В каждой шутке есть только доля шутки.
Народная мудрость
Дети взрослеют по-разному. Казамир повзрослел, когда ему было 6 лет.
На заре лета, купаясь в одном из первых теплых дней, ещё не скованных удушающей жарой, он впервые рассмотрел солнце. Казамир играл с разноцветными стеклышками и смеялся от души, наблюдая, как весело солнце меняет цвета по его желанию. Светило, казавшееся всем таким однообразным, далеким, тяжелым и величественным, словно католическая проповедь средневековья, играло с ним в простую игру: то улыбаясь ему сквозь мягкий бархат зеленого стекла, то впадая в задумчивость от мягкого лазурного сияния. Открытие взволновало и обрадовало малыша, он захотел как можно скорее поделиться им со своими родителями. Он так резко поднялся с песка, что один из осколков, сжатых в кулачке, больно поцарапал ему ладонь. Казамир вскрикнул тихонько, но, как все дети, увлеченные новой игрой, быстро забыл о боли.
***
Добравшись до поселка в течение пяти минут, Казамир отправился к матери. Знакомые зигзаги улочек казались бесконечными. Он застал маму за привычным занятием. Она нанизывала солёную рыбу на гнутые гвозди, служившие крючками, чтобы затем просушить её на солнце.
- Мама! Послушай! Солнце совсем не злое, оно умеет смеяться, хмуриться и даже плакать! Оно такое же, как мы, мама, солнце – живое! Представляешь, оно меняет цвета и совсем не слепит глаз, если смотреть нам него сквозь стеклышко! – сказал малыш и протянул маме хрупкие осколки.
Мама повела себя очень странно. Она перестала нанизывать рыбу, уколовшись острым кончиком гвоздя, что редко с ней случалось. Муж её был рыбаком, и ей достаточно часто приходилось засаливать рыбу, так что эта неосторожность явно выдавала в ней волнение. Потом она сделала быстрый жест рукой и что-то прошептала. Казамир не знал, что означает этот жест, но замечал, что так делают взрослые, когда предчувствуют беду или стараются отогнать неминуемое горе. Он ещё не понял, что что-то произошло, но ему стало очень страшно.
- Ты смотрел на солнце?
Во взгляде матери было столько мольбы и страха, что Казамиру очень захотелось соврать, чтобы успокоить её, но он не смог.
- Да…
Мать резко схватила его за руку и потянула за собой. Она упала на колени, и Казамир рухнул следом. Малыш с удивлением наблюдал, как мама, согнувшись в молитвенном упоении, бьётся головой об пол, что-то шепчет и отчаянно жестикулирует. Потом свободной рукой она стала слегка прижимать его голову, чтобы Казамир повторял за ней обрядовые поклоны. Когда все закончилось, мать сказала:
- Сын, запомни: никто и никогда не должен смотреть на солнце. Никто из нас этого не достоин. Любой, кто взглянет на него, увидит страшную картину и тотчас ослепнет. Я не знаю, почему боги пощадили тебя, но я должна молиться им за чудесное избавление от кары.
Она снова поклонилась чему-то неведомому и продолжила:
- Никому не рассказывай об этом, даже папе. Договорились?
Мальчик кивнул. Он хотел бесконечно задавать вопросы, даже не получая ответов, но ему было так страшно, что он не смог произнести ни слова. Слезы подкатывали к горлу и мешали говорить. Он ручкой вытер влажные глаза, и мама заметила, что его ладонь в крови. Она как-то странно и очень важно посмотрела на неё и сказала совсем не к месту:
- Нам будет очень тяжело, сынок.
***
Когда Казамир подрос, он выучил те молитвы, которым учила его мать, и прочно усвоил, что никому нельзя рассказывать о том, что ты видишь мир не таким, каков он есть. Казамир понял это, когда однажды не выдержал и ослушался мать: он достал из тайника единственное бархатно-зеленое стеклышко, которое осталось у него, и показал чудесное открытие своему товарищу. Товарищ тогда просто улыбнулся в ответ, и внимательно посмотрел Казамиру в глаза. У того радостно забилось сердце, несмотря на то, что улыбка товарища показалась ему странной. Он был уверен, что теперь он не один, а вдвоем люди способны совершить многое!
Только вот через час вся дворовая компания шарахалась от него, как от чумного. Казамир тогда чудом избежал формального наказания, но с тех пор он остался практически один. Он смирился с тем, что не может рассказать, но не смирился с тем, что должен молчать. Он решил рисовать.
Учась в рисовальной школе, он днями и ночами смешивал краски, чтобы передать людям, какое разное бывает солнце и как они ошибаются, не желая поднять на него глаза. Но его работы не нравились никому. «В них слишком мало правды» - говорили ему учителя, не подозревая, как они заблуждаются. Его ругали, что солнце на его картинах недостаточно величественно и что он насылает на себя тяжкий грех, смея приравнивать себя к нему. Они указывали на свои нелепые картины, похожие как две капли воды, и уверяли, что только они знают Истинное Солнце. Но что знали они? Солнце висело над ними безжизненным диском, давящим своим тяжёлым жаром и ослепляющим без того слепые глаза. Никто из них не понял, да и не стремился понимать, что солнце такое же, как они, только гораздо лучше, потому что оно ЖИВЕТ.
Сбившись со счета бессонных ночей, каждая из которых оставляла багровый штрих вокруг беспокойных зрачков, Казамир добился той невероятной палитры, о которой мечтал. Перед которой не устоит самое изысканное воображение. Солнце на его картине было точь-в-точь таким, каким он увидел его тем летним утром сквозь цветное стекло. Его картина дышала жизнью, казалось, он подарил солнцу на полотне часть своей жизненной энергии. Он понял, что с каждый мазком кисти, он создавал новую жизнь, навсегда утрачивая часть старой. И словно в подтверждении его мыслей кисть выпала из рук, а на обессилевшей ладони выступил едва заметный след детского шрама, о котором он забыл.
Казамир не мог поверить своему счастью и рыдал остаток ночи. Проспав три часа, он почувствовал себя не таким, какой он был прежде. Он был уверен, что эту картину оценят и поймут, и чувствовал за собой вину перед всеми, которых он ненавидел раньше. «О, как я был глуп! – думал он, - В моих картинах действительно было мало правды! Я не умел показать её, а потому обманывал людей! Сейчас Я готов показать им настоящую правду, да простят они меня!».
Но его не простили…
За надругательство над священным идеалом его хотели посадить в тюрьму, но потом решили отправить в Священный Дом Смирения, чтобы дурные мысли навсегда оставили его голову. Проведя там несколько месяцев, он многое понял. Ему стало жаль своих бедных родителей, которые претерпели долгие годы позора и унижения. Ему стало жаль людей, которым он так грубо, против воли, старался внушить правду. Ему стало жаль весь окружающий мир, который боится ослепнуть, не имея глаз… И он покрыл свою картину черной краской, навсегда заточив Истинное Солнце от людских глаз… И был прощен… нами…