Солнце только всходит и наша южная сторона еще не ловит его желтых лучей. Им никак не пробиться сквозь кроны деревьев и каменную угловую стену на востоке. Вязы ловят лучи внизу, тополя сверху. Любой отблеск, пробившийся сквозь их завесу, впитывает красный кирпич, выглядывающий из-под облетевшей местами штукатурки. Холод пробирает до костей, но он, скорее внутри, чем снаружи. На улице не так уж и холодно - выше двенадцати градусов. Пробравшийся в кости холод вездесущ, а кости повсюду, даже в голове сплошная кость. Вставать и умываться не хочется... и зубы чистить не хочется - все отвратительно лениво и до дрожи и спазм леденит.
Скрипучая же у нас кровать! Эта стальная сетка, как гамак, если не подложить под нее спинки от кроватей. Мягкий комок ворочается под боком и ворчит: - "Не скрипи. Уже пять? Чмокни меня, я просыпаться не буду. До завтра. Удачи". Да, уже пять. Это даже поздно. Все наспех, догоняя ушедшее время. Рюкзак: саперная лопатка, дневники, резиновые сапоги, маленькие полиэтиленовые пакеты для образцов почвы, выпрошенные в магазине, рулетка - все вперемешку, все скомкано, все сливается и заменяет друг друга, как времена года, как день и ночь, как личная жизнь и работа, как друзья и простые знакомые, как сон и явь.
На вахте еще спят и приходится будить:
- Куда же вас всех так рано несет?, - ворчит вахтерша, отпирая дверь и выпуская наружу, где становится еще холодней от теней деревьев и предутреннего шума.
Впереди парк, его надо пройти быстрей всего - это самый длинный отрезок, он длится, как длится зевок в истоме рыбалки на утренней зорьке. Асфальт еще отдается эхом - его пока не проглотил дневной город. Сбоку слышен лай собаки - это овчарка Лайма, она лает на неожиданного раннего прохожего. Я не один. Скоро лай будет для меня. Она охраняет стены закрытого здания, это ее давний долг. Она в столь ранний час чувствует неслагаемую ответственность за родные стены. Днем она не обращает на людей внимания - ее смена закончилась. У нее есть сынок - Кузьма, от какого-то дворняги. Он дикарь и декадент. Он молчалив и серьезен. Прожив в канализации около двух лет, он как Диоген ценит жизнь и серьезен в поисках своей собачьей радости. Почти два года ему бросали в люк еду и он полюбил людей, но полюбил по своему. Он требователен к ним, как строг и к самому себе. Что его подвигло выбраться на свет я не знаю. Может выросшее чувство долга и ответственности перед теми, кто его поддерживал в трудные минуты? Все они срослись в его сознании и со стенами здания. Теперь он охраняет стены ревнуя их даже к тем, кто помог ему выбраться на свет. Ему мало лет и он еще не свыкся с мыслью, что охрана символична и по сути бесполезна. Он молча, сосредоточенно бежит за мной, неслышно и упорно - втянув когти и беззвучно дыша. Я его не чувствую - он превосходный охотник - я прирожденая жертва. Я понимаю, что он рядом только тогда, когда чувствую не своей левой икре его зубы. Плотные джинсы спасают или его врожденная интеллигентность, но и нога и материя остаются целы. От внезапного нападения сердце подскакивает и застревает в глотке, постепенно опускаясь на свое место.Остановившись, как вкопанный, я стиснув зубы цикаю на Кузьму, но злости не чувствую - понимаю - служба есть служба. Он серьезно смотрит на меня, также застыв на месте в метре от ноги. Взглянув мне в глаза понимает, что ошибся и, развернувшись, трусцой бежит прочь. У него короткие ноги под большим телом и его зад смешно виляет.
Дальше, дорога все дальше уводит от дома. Мостик и прямая под мостом. Дороги две. Выбор есть. Иногда я вместо улицы иду по проспекту. Мне нравится один дом и надпись на его стене. Дом я называю "баухаус". Надпись на красных кирпичах "Город и смерть". Смерть отвлеченна и нереальна, но придает городу величие.
Дальше метро. Я спешил, опаздывал, а оно еще не открыто. Необходимо уехать на первом электропоезде, но время идет, а двери не открывают. Редкий народ начинает волноваться и стучать. Появляется недовольный служащий и открывает дверь - одну. Все толкаются, пытаются войти первыми, но потом большинство неторопливо покупает жетоны - их переполняет гордость, мол постояли за себя, а заодно и размялись; бросают жетоны в турникет и ступают на эскалатор. Я же бегу, бегу, снова бегу. В вагоне все пытаются урвать лишнюю минутку у сна и только страх проехать свою остановку не дает погрузится в бездонный транс не распробовшего жизнь человека.
Ветка метро прямая, переходить не надо и это благо. Ноги слабо постанывают от пробежки вверх по эскалатору. Вот и железнодорожный вокзал. В этот день у меня проездной, но это не так уж и важно - контролеры еще спят безмятежным сном, собирая во сне по пятьдесят рублей с человека, никогда не оформляя квитанции на штраф. Они сладко постанывают во сне от безмятежного счастья. Некоторым снятся кошмары и жены, требующие новые колготки. Просыпаясь в холодном поту они бегут к ближайшей электричке и собирают деньги женам на сорок, восемьдесят ден и себе на пиво, но пассажиров ранним утром мало и на нужное количество пива денег не хватает. Тогда они берут сверхурочные маршруты, где их бъют свои же коллеги и они горько плачут.
Я сажусь в середине вагона. В это время до середины редко кто доходит, а мне не хочется видеть людей и не хочется, чтобы они видели меня, такого сонного и замерзшего. Маршрут занимает минут сорок-пятьдесят. Интересно сравнивать людей утром и днем - тех, кто так постоянен в своем стремлении попасть из точки А в точку Б этим маршрутом. Днем, если ехать внимательно наблюдая, ловишь закономерность в передвижении пассажиров. К середине пути в центре вагона места пустеют, оставаясь занятыми у дверей. Один знакомый - мистик и рассеяный недоросль предположил: - "Посмотри, с нами никто не садится. У нас что-то с аурой. Она отталкивает людей. Кто из нас, как думаешь?". Но он был не прав. Не будь я эмпириком, я бы поверил, но - увы... На вокзале все неторопливо выбирают места в центре, где меньше входят-выходят, где не дует из дверей и не тянет из тамбура сигаретным дымом, где не орут продавцы-коробейники и не льется музыка из расстроенных гитар бродячих менестрелей. Дальше, на остановках, народ вбегает, мощно штурмуя вагон, и старается сразу занять места тут же у дверей не рискуя идти дальше из опасения не сесть вовсе. Так постепенно перекрывается проход к центру вагона. Многим ехать не так далеко и уже скоро выходить - они ждут своей свободы у дверей-купе. Только коробейники смело несут над головами или тащат по многострадальным ногам свои сумки, авоськи, бидоны, пирожки и термосы с искусственным льдом и счастьем детских желаний. К середине пути постепенно выползая из вагона, люди покидают места почти равномерно, но в центре все равно чаще, поскольку там сидели те, кто вошел на вокзале и из них мало кто едет до конечной...
Сев в центре, стараюсь закутаться в куртку плотней. Из щелей в окнах дует известью, чем-то летучим, вроде бензина и утренней зеленью. Сажусь всегда справа, по ходу электрички. Так легче положить локоть или голову на выступ окна, если вторая рама вынута. Сплю. И как собака во сне бегу, радуюсь, стараюсь догнать, дергаю ногами и не догнав, разочарованно поскуливая, просыпаюсь. Сороковой километр, сорок второй мой. Кран, штабеля, фишки. Все на месте, все под контролем сменщика. Возможно он уже спит дома, уехав вечером или еще спит на работе, но сон его беспримерен в своем контроле над окружающим, вверенном ему пространством. Так спят сторожа, милиционеры и старые люди, ждущие подвоха от жизни.
"Смену сдал! Смену принял!" - честь отдана, все символы власти переданы, все в рабочем состоянии, все гудит и сверкает. Теперь я хозяин - Master. Лес везут. Да здравстует Украина, родившая таких беспримерных трудяг. Одна беда - воскресенье, но такие вещи не обсуждаются. Видели бы вы, как манипулятором вытаскивают они сами себя, цепляясь за деревья - Кразы, Уралы - куда там Мюнхаузену! А как эти люди сидят на фишках в этот момент!!! Они укрощают не машину - дракона, не грязь месят - Землю переворачивают!!! И хватает же совести у некоторых людей садится им на шею и свесив ноги вниз еще и болтать ими? Нет, многострадальна земля наша и бесконечна в рождении страдальцев.
Но дело продвигается, как продвигается и солнце описывая желтую дугу над горизонтом. Я согрелся, позавтракал и выкурил без остатка вчерашнюю пачку сигарет. В домике-конторе сидят лучшие люди нашей фирмы. Пока работы нет, мы играем по очереди на компьютере. Вот они - люди, создающие настоящее нашей страны! У каждого есть мечта, есть свои секреты, своя кожа лягушки и румяные щеки морока. Вот главтех. Чудь гордилась бы им, но он ушел от нее, сохранив, правда не только фамилию, но и язык. Главмех - наш рубаха парень. По русски пьет и не закусывает, но все искупают золотые руки и светлая голова. Нач. по кадрам - женщина со всех сторон замечательная, хоть сзади, хоть спереди, хотя с годами и прелесть и свежесть юности уходит, но остается зрелая красота и стать. А какой характер! Строга, но справедлива; мягка и добра, но отпор даст любому. Наш любвеобильный и усатый директор пытался наложить на нее лапу и лапа мягко, но решительно была отведена. Во всяком случае прилюдно. Есть, конечно и другие герои в нашем коллективе - Доска почета полна, но об этом в другой раз.
Сегодня ЧП - утащили тормозной башмак, прямо из-под вагона. Сильны местные уркаганы! А дело-то серьезное. При нашей ситуации с терроризмом поезд под откос пустить - плевое дело. Башмаки на нашей фирме числились и теперь начальник станции - стервозная баба, с нас не слезет, пока семь шкур не сдерет. Она это может, но что хуже - она это любит. Умасливать ее долго еще придется. Ну и пусть - всем жить как-то надо.
Вагоны: раз-два-три - прогнулся борт. Грохот, как гром. Оторцовка штабеля, когда спешишь погрузить в вагоны лес - дело серьезное. Кран не фишка - березу быстро не накидаешь - тут не одна бутылка нужна, не один перекур. Потом не хочется по торцам лазить с пилой и убирать выступающие комли и вершины.
Приехал финн-наемник на своей скании. Мастерски работает: быстро, четко, но лишнего не переработает. Вежлив, но, что не по нему, сразу: "Перкеля- саттана" или "Я по русски не понимаю", хотя русский знает неплохо - хитрит, когда ему выгодно.
День перевалил через критический рубеж. Что за рубеж? Тот, после которого на терминале главный - охранник. Появился и Top Master. Он живет недалеко. Живет один в своем большом каменном двухэтажном доме. Интересная личность. Всегда знает где черный ход - в любом деле. Найдет подход к любому человеку. Жаль, что посолить жизни под хвост посолил, а за сам хвост схватиться не сумел. Слабинка есть - два раза в год уходит в творческий отпуск на неопределенный срок. И без посторонней помощи выйти из него практически не может. Подшивали и не раз - не помогло. Выдирал с мясом. Помереть может - знает, но пьет. Беда, когда он нужен, а у него по углам чертики бегают. Так бы с ним и половили, но дело-то стоит не двигается. Вот и ловишь не чертиков, а его и под капельницу, под капельницу. И не дай бог глаз с него спустишь - растворится в пространстве, а потом материализуется в виде аморфного тела ...и все по новой.
Время сторожей настало. "Тревожная кнопка-маячок" отложена из нагрудного кармана на стол, аккуратно прислонена вертикально - не дай бог больше пяти минут в горизонтали - налетят, навалятся и... выпишут штраф за ложный вызов. Но это крайний и нежелательный случай. Теперь не до этого. Подошли строполя, крановой. Пить будем немного, но вкусно - пиво с рыбой: жирной, скумбрией холодного копчения (и пусть кому так не нравится, пьет иначе), под разговор, под анекдоты, жалобы на начальство, сальные шуточки про женщин и остальные не менее важные вещи.
Top Master уже слаб, охране покидать пост нельзя, а я не прочь прогуляться. Магазин уже закрыт, но внутри еще кто-то есть. Знаю заветное слово - оно открывает двери и помогает получить необходимое. Женщинам скучно, но я ничем помочь не могу, точнее не хочу. Приятна, но тяжела ноша. Внутри по пластику пузырится пена и просится наружу. Приходится еще помочь дотащить до платформы незнакомую женщину, которая привязалась по дороге. Похоже, ей стало плохо: "Милочек, помоги, плохо мне, ноги не держат. На электричку не поспею". И никак не понять, то ли от нее перегаром несет, то ли от меня. Нашел на платформе свободную скамейку, усадил: "Спасибо тебе родненький. Пусть у тебя будет все. Боженька о тебе не забудет!". Повернулся, собрался уходить, а она давай кричать: "Куда ж ты сумку мою понес? Отдай! Она моя! Люди, помогите, ограбили!" - и продолжает завывая причитать без остановки. Возвращаться и убеждать в обратном не собираюсь, но тут привязывается еще одна пьяная и такая же нахальная баба: "Куда пошел? А ну все верни ей. Сейчас милицию позову, быстро скрутят!". Отдать свою сумку намерения нет - меня на такое не возьмешь, да еще как подумаешь о страждущих, ждущих на базе этот драгоценный пакет, понимаешь, что они тут устроят такой мордобой, после которого на электричке вообще мало кто уедет. Попав под влияние воплей женщины, народ вокруг начинает роптать: "Что ж это он, действительно забрал? Она с сумкой была? Да он же ее и привел и сумка у него была в руках. Пьяная она". Кто-то из мужчин, не разобравшись, кричит: - "А ну верни ей все, что взял!" и даже рвется ко мне. Его останавливают, что-то начинают объяснять. Я же повернувшись к женщине, твердо, глядя в глаза, насколько это возможно, говорю: "У вас сумки не было. Это моя.", разворачиваюсь и сознательно медленно, даже показушно медленно, иду с платформы, ловя себя на желании ускорить шаг. Выкрики женщины продолжаются, но вот уже кто-то начинает ей выговаривать: "Как вам не стыдно? Вам помогли дойти, а вы так поступаете!". Больше я уже ничего не слышу - спешу на базу.
Посидев еще часок, строполя разбрелись по женщинам; Top Master стал подобен рыбе - скорее даже горячего копчения; охрана заперла ворота и залегла спать, один, правда любитель поиграть на компьютере взломал на нем пароль и засел до утра. Делать нечего, уже поздно, или рано, пора тоже устраиваться на несколько часов на промасленном лежаке.
Опьяняющий, тяжелый сон не приносит облегчения. Он дурманит и гнетет. Подспудно давлеет что-то похожее на тревогу и страх перед собственной беспомощностью. Слишком отчетливо снятся сны, в которых я никак не могу проснуться. Люди, люди и снова люди. Они идут сплошным потоком и их ни измерить, ни сосчитать. Вскакиваю и иду к ним, разговариваю, но вижу их с неимоверным трудом - веки опущены и их не приподнять. Неподвластная никаким приказам слабость давит на них. В изнемозжении они пытаются приподняться, но все попытки напрасны. Мысли, подобно слепым котятам, пытаются найти выход наощупь. Фразы и решения случайны и раз за разом натыкаются на препятствия. А над всем этим витает и все обволакивает запах солярки, перекрывая мягкий аромат смолы.
Как к рукам, запачканным в смоле, прилипает кора, которую никак не стряхнуть, так и остатки сна, прилипшие к телу никак не может сбросить наступившее утро. Снова утро. Безветрие и тишина.
Хочется пить, есть и спать, но последнее в последнюю очередь и только через прыжок длиною в день. А пока, скрипнули и захлопнулись позади стальные ворота. Пару дней для меня они не откроются. Кончилась моя смена, но не моя дорога.
Где-то встает солнце. Оно и в этот раз прячется за деревьями. Оно лениво, как ленив любой, кто не выспался за короткую летнюю ночь и кому приходится рано вставать, чтобы отправиться на скучную, однообразную работу. Зарево над вершинами сосен и елей разрастается. Ожидание их согревающих лучей затянулось.
На сыром, еще темно-сером асфальте мелкий щебень. Он неприятно мешается под ногами. Отлетая от удара ногой, он бежит подпрыгивая с асфальта на обочину и дальше в канаву. Придорожная канава вся заросла ивой, ольхой и березой, под которыми стелется редкий кустарник. Стоящая в ней вода покрыта переливающейся бензиновой пленкой. Рыжие от налета окиси железа откосы канавы, мутно-рыжеватая вода и зарево, пронизывающее небо, вызывают ощущение заброшенности и забвения этих мест. Пустынная воскресно-утренняя дорога дополняет это ощущение.
Резиновыми ногами впечатываются шаги. Явь в дурмане бессоницы и постоянно отодвигающейся цели. Какое по счету паломничество и чем считать их - днями, годами или шагами? А может шпалами, которые, как дни бегут, мелькают между рельс? Притормозит поезд и их видно поодиночке. Они так хорошо видны, что можно запомнить каждую. И запоминаешь... Разгонится, и сливаются в единую череду событий, отделяющихся друг от друга не полустанками, населенными пунктами и днями, а монолитами воспоминаний, неведомо чем спаянными конгломератами душевных и физических стремлений, напряженных усилий и малых достигнутых целей.
Вокруг пока еще поселок. Железнодорожные тупики, выгруженные вертушки из-под щебня. Думкары утащили вчера. Дорога эсобразно выгибается и извиваясь ползет в сторону стены леса. Солнце начинает светить в затылок, а впереди запад, юго-запад. Как-то возвращаясь оттуда на закате, я обернулся и увидел гало. До сих пор думаю, не показалось ли мне? Солнечные лучи на мгновение окрасились в зеленый цвет. Чудное зрелище, чудное в своей мимолетности. Если бы его можно было распробовать основательно, оно потеряло бы свое очарование.
Дорога, которая, кажется, не имеет конца изгибается, приближаясь к стене леса. Уводя в сторону от цели, мимо садоводства и проходящей между небольшими домиками разбитой, торфянистой, местами посыпанной опилками и щебнем дороги, в пользу которой и приходится делать выбор, она исчезает в лесу. Надо сворачивать на эту раскисшую, вязкую и замусоренную дорогу, которая пропитана запахом гари, разлагающегося дачного мусора, извести, навоза и многого другого, что уже сложно вычленить и рассортировать. Справа домик знакомого стропаля и неотвратимый лай его маленькой, рыжей, неизменно злющей собачонки, бегающей за изгородью из тонкого штакетника в попытке добраться до лодыжки любого прохожего.Садоводство небольшое и вскоре остается за спиной. В окружении зарослей иван-чая и спутанных ветвей ив, ольхи, рябины, открывается изгибающаяся линия насыпи - дорога, скрытая за поворотом, по которой надо тащиться дальше - вот она, моя "зона". Это лето сухое и ничто не напоминает о весенних паводках, когда в апреле здесь приходилось брести в сапогах, по щиколотки, а то и выше, в воде.
Когда-то, лет сорок назад, здесь проходила узкоколейная железная дорога. Теперь от нее осталась лишь эта насыпь. После окончания торфодобычи, для чего она и была построена, рельсы сняли и увезли, как и часть шпал, остатки которых разобрали жители расположенных рядом поселков и деревень. Вокруг только лес - природа не терпит пустоты - ничто не напоминает о тех временах, когда здесь была пустошь и фрезы слой за слоем снимали торф, копившийся не одну сотню лет. Еще видны каменные опоры от когда-то перекинутого через мелкую речушку моста. Их основания теряются в зелени. Редко промелькнет в зарослях подлеска кусок металла. Вот и все, что не дает забыть природе о давнишнем присутствии здесь человека.
В голове, на невидимом счетчике, наматываются километры, а вокруг мало что меняется - все те же заросли по сторонам, да разбитая дорога под ногами. Начинает припекать солнце, подходя к зениту. Поворот. Вот, наконец и они - клочки леса, которому никак не может дать спокойно расти российская наука. Визиры, вешки, зарубки и все те же неизменные скважины; все те же измерения от косого среза пронивелированных колышков до уровня воды. Чего в них только ни попадается, от ежей - невинно убиенных жертв науки, собственного любопытства и неловкости, до вульгарных лягушек, принявших эти скважины за идеальные убежища, не смогших вылезти оттуда по отвесным стенам и умерших там от одиночества и насмешек другой живности. Попадались даже птицы. Собрат по науке нашел в одной из таких скважин зайца. Вот уж задумаешься о "эффекте бабочки". Невинное занятие, а такие последствия - не дай бог Гринпис узнает. Впрочем, некоторым нашим лесным братьям эти скважины пригодились. В одно сухое лето, судя по следам, лосиха с лосенком, разбив сверху копытами края, пили оттуда воду.
Это сейчас глядишь и все знакомо и привычно - не первый год приходится сюда ходить или ездить на велосипеде. А поначалу только поквартальная схема на кальке, снятая с планшетных листов лесоустройства. Пока обойдешь все, выберешь участки - то в болотину угодишь, то речку не перейти с километр-другой. В последнем иногда хорошо помогали бобры, сокращая ненужные "крюки" - свои парни. Правда, по берегам в таких местах идти приходилось с оглядкой. Постоянно какие-то замаскированные провалы попадались. Однажды по пояс провалился в ямину, еле вылез. А внизу вода холоднющая, весь промок, измазался. На ходу сох.
В этих местах после шума урчащей цивилизации, кажется, стоит мертвая тишина, которая давит на уши и сковывает любое движение. Изредка лишь, пока не углубился в лес, вдалеке слышно гудение электрички. После четырех-пяти, а иногда и восьми-девяти часов, проведенных в такой тишине и одиночестве, людей воспринимаешь, как чудо дивное - смотришь на них и удивляешься, какие они все...
Вокруг все гармонично и слышна своя непостижимая музыка. Так что неизменный трудяга плеер на заслуженном отдыхе в рюкзаке. В подобном месте, имея возможность наслаждаться своей оторванностью от всего остального мира, слушать его почти кощунство. Только, когда идет дождь или навалилась усталость... К тому же, когда лишаешься слуха и, фактически, остаются только два значимых в этих условиях чувства восприятия - обоняние и особенно зрение, начинается казаться, что не ты пришел наблюдать за тем, что твориться, а тебя призвали, чтоб рассмотреть и оценить.
Время уже давно перевалило за полдень, минуло обед и неотвратимо приближается к ужину. Сберегаемые на обратный путь силы отнимает вырезанный напоследок почвенный монолит. Но радует то, что на сегодня уже все, больше ничего делать не надо, впереди только путь домой. Главное дойти до электрички. Чувство юмора куда-то с шумом проваливается и остается только яростное желание куда ни будь добраться и отдохнуть.
Путь обратно: напролом через лес (так ближе), по мостику через речку. Вот садовые участки. Асфальт, железнодородная платформа и более чем часовое ожидание электрички. Затем электричка:
Чтоб скоротать мне время в электричке
Соседям стал давать я клички.
Вот нервный дед всех травит дымом:
Его бы в дверь загнать бы клином.
Уперся взглядом в книгу «чтец»,
Не гопник, с виду, - молодец.
Бомжихи спорят, та, что младше
Милашка. Может ангел падший?
Прошла занудная матрона
И старец, что достоин трона.
Напротив - три, как на подбор:
«Бандюга», «взяточник» и «вор».
Играют в карты - все мухлюют.
Им волю дай - родных «продуют».
Смешной «селянин» - шапка набок:
Таким рукам не видеть «бабок».
Чуть дальше спят, один храпит.
Соседей это так смешит…!
Пришли болтливые старушки;
Я закругляюсь, вянут ушки.
... вокзал, метро.
Почему-то запала в душу насыпь, голая, без рельс и шпал. Построили, использовали и разобрали. Похоже на нашу жизнь. Только насыпи у кого-то повыше, у кого-то сровнялись с землей. А две рельсы, бегущие параллельно - два дополняющих друг друга начала. И как по-современному выглядит монорельс.
Обычно, уезжая утром и по дороге к метро выкуривая сигарету, бросаешь окурок на землю. Видишь, как он еще дымится, перешагиваешь через него и идешь дальше. А вечером этого же или следующего дня, возвращаясь, здесь же бросаешь еще один и на мгновение теряешься во времени, не понимая - возвращаешься ты или только уходишь - утренний или вечерний виднеется дымок в траве или огонек на асфальте? Или это одна и та же сигарета? Время смешивается, сминается в ладони, как пустая пачка. Был ли этот день, два или все показалось - ты не проснулся окончательно и все произошедшее лишь шутки твоего разума? Шпала за шпалой... так похожи друг на друга, так привычны... Небольшой круг из трех дней. Завтра теория...
На улице липкая, навязчивая морось. Немного спиртного в ларьке у метро и в голове чувствуются волны истомы и успокоения. Дождь приятен. Капли пылятся в свете фонарей. Домой уже не хочется спешить. Время сминается... Зимой спал. Вышел весной - вернулся осенью. В глову лезет японское трехстишие.
С дерева упал листок
Листок-бабочка
Наверно уснула на лету.
06.07.05./10.05.
г. С. Б. - г. Светогорск