Возвращение
Марию я узнала понаслышке, ее рекомендовали как отличного массажиста, остро нуждающегося в деньгах и предоставляющего свои услуги в связи с этим практически за бесценок. Рекомендации были получены самые лестные - в превосходных степенях. И мой, страдающий искривлением, позвоночник просто не давал упустить такую возможность, то и дело посылая импульсы в мозг с адресом целительницы.
И вот день назначен, камфорное масло в сумочке. Звонок. В дверях невысокая, полная женщина с буйной баклажановой копной курчавых волос.
- Мария – это я. Проходите. – Я вошла в кухню по совместительству салон и столовую.
Скудно обставленная квартира с неустойчивыми стульями, то и дело норовящими сесть на шпагат на холодную плитку вместе со мной.
- Я говорила Эдику, сыну, чтобы пошел посмотрел на улице стулья, но он стесняется, а сама я не могу тяжелое поднимать. Здоровья совсем нет. (Во Франции, как и во многих других европейских странах отслужившую, но добротную мебель не выбрасывают, а просто выставляют на улицу, чтобы нуждающиеся могли забрать ее себе. –прим. К.К.) Мы год на сквоте жили, в заброшенном доме, где не было ни воды, ни тепла, так я все здоровье там и оставила: астму заработала, располнела сильно из-за лекарств гормональных, теперь вот никак похудеть не могу. А я ведь когда приехала сюда, худой была. Я фотографию покажу, так Вы удивитесь. - Мария ставила кипяток, доставала пакетики дешевого чая, в общем создавала присущую нашим людям милую суету.
- А почему Вы решили приехать жить во Францию? – Этот вопрос каждый из нас, эмигрантов, слышит в своей жизни сотни раз, и со временем он начинает вызывать стойкую неприязнь, а задавать его кажется моветоном. Но никуда от него не денешься, равно как и по-другому не скажешь банальнейшую фразу: «я тебя люблю».
- Моя мама – француженка. – С гордостью ответила Мария и начала свой рассказ.
- Мама родилась в 1924 году в городке Жантийи (Gentilly), это не далеко от Парижа в обычной французской семье. Жили не богато, но весело, мой дедушка, Шарль Марсель Кле, был простым, но очень порядочным, работал почтальоном, а во всех домашних праздниках и мероприятиях он был заводилой. Мама от него унаследовала озорной характер и в детстве слыла хулиганкой. Она быстро бегала, хорошо плавала, во всем соревновалась с братом, а летом, когда ездили к родне в Нанды, в Монтени в деревенский дом, то представляла себя то Тарзаном, то мушкетером, а то просто выкручивала козам уши! Я думаю, что именно такое активное, счастливое детство зарядило маму хорошим здоровьем.
Марсель Кле – так зовут мою маму, с детства была яркой, гордой, настойчивой, даже упрямой в достижении своего. Может быть именно это и явилось причиной того, как жестоко с ней обошлась судьба. Ведь говорят, что нам дается по мере сил наших. Мама была очень сильным человеком. Я ею восхищаюсь.
- А что же произошло с Марсель, фамилия которой переводится с французского как «ключ»? – Прерываю я лирические воспоминания Марии.
- Отучившись на востребованную тогда профессию секретарь-стенограф, мама в 19 лет поступила на работу на кондитерскую фабрику от департамента Сены в 7 округе Парижа. Но по вечерам, по профсоюзной обязанности, ходила помогать в госпиталь. И там в победном 45-ом году зимой познакомилась с попавшим туда раненым солдатом армии сопротивления Иваном Лемешевым, моим отцом. Это и была, наверное, та роковая дверца, к которой подошел мамин «ключ».
- Ее храброе сердце не устояло перед героем?
- Я бы не сказала, что отец был таким героем, как принято об этом думать, хотя, как мне кажется, многих, кто прошел войну можно так назвать. В 18 лет он отправился на войну рядовым солдатом, отслужил 2 года, а потом попал в концлагерь «Девятый форт» за то, что был коммунистом, откуда бежал. Но немцы поймали, и снова последовал побег, после которого отец оказался в Армии сопротивления. В 44–ом году получил ранения и был доставлен в госпиталь в Париже, где и познакомился с симпатичной медсестричкой - моей мамой.
Тогда в Париже шел сильный снегопад… - За линзами очков моей собеседницы многозначительно пробежали быстрые слезинки, но она сморгнула и продолжала воспоминания в ответ на мой вопрос.
- А как же они разговаривали? На каком языке? Или это была любовь с первого взгляда и не требовала слов?
- Мой отец был способен к языкам, он быстро овладел бытовым французским. Мама по-русски не знала ни слова. Ее родители, узнав о серьезности этих отношений, были против, и маме пришлось снять отдельную квартиру, куда они переехали после бракосочетания в Париже. Но время шло, и отца все больше тянуло домой, в тогда еще «советскую социалистическую республику» Литву, куда выслали его родителей из Сибири.
- И она последовала за мужем?
- Да. Мама оформила визу на 3 месяца, накупила много дорогих подарков для новый родственников: расшитое постельное белье, столовые приборы, тонкие нейлоновые чулки, драгоценные украшения. Она очень хотела понравиться своим свекрам. А отец, пока ехали в поезде, учил ее русским словам: «Как войдешь в дом, скажи «здравствуйте!», а когда поешь, «спасибо!». Когда наконец добрались до деревни Найды (название так созвучно родным Нандам, но кардинально отличающееся от него в действительности - жуткий перевертыш), где жили родители Ивана, Марсель увидела старый почерневший дом с земляным полом внутри и, войдя, потрясенная, сказала «Спасибо», вместо «Здравствуйте». Родственникам она не понравилась, таким «белоручкам» не место в деревне, где женщина должна была много и тяжело работать, чтобы иметь возможность просто есть хлеб. Семья, в которую попала молодая француженка, оказалась практикующими старообрядцами, где непрошенная и нежданная невестка пришлась не ко двору. Ей выделили отдельную кружку, ложку, чашку, чтобы «поганая» не садилась с ними за один стол и не ела из общей посуды. К таким выводам они пришли, потому что француженка мылась каждый день. Заметив, что мама курит, они стали над ней издеваться еще сильнее, но недаром у мамы был озорной характер, в отместку она научила курить младшую сестру мужа.
Терпела Марсель только потому что верила, что все скоро закончится, и она с мужем вернется в любимую Францию. Но Иван проявлял все меньше и меньше такого желания, пропадая где-то, оставляя ее наедине с уже наметившимся животом в накаленной от голода и злобы обстановке. А она, провожая мужа утром на работу, кричала ему из окна первые выученные русские слова: «Скорее приходи, Ваня!».
Виза заканчивалась, и Марсель не могла нарадоваться приближающейся дате отъезда, и дожидаясь Ивана, мурлыкала на французском жившему в ней ребенку, о том, как будут они собирать опавшие яблоки и варить из них сидр и конфитюр, как будут купаться летом на Атлантике, как обрадуется ее приезду милая бабушка!.. Но в «райсобесе», куда она пришла за документами, ей грубо ответили: «Хочешь во Францию? Я ее тебе устрою – отправлю в Соловки! (Туда отправляли ссыльных – К.К.) А если будешь много выступать, раздавлю очки на твоей французской морде!»
- … ?!- Мои глаза округлились, хотя удивляться тут нечему, в те времена на обострившемся после войны фоне это звучало почти ласково. - Неужели ее не выпустили из Литвы?
- Да. Граница захлопнулась за моей мамой, как мышеловка за наивной мышкой, прельстившейся желанием обрести любовь в семье мужа. Кусочек сыра оказался пластмассовой обманкой. От страхов и страданий не спас даже отдельный дом , куда родители переехали в 1955 году, уже имея двух детей, моего старшего брата Николая и меня. Мама завела хозяйство: поросенка, курей, кроликов и собаку Лапиту (в переводе: лиса), охранять все это нехитрое богатство, устроилась на работу. Конечно, не по специальности и не переводчиком, она к тому времени уже говорила по-русски, а уборщицей: мыть полы и чистить снег зимой. «У нас своим-то работы нету, чтобы тебя еще кормить!»- Таков был вердикт в райсобесе. Десять лет хождения по инстанциям с просьбой выдать разрешение на выезд прошли впустую. Ее не выпускали и причин не объясняли.
А отец тем временем работал на стройке, клал печи и за «золотые руки» ему регулярно наливали «на здоровье», моральная часть которого, наверное, захлебнулась. Он все чаще отсутствовал, а если приходил домой, то пьяный и устраивал скандалы и драки. Он начал поднимать на маму руку, а потом она так и не опустилась. Бил нас, своих детей, и выгонял зимой на улицу. Мама долго сносила все его выходки, но когда ее терпению пришел конец, то она пожаловалась ксендзу на свою жизнь и невозможность вернуться домой, к своим дорогим родственникам, к нормальной человеческой жизни в любви и заботе друг о друге. Ксендз, человек необычайной души, собрал нам денег на дорогу, но сам куда-то исчез. Потом до нас дошли слухи, что его сослали в Сибирь, по дороге туда священник умер. Мама собрала нас, уже четверых вместе с родившимися Олей и Жанночкой детей, и спряталась у знакомых. А поскольку мама хоть и стала на русский манер называться Марсель Марсельевной Лемешевой, иностранкой так и осталась, ее объявили в розыск, а родственникам мужа пригрозили расправой. Маме пришлось вернуться, чтобы не посадили отца или кого-то из его семьи.
Вечное безденежье, тяжелая работа, беспросветность надежд и невыносимая тоска по дому превратили мою француженку-маму в замученную женщину с огрубевшими руками и плотно сжатыми в строгую линию губами. Среди прочих одинаковых женщин послевоенного времени ее выделяла несгибаемая осанка, стройная фигура, сохранившаяся, несмотря на беременности, и выразительные глаза, за стеклами очков в темной оправе. Отец окончательно ушел к очередной пассии после развода, когда маме было 42 года. А я, увидев его как-то, спросила: -- - Как ты можешь так жить?
На что он мне ответил:
- Мне нужна любовь.
- Мы – твоя любовь.
- Вы – просто мои дети, а она – любовь.
- И сколько у тебя таких любовей? – За эту фразу я получила крепкую пощечину. И было видно, что до сих пор в этой взрослой женщине, которая сейчас уже старше своего отца в тот момент, кипит непрощеная детская обида.
– Мы ненавидели его за то, что он так обижал нашу мамочку.
- А она? Чем закончилась так романтически начавшаяся любовь?
- Мама говорила, что по-человечески она его ненавидела, ведь столько плохого она из-за него пережила, а по-женски любила его до самого конца. У нее так никого и не было после развода, хотя мама долго оставалась привлекательной женщиной и несмотря на детей, на нее заглядывались.
После продолжительной паузы, которую я не решилась нарушить, Мария продолжила.
- Главной целью для мамы оставалось возвращение. Уже не надеясь получить разрешение на выезд, она продолжала регулярные походы по разным инстанциям автоматически. За прошедшие на чужбине годы умерла любимая бабушка, которая так плакала перед поездом о своей внучке, предвидя, что не увидит ее уже никогда. Подруга со школьной скамьи и вечная соперница в девчоночьих соревнованиях на лучшую отметку, на более красивый наряд или прическу - Полет стала профессором географии, и наверняка хорошо изучила маршрут доставки своих писем для Марсель Кле. Переписывались они постоянно, Полет отправляла нам посылки с едой и вещами, которые мы получали уже в «отредактированном» виде, высылала открытки с видами родных мест и бесконечно верила, что Марсель вернется, что это просто недоразумение. Она недоумевала в своих письмах к подруге, спрашивая ее, что же ты сделала такого, что тебя не выпускают? Ответа на этот вопрос не знала и сама Марсель, а работники разных структур лаконично оставляли свое поведение без комментариев. Полет делала все возможное, оформляла разные бумаги и прошения, справки и расписки, стучалась во все двери. Но единственное, что ей удалось-таки добиться это встреча с подругой в городе Трокай в 1968 году.
Этой встречей мама буквально грезила, она снова начала говорить по-французски, во сне проговаривала то, что скажет дорогой Полет и французам, которые приедут вместе с ней. Когда наконец настал заветный день, рано утром за мамой пришли соглядатаи и проводили до места встречи: моста у трокайского замка. Когда на противоположном конце моста появилась фигура Полет, мама онемела, но спустя несколько секунд, уже готова была мчаться к ней в объятия. Слезы душили ее. – Мария отглотнула остывшего чая и перевела дух, чтобы комок чувств, сдавливавший горло, ослабил хватку и позволил рассказывать дальше. – Им не разрешили не только обнять, но и просто подойти друг к другу, так они и разговаривали: крича по разные стороны реки, соединенные только мостом их дружбы и любви в утренней рассветной дымке. Люди, кто видел эту сцену, плакали.
В нашей жизни ничего не изменилось после этого горького рандеву. Только мама стала более замкнутой, но с еще большей настойчивостью атаковала неприступные кабинеты в конгломерате инстанций. Только в 1991 году, когда Литва вышла из состава СССР, в Вильнюсе появилось французское консульство. С распадом Союза перестала интересовать государство и моя заключенная в тюрьму ожидания, нужды и одиночества мамочка. Спали путы секретности со многих документов и они стали доступны. Так нам удалось узнать причину маминого заточения – обвинение в шпионаже.
Примерно в то же время маме удалось познакомиться с французом, приглашенным в качестве эксперта на электростанцию. Звали его Жераром Суффле. Впоследствии он много помогал маме, их связала крепкая дружба. Полет и Жерар помогли оформить документы и выслали билеты, чтобы Марсель имела возможность приехать. - На самолет повзрослевшие дети провожали ее уже вместе со своими мужьями, женами и внуками.- Мне было немножко обидно тогда, что вместе с мамой на Родину полетела моя племянница Виолетта, дочка нашей погибшей младшей сестры Жанны. Потому что никто из моих братьев-сестер не интересовался всерьез Францией, а мне видимо передалась мамина любовь и тоска по Родине.
За два месяца, проведенных в Жантийи, мама поправилась на 5 килограмм, вернулась счастливая, энергичная, полная сил. Она начала оформлять документы, чтобы вернуться во Францию уже навсегда вместе с нами. Но тут приключилось несчастье с моей сестрой Ольгой, и все деньги вместе с маминым здоровьем ушло на решение этой проблемы. Врачи обнаружили рак почки. Она отказалась делать операцию, даже «выписанный» в Вильнюс из Парижа доктор не смог ее убедить в обратном. За два года она растаяла как Снегурочка в марте: хоть и выпадет снежок и подмораживает, но солнышко неотвратимо прибавляет жару и никуда от него не скрыться. Умерла мама 10 мая 1996 года.
Ее «Ключ» был не от неземной романтичной любви, как ей показалось, а от страданий, которые выпали на ее долю. – Мария тыльной стороной ладони утерла расползшиеся ручейки слез, несущие светлую память, уважение и восхищение сильной личностью и дочернюю любовь и сострадание к маме. - Я тогда почувствовала, что просто не могу, чтобы вот так все закончилось. Я решила, что мои дети, внуки моей матери будут жить там, где и должны были, на Родине. Ведь у меня в паспорте в графе национальность стоит «француженка». Мы собрали нехитрый свой скарб и вместе с тремя сыновьями приехали в Жантийи. Но там нас никто не ждал и никто не был рад. Полет давно умерла и покрутившись вокруг нашего, по завещанию, дома мы пошли куда глаза глядят. Много чего пришлось нам пережить, но больше всего меня поразило то, что мы совершенно никому не нужны в стране, которая представлялась нам садом души, куда в своих снах мы прятались от дразнилок и обид. Но социальные работники с большим вниманием относились к проблемам беженцев и переселенцев, чем к нам. При полном наборе доказательств и бумаг документы мы получили только недавно, пройдя то, что не хотелось бы и рассказывать, хотя так и хочется это сделать, чтобы Франция, гордая своими принципами и конституцией задумалась: а не расходятся ли ее слова с ее делами? Ведь там черным по белому Наполеоном прописано, что французу всегда найдется во Франции уголок земли. И мне так хочется воскликнуть, чтобы меня ус-лы-ша-ли: Верните нам отнятую у моей матери Родину!
Послесловие: Сейчас Мария живет в Ницце на жалкое пособие, которое полностью уходит на оплату снимаемой квартирки, на еду она зарабатывает частными массажами, но это небольшой и нестабильный заработок, которого часто не хватает на элементарные нужды. И мечтает все-таки поселиться в Жантийи, чтобы ходить на могилку к бабушке и деду, которые дали жизнь ее Великой в своей борьбе мамочке! Я желаю ей не отчаиваться не смотря ни на что: ни на бедность, ни на французский бюрократизм и волокиту.
Я верю, что мечта ее мамы – их полное право.
Катрин Решилла, Ницца, Франция.