внезапно Васек вернулся в реальный мир… а собственно, уходил ли он из него? У него возникла мысль, простая и странная одновременно: как он может быть хозяином вещи, созданной так давно? Ему всего двадцать с небольшим – и как он мог владеть ею раньше, когда по земле бегали мамонты? Это действительно смахивало на бред… но тут же он возразил сам себе: а гном по имени Туркай – это не бред? Но он же был! И если его не было, и он сейчас свихнулся, то откуда этот амулет?
«Теперь точно крыша поехала. Надо бы водки тяпнуть.» - подумалось ему. И тут же понял: не надо. Не нужна ему сейчас водка, и всё в порядке с его головой, а все вопросы со временем рассосутся сами по себе. Все картинки и понятия, которые сейчас приходили к нему, дополнятся новыми и сложатся в единую картину, просто сейчас не хватает новых частей, но если он будет терпелив и внимателен, то действительно вспомнит и узнает всё.
Васек решил согласиться с такой подсказкой… от кого? От камня? От кольца? От себя самого? Но сейчас это было неважно. Важнее было побыстрее собрать воедино всю эту головоломку, понять, наконец, что к чему и действовать дальше, но уже не плывя по течению подобно трупу, а осмысленно выполняя свою задачу в этом мире. Какую?
На Васька свалилась очередная «доза знаний»: он уже воспользовался этой вещью вчера. Он спас с её помощью Лебедева: на самом деле после выхода из шахты тому не помог бы никакой валидол или нитроглицерин. У Андрея Ивановича произошёл самый обычный инфаркт, и жить ему оставалось не более двух минут, когда Васек захотел увидеть его здоровым и при этом взялся рукой за амулет. Тогда же и включились те силы, те механизмы, которые сейчас раскрывали перед ним все тайны этого древнего артефакта. В тот самый момент, когда Васек почувствовал огонь, бегущий по позвоночнику и как бы потерял сознание. На самом деле он не терял сознания, наоборот, он приходил в него после многих тысяч лет спячки и забвения самого себя, он снова обретал своё могущество, утерянное в каком-то далёком прошлом. В те времена, когда он, глядя на успехи других людей, начал завидовать и нарушать свои собственные правила.
Всё верно – это не первая его жизнь! Теперь кое-что становилось на свои места. Теперь Васек знал: если бы в тот первый момент общения с амулетом он пожелал бы не спасти жизнь человека, или совершить ещё что-нибудь доброе, а наоборот, то это было бы последнее в его существовании желание. Если бы он заказал что-то для себя лично, то ничего бы не произошло. Васек ощутил вдруг силу, дремлющую в зелёном кристалле, и содрогнулся. Если бы рядом был Андрей Иванович и Васек смог бы ему описать то, что он почувствовал, тот скорее всего бы произнёс задумчиво, посчитав что-то в уме и переведя в привычные ему единицы измерения описанное:
- Это вы, молодой человек, фантастики начитались. То, что вы описываете, не что иначе, как… планетарное оружие, скажем. Такого люди ещё не создали, и надеюсь, в ближайшие сто тысяч лет не создадут…
Внезапно Васек понял, что хватит – пока, по крайней мере - этих занятий то ли с самим собой, то ли с этим камушком. Он и так уже на пределе: такую лавину информации человеческий мозг не способен усваивать мгновенно. Всё открывшееся должно осесть и занять свои места, проще говоря, нужен перерыв. Васек понял, что ему суждено стать в этой группе старшим и провести его людей через самые разные препятствия и приключения, опасности и тревоги, провести их к жизни, новой жизни на этой старой планете – к жизни, избавленной от множества ошибок, которые люди успели накопить в процессе своей истории…
Глава вторая.
… К вечеру третьего дня в кабинет ввалился Петро, бледный как смерть и трясущимися руками начал наливать себе в стакан.
- Петро, ты что? – спросил его Серега.
- Это… Там… Ёлы-палы… Жуть! Мертвец!
- Какая жуть, что ты гонишь? – привстал из-за стола Саня.
- Я говорю – мертвец там!
- Ну, этим ты никого не удивишь теперь, Петро! – отозвался добродушно из кресла в углу Витя. – Теперь мертвецы везде. Вот если бы ты живого встретил…
- А я! А я что? – Взревел Петро.
- Ты, что ли, живой мертвец? Ты это брось, так шутить! И правда, пить хорош!
- Не, мужики, я живого мертвеца видел! Во, Христом-Богом! – Петро размашисто, хотя и неточно, перекрестился.
- Постой, какого живого мертвеца? Что ты!
- Да уж, мертвец – точно. И - ходит! Меня увидел – и как засмеётся… Налей, Витя, не могу… Страшно мне, Господи.
- Да почему ты решил, что мертвец?
- А кто он ещё? Весь в крови, прямо как собаки его рвали, чёрный…
- Может быть, что…
- Да что там может быть! – Взорвался Петро. – Саныч-китобой это был, вот что!
В кабинете повисло молчание. Все смотрели на Петро, и он смотрел на всех затравленным, испуганным взглядом, понимая, что ему не верят, и не в силах держать увиденное в себе. Наконец, после долгой паузы, прозвучал голос Сани, неожиданно трезвый и спокойный:
- Хорош пить, мужики. Выбрасываем водку к чёрту. У Петро крыша съехала.
То, что Саня взял на себя командование остатком бригады, было для Васька просто подарком судьбы. Был Саня мужик крупный и крепкий, даже по горняцким меркам: в плечах не уступал директорскому шкафу, а ростом - почти два метра. Его круглое и обычно добродушное лицо могло стать и грозным, тогда при одном взгляде на него желание спорить пропадало у любого, кто имел ещё хоть каплю разума. За это круглое лицо, которым Саня был похож на какого-то древнерусского богатыря – не то Микулы Селяниновича, не то Ильи Муромца, к Сане прочно пристала кличка «Репа». Но он на неё особо не обижался: пристала, так пристала, но справедливость и порядок он любил. Вот и теперь, сообщив всем свои выводы о происходящем, он сделал грозный вид, и спорить с ним никому не захотелось. Все тихонько разбрелись по углам, а Саня подозвал Васька и Сабира:
- Так, активисты-трезвенники. Вот теперь ваше время и настало. Давайте всё зелье в этот угол, помогите перетащить.
Перетаскивать было что. Водки оказалось в кабинете порядка ста пятидесяти бутылок – когда только успели натащить? Её, родимую, снесли в один угол, и Саня взялся охранять её дозором, определив себе в помощники Васька и Сабира. Петро смотрел на происходящее жалостливыми глазами, но спорить не решался, Палыч спал, уронив голову на стол. Серега-электрик также не стал высказывать свои возражения, и только Витек, хоть и молодой, но с некоторым стажем в бригаде, попытался вставить своё слово:
- Саня, как же так, ведь не заснём же… - на что Саня ответил:
- Зато проснётесь! Один уже допился – Саныч у него, видишь ли, мёртвый бродит. Чего хочешь, чтобы он ночью тебя за него принял? Все по углам - и спать. Завтра, кого необходимо – подлечим, но в меру. И, чтобы пока не обоснуемся нормально, так, чтобы кухня была – ни грамма! Поняли? И так уже половина неизвестно где – десять человек ушло, и с концами. Сидим грязные, без света, без жратвы, завтра под себя ходить начнёте… Знаю я вас! И кто попробует без моего ведома принять – во! Видали? – И Саня показал свой кулак, размером не меньше средней головы. Аргумент был железный, и всё тут же стихло.
Наступила ночь, в кабинете четверо спали, троим не спалось. Саня, Сабир и Васек сидели в мягких креслах возле «арсенала» при свете фонаря, и говорили о том, что было вчера и о том, что будет завтра. Да и вообще обо всём понемногу.
- Ты, Сабир, на Петро зла не держи за фонарь – спокойно и прямо объяснял Саня. – Не скажу, что стоило кулаками махать, можно было и договориться, но сам посуди: раз бригада пьёт – значит, она пьёт. Я понимаю, что вы с Васьком не со зла хотели водку повыбрасывать, а за нас переживали – но молодые вы ещё вот так соваться. Такие вещи с кондачка не решаются, и по совести сказать, повезло вам ещё. Пьяный трезвого не разумеет – а вот трезвый пьяного понимать должен. Я-то, грешным делом, и сам хотел тогда вам костыльнуть немного – да слава Богу, обошлось… - Саня помолчал, думая о чем-то, потом продолжил:
- На будущее учтите: пьянку кто начинал, тот и заканчивать должен. Только вот в нашем случае… это не тот случай. Палыч мужик классный, я его уже шесть лет по забою знаю – да вот только пить ему нельзя ни капли. В организме у него что-то не то, что ли – как капля на язык попала, так и пропал Палыч! – Саня вздохнул. – А так он вообще не пьёт – знает свою слабость. Вот только нынче его свезло – да оно ведь и понятно, тут трезвым здравый ум не удержишь. А из запоя я его выведу потихоньку, не сомневайтесь, правда, ему дня два на это нужно будет…
Саня говорил и говорил, спокойно и размеренно, уверенно в своих словах и планах, и Васек проникался уважением к этому большому и справедливому человеку. Сабир уже заснул, свернувшись в кресле вдвое, Ваську спать не хотелось. Он слушал Саню и смотрел в окно – там ничего не было, кроме абсолютно чёрного ночного неба, усеянного звёздами. И которым не было никакого дела до того, что происходит сейчас на этой планете, заваленной шестью с половиной миллиардов мёртвых тел лишь одного не очень разумного вида, а если считать каждое погибшее на ней живое существо… удивительно, что вот хотя бы они остались живы. Остались живы, да ещё и стали пьяны в придачу. Бесплатное приложение от слепой Фортуны, которое не укладывалось в голове.
И никак не укладывалось в голове, что Саня всего час назад хлестал водку стаканами: на взгляд Васька, он за этот день принял литра два, не меньше – а вот, сидит как ни в чём не бывало, и совершенно не похоже, что этот богатырь уже пять дней почти не ел, бродил по шахте, пережил конец света, и в виде заключительного аккорда уничтожил за три неполных дня не меньше ящика лишь силою желудка своего…
- А ты, Вася, парень вроде ничего – не ноешь, не скулишь, шахтёр бы из тебя получился нормальный. Только кому они теперь нужны, шахтёры… разве что сами себе. Слушай, чего так сидеть – давай по маленько?
Васек посмотрел на Репу с сомнением: нехорошо вот так, пока все спят, да и тем более, что сами же сухой закон объявили… Саня, угадав его мысли, согласился:
- Оно, и правда, не по-товарищески в одно жало. Да ведь ты сегодня целый день, считай, сухой проходил, а мне не повредит – она для меня как вода. Не пьянства же ради, Вась, просто скучно так сидеть… А, чего с тобой, молодым, спорить – я тут главный! Давай сюда вон ту, немецкую…
Саня аккуратно разлил водку по стопкам, неизвестно каким образом оказавшимся в его могучих руках.
- Давай, помаленьку. Дай Бог, чтоб не последняя…
- Саня, я вот думаю – как там Андрей Иванович с Михалычем?
- А чего тут думать? Завтра у нас будут – помяни моё слово. Михалыч – мужик надёжный, выпить может, конечно, но не падок. Ему хоть океан налей – своё примет и больше ни-ни. А профессор… Знаешь, Вась, повезло нам с ним на самом деле. Смеху, конечно было, когда он в шахту полез – да ты сам помнишь. Ну низачем человек, называется. А оказалось – смотри, как интересно-то – ой-ёй-ёй зачем! Он нам ещё поможет, вот увидишь – со всеми этими сверхновыми да прочим… это для них всё просто – Саня кивнул в сторону спящих – живи не хочу, денег не надо, всего вдоволь. Пока – просто. А вот ещё прижмёт нас, точно тебе говорю – и побежим мы от всего этого изобилия как от огня. Нутром чую, так и будет. Выживать нам придётся, и уже скоро. А чтобы выжить, Вася, рук-ног да силы дурной – он усмехнулся – этого мало. Знания ещё нужны, как да что. И куда ты тут без профессора? А?
- Что завтра-то делать будем? – спросил Васек после третьей. Саня разливал водочку в маленькие стопки, и притом наполовину, так что пили они сейчас как японцы, чуть ли не напёрстками.
- Ну, во-первых, как я сказал, Иваныча и профессора надо дождаться. А пока дожидаемся – готовиться к переезду. Какой автобус или что-то в этом роде подобрать… Видел я тут, минивен стоит – вроде, главбуха нашего. Вот он подойдёт как раз – восьмерых берёт, нас сейчас семеро, а Михалыч с Иванычем на джипе могут с нами ехать. А вот куда точно поедем, ещё вопрос. К морю надо, так мне кажется, но всё равно, надо ещё посоветоваться. Да и завтра вы с Сабиром с утра пройдитесь по окрестным точкам, где огненной воды ключи бьют – посмотрите наших, может, действительно, кто там залёг…
Васек понял, что медленно и плавно засыпает, уходя в страну своих снов. Его глаза ещё были открыты и смотрели на Саню, но он уже видел опять эту тундру и бегущего по ней Белого Оленя, и он уже знал, что в этом сне это имя будет его именем.
Уже ощущая своей кожей неизвестно откуда взявшийся здесь холодный ветер, тянущийся с далёкого ледника, и зная, что он вот-вот войдёт в эту страну полностью, став её частью и полноправным жителем, Белый Олень подумал о Палыче. Как было бы здорово, если бы Палыч и правда больше не пил эту водку, ничего от неё хорошего: одна изжога, головная боль и жажда. Пил бы лучше Палыч сок яблочный, что ли, и чтобы было много этого сока, и чтобы все его пили… Хорошо бы угостить этим напитком Старшего Бога, ведь их женщины ещё не умеют делать такое… И яблоки у них в тундре ещё не растут…
Последним ощущением Васька в реальном мире был ласковый толчок в сознание – словно ткнулся в ладонь доверчивым носом тот щенок, которого он сейчас нёс в своё стойбище. Белый Олень понял, что это ответила на его просьбу та Сила, что была связана с Кольцом и Зелёным Камнем – просто связана с ними и с ним, но не хранилась в них и не принадлежала ему. Впрочем, ему она принадлежала, но ровно настолько, насколько и он принадлежал ей…
- Ладно, Вась, ещё по одной – и давай спать. Что, спишь уже? Ладно, спи-спи, умаялся тоже парень…
Глава третья.
Васька разбудил автомобильный сигнал, доносящийся со двора. Он открыл глаза. В окна кабинета вовсю било солнце, Сабир и Серега уже были на ногах и выглядывали в окно. Саня просыпался, потягиваясь. Витек и Петро спали, не подавая признаков совести, Палыча не было видно, но из приёмной доносилось стеклянное позвякивание.
- О, молодой боец проснулся! - улыбнулся Ваську Саня. – Кажись, наши подъехали.
Васек подошёл к окну. Во дворе стоял ермолаевский джип, из него как раз выходил Андрей Иванович. Джип посигналил ещё раз, и из водительской дверцы появился Михалыч.
- Ну, что я тебе вчера говорил? Говорил – приедут? Вот и приехали! То-то!
Тем временем Михалыч открыл багажник и вытащил из него две плотно набитых и весьма увесистых сумки. Потом он, помахав в сторону окна кабинета, потащил с астрономом сумки внутрь.
- Что это они привезли? – Сам себя спросил Саня и перевёл внимание на Васька:
- Как здоровье?
- Да ничего, нормально. У тебя как?
- А что мне будет? Главное, чтобы мужики очухались.
- А Палыч где?
- Да в приёмной, воду ищет… или попить чего. Нормально он сегодня очнулся – даже выпрашивать у меня ничего не стал. Хреновенько ему, конечно сейчас – но это ничего, главное – тяги нет. Меня больше Петро беспокоит: что ему вчера приглючилось? Нам только психов сейчас не хватает для полного счастья.
Вошёл Палыч с огромной, литра на полтора, причудливой формы стеклянной кружкой в руке. В ней плескалось нечто жёлто-зелёное, руки у маркшейдера ощутимо тряслись.
- Палыч, что за хрень у тебя?
- Сок Саня, сок яблочный. – Палыч приложился к кружке, сделав хороший глоток, постоял, закрыв глаза. – Ой, хорошо… Хотите? С утречка-то оно, способствует! Не хуже рассолу.
- Ты это, Палыч, сам давай – ты нам сейчас здоровый во как нужен! – Саня провёл рукой по горлу. – Сок, это правильно, штука хорошая.
- Саня, да его там три ящика у Ермолаева стоит! Любил, видать, покойничек.
- Три ящика? Сабир, как ты его не углядел? Вася? Впрочем, слава Богу – хоть есть сейчас чем ребят отпаивать, так бы вылакали в процессе пьянки, сейчас бы страдали. Действительно, все ничего – а вот пить хочется ощутимо. Где ты, Палыч, его отковырял?
- Места знать надо. Я знал, что у директора запас имеется. Не знал только, где стоит. Да от горняка прятать что-то бесполезно – горняк, он сквозь землю видит… - Палыч сделал ещё глоток, опять постоял, закрыв глаза и блаженствуя. – Молодежь бы не нашла, не в обиду ей будь сказано. – Он с улыбкой посмотрел на Васька. - А я вот нарыл. Так что этого добра у нас на сейчас – завались. Вкусно – и полезно!
Общий вид у Палыча сейчас был не очень цветущий: он весь как-то обрюзг, под глазами висели здоровенные мешки, его солидных размеров нос приобрёл сине-фиолетовый оттенок, что выглядело даже несколько пугающе. Но настроение у него улучшалось с каждой минутой, и это уже радовало.
Витек уже проснулся и сел, протирая глаза, а Петро ещё не хотел, видимо, выходить из сонной нирваны, когда дверь распахнулась и вошли астроном и Михалыч со своими загадочными сумками.
- По добру ли, по здорову ли добралися, гости дорогие? – Вопросил вошедших Палыч.
- Привет, Палыч. Привет честной компании! – жизнерадостно провозгласил Михалыч в ответ. – Всё в порядке, без приключений. И с новостями хорошими – вот Иваныч доложит, есть у него что сказать. И подарочков вам привезли – для поддержки штанов, так сказать… Видок у тебя, Палыч, прям скажем… - Тихонько добавил он, на что Палыч только махнул рукой:
- А, ладно! Спал плохо. Что за новости-то?
- А где народ?
- Ой, не знаю… Саня, где все?
- Да разбрелись вчера потихоньку. Сам не знаю.
- Сколько нас? – Палыч закрутил головой, привычно пересчитывая людей.
- С прибывшими – девять.
- Негусто, негусто… Ладно, давайте за стол. Петро, хорош валяться! Подъём!
Палыч на глазах приходил в своё обычное состояние. Ваську подумалось про амулет: нет ли тут его влияния? Очень было на то похоже. Он посмотрел на Андрея Ивановича. Тот преобразился почти до неузнаваемости: теперь на нём был не костюм, а джинсы, тонкий свитер-водолазка и изящного покроя замшевый пиджак. Сейчас, отмывшийся и выбритый, он вызвал у Васька даже чувство зависти и восхищения: смотрелся Лебедев, как какой-нибудь киногерой, прямо Индиана Джонс. И действительно помолодел, выглядел он теперь лет на тридцать без малого, что Ваську просто бросилось в глаза.
Михалыч тоже был отмыт и побрит, и от обоих пахло парфюмом высшего разряда: не то одеколоном, не то туалетной водой. В общем, заехали к неумытым шахтёрам в гости два сэра или пэра, не иначе. Остатки бригады, хотя и переодетые в городское, но с заросшими почти недельной щетиной немытыми похмельными физиономиями, на фоне приехавших и свежих как майское утро товарищей, являли собой разительный контраст. «Вот до чего пьянка доводит!» - подумалось Ваську, и у него возникло забытое с детства желание, возникавшее уже Бог знает когда последний раз при взгляде на бомжей и прочих опустившихся граждан: не пить никогда!
- Так чем вы нас подкормить собрались? – спросил Саня.
- Сейчас, сейчас… - Лебедев водрузил на стол тяжеленную сумку и начал выкладывать из неё какие-то газетные свёртки в полиэтиленовых пакетах.
- Тут у нас с Иваном Михайловичем картошечка, бифштексы, огурчики домашние, супчику мы взяли… - Астроном с некоторым усилием вытащил здоровенный, литров на пять, наверное, термос.
- Где это вы набрали? – Недоумённо спросил Витёк, с восхищением и плотоядно, разве что не облизываясь, глядя на это неожиданное изобилие. – И горячее всё…
- Сами приготовили, молодой человек, сами! Я, знаете ли, уже и позабыл, когда в последний раз готовил нормальные блюда из нормальных продуктов. – Андрей Иванович достал очередной пакет, и по кабинету поплыли запахи зелени и специй, свежего чеснока и ещё чего-то, от чего у всех потекли слюнки. – А я, знаете ли, ещё тот гурман от природы… да и готовить немного умею…
- Немного – это он немного скромничает, мужики. Иваныч наш – он просто шеф-повар, а то и выше! – Сообщил Михалыч. – Уж так меня кормил – мама так не кормила, ей–Богу! В ресторанах таких блюд нет, какие он знает! Рекомендую!
- Во, мужики, учись у науки! – провозгласили хором Саня и Палыч, почти одновременно. Удивленно замолчав, они посмотрели друг на друга. Палыч широко улыбнулся, а Саня загоготал, заржал радостно, приседая и шлёпая себя по коленям. Окружающие тоже заулыбались – все, кроме Петро, который, воровато озираясь, начал бочком пробираться к заветному углу, опасливо поглядывая на Саню. Тот, не прекращая смеяться и не оборачиваясь, неожиданно резко вытянул руку назад и ухватил Петро за брючный ремень. В мгновение ока Петро, словно перенесённый волшебной силой на метр, стоял уже перед Саней и созерцал его необъятный кулак, поднесённый для лучшей видимости к носу невезучего похмельщика. Потом, отпущенный без единого слова, уныло побрёл в сторону. Вся эта пантомима вызвала теперь уже общий смех, смеялись все, даже Андрей Иванович. И смеялся он как нормальный мужик, от души. Не смеялся только Петро.
Новый взрыв смеха произошёл, когда ещё не закончился предыдущий. Вызвал его Михалыч, начав вытаскивать из своей сумки пакеты… с яблочным соком. Сначала, увидев это, заржал Палыч, потом Саня, потом все, кто был в курсе об утренней находке Палыча. Не смеялись только астроном с Михалычем, недоумённо глядя на остальных, и всё тот же Петро – и в его глазах, если бы кто-то в них сейчас заглянул, не читалось ничего хорошего.
Глава четвертая.
Наконец всяческая суета улеглась, и девять человек оказались наконец за столом. Супчик, действительно, оказался весьма кстати: после первых же ложек во всех желудках заурчало, и каждый ощутил, наконец, как же был голоден на самом деле. Привезённое исчезало на глазах, и Лебедеву, глядя на это истребление его трудов, стало ясно, что он несколько… скажем так, неточно рассчитал количество пищи на двадцать человек: семеро голодных шахтёров уничтожили почти всё. Но, по крайней мере, все сейчас были сыты, что называется, под завязку.
Саня переглянулся с Палычем, и на столе, после молчаливого согласия последнего, появилась водочка. Палыч, Васек и астроном отказались, остальным досталось по стопке, после чего огненная вода покинула сегодняшнее меню.
Теперь все сидели, сыто отдуваясь и вытирая со лбов выступивший пот, а Петро принялся цыкать зубом, что раздражало всех. На него устремилось восемь вопрошающих пар глаз, он стушевался и прекратил это безобразие. Тогда слово взял Палыч.
- Андрей Иванович, насколько я понимаю… вы что-то выяснили? Не с пустыми руками, так сказать, к нам вернулись?
- Да, Сергей Павлович, есть кое-что интересное. Как плохое, так и хорошее. С чего начинать?
- Давайте-ка с плохого, чтоб над душой не висело.
- Хорошо. Впрочем, эти неприятные сведения на данный момент вряд ли представляют такой острый интерес, но, тем не менее, я должен поставить об этом в известность всех здесь присутствующих. В двух словах это звучит так: Земля мертва. По крайней мере, точно мертво наше северное полушарие: на поверхности жизни нет совершенно, как на Луне, даже микроорганизмы не выжили. Как сказал несколько дней назад Сергей – астроном кивнул Сереге – полная прожарка. Только, как мне удалось разобраться в своих… В общем, неважно, это слишком специфичные вещи, в общем, это были не только гамма-лучи, а нечто ещё, нашей земной науке до сих пор незнакомое. Понимаете, само по себе любое известное на сегодняшний день излучение, чтобы произвести подобный эффект, должно быть такой интенсивности, что вскипятило бы океан, но этого не произошло. С одной стороны, это внушает мне некоторые тревоги в отношении нашего будущего – если явление нам было неизвестно до сих пор, то нам также неизвестны и его отдалённые последствия… речь идёт о том, какой вред могут нанести остаточные явления и тому подобное. Но с другой стороны, нам, можно сказать, повезло: если бы всё было убито именно излучениями, известными нам, то сейчас мы были бы тоже мертвы – остаточная радиация была бы настолько высокой, что нам пришлось бы сидеть в шахте несколько лет, что также не позволило бы нам выжить.
Я, знаете ли, раздобыл несколько микроскопов и захватил их с собой. В окрестностях обсерватории и по дороге сюда мы с Иваном Михайловичем брали в разных местах образцы воды, почвы, мертвых тел, растительности, и нигде не обнаружили ничего живого даже при весьма значительном увеличении. Вам отсюда не видно, и вы, вероятно, не в курсе – но сейчас уже нигде нет ни одного зелёного листа или травинки. Вся растительность мертва, совершенно мертва, и ощущение такое, что наступила осень. С некоторых деревьев уже начинают опадать листья, и я не знаю, доведётся ли нам ещё когда-нибудь увидеть живые деревья или траву. Единственное, что нам осталось на сегодняшний день в наследство от растительного мира – так это невероятные запасы дров, не подверженные гниению. Речи о выживших животных не идёт вообще, так что у нас нет никакой пищи, кроме той, что осталась от человечества, недоеденной им, так сказать. Я уже упоминал ранее, что может быть, жизнь могла сохраниться в океанах, но до океана мы пока не добрались, чтобы убедиться в этом. Но, знаете ли, надежда умирает последней, и я думаю, что мы туда доберёмся… впрочем, это сейчас не особенно важно.
Ещё одна плохая новость является одновременно и хорошей: микроорганизмы способны возродиться. Но лишь те, которые мы с вами вынесли из нашего убежища так сказать, на себе. Хорошей эта новость может считаться оттого, что жизнь на нашей планете, в конце концов, имеет шансы на возрождения, плохой – оттого, что нам нельзя будет нигде задерживаться надолго. Всё вокруг сейчас усеяно мёртвыми телами, которые даже не гниют: нет тех микроорганизмов, которые бы вызывали их распад и гниение. Но они есть на нас, и через некоторое время после того, как человек живой прикоснётся к человеку мёртвому, начнётся разложение мёртвой ткани. Постепенно этот процесс будет расширяться, и нам волей-неволей придётся уходить из тех мест, где мы с вами побываем. Понимаете? Словно сама жизнь погонит нас от смерти, что-то в этом духе. Мы станем сеятелями жизни в этом мёртвом мире, гонимыми теми самыми семенами, что сами и посеяли.
Васек внутренне содрогнулся от нарисованной перспективы. Быть им, похоже, вечными кочевниками по этой планете, и после них всюду будет вонь гниющей плоти…
- Так, что я думаю, не сегодня – завтра нам придётся переезжать с этого места в другое: все тела, которых касались наши руки, уже заражены и начали своё гниение. Пока потихоньку, но это будет ускоряться – я не микробиолог, я не могу сказать точно, когда появится запах, но он появится.
- Надо – так надо, переедем. – Отозвался Серега. – Куда вот только? Три дня бухали, языками чесали, да так об этом и не договорились.
- Вот вопрос из зала, соответствующий второй части моего доклада. – Улыбнулся Сергею Лебедев. – Это как раз относится к хорошим новостям. И новость эта действительно хорошая, хотя, чтобы ею воспользоваться, нам придётся потрудиться, и поучиться кое-чему, и даже пойти на некоторый риск…
- Иваныч, да ты не томи, не тяни резину-то! Что там ещё такое? Давай к делу поближе!
- Ну, если короче – люди на Земле всё-таки есть, кроме нас. По крайней мере, в Южной Америке. И мне… точнее, нам с Иваном Михайловичем удалось с ними связаться.
Все сидели теперь, открыв рты: это действительно была хорошая новость. А академик продолжал, никем теперь не перебиваемый:
- Площадь, не задетая этим космическим катаклизмом, к сожалению, оказалась меньше, чем я предполагал. В Южной Америке, по крайней мере, она составила площадь порядка четверти всего материка, причём далеко не лучшую его часть – горы, пустыни, очень мало растительности в целом. И животный мир в этих районах не настолько разнообразен, как можно было бы надеяться в случае, если бы сохранились более северные, приближенные к экватору области. Но - есть хотя бы это. И это уже хорошо! Сохранилось там и население, в том числе и женское, а не только мужское, как у нас. – Он грустно улыбнулся. – Связались мы с ними по радио, у меня в обсерватории была старая радиостанция, ещё с семидесятых годов пылью покрывалась – и вот она, представляете, пригодилась. Тоже, знаете ли, повезло, что в юности я увлекался любительской радиосвязью, морзянка там, знаете ли, и всё такое… В общем, мне при помощи Ивана Михайловича удалось-таки запустить эту довольно древнюю систему связи и столкнуться в эфире с коллегой из Патагонской обсерватории. Вообще, я считаю это чистым везением – он вышел в эфир всего через пятнадцать минут после меня, и связь между нами продержалась около получаса. Но в эти полчаса я узнал почти всё необходимое!
У них сохранилась цивилизация – в смысле связи, энергии, средств передвижения и специалистов, способных всё это поддерживать в действии. Существуют у них и государства: Аргентина и Чили. Точнее, остатки государств: погибло всё, что находилось севернее сороковой параллели. Но и в оставшейся небольшой части этих стран люди сумели уже установить порядок и организовать дальнейшую жизнь. Сейчас они приглашают присоединиться к ним всех желающих, со всего земного шара, и я считаю, что в данном случае нам не из чего особо выбирать.
К сожалению, я не сумел найти в эфире ничего большего, но я всё же надеюсь, что могут быть не задетые этим бедствием районы в южной Австралии, Тасмании и Новой Зеландии. На южную Африку рассчитывать, к сожалению, уже не приходится: она лежит гораздо выше той линии, за которой сохранилась жизнь. Вот, вкратце, и всё, что я хотел вам сообщить.
Лебедев налил в свой стакан сок и сел. Все дружно переваривали его обед вместе с его докладом. С одной стороны, новость действительно, была хороша: оказывается, жить можно, несмотря ни на что. Но вот то обстоятельство, что придётся куда-то перебираться, причём не просто в сельскую местность или поближе к берегу, а вообще чёрт знает куда, через океан, на другую сторону земли, и при этом уезжать из своей страны до конца жизни… Было в этом что-то неправильное и тревожное, что заставляло задуматься и не давало радостно захлопать в ладоши и закричать: «Ура! В Бразилию!». Или в Аргентину – какая тут разница, никакой нет на данный момент, на самом деле.
Сам астроном, до своего доклада сиявший, как майский грош, высказавшись, потускнел. Почему-то после озвучивания даже ему идея с переездом за океан перестала казаться такой привлекательной. Хотя – а был ли у них выбор? Андрей Иванович прихлёбывал сок и, глядя на этих людей за столом, думал о том, что вообще их всех может ожидать: и их, и далёких отсюда аргентинцев, и всю Землю. Если погибла растительность – кислорода в атмосфере будет становиться всё меньше, а углекислого газа всё больше – а в скором времени начнётся гниение органики в масштабах планеты, и процент углекислоты подскочит до непредставимых пределов. Что дальше? Парниковый эффект? Да причём такой, что никому из самых мрачных прогнозистов прошедшей эпохи и в кошмарном сне не снился? И можно ли будет тогда выжить даже в Аргентине? Как астроном, он довольно ясно себе представлял условия на Венере, и сейчас прикидывал, намного ли на Земле будет прохладней.
Ему вспомнились эксперименты американцев и наши разработки по созданию замкнутых экосистем: всё это предназначалось в конце концов для марсианских и лунных городов, когда человечество начнёт осваивать естественный спутник Земли и Красную планету. Или, что более вероятно, это создавалось для обеспечения горстки людей, собиравшихся так или иначе угробить свою планету вместе с её населением в термоядерной потасовке, и после спокойно доживать свои дни в убежищах с зелёными садами… Господи, а ведь этому миру, похоже, не суждено было выжить: почему-то игры людей слишком разрушительны! И почему-то всё уничтожить хотели именно те, кто этим «всё» и владел. Но, правда, они никогда не создавали, а лишь растрачивали созданное не ими…
Но вот эти технологии замкнутых циклов… вряд ли в Аргентине или Чили можно найти такие разработки, значит, придётся искать на североамериканской территории, устраивать туда экспедицию, а потом налаживать производство таких систем. Иначе… лет через пять, не более того, на Земле опять произойдёт катастрофа, более медленная, но уже и более окончательная. Она добьёт всех и всё, что выжило после этой. Борьба за выживание – на сколько веков теперь она растянется? Человек будет выживать в парниках во время парникового катаклизма. Сколько он там пробудет? И каким оттуда выйдет когда – и даже если! – Земля снова станет пригодной для жизни? Как изменятся его ценности, его мораль? Что это станет за цивилизация – садовников и огородников? Великих гидропоников? Да, многое людям придётся пересмотреть, и этот пересмотр необходимо начинать уже сейчас, потом может оказаться поздно…
Из раздумий его вывел Петро:
- Мужики, хрен с ней, с Аргентиной этой и с микробами… Ну сто грамм, Саня, сто грамм всего – ну будь человеком… Я же сейчас без всякого излучения сдохну!
Глава пятая.
Слово взял Палыч.
- Я так понимаю, ребята: она хоть и за морем, эта Аргентина, но перебираться туда всё равно надо. Никуда не денешься, иначе можно было и из шахты не вылезать. Так что наша задача теперь – к переезду подготовиться, и в путь. И – не затягивать до осени, когда тайфуны начнутся, иначе сидеть нам тут до следующей весны.
- А кто тянуть-то собирается? – спросил Петро, проглотив свои полстакана, всё-таки налитые ему из жалости добряком Саней.
- Да хоть ты, кусок алкоголика! Что я вас, не знаю что ли? Как пойдёте хлестать на дармовщину – вам хоть потоп, хоть чума, не шевельнётесь! Я, впрочем, тоже хорош бываю… - Добавил он вполголоса, но все услышали.
- Андрей Иванович, а в Аргентине этой, по русски ведь и не говорит никто? – Спросил Витя. – Как мы там с ними будем?
- Там на испанском говорят, придётся и нам учить, тут ничего не поделаешь.
- И будет у нас Петро не Петро, а дон Педро! – сказал Саня, и все рассмеялись.
- Да по мне хоть Педро, хоть Хуан, лишь бы у них выпить было! – отозвался Петро, которого уже слегка повело. – Там, поди, таких жмотов, как вы, нету, в Аргентине ентой! Сидите, как собаки на сене – вон, целая батарея у самих, сто сорок семь полных и три начатых, а человек помирать должен рядом! Наливай ещё! Тогда поеду!
- Знали бы вы, сколько в Бразилии донов Педров… - Задумчиво произнёс Репа, глядя пристально на Петро, моментально втянувшего голову в плечи. – Одним больше будет, одним меньше – кто их там считает, этих Педров. Их там, Педров этих, и без тебя, дон Педро, завались. Так что нам с тобой, дон Педро, возиться, за океан везти? Всё равно из таких Педров человеков не получается. А обезьян в Бразилии и без тебя хватает… Мужик, ты меня понял?
Глядя на Петро, можно было подумать, что он хочет ужаться до размеров таракана, чтобы юркнуть в какую-нибудь щель – так его пронял монолог Сани и его вид. Он ничего не ответил и, поняв, что превратиться в таракана и исчезнуть не сможет, только кивнул головой и отвернулся, бросив последний прощальный и полный вселенской, неизбывной тоски взгляд на склад его мечты в углу. Вопрос с доном Педро был исчерпан, и можно было опять перейти к основной повестке дня.
- Вот что, мужики. С бардаком пора кончать – раз и навсегда. – Палыч наконец увидел ситуацию, как она есть и наметил пути к решению проблемы, стоящей перед всеми. – Или мы – стадо баранов, или – одна команда. Разницы нет, куда будем теперь перебираться – хоть в соседний кабинет, хоть на Луну, но если не будем, как один – он показал плотно сжатый кулак – долго не протянем. Так что – никакой анархии теперь, если пить – то строго по команде.
- И в туалет тоже по команде? – Ехидно спросил Петро, и тут же замолчал, встретившись взглядом с Палычем. – Ничего, ничего, Палыч, это я так, вырвалось нечаянно…
- За нечаянно бьют отчаянно. – Вставил Михалыч. – Ты смотри, дон Педро, довыпендриваешься. Воду тут не мути!
- А чо, и слова теперь сказать нельзя, что ли? И выпить нельзя рабочему человеку теперь, и слова сказать, и пописать сходить? Может, я в туалет хочу сейчас? А? Чо вы все? – Петро понесло, и он начал подниматься с места.
- Сиди, дон Педро, сиди спокойно, дорогой. Я так понимаю, что если мы тебя отпустим – то на все четыре стороны теперь, или будешь подчиняться… - Палыч задумался, как это выразить в словах.
- Это тебе что ли? А? На царство потянуло?
- Не мне одному, а тому порядку, который нам сейчас устроить нужно, а ты не даёшь, ботало коровье! – Взорвался Палыч. – Заткнись!
- Демократию, значит… - Начал было дон Педро, но его ласково перебил Репа:
- Эй, придурок! Из тебя светофор сотворить или отбивную?
Дон Педро в очередной раз понял, что шутки кончились и нянчиться с ним уже точно не будут. Осмотрел всех присутствующих, и ни в одном лице не прочёл сострадания к своей персоне. Ненавидяще посмотрел на Сабира и его фингал – это была его, Петро, работа – и заткнулся окончательно.
- Вот зараза, перебил… На чём мы остановились?
- Палыч, чего воду в ступе толочь! – слово взял Саня. – Начнём сейчас уставы придумывать, президиумы избирать… Профсоюзное собрание, одним словом. Давай проще – ты старшой, и все действуют согласно твоей команде. Возражения есть?
- Есть Саня, есть. – Палыч закрутил головой. – Не мне быть старшим. Сам знаешь – слабость есть у меня… не дай Бог, подведу – не по шахте же ходить собрались, сам пойми… Старшим я предлагаю тебя, или Михалыча. И ещё – Андрей Иваныча надо как-то к правлению приставить, нам без него много не пройти. Но старшой один должен быть, и надёжный. В общем, решайте сами тут, как и что. А я своё, можно сказать, откомандовал.
В кабинете опять повисло молчание. В принципе, Палыч был прав – но вот так вот вдруг сменить старшего… Все смотрели на Михалыча и Саню, а они смотрели на всех. Кто-то должен был что-то сказать, но молодёжь не решалась, а кандидаты в президенты скромничали, и это понравилось Ваську само по себе. Наконец, встал Михалыч:
- Саня, я думаю, тебе этот пост в самый раз будет. Мужик ты крепкий, справедливый, голова молодая, да ветер в ней не гуляет – всё у тебя на месте. В принципе, если ты старшим будешь, я спать спокойно могу – да и все могут. Спасибо, конечно, Палыч, за предложение, только вот Саня, в самом деле, как рождён для такого – не мне, старому, с ним тягаться. Я так думаю.
Саня на глазах заливался румянцем, словно девушка. Все просто обалдели: такой реакции от здоровяка Репы никто не ожидал. Бывало, что он краснел – но то бывало, когда он гневался. А тут Саня был просто смущён, и чувствовалось, что он действительно до последнего момента не ожидал такого поворота в сюжете.
- Ну, все согласны? – Спросил Палыч. Кто-то кивнул, кто-то сказал «да», не было лишь возражений.
- Ну, что, Александр Ильич, принимай командование. Бери, так сказать, бразды правления в свои руки. – Сказал с облегчением Палыч, вставая. – Теперь – вот твоё место. – И он указал на кресло во главе стола, в котором только что сидел сам. - Пересаживайся.
Саня смущённо перебрался на своё новое место. Сел, осмотрел всех и опустил глаза долу.
- Во даёт! – тихонько толкнул локтём Васька Витек. – Нормально пошло…
Дон Педро сидел, очумело хлопая глазами, и весь его вид словно вопрошал: как это? Почему? Без моего согласия? Нельзя же так! Как же я теперь? Но возражать вслух он не хотел. «Будут с ним ещё хлопоты» - подумалось Ваську. Все остальные выглядели очень довольными: действительно, смена власти произошла прекрасная, и новый … как теперь назвать эту должность? Не маркшейдер же, не бригадир, и не командир… старшой – тоже не то что-то… Предводитель, что ли? В общем, новый главный действительно, как никто, вписывался в эту роль: сохранить людей и порядок и довести их до места назначения, хоть через океан.
Саня встал, окинул всех взглядом, из которого ещё не ушло смущение, но появилось нечто новое: ответственность за всех.
- Я… Это… В общем, спасибо вам всем. А до Аргентины – доберёмся, гарантирую.
Глава шестая.
Саня снова сел, подвинул под собой кресло, устраиваясь поудобней. Немного помолчал, собираясь с мыслями, и сказал:
- Вот что, ребята. Двигаться нам далеко предстоит, и я не знаю, с чем мы по дороге столкнёмся – да ещё и как добираться будем. Так что сначала, думаю, лучше обсудить способ передвижения. Если по морю – это одно, если по воздуху решим – другое. Я, к сожалению, не моряк и не лётчик. Если кто имеет соображения – говорите. Вообще, как мне кажется, сначала лучше выслушать Андрея Ивановича. Андрей Иванович, как вы смотрите на пост… министра науки, скажем так? И заодно – но уж вы не обижайтесь! – будете нашим коком.
Васек ощутил, как разительно переменилась атмосфера в кабинете после обращения Сани: он сказал «ребята», когда Палыч в таких случаях говорил «мужики» - если обращался к старшим или ко всем в целом, или его «бойцы» - когда он имел ввиду именно молодёжь. Теперь, после этого «ребята», Ваську стало ясно – теперь в группе решает молодёжь, а Палыч, Михалыч и Лебедев переходят в разряд… скорее консультантов, нежели командиров. Совет старейшин здорово помолодел!
И тут же Ваську вспомнился сегодняшний странный сон: он, Белый Олень, сменяет старого вождя своего племени после его смерти. И – такая же перемена в «кабинете» - теперь уклад жизни определяют вместе с ним Чёрный Пёс и Рыжий Мамонт. Тогда, правда, с ним был и Старший бог – и он передал ему тот самый талисман… было ещё что-то в том сне, но это что-то уползало в невидимую норку памяти, как скрывающийся в земле дождевой червяк… всё, ушло. Что же там было? Что-то с Чёрным Псом, его лучшим другом… И с Андреем Ивановичем, только вот что? Васек напрягся, чтобы это вспомнить, но странная Сила, связанная с камнем на его груди и с ним, вдруг каким-то образом, без слов, подсказала: расслабься. Васек расслабился, и к нему вернулось ускользавшее: Чёрный Пёс и Лебедев – один и тот же человек. Ещё почему-то всплыло недовольное лицо Хомяка, тащившего за ними по тундре Гремящие Круги, и крик Сан Саныча в шахте… последний крик. Но теперь – точно всё, сон окончательно ушёл в свои владения в закоулках сознания.
Васек посмотрел на Андрея Ивановича: он ничем не напоминал внешне Чёрного Пса, но он был именно им, и никем другим! Впрочем, глаза… Да, это его глаза, точнее, их выражение! Надо же… Собственно, почему Васек решил, что обращение Сани «ребята» не относится к астроному? Он же не стар, ему сейчас можно дать чуть-чуть больше, чем Сане, а то и меньше… Да это же совсем другой человек, чем до спуска в шахту, внезапно осознал Васек. Нет, человек тот же, но гораздо моложе… а он сам это понял?
Опять Васек ощутил толчок в сознании, Сила подсказывала ему: это было твоё желание, увидеть его таким… сделать его таким… вернуть ему молодость. Только твоё желание, Белый Олень! Но Сила с ним согласилась – и вот, Лебедев теперь становится таким же молодым и здоровым, как и ты…
Всё это пронеслось в голове за какую-то секунду, и к тому моменту, когда всё улеглось, Лебедев как раз начал отвечать Сане:
- Александр Ильич, я, конечно, благодарен Вам за предложение поста министра… но извините меня, пожалуйста – мне кажется, что сейчас всё же важнее не распределение портфелей, а наши сугубо, так сказать, неотложные нужды. Каждый, я так понимаю, каждый из нас будет делать всё от него зависящее вне зависимости – извините за неудачный оборот – от того, на какой должности он будет находиться… Так вот, всё зависящее от него для выживания всех. По другому просто нельзя. А будут у нас при этом звания министров или генералов, верховных вождей или старших шаманов – я не вижу в этом никакой особой важности. Вообще, на мой взгляд, человечество уже вдоволь наигралось в такие игры с чинами и званиями, и сейчас нам точно не до них. А вот ваше предложение назначить меня, как Вы выразились, коком, я принимаю с благодарностью: в этой роли я принесу гораздо больше пользы, чем в роли министра…эээ… что это я всё про министров… Да, и ещё я хотел сказать: я так же не моряк и не лётчик, но все-таки я за то, чтобы добираться до чилийского побережья по воде. Это, на мой взгляд, более надёжный, хотя и более длительный по времени способ. Знаете, в своё время Тур Хейердал пересёк Тихий океан на тростниковой лодке, а уж имея в своём распоряжении весь дальневосточный флот, мы сможем выбрать, как мне кажется, достаточно надёжное и простое в управлении судно, чтобы достигнуть своей конечной цели. Естественно, при этом необходимо предусмотреть достаточное количество припасов и топлива, иметь морские карты и приборы для определения своих координат, но что касается навигации – это я могу взять на себя: с астролябией, секстантом и таблицами эфемерид я знаком достаточно хорошо. Единственное, что мне внушает опасения, так это состояние магнитного поля Земли: после катастрофы оно стало весьма неустойчиво, и я пока не могу точно ответить на вопрос: временные это возмущения или нечто иное, неизвестное нам до сих пор. Так же я не ручаюсь за то, что смогу правильно разобраться с лоциями и не посадить судно на мель, но здесь, как мне кажется…
Васёк увидел, что на дальнем конце стола Витёк и дон Педро уже спят, уронив голову на стол. Ему и самому дико захотелось спать во время этой бесконечной лекции Чёрного Пса… тьфу ты, ёлы-палы, астронома Лебедева! Остальные сидели, словно загипнотизированные этим нескончаемым потоком слов, которые профессор так аккуратно и округло связывал между собой в какую-то гирлянду, плывущую сквозь сознание присутствующих …
Но Андрей Иванович – почему-то Васек вдруг почувствовал, что скоро он станет для всех просто Андрей, но никак не Андрюха или нечто из подобного репертуара – он собственно, во время своего монолога расписал всё, что было им необходимо для переезда… переправы … перехода, вот верное слово! – через океан.
Васек отметил про себя, что его в последнее время начало тянуть к точности в выражениях и определениях. Не то это было неосознанное желание подражать Андрею, не то нечто иное, но, сравнив себя сегодняшнего с собой недельной давности, Васек поразился произошедшим в нём переменам: он стал гораздо… умнее? Нет, не то… Интеллектуальнее, вот верное слово! У него откуда-то появилась тяга к пониманию себя самого, окружающих людей, окружающего мира… Словно бы в нём что-то вызревало, или готовилось распуститься, и он неосознанно ждал этого момента, когда из его старой личности образуется какой-то новый человек… нет, даже не новый, а он сам такой, каким он и должен быть без всей этой налипшей за тысячелетия шелухи, и со всем опытом, который он приобрёл за это время. Он должен измениться почти до неузнаваемости, чтобы успешно действовать вместе с той Силой, которой он был избран. Или эта Сила была избрана им?
Со двора донёсся гулкий звук захлопнувшейся железной двери. В первый момент никто не обратил на это внимания: шло обсуждение, в каком порту лучше подыскивать судно для перехода, как вдруг все осознали, что дверь на пружине сама собой не хлопает. Все, кроме спящих, вскочили и кинулись к окну. Спящие проснулись и очумело крутили спросонок головами, не понимая, что происходит.
- Палыч, люди! – крикнул Серега. – Ей-Богу, люди! Живые! Шахтёры!
Васек подбежал к свободному месту у окна. Действительно, по двору, пошатываясь, двигались к воротам четыре человека: в шахтёрских робах и сапогах, без касок, с чёрными от угольной пыли лицами.
- Блин, не туда идут! Они же на выход идут! – сказал Михалыч досадливо. – Окрикнуть бы надо, разыскивай их потом!
- Окно, окно открывайте!
Все принялись дёргать ручки, пытаясь открыть эту какую-то особо хитрую стеклопакетную систему, и впопыхах ни у кого не получалось дёрнуть правильно. Мужики уже начинали потихоньку материться, когда кто-то справа от Васька раскрыл окно – кажется, Сабир – и над двором пронесся голос Палыча, мощный, как сирена маяка:
- Эй, мужики!
Люди повернулись на звук голоса и подняли головы. Один человек взмахнул рукой в приветственном жесте и тут же рухнул на землю.
Глава седьмая.
- Кто такие? Откуда? – Спросил Саня, когда все они выбежали из конторы и подошли к стоящим во дворе горнякам.
- Шахтёры. С тринадцатой. – Ответил один из них. Слова давались ему с трудом, чуть слышно вырываясь из пересохшей гортани. – У вас пить есть?
- Пошли, пошли, мужики! – Палыч подтолкнул говорившего к входу в правление.
- Потом допросы! – бросил он Сане. – Сейчас людей напоим, накормим, пусть отдохнут… Раненые есть? – обратился он к одному из четвёрки.
- Нет. Устали, как собаки…
Тот горняк, который упал на их глазах, уже стоял на ногах, хотя его и шатало. Шахтёры были измотаны до предела, и это чувствовалось. Кто-то из них пошёл сам, одного пришлось вести под руки. Так или иначе, объединёнными усилиями всех доставили в кабинет.
- Ты не Анисимов? – спросил Палыч по дороге одного из них.
- Нет. Петров.
Палыч отошел в сторону и поделился с Михалычем:
- Никого из них не знаю. Может, ты?
- Нет, Палыч, я с тринадцатой тоже не контачил. Как они вообще к нам попали? До тринадцатой отсюда километров восемь, блин, она же вообще хрен знает где… Неужто по горизонтам пробрались?
- Да в нашей сообщений с соседними вроде нет… Но вышли-то они из нашего элеватора?
- Ясное дело, из нашего. Да чего зря гадать – сейчас отойдут мужики малость, сами расскажут.
Новоприбывшие сидели, занимая оба дивана, и глотали яблочный сок прямо из пакетов. Андрей Иванович с Сабиром суетились у стола, накладывая порции из того, что осталось от обеда, Саня молча рассматривал новичков, остальные занялись кто чем. Витек умудрился под шумок умыкнуть поллитру и мучительно соображал, куда бы её запрятать, дон Педро, уже умыкнувший, приложившийся и запрятавший, пока все выбегали, мучительно переживал, чтобы Витек не догадался спрятать свою туда же, куда спрятал он. Палыч рылся в директорском шкафу в поисках графиков выработок, Михалыч, прикинув на глазок размеры новеньких, отправился с Серегой и Васьком в раздевалку за подходящей для них цивильной одеждой.
В раздевалке Михалыч уверенно открывал шкафчики с ещё недавно чьей-то, а теперь уже ничьей одеждой и, не глядя, скидывал её на руки Серёге и Ваську. Было в этом нечто мародёрское: всё-таки принадлежали эти куртки, рубашки, брюки погибшим товарищам… Но Васек был согласен с Михалычем: живым оно нужнее. Сегодня пошёл уже шестой день с начала конца света, и Васек, не переодевавшийся под землёй всего три дня, прекрасно представлял себе, каково сейчас тем ребятам. Так что – пусть простят их мёртвые, но им нужно заботиться в первую очередь о живых.
Его размышления прервал Михалыч:
- Блин, а где китобоева одёжа? Васёк, ты не в курсе?
- Что?
- Китобоевых шмоток нету. Кто мог взять?
- Михалыч, не знаю. Может быть, кто из отчаливших?
- Может, конечно, только вот захренам оно им нужно?
- Ну, спьяну там… Не знаю, правда!
- Ладно, чёрт с ними, с этими тряпками. Вот эти возьму – Кузьмича из третьей смены, подойдут кажись. Всё, пошли. Куда китобоево делось? Ничего не понимаю…
Они подошли как раз вовремя: мужики доедали, что им Бог послал в лице Андрея Ивановича и, похоже, начинали верить в то, что они живы. После принятия каждым из них по солидной чарке их всё ещё чёрные лица перестали походить на безжизненные маски, хотя видок у них был ещё тот: щёки ввалились, глаза и зубы сверкали с антрацитовых лиц, как у негров.
- Переодеваться сейчас будете? – Спросил Палыч.
- Не, мужики, давайте попозже. Сейчас, если завалюсь ненароком, меня и краном не поднимешь. – С улыбкой ответил один из них.
Васек не мог их различить между собой: они были словно скопированы друг с друга: все худые и чёрные. Только один, сидевший с краю, отличался ростом и был, наверное, на голову ниже любого из них. Васек пригляделся и понял, что он – кореец или китаец. В общем, хоть одного отличить можно, и то уже хорошо.
- Да ладно, сидите тогда, приходите в норму. – Сказал Саня. – Давайте знакомиться – а то я смотрю, никого из вас не знаю.
Первым представился старший из них, Семён, и, помолчав, добавил:
- Петрович. Бригадир.
И всё. Ни звука больше. Как хочешь теперь, так и зови. Выглядел он вроде постарше остальных, по летам где-то в возрасте Палыча и Михалыча, может быть, немного помоложе. Остальных звали Алексей, Костя, и Ван Ли, или просто Ван, или Ваня – кому как понравится. За Вана объяснился Костя после того, как китаец представился:
- Вы, если что, на Ваню не обижайтесь - он по русски говорить не может, только «спасибо» пока научился выговаривать немного. А так – всё понимает, как есть, и парень он хороший, надёжный. Он у нас недавно устроился.
Потом представилась их группа – каждый по очереди. Церемонию рукопожимания как-то задвинули в сторону, у всех в головах вертелись кучи вопросов к незнакомой стороне.
- Что у вас тут случилось? – Спросил Семён. – Газовая атака, что ли? Мы из шахты когда вылезли, чуть обратно не попрыгали: Господи, трупы кругом… Война?
- Хуже, ребята, хуже. И не у нас, это по всей Земле такая фишка. В общем, вымерли люди, как динозавры – сверхновая взорвалась. – Начал объяснения Михалыч.
- А вы как уцелели?
- Да так же, как и вы. В шахте были. Потом только, на третий день вышли. Мы когда вылезли, натрескались сразу же по самые брови, чтоб с катушек не слететь…
Михалыч неторопливо и обстоятельно пересказывал свою историю, иногда возвращаясь к некоторым местам – и вдруг оказалось, что он неплохой рассказчик. Все слушали, раскрыв рот – даже те, кто сам был участником этой истории.
Сейчас уже никто не стоял – все расселись, где кому было удобно. Витек мучался со своей добычей: он так и не сообразил, куда её сразу заныкать под шумок, и теперь несчастная бутылка то и дело норовила выскользнуть из-под ремня. Дон Педро смотрел на него с ехидной усмешкой и радовался каким-то своим, донпедровским мыслям. Сабир сидел на подоконнике, остальные на стульях вокруг стола, развернувшись так, чтобы можно было видеть новоприбывших.
Изложение их истории заняло у Михалыча минут сорок, но со всеми подробностями и планами, какие они успели наработать. Мужики из тринадцатой, слушая его, не могли понять: то ли их разыгрывают, то ли и правда тут такая каша заварилась, что без поллитры и не въедешь. Наконец, когда Михалыч закончил, Алексей произнёс:
- Правильно сделали, что нажрались сразу. Нам бы тоже не мешало сейчас… Да время упускать нельзя. Но по стакану-то хлопнуть – не зажадничаете?
- Вам можно, нам не стоит. – Ответил Саня. – Ну, разве по чуть-чуть, за знакомство и компанию с вами. Так что – переодевайтесь, умыться бы вам ещё как-нибудь, и милости просим к нашему столику. Там и расскажете, как у вас дело было…
- Сань, а нельзя ли нам, не за столом – тут, понимаешь… Я себя сейчас так чувствую, что на стуле больше десяти минут не высижу, да и братки, наверное, тоже…
- На диванах-то? А и верно, только давайте всё-таки, переоденьтесь хоть в чистое. Потом тут и поспите, к утру в себя более-менее придёте, оклемаетесь – а там и тронемся, куда решим.
Кое-кто из новеньких уже успел заснуть, их растолкали и заставили переодеться. Переодевшись, они снова упали на свои места, пропустили из последних сил по чарке и тут же отключились. Семен, которого немного развезло, ещё держался – ему подтащили к столу большое мягкое кресло, остальные тоже уселись за стол, и он повел рассказ о своей истории.
Всё было у них по-другому: и свет долго не вырубали, и работа в тот день шла, как никогда… в тринадцатой шахте вообще находилась уйма народа, человек пятьдесят, но о том, что наверху стряслось что-то серьёзное, они догадались только к концу смены, когда свет погас и у них. Так же они просидели весь следующий день, а потом произошёл выброс метана в их пласте – весьма серьёзный, при этом рвануло и началась борьба за выживание… при взрыве разнесло водовод, и их начало топить в их забое. Они отступали по своему горизонту – вода им отрезала путь наверх, никакой надежды уже не оставалось, когда внезапно они попали в систему естественных пещер, неизвестно откуда там взявшихся. Тут-то и начались их блуждания по подземным лабиринтам. После взрыва их стало уже человек тридцать, к моменту, когда они попали в пещеры, потеряли еще восьмерых, а в самих пещерах после того, как переночевали первый раз, их и оказалось четверо. Куда делись остальные, никто и представить себе не мог. Словно растворились под землёй.
Ещё три часа назад они были уверены, что им уже не выбраться, и силы были на исходе, и фонарь оставался всего один на всех, всё, что они могли делать – кружить по этим пещерам, стараясь подняться повыше. И тогда провалился Ван. Как оказалось, в какую-то старую выработку, которая и вывела их к стволу подъёмника, откуда они всё-таки умудрились вылезти на свет божий. Первой мыслью при виде трупов у них было, что это война, но все были настолько измотаны и голодны, что им было уже плевать и на радиацию, и на химию, и на всё, что тут могло быть – да хоть расстрел из танка, лишь бы увидеть солнце. В общем, выбрались, а тут такое…
Было похоже, что рассказ Семёна подействовал на него в лучшую сторону: вид у него сейчас был уже не такой измотанный, словно прибавилось сил. И ещё у него пробился аппетит: он аккуратно и стремительно уничтожал оставшиеся съестные припасы, которые ему участливо пододвигал Андрей.
Палыч же отнёсся к его рассказу с глубоким недоверием.
- Нету здесь никаких пещер, и никогда не было. – Проворчал он как-то недовольно. – Что они, по щучьему велению нарисовались?
- Палыч, что было, то и рассказал. – Ответил Семен. – Хочешь – верь, хочешь – проверь. Андрей, сока можно ещё?
- Было бы когда проверять… Ладно, хрен с ними, с пещерами. Чего только под землёй не бывает. Проверь… Вообще, они могли быть, да и пропасть после того, как вы по ним прошли. Могло быть и так… Вывели вас просто к нам, только и всего. Ладно, Петрович, отсыпайся, а мы пока свои дела дорешаем. Время – вон уже, третий час доходит, а у нас с утра ещё конь не валялся. Ильич, распределяй народ.
Глава восьмая.
Васек оказался в паре с Андреем. Их заданием было обыскать четыре близлежащие местные торговые точки, в первую голову в поисках «заблудших душ», как выразился Саня: мало ли кто из их группы там сейчас пьёт горькую, такой возможности никто не исключал. Такое задание говорило о том, что им доверяют в плане моральной устойчивости, дона Педро на такое вряд ли бы отправили. Михалыч и Палыч отправились разбираться с транспортом и заодно придумать что-то с помывкой личного состав, им в помощь выделили Сабира и Сергея: сама по себе задача с баней представляла сейчас уравнение со многими неизвестными, и на количество людей при её решении скупиться не стоило. Саня, прихватив с собой дона Педро и Витька, как самых морально ненадёжных членов группы, отправился на осмотр зданий комплекса шахты. Сбор назначили через три часа, к шести в кабинете. Новоприбывшие сейчас отсыпались, и можно было не переживать, что они напьются до безобразия и разбредутся: после всех их передряг им было явно не до этого.
Заодно Васек и Андрей должны были набрать продукты. И астроном что-то писал сейчас в крошечный блокнот-брелок такой же крошечной ручкой, составляя список необходимого. Васек поражался, как можно при ходьбе управляться с такой мелкой работой, и при этом ещё успевать смотреть под ноги.
Сначала они осмотрели ларёк. Мертвецы так же лежали на своих местах, как их оставили Васек с Серегой в прошлый раз, водка была вся вынесена начисто, но было непонятно, вытащили её на второй день пьянки, когда мужики ходили пополнять общие запасы, или вчера, на третий, когда исчезли «пропащие души».
Метрах в пятистах дальше по дороге находилась автозаправка, неподалёку от которой стояло несколько жилых зданий – этакий придорожный хуторок, и небольшой магазин. Туда и направились Васек с Андреем после осмотра ларька на остановке.
Зелёный цвет исчез уже почти полностью: теперь вся растительность, насколько было видно глазу с дороги, приобрела желтый или серо-бурый цвет. С деревьев начали облетать листья: пока немного, но Васек представил, как через пару дней они будут лежать повсюду и ветер начнёт сгонять их в случайные кучи там, где ему, ветру, это покажется наиболее приемлемым.… Зелень ещё кое-где сохранялась – в основном в кронах сосен, изредка попадавшихся вдоль дороги.
В магазине уже кто-то побывал: на кассе стояла пустая бутылка из-под пива и лежал раздавленный окурок. Мертвая продавщица была оттащена кем-то в угол и прикрыта сорванной с окна занавеской. Ещё одно тело, по-видимому, покупателя, лежало у входной двери, передвинутое с прохода.
Они осмотрели подсобки, но в них никого не было: ни живых, ни мёртвых. Андрей предложил Ваську пройтись по домам – возможно, кто-то, кто здесь побывал, решил поспать на нормальной постели и посидеть в человеческих условиях. Васек согласился с этой мыслью – это было вполне здравое рассуждение.
В ближайшем же доме они обнаружили спящего Олега – и, судя по количеству пустой посуды, сон у него должен был быть мертвецким. Храпел он при этом так, что дрожали стёкла. Кроме него в доме никого не было. Васек выглянул в окно, выходящее на огород со стороны, обратной дороге, и увидел хозяйку-старушку, лежащую среди грядок там, где и застал её конец. Огород уже полностью потерял свою зелёную окраску, это был мёртвый огород.
Попытки растолкать Олега привели лишь к невнятному бормотанию последнего и вялому отмахиванию – словно он, не открывая глаз, отгонял мух. Его решили не трогать, но всю найденную водку уничтожить.
В других домах никого живого не нашли, но сами картины гибели иногда целых семей действовали настолько подавляюще, что после первого такого дома Васек предложил Андрею не заходить в дома, если в них заперты двери. Андрей резонно возразил, что их дорогие алкоголики могли войти и закрыться, и тогда можно пройти мимо своего живого товарища. А что он будет делать после их отъезда один? Просто вымирать?
Ваську ничего не оставалось, как признать свою неправоту и, скрепя сердце, продолжить осмотр. В запертые дома они попадали через окна, вскрывая их небольшой, но удобной фомкой, найденной Васьком в одном из домов, втором по счёту. Но это оказалось лишь напрасной тратой времени.
Дальше по дороге не было видно ничего такого, что могли бы использовать люди для своего временного пристанища: здесь оставалось осмотреть только заправку. На ней тоже кто-то побывал: об этом говорили разбитое стекло в мини-магазине и валяющиеся на полу мелкие деньги из перевёрнутой кассы, крупных же купюр не было видно вообще. Васька удивила такая глупость: кому сейчас нужны деньги? Впрочем, кое у кого отношение к ним более рефлекторно, чем разумно…
Возле колонки их внимание привлёк труп мужчины, аккуратно лежащий возле неё и явно кем-то уложенный так, с руками, скрещёнными на груди. Васек размышлял, что бы это могло означать, а астроном уже сделал вывод:
- Уехал кто-то. Водителя вынул из-за руля, приложил ровненько и уехал на его машине. Даже знаю, на какой.
– На какой? – спросил Васек.
- На «Лексусе», металлика.
- А… откуда известно?
- А ещё когда мы с Михалычем ко мне направлялись, я его приметил, он тут стоял. А теперь не стоит. Всё элементарно, Василий.
- Интересно, а кто это уехал?
- Я думаю, Олег может знать. Но вот когда он проспится… скорее всего, будить его будет иметь смысл часа через два, не раньше. А до той поры мы можем осмотреть ещё кое-что. Тут в километре должен быть небольшой посёлок.
Вокруг шахты, на которую так недавно, всего лишь в прошлой эпохе, устроился Васек, почему-то не было ни городка, ни крупного посёлка: шахта, стоящая здесь уже полвека, мирно уживалась с лежащей вокруг сельской местностью. Работавшие на ней люди жили или в соседних сёлах, или в городке, откуда на работу добирались на автобусах. Это обстоятельство значительно упрощало сейчас задачу Васька и Андрея: им было достаточно осмотреть полтора десятка небольших зданий в радиусе максимум километра от их «базы», как про себя начал называть Васек место их пристанища в последние три дня.
Пешком они не пошли, воспользовались одной из машин с той же заправки. Не столь, правда, престижной, как «Лексус» - это была «девятка», но зато им не пришлось освобождать салон от тела водителя: смерть застала его в момент, когда он уже заправился и вешал пистолет на место. Там он и лежал, и ключи были в замке зажигания. Машина завелась с третьей попытки, не иначе, как застоялась, но пошла ровненько, хорошо пошла. В салоне пахло так, как пахнет в салонах легковушек – освежителем, и ничего сейчас не напоминало о том, что мир вокруг мёртв, мёртв почти необратимо…
Андрей погнал «девятку» в сторону, обратную той, откуда они пришли. Пролетели ларёк с остановкой напротив входа на шахту, и через минуту остановились в почти таком же придорожном хуторке, из которого только что выехали, только без заправки. Но даже магазинчик был похож. И в нём тоже кто-то побывал, но с большим размахом, чем в предыдущем. На полу валялись битые бутылки, витрина была сдвинута в сторону, касса сброшена на пол, а кассовый столик использовался для застолья. Куски хлеба, консервные банки, окурки и лужа рвоты на полу, уже подсохшая – всё говорило о том, что здесь славно погуляли.
В подсобке обнаружили засохшую кровь на стене и на полу и, посовещавшись, пришли к выводу, что тут была драка, и кому-то разбили нос, скорее всего. В общем ничего, кроме свинства, здесь обнаружено не было.
В жилых домах также никого не нашли.
- В любом случае, хотя бы один человек – это уже хорошо. – Подвёл итог Андрей. – У него, по крайней мере, мы хоть сможем узнать, где искать остальных. И времени у нас остаётся полчаса. Поехали?
И они поехали за Олегом. Но с ним вышла заминка: он уже проснулся, и его перехватили на пути к магазину. Возвращаться на «базу» он отказался наотрез, пока не похоронит мать: та старушка на огороде оказалась его матерью, а тот дом – его домом. Но для того, чтобы удержать в руках лопату, ему было необходимо поправить здоровье, и уже становилось ясным, что похороны затянутся надолго… Кто уехал с заправки и куда, Олег не знал, это прошло мимо него, он всё это время находился дома, и никого не видел.
Пока они беседовали и убеждали его отправиться с ними, он прихлёбывал из горла пиво из магазина, взятое им в процессе переговоров, а из карманов куртки у него торчали две поллитровки.
В конце концов, он послал их куда подальше: ни астроном, ни Васек не являлись для него сколько-нибудь стоящими внимания авторитетами, о чём им и было заявлено. И, чтобы эти двое приставал от него отвязались, наконец, он пообещал, что никуда не денется из своего дома. Потом на него вдруг накатило слезливое настроение, и он со слезами на глазах сообщил, что «где родился, там и помрёт, и могилка его будет на его родном огороде, рядом с маменькиной…».
Потом он взял Андрея за куртку и начал ему объяснять:
- Молод ты ещё, Андрюха, меня учить… Я понимаю, астроном там, профессор, то-сё… Но молодой ты ещё, понимаешь? Жизни не видел пока, и ты, и Васька. Вот доживи до моих лет хотя бы, потом советуй…
Силой его запихивать в машину не решились, да и был ли в этом смысл на данный момент? Решили сообщить Сане, а он пусть решает, как поступать в данном случае, и отправились обратно, набрав продуктов из списка Андрея и загрузив их в багажник. На дворе уже, выходя из машины, Андрей удивлённо спросил Васька:
- Не пойму я его, Олега то есть. Я же его старше лет на пятнадцать, а он со мной как с мальчишкой говорил. Странно это как-то…
- Андрей… Иванович, вы в зеркало смотритесь? – спросил его Васек с хитрой улыбкой.
- Иногда, а что?
- Поднимемся в кабинет – посмотритесь, пожалуйста.
- Я в чём-то измазался?
- Нет, нет, дело не в этом. Просто посмотрите на себя в зеркало.
Глава девятая.
Проходя по коридору своего этажа, они ощутили запах – пока слабый, но уже тошнотворный. Пахло разложением, пахло от тех тел, которых касались руки живых: секретарши и директора. Андрей оказался прав: жизнь несла с собой разложение для мёртвых, и им придётся скоро покидать те места, где они побывали. Завтра этот запах станет сильнее, а послезавтра – вообще непереносимым. Значит, не позже, чем завтра, им нужно сниматься отсюда.
В приемной Андрей задержался перед зеркалом ненадолго, сначала спросил Васька, посмотревшись:
- Ну и что тут такого? Всё на месте…
Потом вдруг ошарашено замолчал, проводя себе по лицу руками:
- Не может быть! Я – это я… но я же старше! – и потрогал зеркало, словно желая убедиться, что это не розыгрыш или галлюцинация. Повернулся к Ваську:
- Что, я действительно так выгляжу? Мне же сейчас можно дать от силы двадцать пять… даже двадцать два… и то с натяжкой! Василий, друг мой, я же смотрюсь ровесником с Вами! Но это же не может быть…
Андрей стоял, потрясённый, и у Васька появилась ужасная мысль: а что, если этот процесс омоложения вдруг не остановится? Что будет с Андреем через пару дней? Через месяц? Придётся искать памперсы? Но Сила опять подсказала: всё в порядке, где-то на этом уровне омоложение закончится, на самом оптимальном для организма. Всё в порядке.
- Всё в порядке. – Сказал ему Васек.- Не беспокойтесь. Так и должно быть.
- Ты что-то знаешь об этом? – от неожиданности Андрей перешёл на «ты», даже не заметив этого. – Я же вижу, знаешь!
- Я не могу пока этого объяснить, но когда сам разберусь окончательно, что тут к чему, объясню обязательно, правда. – Васек не знал уже, как лучше к Андрею теперь обращаться: на «вы» или на «ты» - теперь действительно, внешне между ними не существовало разницы в возрасте, и Васек со своей редкой щетиной и не очень чистым лицом выглядел даже несколько старше Андрея…Ивановича. А по тому, что происходило в его сознании, Васек начал ощущать себя гораздо старше, словно он набрался опыта за последние дни, как за пару десятков лет. Сейчас он вел себя как двадцатилетний пацан исключительно в силу привычки и, как он только что обнаружил в самом себе, в основном в целях сохранения своей тайны, воплощение которой пряталось на его груди. Андрей, кажется, почувствовал – или понял? – это. Но у него самого ещё вовсю работали накопленные за его жизнь привычки… стереотипы – пришло к Ваську откуда-то нужное слово – общения, и он не мог так просто от них отступить. Что ж, пусть эта игра с «официальной» вежливостью и «выканьем» продлится ещё немного, пока не изживёт себя полностью. Всё должно происходить естественно, не надо торопить ход событий.
- Что же, Василий, я согласен подождать. Но – всё-таки! – как это непривычно… и странно. Ладно, пойдём.
Они вошли в кабинет. Все были в сборе, кроме Сабира и Сергея, а также дона Педро и Витька. Четверо прибывших сегодня всё ещё спали. Саня был мрачнее тучи.
- Ну, как дела? – Спросил он их.
- Нашли Олега. – Ответил Васёк. – Продукты привезли.
- Ну и?
- Что?
- Что, что… Живой?
- Кто?
- Олег!!! – Почти заорал Саня. – Что ты, не понимаешь, что ли? Или тяпнул по дороге? - Сказал он, успокаиваясь, но всё ещё зло.
- Живой, какой же ещё. – Ответил ему Васек, больше удивлённый, чем напуганный тоном Сани. Такое поведение было совершенно не похоже на него.
- Ну и где он?
- Дома у себя. Мать хоронит.
- Да, он же тут рядом живёт… Пьян?
- В запое, и хоронить такими темпами будет, пока сам не помрёт, наверное. Ехать с нами отказался.
- Куда – сюда или в Аргентину?
- Про Аргентину мы ему вообще не говорили. А сюда, сказал, не поедет, пока не похоронит. Но обещал, что будет оставаться на месте. Он же дома у себя…
- Ясно с вами. Больше никого?
- Нет, никого. Кто-то уехал из наших – это точно. Но живых больше нигде не видно. А что случилось?
- Извини, что наорал, Вася, и Вы, Андрей, тоже извините. Довели меня эти сволочи до ручки. Смылись.
- Кто?
- Дон Педро хренов и Витек. Кстати, Хренов – это у него фамилия такая, на самом деле. Вот уж точно. – Саня всё-таки улыбнулся. – А что! Шахтёр Хренов – это звучит… если к нему применить. Больше никак его и не назовёшь теперь.
Пошли мы осматривать кабинеты – мало ли кто где залёг, спать завалился… Один этаж осмотрели – этот Педро и говорит: чего толпой ходить, разделимся – быстрей осмотрим… Не хотел я их от себя отпускать – да, думаю, что случится! Поверил, одним словом. Разделились, осмотрели этот корпус, перешли в другой… В общем, я снизу начал, их на верх послал. Вдруг, чувствую – нет их тут уже! Поорал, поорал – да уже знаю, что без толку. Пошёл, осмотрел всё – нету их! Как растворились! Тут понял, как они меня провели: затаились в каком-то кабинете, в шкафу или под столом, дождались, когда я это место осмотрел и поднялся выше, и спокойно вышли. И пока я бегал, язык высунув, по этажам, испарились в одном им известном направлении.
- А что они сорваться-то решили? Вроде бы не в их интересах? – спросил Васек.
- Это, друг мой Вася, у кого какие интересы. – Вступил в разговор Палыч. – Нам, вот, например, интересно выжить, детей после себя оставить да жизнь на Земле вернуть. А таким, как эти – наверное, интересно шары залить да и балдеть, ни хрена не делая, хоть бы и по уши в дерьме… Я вот думаю, Саня, может быть, и зря ты так кипятишься по этому поводу – они нам зачем вообще нужны, такие? Чтобы подставили где-нибудь? Я понимаю, конечно – сейчас каждый человек на счету, да только если он сдохнуть старается, а не жить, он и другим жить не даст, и с собой на дно потащит… Таких в помощниках держать – всё равно, что из жадности в печку динамит подкидывать вместе с дровами. Так что свалили шахтёры хреновы – и скатертью дорога.
- Твоя правда, Палыч. – Саня наконец-то вернулся к своему обычному расположению духа. – Таких не берут в космонавты. И в Аргентину таких брать не стоит. Олег ещё как себя покажет…
- Олега надо брать, помочь ему с похоронами, и брать – он мужик нормальный, работящий, бросать его нельзя. Никуда, дай Бог, он до завтра не денется – а завтра я с ним сам поговорю. Меня он послушает – должен послушать, пьяный там или какой.
- Ну, если с ним считать – нас двенадцать человек набирается. Вася, Андрей – сегодня у нас баня будет, запустили мы директорскую сауну, генератор запустили – так что будет и пар, и свет сегодня будет. Сабир с Серегой сейчас уже хлопочут по банной части. А как у нас ожидается в плане ужина? – Обратился Саня к Андрею.
- Ужин будет, было бы на чём готовить. Газовая плита здесь найдётся?
- Есть, внизу, в столовой. Только газа нет, наверное – он же тут сетевой. Так что даже и не знаю…
- Нет проблем, Саня! – Сказал Михалыч. – Баллон возьмем у сварных с пропаном, а к плите я его подцеплю. Плита, правда, на другое давление рассчитана, но это тоже решаемо - форсунки подправлю, работать будет. Так что, Иваныч, бери себе в помощники по кухне кого – в поварята – и пошли, организуем это дело. Думаю, к бане успеем.
- Я что хочу сказать… - произнёс Андрей. – Нам бы после бани перебраться в другое здание было бы неплохо – здесь уже запах пошел… от тел, в общем.
- Я тоже заметил. – Согласился с ним Саня. – Действительно, надо перебраться. А завтра – выезжаем отсюда к морю, технику уже приготовили. И – кстати! – хорошая новость, Андрей. У нас теперь моряк есть.
- Откуда же?
- С тринадцатой шахты. Алексей – пять лет в рыболовном флоте отходил механиком, и два – рулевым на речном. Так что есть с кем в океан идти – вечером с ним решать будете, как всё это организовывать.
Глава десятая.
В «поварята» Андрей взял Васька. Палыч выразил сожаление, что не его – непонятно только, в шутку или всерьёз. Впрочем, если это и было шуткой, то не более, чем на половину. Васек заметил, что к Андрею люди начинают тянуться всё больше и больше. И у Андрея даже изменилась речь за последние несколько часов: он стал говорить проще, где-то по дороге оставив присущую ему академичность выражений и излишнюю вежливость. На взгляд Васька, он всё более соответствовал своему новому облику. Да и среди остальных членов группы отношения несколько изменились: на глазах рождалась команда, которой вместе предстояло пересечь океан, да и потом им придётся держаться друг друга – в другой стране, с другим языком, людьми и обычаями… Всё было правильно, и правильно до такой степени, что им даже не приходилось сейчас вычищать свою будущую группу от случайных, неподходящих людей, которые в будущем могли представлять угрозу для её существования. Случайные люди отвалились сами, даже, несмотря на то, что их пытались удержать…
Михалыч отправился вместе с ними и Саней, помочь разобраться с плитой. Палыч тоже пошёл, но по своим делам: найти достойное для сна место, и постараться устроить всё так, чтобы сегодня первую ночь люди провели в постелях, на чистом белье и под одеялами. Как он выразился, «пойду пионерлагерь организовывать».
Когда дошли до помещения столовой, Михалыч осмотрел плиту, хмыкнул себе под нос что-то вроде «ага, понятно», и исчез вместе с Саней за баллоном. Васька и Андрея они не взяли, сказав, что дел – пустяки, и что лучше пусть «кок с кокёнком» займутся подготовкой к готовке. В этом была доля истины и, оставшись с Андреем одни, они разделились. Васек отправился перетаскивать привезённые продукты на кухню, а Андрей принялся изучать то, что имелось на месте. Наибольшая проблема была водяная: водопровод, естественно, не работал, но в подсобке оказался целый склад питьевой воды в десятилитровых бутылях, и пресловутый водяной вопрос был утоплен в этом изобилии.
Когда Васек тащил первую партию мешков, с кухни уже раздавался грохот кастрюль, позвякивание сковородок и хлопанье дверцами кухонных шкафов. На третьей ходке Васек придержал двери, пропуская Саню и Михалыча, тащивших красный газовый баллон с надписью «Пропан». Когда же он тащил мешки в последний раз, у Андрея на плите уже вовсю что-то скворчало и шипело! Действительно, команда складывалась дружная – Ваську подумалось, что если так пойдёт и дальше, то они и не только до Аргентины смогут добраться, а вообще куда угодно, хоть к звёздам!
После запуска плиты в эксплуатацию Саня отправился в «инспекционный обход» территории их базы, а Михалыч несколько задержался - поговорить с Андреем. Васек находился рядом, открывал банки и чистил картошку, и разговор не скрывали от его ушей, хотя он был весьма личен и интересен.
Михалыч постоял немного, глядя как ловко Андрей, одевший поварской передник, управляется с разделкой мороженного мяса, и задумчиво произнёс:
- Вот смотрю я на тебя, Иваныч, и не пойму что-то: ты или не ты?
Андрей вздрогнул, как от удара током, чуть не заехав ножом себе по пальцам, и спросил, неумело изображая изумление:
- Я или не я? А… кто ещё?
- Да нет, Иваныч, я не совсем про то. Я же, как с того дня вместе с тобой оказался, так мы и не разлучались, разве что сегодня на три часа. Так ты вроде такой же, как и тогда – да только всё кажется мне, что старше ты был. И чем дальше – тем больше кажется. Ладно бы дело было там с разницей лет на пять – куда бы не шло, освещение там, состояние – это дело обычное. Только тут не пятью годами пахнет – ты же сейчас мальчишка совсем, чуть ли не моложе Васьки. Сегодня утром ещё старше был – да я и то поразился, как хорошо выглядишь, у себя дома отоспавшись да помывшись. Теперь вообще ничего не понимаю. Что за дело такое? Или ты в обратную сторону стариться умеешь, или у меня в голове что-то не так с памятью? Ты извини, конечно, но что-то я тут понять не могу, когда так вот концы с концами не сходятся.
- Не знаю, Иван Михайлович, не знаю, что и сказать… - задумчиво ответил Андрей, часто стуча ножом по доске. – Если честно, сам не понимаю, что происходит. Да, я становлюсь моложе! И сегодня тоже это заметил! – Андрей, наконец, определился с линией своего поведения в этой ситуации, решив говорить начистоту, и ему теперь было легко общаться, избавляясь при этом от своих сомнений, разрушая стены лжи и недоверия, которые еще не успели схватиться и окрепнуть, да и не были даже сложены. – Я не могу сказать, что мне это не нравится! – Он говорил теперь с каким-то весёлым возбуждением и энтузиазмом, и его руки при этом работали с нечеловеческой скоростью, кроша один продукт за другим и отправляя их в нужные ёмкости: кастрюльки, сковородки, миски…
- Мне на самом деле это очень нравится, я же втайне всю жизнь мечтал о вечной молодости! И это осуществилось – именно тогда, когда я уже готов был отказаться от такой мечты и, извиняюсь за выражение, склеить ласты! Помните, тогда, когда мы вышли из шахты, у меня прихватило сердце? Я тогда почувствовал, что это – конец. Понимаете? Я знал, что мне оставалось тогда от силы пять минут – и всё, и навсегда… но что-то произошло – я не знаю, что именно, какая-то добрая сила или Господь Бог вмешались в тот момент в мою жизнь, и я увидел, что смерть отступает, я почувствовал, что буду жить – и жить долго, и жизнь будет интересной. Потом я думал, что всё это с перепугу, ощущая в шаге от себя смерть, чего только не вообразишь… и вдруг – оказывается, не показалось. Я сам до сегодняшнего вечера не приглядывался к себе, просто удивлялся, откуда во мне такая бодрость – пока сегодня Василий меня не просветил. Я, когда в зеркало посмотрелся, сам был шокирован! Знаете, когда Олег мне сегодня выговаривал о том, что я очень молод, я принял это за пьяный… ну, полубред, скажем. Я и не понял, что он говорил, может быть, не очень вежливо – но он говорил правду! А я ещё не догадывался, что выгляжу уже моложе его, представляете, и думал, что он несёт ахинею, в пьяном виде перепутав всё на свете!
Теперь Лебедев вовсю орудовал у плиты, подбрасывая что-то мелконарезанное на сковороде и перемешивая при этом всё без помощи ложки или лопатки. Васек видел такую ловкость впервые и смотрел, открыв рот. У него на глазах с какой-то поистине космической скоростью возникали поджарка, основа для соуса и заправка для супа одновременно. Астроном тем временем говорил, словно делать два дела одновременно не представляло для него ни малейшего затруднения.
- Я не знаю, Иван Михайлович, почему это происходит, и до какой степени я изменюсь. Может быть, это какое-то остаточное воздействие того неизвестного нам излучения, погубившего всех, и тогда стоит разгадать его секрет, несущий людям вечную молодость, а может быть, это нечто совсем другое, касающееся только меня – ведь я сейчас один так изменился, других нет!
- Иваныч, мне кажется, есть.
- А кто, если не секрет?
- Да Палыч! Я, грешным делом, как в тебе изменения заметил, ко всем начал приглядываться, и к себе тоже. Так вот, не скажу, что Палыч лет хотя бы на десять помолодел – но года три, а то и пять он сегодня сбросил. Я-то его не первый год знаю – потому и берусь так говорить. Не от яблочного же он сока посвежел! Неплохо было бы, чтобы всех это коснулось…
- Иван Михайлович, у меня к вам просьба… - Андрей даже перестал на секунду совершать свои невероятные операции с продуктами, словно кто-то нажал на «стоп», потом опять «включился» в прежний режим: - Не говорите никому об этом нашем разговоре. Не то, чтобы я хотел утаить от всех это явление… этот эффект… Но мне сейчас кажется, что ещё не пришло время для широкого обсуждения… того, что происходит. Мы пока не знаем точно, происходит это только со мной, или с Сергеем Павловичем тоже – так или иначе, прежде чем всерьёз браться за изучение чего угодно, необходимо сначала собрать достаточное количество фактов, которые можно изучать. Один случай ещё не создаёт статистику – а для каких-то определённых выводов необходима именно четкая статистика. Надеюсь, вы меня поймёте…
- Да понимаю я тебя, Иваныч, понимаю! И трепаться на всех углах не собираюсь об этом разговоре. Только вот что с твоим внешним видом делать? Я же не один тут с глазами! Другие тоже не слепые – как ни крути, а пересуды пойдут. Разве что паранджу на тебя надеть, так ты же у нас не жена султанская. Так что – что делать-то?
- Тоже верно… Ну, будут вопросы – постараемся найти и ответы. Только мне скрывать нечего – да я и не собираюсь. Наверное, так: поживём – увидим. Темнеет что-то. Василий, не можете ли вы принести фонарь?
- А зачем фонарь? – спросил Михалыч. – Я вам сейчас свет включу, пять минут мне надо. – И ушёл куда-то в коридор.
- Как там картошка? – спросил Васька Андрей.
- Почти всё, две штуки осталось. – Отозвался Васек.
- День сегодня какой-то сверхнасыщенный. – Сказал Андрей.
- Да уж, событий хватает. – Ответил Васёк.
- И события сегодня все хорошие. – Заметил Андрей.
- Некоторые – даже удивительные. – Уточнил его замечание Васёк, вставив при этом тонкий намёк.
- Да, я бы сказал – очень удивительные! – Радостно согласился Андрей.
Он немного помолчал, прислушиваясь к самому себе, к чему-то, происходящему в его душе, и вдруг предложил:
- А давай на «ты»?
- Давай. – Согласился Васек, внутренне уже готовый к такому повороту дела.
И в этот момент под потолком вспыхнул свет.
Глава одиннадцатая.
Когда баня была готова, оказалось, что ужин тоже готов. В команде возник небольшой спор: что сначала – принятие пищи или баня? Впрочем, спорили недолго: помыться хотелось больше, чем есть, на чём и сошлись, вызвав этим некоторую обиду у Андрея.
Сауна была хороша. Места на полках из дорогого заморского дерева абаш хватило на всех сразу, Сабир и Сергей оказались отменными истопниками: жар стоял невероятный, на верху сидело всего трое: Михалыч, Серега и Андрей. Непривычный к бане Ван парился вообще на полу и, похоже, был шокирован такими обычаями.
Когда раздевались, Васек чуть не забыл о своём амулете – но вовремя спохватился и, незаметно сняв его с шеи раньше, чем кто-нибудь его заметил, спрятал в карман куртки. Потом ввалился вместе со всеми в парную.
- Не угорим? – Спросил Саня, когда все рассаживались по местам.
- Не, Сань, не дрейфь – тут не та система! – Сообщил ему Серёга и зарядил первый ковш. Ваську показалось, что где-то неподалёку произвела залп целая гаубичная батарея, и через пяток секунд с верхнего полка посыпались накрытые и поражённые этим залпом. Такую термоядерную атаку смогли выдержать всего трое, но теперь они наслаждались полностью своим положением - как физически, так и морально.
Почти дюжина веников создавали в замкнутом пространстве парной неповторимую какофонию и бешеные потоки горячего воздуха, которые заворачивались в тугие вихри, проникая во все уголки помещения. При желании веником можно было и не махать – всё равно было похоже, что находишься в аэрогриле, так прожаривала тело со всех сторон огненная атмосфера.
Потом, потягивая кто квас, кто сегодняшний коронный напиток, яблочный сок, сидели в «предбаннике» - если, конечно, так можно назвать роскошно отделанную комнату с камином и кожаными креслами. Посередине стоял бильярд, но желающих гонять шары почему-то не нашлось. Потом пошли на второй заход, и парились ещё дольше, а девственно-чистые стены парилки превращались при этом в подобие забоя с угольно-чёрными стенами.
- Видел бы Ермолаев, что с его парной сделали – убил бы! – Высказал своё замечание Михалыч, на что Палыч ему ответил:
- А ты хоть раз после забоя парился? Полутёплый душ – и то не всегда, бывало! А чистые директорские телеса – они, конечно, к шахтёрскому душу не приспособлены! Им вот это нужно – и чтоб с бассейном и девочками!
Тему эту развивать не стали – о мёртвых или хорошее, или ничего. Хорошего о покойном директоре почему-то никому не вспомнилось….
Потом был бассейн с чистой до голубизны водой – перед ним, правда, все доотскребли с себя уголёк – как-то несподручно было нырять в такую воду в чёрном виде…
Потом опять сидели у камина, потом парились ещё раз, ещё раз купались. Потом решили, что хватит. «Излишества вредны», как выразился Саня. И все, одевшись, отправились в столовую. Одеваясь, Саня спросил Вана:
- Ну, как она, банька?
Ван ответил, широко улыбнувшись:
- Спаси-ба. Оцен хорос бан-ка.
- Костя, ты же говорил, что он только «спасибо» может!
- Значит, не только. – Костя улыбнулся. – Знай наших!
- Мы теперь – все «наши». – Ответил ему Саня серьёзно. – «Ваших» теперь нет, нигде.
- Это точно. – Поддержал его Семен. – Теперь нечего делиться. Теперь вместе надо быть.
Эта четвёрка, отмытая теперь до белизны, всё ещё держалась чуть-чуть на особицу, но было уже ясно, что это продлится недолго. Общение было непринуждённым: иногда казалось, что люди с разных шахт, знакомые каких-то несколько часов, знают друг друга с детства. Новые люди успешно вливались в коллектив и, слава Богу, ни в ком из них не было заметно ничего такого, что могло бы в будущем стать причиной разлада.
В столовой ярко горел свет, а столы сияли чистотой. Васёк и Андрей сразу прошли на свои рабочие места, но теперь уже не к плите, а на раздачу. Андрей, как опытный кулинар, разливал суп, Василий раскладывал второе. Хлеб был уже нарезан, какие-то хитрые бутерброды наготовлены, сок разлит по гранёным стаканам, и на столах, которые сдвинули вместе, уже были разложены столовые приборы и стояли здоровущие графины. Но в них был тот же сок, а водка была в своей обычной упаковке. Андрей, когда Василий помогал ему сервировать стол, объяснил, что водку надо подавать в специальном графинчике. А вот если его нет – то тогда уж в бутылках ставить. И если крепкие напитки будут в большой ёмкости, то это - фи, батенька, моветон-с!
Когда все, наконец, расселись, Васек подумал, что за столом не хватает священника - который бы сейчас встал и возблагодарил Творца и за чудесное спасение, и за то, что к ним сегодня пришли люди, и за этот щедрый стол… как в американских фильмах – у тех в таких ситуациях всегда перед трапезой возносят молитвы и благодарность. Но встал Саня и сказал просто:
- Ну, ребята, сегодня наконец-то был хороший день. Сегодня все, кто сейчас тут, показали себя людьми – и слава Богу. Ну, так давайте стараться, чтобы в будущем мы могли сказать такое о себе ежедневно – как бы хреново не пришлось, давайте оставаться людьми. Всё. Налетай! – И сел, первым ухватив ложку.
Пили помаленьку, Палыч не притронулся. Тостов не говорили, водка шла скорее, для пищеварения, чем для веселья, настроение и так было хорошее. Васёк переглянулся с Андреем, и тот понял, что безмолвно хотел сказать ему Василий: высокая культура данного застолья – исключительно Ваша заслуга, милорд! Астроном улыбнулся в ответ, и Васек почти что принял телепатему: Ваши заслуги не менее значительны, сэр!
В общем, всё проходило на самом высшем уровне, какой только возможен в такой ситуации, и заслуга в этом была исключительно их… и всего остального человечества, которое создало всё это великолепие и, обратившись в одно мгновение в прах, передало своё наследство в их руки. И насколько они достойны стать преемниками ушедших, что из оставленного им они смогут сохранить? Никто не мог ответить на эти вопросы, кроме неумолимого течения времени, которое всё расставит на свои места и покажет, кто достойным чего является...
По крайней мере, за этим общим ужином все ощутили: жизнь продолжается. И они могут улыбаться и шутить – потому, что они живы. Право на улыбку – это право жизни. Смерть имеет право лишь на оскал, чтобы пугать им живых, и сама боится живого смеха до судорог.
Потом, когда все поели – причём ужин оказался настолько хорош, что тарелки разве что не вылизывали – Палыч повёл всех в приготовленный им «пионерлагерь». Естественно, что нормальные кровати в административных и служебных зданиях найти было невозможно, но Палыч умудрился всё-таки раздобыть где-то дюжину весьма кондовых раскладушек, матрасов, подушек, одеял и чистое постельное бельё на всех. Вместе с Саней они вынесли из какого-то здоровущего кабинета в соседнем корпусе все столы, расставили и застелили раскладушки, поставив в изголовьях вместо тумбочек стулья. Всё это они сохраняли в тайне до последнего момента – и их сюрприз удался на славу! Все просто взвыли от умиротворения, когда увидели эту «палату». Глядя на эти раскладушки, память подкидывала всем ассоциацию не с больничной, а именно с какой-то полузабытой уже палатой в летнем лагере.
Положить своё чисто вымытое тело на чистые простыни, свою голову на чистую подушку и накрыть себя чистым одеялом – Господи, может ли быть наградой за недельное существование в грязи что-то иное? Ой, вряд ли…
Васек лежал в своей постели, и перед глазами мелькали картинки сегодняшнего дня – Боже, как давно было утро! Словно сто лет назад. Побольше бы в жизни таких дней, и тогда она пройдёт не зря, и будет долгой и счастливой… Он опять почувствовал прикосновение щенка-волчонка к телу и прохладный ветер с ледника, дующий сейчас к морю, которое лежит там, где заходит солнце. Но ему ещё рано уходить в страну снов, Белый Олень должен решить о том, каким завтра станет день, и какую роль в завтрашнем дне сыграет Чёрный Пёс, Рыжий Мамонт, Ван Ли и другие люди его племени. Его племя должно отправиться завтра к морю – туда, куда ушло племя богов… Нет, к другому морю, которое лежит не в Стороне Прячущегося Солнца, а в Стороне Восходящего Солнца… Какие странные мысли в голове Белого Оленя! В Стороне Восходящего Солнца нет никакого моря, и никогда не было… Но всё объяснит Старший бог, который сегодня должен придти на ежедневную встречу…
Конец второй части.
Санкт- Петербург, март 20005г