Первое, о чем меня спросил американский офицер, как это я умудрился не попасть в «Саратогу». Так и сказал, как же ты, мать твою, не угодил в это корыто. Я понял, к чему он клонит. Моряки эсминцев не очень-то дружат с экипажами авианосцев и линкоров. Нам говорил об этом лейтенант Тода. Этим можно воспользоваться, говорил он. Если заходить в атаку на большой корабль со стороны эсминца, тот вполне может пропустить тебя. Расчеты зенитных орудий не будут усердствовать, если показать им истинную цель твоего полета. Так, говорил он, нам удалось потопить «Йорктаун» и «Лексингтон». Лейтенант Тода участвовал в тех великих сражениях в океане, там он потерял глаз и повредил правую руку. Придется делать харакири левой, говорил лейтенант Тода после пары чашек саке. И громко смеялся.
Американский офицер тоже был пьян. Он ударил меня в ухо и спросил, как поживает наш император.
– Неплохо, – сказал я по-английски, и американский офицер замолчал. Похоже, он думал, я не понимаю, о чем речь.
– Первый раз вижу говорящую обезьяну, – сказал он после короткой паузы и ударил меня ногой по голени.
Матрос, стоявший у двери каюты, засмеялся. Другой офицер, сидевший напротив меня, закурил толстую сигару.
Лейтенант Тода не курил. Он говорил, что богиня Аматерасу не выносит табачного дыма, а у него скоро с ней встреча. Лейтенант Тода писал стихи. Он говорил, что богиня их обожает. Лейтенант был сильно похож на моего отца.
– Как же ты, говнюк, дался живым? – спросил американский офицер, куривший сигару.
– Я был без сознания, – сказал я. И это правда. Я не знаю, почему не сработал часовой механизм. Возможно, это дело рук лейтенанта Тода. В последнее время он стал сентиментален.
Первый офицер пошатнулся, уперся рукой в стол и спросил, слышал ли я о Батаанском марше.
– Да, – сказал я. – Я слышал об этом.
Нам рассказывал лейтенант Тода. Он говорил, что американцы, попавшие в плен на Филиппинских островах, были наказаны.
– Отлично, – сказал офицер. – Тогда ты нас поймешь.
Я понял, что богиня Аматерасу может не переживать по поводу моего опоздания. Скоро, скоро я прибуду к ней, погибнув на поле боя. По крайней мере, я надеялся, что она воспримет мою смерть именно так.
Стыдно в этом признаваться, но я терпеть не могу рыбу. Я не ем суши. Обхожусь рисом и саке. Так уж повелось. У меня что-то вроде аллергии.
Это потому, что я родился на Хабомаи. Запах рыбы встретил меня у дверей этого мира, и он мне не понравился. Я родился утром, и матери помогал мой брат Акира – ему тогда было десять. Другие братья и отец в это время чистили сети. Богиня Аматерасу не любит ленивых, говорил мой отец. А поэтому не стоит отвлекаться по мелочам. Мой отец был честный человек. Он участвовал в Великой Северной войне и был ранен при осаде Порт-Артура.
Появившись на свет, я сочинил свое первое стихотворение. Правда, не совсем отвечающее законам стихосложения, но, как мне кажется, достойное упоминания.
Хорошо в краю
Родном. Пахнет рыбой и
Океанским говном.
Этот стих я записал в своем дневнике, а после, когда мне открылись тайны английского языка, еще и сделал перевод.
Презрение жителей Островов к нам, населению северных территорий, общеизвестно. И надо сказать, небезосновательно. Во всяком случае, стихотворение
Люди с севера
Даже цветенье сакур
Встречают в море
хоть и напоено злейшей иронией, увы, справедливо от первого до последнего слога. Великий праздник жители Хабомаи проводят там же, где и все остальное время, но не из-за неспособности ценить красоту, а из-за отсутствия ее на родной земле. Какие сакуры там, где в августе вода замерзает в уличном умывальнике.
Нелюбовь к рыбе сказалась на моем отношение к единственному занятию мужчин на нашем острове. Отцу я не помогал и в море не ходил. Отец считал меня бездельником, и так оно, конечно, и было. Отец говорил, что рыбалка для нас – единственный верный путь к богине Аматерасу, но я не хотел попасть к богине через задницу.
Увы, северянам путь на флот заказан – чего удивляться, туда не попадают даже с Окинавы. Я никогда не тешил себя надеждой ступить на палубу украшенного стальной хризантемой корабля, хотя и любил сидеть на берегу океана, высматривая их в тумане и сочиняя стихи. Про авиацию и говорить нечего. Но наш император милостив, и армия принимает его подданных из самых отдаленных уголков империи.
К тому же во времена моей молодости моряки не имели шанса пасть в бою, а солдаты микадо регулярно умирали на далеком континенте, сражаясь с китайскими безбожниками. Там довелось побывать и двум моим братьям, но, к сожалению, оба они вернулись домой. Вернулся и Акира, тот, что помог мне родиться. Но на его долю выпали приключения гораздо более удивительные. Он побывал на озере Хасан и видел русских, так же, как и отец. Из той счастливой поездки он вернулся с прекрасным трофеем. Акира подарил мне русский орден. Это была красная пятиконечная звезда, в центре которой изображен боец с винтовкой наперевес, а чуть ниже – скрещенные серп и молот.
Акира снял орден с убитого им русского офицера и привез специально для меня. Он знал, мне понравится. Увидев орден, я сразу захотел сочинить стихотворение, но так и не смог подобрать слова, чтобы выразить охватившие меня чувства. Шутка ли сказать, русский орден показался мне прекрасней императорской хризантемы, да простит меня микадо, мне было всего одиннадцать.
Я часто думал о том, какое счастье отдать жизнь за такой орден. Русские, наверное, самые счастливые люди на земле, думал я, ведь мой брат рассказал мне и об их главном ордене, красота которого, наверное, поистине ослепляет. Золотая звезда с красной планкой. Что может быть лаконичней?
Увы, в нашей империи ордена дают реже. Но, в защиту моей Родины, микадо гораздо мудрей всех земных правителей, да и как может быть иначе. Войны на границах империи не угасали, и когда наши корабли напали на логово американского флота, я понял, что и у меня будет шанс. У всех он будет.
Однако в армию меня брать не спешили. Один год сменялся другим, а я все так же сидел на берегу, надеясь хотя бы услышать грохот залпов великой битвы, но какие битвы возле Хабомаи? Только рыбная вонь – страшный запах бесславной смерти. По временам меня охватывало отчаяние, но у меня даже не было оружия, чтобы совершить харакири. Не тем же ножом, которым потрошат рыбу. Большее унижение трудно представить.
Как страшно резать
Живот ножом для рыбы
Захлебнуться дерьмом.
Вести о великих битвах достигали нас, а отец все так же ходил в море. Старшие братья пропали в Великом Океане, и даже соседский слабоумный сын, которому повезло родиться на три года раньше меня, отдал жизнь за микадо на Иводзиме. Его мать рыдала, узнав об этом. Воистину, дуракам везет.
Лейтенант Тода прибыл на Хабомаи в сентябре, мне как раз сравнялось семнадцать. Он забрал меня и еще три дюжины таких же ребят, объявив, что мы отправляемся в Добровольческий корпус Авиации микадо. Восторгу нашему не было предела.
Счастье покинуть
Дом на берегу. Теперь
Недолго ждать.
По пути в Хасиру – сначала на пароходе до Хонсю, дальше на поезде, – где (теперь, наверное, уже можно об этом сказать) располагался учебный центр Добровольческого корпуса, лейтенант развлекал нас рассказами о славных битвах, в которых он побывал, и расспрашивал о жизни на Хабомаи. Лейтенант Тода был общительным человеком, хотя и несколько невоздержанным в употреблении саке. Кстати, он угощал и нас, причем многие, в том числе и я, попробовали напиток самураев впервые.
Из-за налетов американских бомбардировщиков путь занял почти неделю, но
Длинна дорога
К полю боя. Тем слаще
Будет вкус смерти.
Надо сказать, что и это путешествие, и месяцы обучения в корпусе пролетели для меня совершенно незаметно, в памяти остались только самые яркие картины.
Корабли, замершие на якорях во Внутреннем море, поразили мое воображение своей молчаливой мощью, и хотя лейтенант Тода сказал, что это лишь малая часть того Императорского флота, что был у нас в начале войны, я почувствовал небывалое воодушевление.
Еще, конечно, запомнилось, как лейтенант Тода построил нас перед воротами учебного центра и официально объяснил, в чем состоит специфика боевого применения самолетов Добровольческого корпуса. Многие тогда плакали. Я нащупал в кармане штанов орден (Орден Красной Звезды, как я назвал его про себя) и сжал так крепко, что на ладонях остались кровавые следы. Я решил, что обязательно возьму орден с собой на боевое задание.
Увы, даже в стенах корпуса курсанты с Островов сохраняли свою неприязнь к нам. Они совершенно с нами не общались, не делились опытом, а когда была их очередь дежурить на кухне, отвешивали в наши тарелки едва ли половинные порции. Впрочем, мы отвечали тем же, хотя мне казалось, что в таком месте мелочные разборки просто немыслимы.
Как ни странно, курсантам с Островов было намного тяжелее, чем нам. Привыкшие к насыщенной жизни, они отчаянно скучали на занятиях, для нас же уроки пролетали совершенно незаметно. Изучали ли мы силуэты вражеских кораблей, или тактику истребительной авиации, или тренировались на деревянных макетах управлять самолетом – все это казалось необычайно интересным. Кроме того, ни у одной другой эскадрильи не было такого инструктора, как наш лейтенант Тода.
Он родился на Итурупе, и уже одно то, что он попал в авиацию, говорило о его способностях. Я сомневаюсь, что в Империи был хотя бы еще один летчик с Севера. Он воевал в Китае и на Халхин-Голе с русскими, потом поступил на флот. Рассказ о налете на Перл-Харбор мы были готовы слушать бесконечно. Лейтенант Тода был там. Был он и в десятках других боев. И о каждом рассказывал неоднократно. Не потому, что ему нечего было рассказывать еще, просто мы просили его об этом. Мы никогда не расспрашивали его о молодости и жизни до армии. Сейчас я немного жалею об этом.
Как получилось, что он стал моим другом? Очень просто. В тот вечер, когда он рассказывал про Халхин-Гол, я подошел к нему после беседы, и осторожно, чтобы никто не видел, показал Орден Красной Звезды и спросил, не видел ли он такой раньше. Лейтенант Тода вздрогнул. Как мне показалось, он немного испугался. Он внимательно посмотрел мне в глаза, потом вдруг широко улыбнулся и спросил, откуда орден у меня. Я рассказал ему историю ордена, глядя на серебряного бойца с винтовкой. Рассказывая, я представлял себе своего брата Акиру. Я хотел представить, как он умер, но не смог. А потом я еще спросил, правда ли, что главный орден русских еще более красив. Правда ли, что это золотая звезда на красной планке.
Лейтенант Тода ответил, что ничего не знает о русских орденах. Он ведь летчик, а не пехотинец. Потом он предложил мне пройти в его комнату, усадил на циновку, расстеленную возле окна (его комната была очень скромно обставлена и напоминала маленькую копию курсантской казармы), налил мне саке. Мы молча выпили.
– Пишешь стихи? – спросил лейтенант после долгой паузы.
Я кивнул в ответ.
Лейтенант встал и поклонился. Я, разумеется, сразу вскочил на ноги, но лейтенант усадил меня.
– Там, где встретились два поэта, нет места погонам, – сказал он. Я не сразу понял, что это короткое стихотворение. А, поняв, осознал всю ничтожность своих стихотворных опытов. Слезы отчаяния и умиления навернулись мне на глаза.
Лейтенант налил еще саке. Выпили. Помолчали.
Потом лейтенант наполнил чашки в третий раз и потушил свечу. Как я узнал позже, это у него означало, что на сегодня с выпивкой покончено.
Наступила ночь
И два поэта молча
Пьют теплое саке.
Я долго думал над ответом. Потом выпил и сказал:
Мудрый учитель
Поведал о красоте
Перед смертью.
Лейтенант встал и поклонился. Я встал и поклонился в ответ. Лейтенант порылся в тумбочке и протянул мне книгу.
– Прочитай, – сказал он.
Я взял книгу (в темноте название не было видно), поклонился еще раз и отправился в казарму. Там, возле тумбочки дневального (толстый Исороку, как обычно, спал на посту), я рассмотрел обложку подарка. Это оказался учебник английского.
Что еще мне запомнилось?
Конечно, тренировочный полет. Он у бойцов Добровольческого корпуса один – за неделю до отправки на фронт.
Задание на тренировочный полет минимальное – суметь взлететь и набрать высоту в три тысячи метров. Большего уметь и не надо. К цели нас поведет инструктор. Так что сначала надо только держаться его, а уж там каждый сам выбирает объект атаки.
Тренировочный полет мы выполняли на двухместном самолете. Взлет и набор высоты осуществляет курсант, а посадку – инструктор. Запасы топлива и самолетов в Империи оказались не безграничны, сказал нам лейтенант Тода на инструктаже, как-то странно улыбаясь. Мы списали это на похмелье.
– Как чувствуешь себя? – спросил лейтенант, когда мы забрались в кабину.
– Хорошо, – ответил я. Хотя, признаться, здорово волновался.
– Тогда начинай, – сказал лейтенант.
Я пристегнул ремни, закрыл фонарь кабины, со второй попытки запустил двигатель. Самолет вздрогнул, как лань, заслышавшая приближение тигра, и двинулся вперед. На какой-то момент я забыл об управлении и просто смотрел, как земля заползает под капот самолета, но потом спохватился и осторожно вырулил на взлетную полосу.
Лейтенант Тода молчал. Я думал, что он будет давать советы, но он, похоже размышлял о чем-то своем.
Я разогнал машину, и мы оторвались от земли. Что я почувствовал?
Клочья пены
Счастливы становятся
Покинув волну.
– Красивый язык английский, – сказал лейтенант Тода, когда я почти забыл о его существовании.
- Почти как наш, - ответил я, осознав суть вопроса. Учебник английского оказался у меня больше месяца назад, и я успел ознакомиться с его содержанием.
– Через неделю у нас задание, – сказал лейтенант.
Я посмотрел на высотомер. Стрелка подобралась к отметке три тысячи. Я сделал круг над аэродромом. С запада и востока аэродром был окружен горами, на юге блестели затопленные рисовые поля, на севере сверкало под утренним солнцем Внутреннее море. Я попытался разглядеть корабли, но не смог.
– Надеюсь, мой учебник поможет тебе, – сказал лейтенант и повел самолет на посадку. Смысл его слов остался для меня загадкой.
Увы, не все слова
Что сказаны учителем
Слышны ученикам.
Огромный вражеский флот медленно полз вдоль берегов покоренной Окинавы. Линейные корабли и авианосцы, как огромные киты, эсминцы и крейсера – как быстрые дельфины. В воздухе кружили истребители прикрытия, похожие на чаек или буревестников.
– Давай, парень, на корму, – сказал мне матрос. И несильно толкнул в спину. Я затопал босыми ногами по стальной палубе, ежеминутно рискуя поскользнуться.
Как получилось, что я оказался в плену? Я уже частично объяснил вам. В «Саратогу» я не попал, как ни стыдно в этом признаваться. Прошел над палубой метрах в ста. Недостаточно резко снижался. Упал в море. Часовой механизм не сработал, а сам я от удара потерял сознание. К самолету подошел эсминец, и меня вытащили из кабины.
Мы миновали кормовое орудие. Я остановился, но матрос снова толкнул меня.
– Давай, давай, к бомбосбрасывателю, – сказал он.
Смысл последнего слова был мне непонятен – все-таки я учил английский всего шесть недель, – тем не менее, я сообразил, чего от меня хотят.
В итоге я оказался возле наклонных стеллажей, на которых лежали большие бочки. Там мы подождали офицеров – к тем двоим, что допрашивали меня, добавились еще несколько.
– Давай, – сказал один из них и кивнул матросу. Тот наклонил меня и обвязал мои руки вокруг нижней бочки. Я уперся носом в стальной бок.
– По-моему, проще было его пристрелить, – сказал кто-то.
– Интересно, он раньше захлебнется или доживет до взрыва?
– Пускать? – спросил матрос. Его голос я успел запомнить. Он показался мне похожим на голос Акиры.
– Давай, давай, – ответили ему.
Раздался щелчок, бочка сделала полоборота, сломав мои руки, и плюхнулась в море, увлекая меня за собой, но, прежде, чем уйти под воду, я успел ощутить резкий рыбный запах. Воняла, наверное, та рыба, что погибла от взрывов. Я слышал об этом от лейтенанта Тода.
Стихотворение я сочинить не успел. Надеюсь, богиню Аматерасу простит меня.
17-18 июля 2002 года, Зеленоград.