Грозен ли призрак секиры революции?
Н. Эйдельман. Апостол Сергей. Повесть о Сергее Муравьёве-Апостоле. – М.: ВАГРИУС, 2005
Н. Эйдельман. Большой Жанно. Повесть об Иване Пущине. – М.: ВАГРИУС, 2005
Считал и считаю книги Н.Я. Эйдельмана непревзойдёнными научными биографиями, выдающимися и великолепно написанными историческими исследованиями. В пользу столь категоричного утверждения приведу слова знаменитого в Европе современного англоязычного писателя Алена де Боттона. "Биография считается плохой, - пишет он, - когда автор чересчур активно вторгается в жизнь своего героя». Хорошая же биография, по мнению писателя, та, в которой автор "стремится описать не взгляд на жизнь, а скорее облечь в слова саму жизнь, по возможности избегая искажений, которые могут быть следствием предвзятости или поверхностного анализа".
Отталкиваясь от знаменитого тыняновского тезиса "я начинаю там, где заканчивается документ", Н. Эйдельман идёт значительно дальше. Он не просто даёт волю фантазии и домысливает связки между событиями, а реконструирует психологию своих героев и даёт исторически выверенную мотивацию их поступков. Сделать это, глядя сквозь два столетия и держа в руках лишь разрозненные документы, весьма непросто. Каждый штрих в создаваемых им портретах сопровождается крупными и мелкими деталями, приметами и даже запахами эпохи. В его книгах читатель найдет описания одежды и быта, обычаев народной жизни и строгих правил чиновничьего ранжированного существования. Из них мы можем почерпнуть разнообразные сведения: например о погоде в день рождения императора, или о чём думал и что чувствовал А.С. Пушкин.
Н.Я Эйдельман ушёл из жизни в 1989 году. Его книги о декабристах были изданы в 1975 и 1982 годах. Нужны ли они сегодня, когда мы с негодованием говорим о страшных испытаниях, перенесенных Россией в переворотах 20 века? Надо ли нам вновь вспоминать о людях, "разбудивших" Герцена, под набатные звуки "Колокола" которого стали собираться на свой "последний и решительный бой" сначала народовольцы, а потом и устроители революций 1905 и 1917 годов?
Перечитал переизданные в год 180-летия со дня восстания на Сенатской площади книги Эйдельмана о декабристах, и вдруг увидел в них то, что не видел и не замечал раньше. Написанные и впервые увидевшие свет во времена глубокого «застоя», они вдруг оказались чрезвычайно современными. Автор знакомит читателя вовсе не с бесстрашными рыцарями революции, а с живыми, сомневающимися, чистыми и бескорыстными людьми. Жанр научной реконструкции позволяет писателю (в книге об И.И. Пущине), взяв за основу личные записки лицейского друга А.С. Пушкина, создать неповторимый в своей мужественной искренности текст. Пущин якобы обращается к сыну декабриста Е.И. Якушкину, хранителю декабристских преданий и историку движения, чтобы попытаться объяснить ему, в чём главные причины восстания и его поражения.
Помимо обычных хрестоматийных свидетельств писатель указывает и на своеобразные проявления слабости власти. «Наверху постоянно был, - пишет он, - так сказать, заговор наизнанку. Слыханное ли дело, чтобы одновременно, во дворце и в подполье, царь и цареубийцы в глубочайшей тайне друг от друга готовили конституционные проекты, дабы осчастливить Россию?» По едкому замечанию Пушкина, о заговоре против царя «в стране знали все, кроме тайной полиции». Сами же заговорщики, при несомненном личном мужестве, уме, благородстве и воинских способностях каждого из них, казалось, делали всё для скорейшего поражения заговора и личной гибели каждого его участника. Они всеми силами своей души хотели победить, "истинный крест, хотели, жаждали удачи, победы. Манифест к русскому народу, на случай успеха, был заготовлен. И при том – как бы не хотели…" Руководители восстания обсуждали возможности ареста или убийства царя, но поручали дело тем, кто заведомо или не мог этого совершить, или до последней минуты находился в сомнениях. А тем, кто мог, и наверняка бы исполнил задуманное, даже слова не говорили. «Артельное самоубийство» - так характеризует Пущин поведение декабристов. «Сами того не сознавая или не признаваясь друг другу, - подчёркивает герой Эйдельмана, - мы шли на площадь, чтобы умереть».
В книге о Сергее Муравьёве-Апостоле герой – типичный молодой человек своего времени. Честный, не умеющий солгать даже в малом. Беспредельно любящий Россию (хотя он лишь на тринадцатом году своей жизни впервые познакомился с родным русским языком). Человек, для которого понятия о чести, дружбе, братстве оказались выше присяги. Осознавая, что бунт против государя – это бунт и против Бога, он, глубоко верующий человек, всё же решил идти до конца. "Если перед казнью сумел не согнуться, а даже обрести радость, спокойствие, значит, решает он, - это сигнал свыше, что жил правильно, что жертва не напрасна. И значит, в последние часы надо помочь тем, кто не обретёт такого равновесия; и таких, он знает, двое: брат Матвей и брат Михаил Бестужев-Рюмин»…
Необычайно остро звучат приведенные Эйдельманом наблюдения близкого Омску писателя Сергея Залыгина. Он отмечал, что «почти у всех классиков могла быть одна мать, родившая первенца – Пушкина в 1799, младшего – Льва Толстого в 1828 (а между ними Тютчев – 1803, Гоголь, 1809, Белинский – 1811, Герцен и Гончаров – 1812, Лермонтов – 1814, Тургенев – 1818, Достоевский, Некрасов – 1821, Щедрин – 1826)». Но великие писатели появляются одновременно с великими читателями. «Равнодушное, усталое, всё знающее или (что одно и то же) ничего не желающее знать общество – для литературы страшнее николаевских цензоров", - резюмирует Эйдельман.
И над ещё одной загадкой своего времени размышляет писатель. Почему Пушкин не доехал всё-таки до Петербурга и не оказался среди восставших 14 декабря 1825 года, хотя выезжал из Михайловского неоднократно? И.И. Пущин лишь в конце своего жизненного пути приходит к разгадке. «Мы шли на площадь умереть. Пушкин так же позднее отправится на дуэль. Но в начале декабря 1825 года поэту нашему подобные страсти были еще чужды: иначе он ехал бы все дальше и дальше, и чем сильнее грозили дурные предзнаменования, тем скорее бы двигался вперед. Этого, однако, не было, Пушкин иначе думал: возвратившись, понял, что правильно поступил (и при таком весёлом убеждении – что же сочинять? Да весёлого "Графа Нулина"!)»
Приходится порой, заглядывая в прошлое, с неимоверным трудом отыскивать истину, добиваться подлинной правды. «Хорошее, добротное слово подлинность, напоминает Н.Я.Эйдельман, - имеет неважное происхождение: "Сказать подлинную правду" означало признаться под пыткою, производимой длинником (длинным хлыстом, прутом), коим, как полагали в старой Руси, лучше всего узнавалась как раз необходимая, настоящая, подлинная правда. А если уж углубляться далее, то будет правда подноготная, извлекаемая, понятно, более крепкими пыточными средствами».
Мы же имеем счастливую возможность просто открыть книгу…
Виктор Винчел