Всю ночь Боб Ренье не мог уснуть. Бушевавшее застеколье стряхнуло его с постели, громыхнув небесными тарелками так сильно, что казалось ушные пробки вылетели вон. Веки раздирали Электры, пущенные разгневанным Владыкой одна за одной. Завернувшись в одеяло, Боб подошел к открытой на ночь балконной двери, и даже ступил одной ногой на узенькую полоску балкона, вытянул руку: на кисть с силой открытого до упора душа обрушились тупыми концами тысячи иголок, он поспешил ее вернуть. А дождь все рвался внурь, хлестал стальными прутьями глупенькие балконные цветочки, до которых теперь хозяевам потрусливее не было дела.
Светопреставление! Светопреставление! – мысли испуганными зверьками шарили из угла в угол, не находя себе покоя. – Неужели начался новый Всемирный потоп? Тогда где же ковчег? Где ковчег? – Сквозь неприступную, то и дело огрызающуюся вспышками завесу было слышно, как в двадцати метрах от его дома зашумела в русле вымершая речка. – Наверное, Бог решил оставить меня в числе грешников. Что ж, это правильное решение с его стороны. – Натянув сползшее до бедер одеяло по самый подбородок, Боб вернулся в кровать. Он лег на бок лицом к стене, подтянул обе ноги к животу и спрятался в складках обвившего его кокона из верблюжьей шерсти. Ничего не слышать, ничего не видеть, не удалось: ненастье шествовало словно мегакинозвезда, оставляя росчерки автографов на обоях под ослепительные фотовспышки молний, гром же басом солировал в сопровождающем ливневом оркестре.
Следующим утром все информационные каналы сообщили о постигшем Францию наводнении. Оказывается, были жертвы. Но это еще что! Вот Праге действительно есть чем похвастать¬: ее затопило на метр, но от помощи, предложенной Евросоюзом, она гордо отказалась, надеясь на собственные силы. А говорили: Венеция, Венеция! И вообще, пользуйтесь услугами «Франстелекома», ведь у них вводится посекундная оплата ваших разговоров. Но прежде чем назвать Сильви «chri», убедитесь, что у телефона не ее муж. Так гласят рекламные щиты, в которые врезается взгляд на каждом красном светофоре. – По паре минут на каждую остановку, а их по пути на работу бывает минимум 5, так что уровень запоминания приближается в 100%. А вот возьму, и не буду смотреть выше собственного капота или окон соседних авто! Хотя заманчивое предложение, черт возьми! Вовне не мелькало ничего интересного, утро словно захлебнулось ночной простоквашей, от того все вокруг размыло очертания и слилось в единую серость, хотя в воздухе, напоминающем картофельный кисель, между стальной накипью неба и мокрым асфальтом различимо фланировали зонтики поярче с подвешенными дамочками. - Прямо Винни-Пухи на воздушных шариках, - подобралось сравненьице. - В голове моей опилки, не-бе-да, - продребезжал пожилой водитель, паркуя старенький «Рено» между крокодилом «Мерседесом» и чебурашкой «Смартом», - и места оставляли бы чуть побольше хоть-и-ног-да...
Мсье Ренье всегда приходил на работу первым. Он открывал зарешеченные двери конторы, поднимал жалюзи, вертя скрипучую ручку, и, глядя на вылинявший квадратик вывески, думал, что пора бы его сменить, слишком уж он стал невзрачным и совсем не выполнял своей первоначальной функции наружной рекламы, слился с обшарпанной стеной здания. И если бы он исчез совсем, то даже местные жители не сразу бы заметили пропажу, а то и вовсе не обратили бы внимания. А вот удивление, вызванное новой, неоновой вывеской, вполне могло бы добавить клиентов и повысить авторитет у конкурентов. На подобные размышления Боб отводил первые 15 минут нового рабочего дня на протяжении последних двух лет, его вообще интересовали вопросы рекламы. Ему было приятно об этом думать, представлять себе одобрительные похлопывания по плечу рабочих или как новенький скажет: «Молодчина, шеф!» и пожмет руку, уважение, поселившееся в глазах жителей улочки Георга Домбе, с которыми он приятельствовал, свои собственные глаза, отражающие переливающееся радугой название его ателье. Он смаковал эту идею, как лакомый кусочек, выплевывал, боялся проглотить, а на следующее утро принимался за него сначала. Он вел себя как хронический больной, который уже боится выздоровления, потому что тогда ему будет нечем заняться.
Бобу нравилось встречать каждого из пятнадцати сотрудников, видеть их опухшие ото сна лица, мутноватые глаза, и долго пожимать их руки, пока они по-домашнему теплые, а не деловито-прохладные; нравилось самому варить для всех кофе в маленькой кухоньке и за разговорами о погоде, раздачей сегодняшнего планинга и свежими новостями незаметно, под шумок, входить в день. За всем этим он чувствовал себя хозяином, отцом, благославляющим своей заботой. А принаглевший новичок за глаза называет его Дедом Морозом, он это три дня назад услышал.
Сегодня в 9-30 работники разошлись по своим делам, Боб загрузил по-хозяйски уверенной рукой чашки в посудомоечную машину, сполоснул кофеварку, и, выбрасывая одноразовый фильтр, подумал: интересно, а по осадку в фильтре можно гадать? тоже ведь кофейная гуща, - повертел бумажную воронку в руках, темная корочка, как запекшаяся кровь, окружала дырочку, сквозь которую недавно протекала энергичная струйка, заправившая бодростью весь коллектив. Он еще всматривался в неровные края, выискивая что-нибудь необычное: кофейный осадок был таким же, как и во все остальные 364 дня в году. «Не ищи счастья там, где его нет», - внезапно пришло старику в голову, и «истина где-то рядом», фраза, сказанная голосом Девида Духовны из «Секретных материалов». Под этот сериал по выходным они с Лиззи любили пить кофе в ее маленькой кухоньке, прижавшись друг к другу, на тесном диванчике из потертого темно-красного вилюра, изображая семью. Иногда их посещало чувство, что так оно и есть, но они никогда не заигрывались, боясь за личную автономию. И хотя борец за равенство Элизабет Кармю частенько выставляла его, чтобы побыть одной, ведь она имеет на это полное право, Боб чувствовал, что готов сложить оружие, признать себя побежденным и выплате положенных контрибуций.
Спиной он почувствал, как две теплые мягкие субстанции прижались к его лопаткам, окольцевав, сцепились на животе в замок десять пальцев с приходящимися на них тремя золотыми колечками, и до него дошел аромат ее духов. (12 лет назад Боб попросил Элизабет пользоваться только ими. Он не знал их названия и запретил ей говорить, хотя предполагал, что это что-то из Шанель или Нины Риччи, а, может быть, он ошибался. Прожив немало лет, Боб устал от вседозволенности, оттого, что все самое сокровенное выворачивается наизнанку. Он хотел, чтобы все, связанное у него с ней, оставалось тайной, окутанной в изысканную шальку этого аромата. Потому, что уцепившись нюхом за самый кончик, память баловала его разными сюрпризами, подкидывая то рождественскую ночь 75-го, проведенную в снежном завале на горнолыжном курорте, то канун Каннского фестиваля -91-го, когда толпы ожидающих фанатов приняли Лиз за кинозвезду, а она блестяще принялась раздавать фальшивые интервью и автографы. Он не был готов продать свою жизнь с молотка, поэтому прятал свои ценности в кладовые души.
- Доброе утро, Бобби! – мадемуазель Кармю развернула его и чмокнула в щеку. – Как дела?
- Здравствуй! – приветствовал он.
На протяжении многих лет Боб терялся каждый раз, когда Элизабет заставала его врасплох, ее имя застревало где-то в артикуляционном аппарате и лишь после сличения ее облика с портретами, хранящимися в памяти, он после паузы добавлял «Лиз».
- Все хорошо, спасибо. – И как-то необъяснимо-бесконтрольно, видимо от неожиданности, прервавшей столь сокровенные мысли, выпалил: - Я подумал сегодня: а не сменить ли нам вывеску? Хорошо бы повесить неоновую, такую, чтобы переливалась разными цветами, ну, знаешь, как юбки у цыганок-танцовщиц, или как картинки калейдоскопа. Как ты на это смотришь?
- По-моему, это хорошая идея, - она улыбнулась губами в помаде «Персиковая нежность» и, немного помедлив, уточнила: Бобби. Ее трогало то, что он так и не привык к ее появлению, его растерянность и словно выплывшая наружу из глубин ясность взгляда, звездочкой утопающая обратно, как только она принималась за работу. Но сегодня звездочки настойчиво блестели, качаясь на волнующейся, грозящей расплескаться поверхности.
- Мне кажется, что нам давно пора как-то оживить фасад, добавить красок, о которых ты говоришь, помыть окна, неплохо было бы укрепить фундамент, принадлежащий «TWM-Servisse», - отреагировала она, может быть, чересчур участливо. - А что? Это ведь и впрямь отличная мысль! Расходов не так много, если обойтись своими силами, устроить субботник, коллективу это пойдет только на пользу. А ты, старичок, молодец! – Элизабет улыбнулась ему, ущипнув за брюшко и, как ему показалось, более пружинистыми шагами отправилась на свое место. Телефон уже подавал признаки жизни, день требовал ее к себе, и звездочки начали свое погружение под набрякшие морщинистые веки. Ее запах остался на свитре, такой родной, окунающий в покой и безмятежность, но моторчик рабочего дня набирал обороты, и дымчатая занавесь утра разрежалась, пронизываемая робкими лучами приближающегося полудня.
Сегодня он проговорился, отдал ей любимую конфету, на которую день ото дня только смотрел, шурша блестящим фантиком. Ему не было жаль, наоборот, он знал, что Элизабет угадает его желания и сделает не в пример лучше. Так было всегда, с тех самых пор, как она заняла свой пост, но сейчас дело было совсем в другом. Что-то вертелось внутри, как цветные карусели, не давало сосредоточиться, хотелось разогнать эту мельтешню и выключить гнусавую шансонетку, но еще пуще припускали пластмассовые лошадки, разгоняя в жилах кровь. Ему показалось, будто говоря о вывеске, она предлагала ему промыть не окна, а их собственное мировоззрение, отодрать от себя прилипшие и вросшие в их поведение роли, отказаться от фасада бережной любезности и не ходить вокруг мерещившегося им обоим сада, а начать возделывать его. Неужели Лиз, его старушка Лиззи, решилась на это? Какой-то детский восторг и растерянность смешались со взрослым, жирным, подкармливаемым каждой разбитой надеждой и неизбежными утратами, страхом перед иллюзией, в жуткий коктейль. Боба затрясло и кинуло в холод, потом в жар и принялось чередовать, прямо контрастный душ, а дрожь не унималась.
Он оперся лбом на прохладное оконное стекло, перед глазами возникла набережная Круазетт, его девочки бегут ему навстречу в голубых платьишках и с розовыми воздушными комочками сахарной ваты в руках. От морского дыхания их юбочки надулись фонариками, а голоса наперебой зазвенели колокольчиками: - Папа, папа, я тебя люблю! - и он, подобно легкой материи превращался в пузырь счастья, наполнялся им под завязку, так, что боялся лопнуть.
Это было сорок лет назад – праздник в честь Дня взятия Бастилии, они с женой повели дочурок на праздничные мероприятий и фейервекр. Тогда он был молод, у него была семья, и все в жизни было ясно на сотню лет вперед. Теперь его жена живет с преуспевающим в пьянстве негром, тянется на мизерную пенсию. Старшая дочь выросла в некрасивую девушку, стала некрасивой женщиной, которая никак не может выйти замуж, несмотря на славный характер и ангельский голос. Кстати, она работает в его конторе на телефоне, принимая заказы, и ее можно увидеть с тротуара сквозь припорошенное пылью окно: в наушниках и маленьким розовым шариком микрофона у рта с толстой, выпяченной нижней губой – это малышка Ингрид. Младшая Мари решила проблему с замужеством лет в 20, определившись со своей сексуальной ориентацией. Она до дыр заслушивает лесбийские песенки «Т.А.Т.У.» и пообещала на ежегодной корпоративной вечеринке «TWM-Servisse» продемонстрировать привлекательность очередной возлюбленной.
И снова завертелись сигнальные флажки в помутневшем взоре, стало труднее дышать, из «душа» снова брызнул кипяток. Стало жарко, как в то лето, когда помимо зноя опалило его видение блондинки в голубом, как оазис, костюме с развевающимся шифоновым шарфиком, чинно шествовавшей по бульвару с увесистой папкой бумаг. Она казалась такой недоступной, высокомерной красоткой, сознающей свою сочность вызревшего плода, что подойти к ней мог посметь только киногерой, а он, Боб Ренье только предложил довезти даму к тому, к которому она так спешит. С невообразимой легкостью, граничащей и легкомылием, она нырнула в его старенький кабриолет: - Вы не представляете, как я устала топать в этих каблуках! Мужчины на такое, наверняка бы, не согласились, правда, мсье Галантный? И Вы единственный, кто меня сегодня понимает.- Тогда они рассмеялись, потому что ее ноги опухли и покраснели, а пальцы чудом умещались в узких носках туфелек. - Ваши пальчики грозят взорваться, как подгорающий попкорн! А я думал, что для Вас нет ничего более комфортного, чем эти лодочки, в которых Вы приплыли ко мне на корабль. - Парировал Боб. Он полюбил ее тогда сразу полностью и безоговорочно, просто принял в свое сердце такой, какой она уже была и какой станет. Она оказалась талантливым бухгалтером и занималась составлением баллансов по частным заказам фирм. Профессионально спасая своих клиентов от непомерных налогов, она заслужила хорошую репутацию в деловых кругах, наработала круг постоянных клиентов и уже ни в чем себе не отказывала. Элизабет и сейчас, в свои 50, оставалась привлекательной женщиной, и, когда чувствовала себя совсем юной, удивлялась, отчего так изменился возраст ее поклонников. В год их встречи ей было 38, он оказался старше на 10 лет, у нее за спиной трудное детство и прекрасная карьера, у него - развод, двое детей и прогорающий бизнес. За все годы их поздней любви они никогда не приближались на опасно-близкое расстояние, держали дистанцию, только согревались ощущением теплоты друг друга. Конечно, иногда с утра она пахла иначе и круги под глазами становились более отчетливыми, но она забрызгивала проишествие желтоватой жидкостью из одного единственного флакончика духов, ведь они, в конце концов, ни к чему друг друга не обязывали.
Он ощутил горячим уколом под сердцем, как сильно он ее любит, как хочет видеть ее: Женщину, которая в это время года обычно простывала, одевалась в слишком теплые вещи, парила ноги и пила перед сном стакан кипяченого молока с медом; которая жалела, если не ответила на звонок, ведь кому-то, возможно, она была нужна; для которой в последнее время это стало очень важным, ей захотелось быть кому-то, хоть самой маленькой собачке, нужной, ведь что в сущности дала ей эта охраняемая всю жизнь независимость, сво-бо-да ? яркие вспышки воспоминаний, огонь которых теперь не согревает, а лишь обжигает и пустая квартира, в которой ни разу не прозвучал детский смех, тапочки сорок какого-то размера не шаркали по ночам в туалет, и спальня не озарялась тихими семейными радостями; теперь он так хотел быть с ней, Женщиной, которая умела жить в своем возрасте, несмотря на то, что морщинки, и серебряные волоски с каждым годом увеличивались, а это удается далеко не каждой, особенно, если она француженка; которая обладала хорошим чувством стиля, меры и такта - достоинствами элегантной особы и самое главное, он победил мучительный страх перед Женщиной, у которой есть он, Боб, который всегда, как истина, был где-то рядом. Где-то рядом...
А какое, собственно, это имеет отношение ко мне? Никакого, только лишь то, что моя девушка пригласила меня на вечеринку конторы ее отца. А в субботу я видела, стоя на выщербленном поребрике с противоположной стороны бульвара, как рабочие «TMW Servisse» в своих темно-зеленых комбинезонах все чистили и мыли, выбрасывали ненужный хлам, копошились муравьями в своем обиталище; муравьишка-Ингрид радостно полировала стекла, удивляясь буровато-серым подтекам, в которые превратилась жидкость для мытья окон, призывая то Шарля, то Жана Марка удивиться вместе с ней; Элизабет, как матка, наблюдала из-за шкафа и выжидала окончания, чтобы торжественно и при всеобщем внимании воткнуть в сеть кругленький штепсель, чтобы сквозь него по тонкому проводу побежали живительные токи и заполнили ярким свечением полые трубочки, изогнутые в буквы объединяющего их названия, их идею, чтобы дело их жизней, озарившись, закружило в переливчатом танце цветов тридцатью радугами в их глазах под аплодисменты тридцати трудолюбивых ладоней на этой улочке, заканчивающейся тупиком.
Мари сказала, что у ее отца случился инфаркт из-за ужасов недавней жутковатой ночки. А мне кажется, что тогда ливнем прорвало сковывающую его плотину, смыло все надуманное, невысказанное, запрятанное глубоко в себя и слишком обнажило то, ради чего ему стоило жить и как много времени ему требовалось, чтобы это понять и сколько остается, чтобы насладиться.
И я хотела бы верить, что этот инфаркт был от любви, что хоть в одном замшелом французском сердечке закипели «и жизнь, и слезы, и любовь»!
Дек.2002-февр.2003