Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые.
Тютчев.
Я иду в мастерскую к Эдику Варфоломееву пить водку. Этот метафизический напиток сближает нас и помогает более радикально подвергать сомнению установленный миропорядок.
Настроение у меня хорошее. Я подмигиваю небу и, насвистывая что-то из "Битлз", спешу к коллеге. Для эпохи развитого социализма мы с Эдиком были пагубно универсальны: регулярно и не всегда умеренно выпивали, слушали рок-н-ролл и были диссидентами. Во всяком случае, таковыми себя считали. Была выдержан и подобающая этому статусу внешняя атрибутика: длинные волосы, потертые американские джинсы и футболки с надписью на английском языке, типа "I love Led Zeppelin". Длинные волосы были не просто тогдашней модой, а обозначали характер, стиль жизни и, пожалуй, мировоззрение. Инакомыслие дружелюбно соседствовало с отсутствием принципов, ибо основной нашей профессиональной обязанностью было прославление родной коммунистической партии и дорогого Леонида Ильича путем изготовления всевозможных лозунгов, транспарантов и плакатов. Идея и хлеб, как правило, пересекаются лишь в теории. Правда, однажды Эдик сказал, что он пишет эти призывы с чувством отвращения порядочного человека, к которому пристает педераст.
Поводов для визита у меня было два. Второй - тоже приятный. В мастерскую приняли на работу особу альтернативного пола - "женщину, приятную во всех отношениях", процитировал классика мой друг в телефонном разговоре накануне вечером. Несмотря на то, что моя биография по части женщин была необыкновенно богата, я считал своим долгом ее регулярно пополнять.
Когда звонит Эдик, я внутренне напрягаюсь, и голос мой звучит с плохо скрываемым безразличием.
- А-а, Репа...
Прозвище это приятель мой получил от изумительной способности русского человека видеть в самом сокровенном нечто противоположное и, казалось, совершенно не имеющее отношения к первоначальному смыслу. Представляясь незнакомым людям, Эдик протягивал руку и говорил:
- Репин. Почти Илья Ефимович.
Так продолжалось до тех пор, пока кто-то, не расслышав, переспросил:
- Репа?
Так пристает губная помада к белой рубашке - ничем не очистишь. Вот уже много лет Эдик Варфоломеев - Репа.
Как-то вечером раздался телефонный звонок.
- А-а, Эдик привет...
Моя жена, услышав, что это он, взяла параллельную трубку, чтобы что-то ему сказать. Дело в том, что раньше Эдик ваял могильные надгробия - высекал из гранита барельефы усопших граждан и писал к ним трогательные эпитафии, выжимающие слезу даже у могильщиков.
Только не стой угрюмо,
Голову опустив на грудь.
Легко обо мне подумай...
и так далее, по Цветаевой. Ясное дело, отбою от клиентов не было. Моя жена решила заказать памятник для умершей матери и хотела сказать Эдику, чтобы он, насколько я помню, сменил какую-то строчку в надписи.
- Привет, Василь.
- Слушай, Эдик, тут жена …, - перебил я его.
- Понял, буду краток, - продолжил мой друг, имеющий несчастную привычку всё объяснять. - Я получил деньги за памятник грузину и... короче, есть "бабки" и я уже снял двух "телок". Давай скорей ко мне.
- Эдик, тут...
- Скорей!
Вижу, как в изумлении вытянулось лицо супруги, и она на какое-то время потеряла дар речи, ибо до сей минуты была убеждена, что нас с Репой связывали лишь идеи инакомыслия, рождающиеся, как правило, за бутылочкой вина.
- Видишь ли, Эдик, я уже взрослый человек. К тому же, у меня семья, - лицемерно бормотал я и боковым зрением наблюдал за реакцией жены.
- Василь, может, ты чего не понял? - несколько раздраженным тоном повторяет мой друг. - Объясняю для более бестолковых: у меня есть денежка, и я пригласил двух женщин в мастерскую. Дуй быстрее сюда, - повторил он почти членораздельно.
Никогда не думал, что моя жена до такой степени осведомлена в ненормативной лексике ... С тех пор я всегда опасаюсь, когда звонит Эдик.
В данный момент Репа работал художником-оформителем на продовольственной базе. Зарплата была небольшая, но раз в месяц выдавали так называемый поощрительный паек - пакет с палкой сухой колбасы, двумя пачками сливочного масла, польской вермишелью и цейлонским чаем. Эдик чрезвычайно был рад: раз в месяц идеальная закуска обеспечена.
В конторе царило громкоголосое, суетливое бесплодие. Сотрудники с выражением исключительной незаменимости лихорадочно носились с бумажками из кабинета в кабинет. С плохо скрываемой фальшью они старались - место-то сытное. По цементным ступенькам я спустился в подвал. Мимо меня в тележках, ящиках и коробках возят, носят, тащат по полу дефицитные продукты: мороженых кур, рыбу, разнообразные колбасы и консервы, шоколадные конфеты, шампанское. Настоящий гастрономический бал или, во всяком случае, его генеральная репетиция. В тусклом освещении катакомб надежно спрятанная под толщей бетона провизия, предназначенная для трудящихся. Полки же магазинов, как всегда, пусты. Несправедливая, но очевидная неизбежность эпохи затхлого социализма.
Наконец, нахожу дверь с надписью "Художник".
- Работаем? - банально вопрошаю коллег по наглядной агитации.
- Гении и женщины не работают, - Репа поднимает голову от унылого планшета с показателями соцсоревнования, - они творят.
Алла, так звали напарницу Эдика, оказалась довольно-таки упитанной девицей. С ее полнотой совершенно негармонично уживался маленький бюст. Смоляные кудряшки обрамляли смуглое лицо, полные губы расплылись в улыбке, а ореховые глаза радостно говорили: "Ты мой друг, я рада тебя видеть". Такие люди встречаются один раз в десять лет, если не реже. Может, единожды в жизни. С ними легко и приятно. Я заинтересованно и, как мне казалось, незаметно разглядывал Аллу. Эдик вышел из комнаты и вскоре вернулся с двумя бутылками сухого вина.
- С утра маленько сухонького...
- И с делами покончено, - перебил я его.
Работа - проклятие для пьющего класса.
- Отсутствие дела - это эстетическая категория, - соглашается Репа.
Мы не слишком рьяно закусываем, и разговор принимает богемный оттенок.
- А что Шагал? Какую бы идею художник ни стремился вложить в содержание, форма все равно остается национальной. - Эдик снова наполняет стаканы. - При всем своем интеллекте он остается евреем.
- И на каких же критериях ты основываешь свое предположение? - я пытаюсь найти истину, - его картины изящны, свободолюбивы... «Парящие любовники» Шагала – это все мы, летящие за своим счастьем в синем небе судьбы.
- И мрачны, - перебивает меня Эдик. Он меня словно не слышит. - Свобода - это всего лишь функция организма, как пописать, - он извиняющимся жестом прикладывает ладонь к груди и смотрит на Аллу.
Репа не любит евреев.
- Эх, послушаем-ка лучше музыку, - он включает магнитофон. Звучит запись Боба Дилана.
- Ну, вот это наш человек. А то - Шагал, Шагал… - Репа нервно вздернул пришмаленную зажигалкой левую бровь.
- Эдик, а знаешь, какая настоящая фамилия Дилана? - Алла задумчиво вертит стакан в руке. - Циммерман. - Гордиться тем, что ты русский, это всё равно, как гордиться тем, что ты родился в четверг.
Тема исчерпана и разговор плавно, но неизбежно направляется в любовное русло.
- Любовь - это порождение скуки и здоровья, - Репа закуривает. - В каждом соитии людей речь должна идти только о беременности. Вспомни Льва Толстого, он говорил то же самое.
- Особенно в молодые годы, - справедливо уточняет Алла.
Потянувшись за пачкой сигарет, я задел пустые бутылки. Те, жалобно звякнув, упали на стол.
- Намек понял, - Эдик направляется к двери, - на черный день белого вина не напасешься.
Еще по одной причине его устраивала работа на продовольственном складе - в любое время можно было взять спиртное.
Я взглянул на Аллу. В ее глазах было не очень далеко спрятанное желание дарить ласки и уже почти рядом - вожделение получать их. Моя рука невольно потянулась к ее плечу, но Алла мягким, как выдох, жестом отстранила ее.
- Ты будешь потом потрясающе неудобно себя чувствовать. - Она взяла в свою руку мою ладонь. - Это вожделение, настоянное на Рислинге. Наши желания и эмоции реальны, но и опустошительно весомы. – Алла многообещающе прошептала: - Не спеши.
- Какая-то несправедливость личной жизни, - пробурчал я недовольно, когда вошел Эдик.
Если могут уживаться вместе торжество и разочарование, то именно эти чувства были написаны у него на лице.
- Ты что, аванс потерял?
- Хуже. - Он монументально застыл. - Мы потеряли вождя.
- ??
- Леонид Ильич бросил пить и курить одновременно.
Вошедший за Эдиком мужчина лишь невыразительностью лица напоминал кладовщика. На нем был костюм, в руках он держал кожаную папку.
- Что здесь за валтасаров пир? - сухо прохрустел он и поморщился - то ли от музыки, то ли от дыма. - Варфоломеев, привяжите к флагам черные ленточки и вывесьте их на фасаде здания. - Мужчина снова поморщился. По его лицу было видно, что он не сомневается в своей значительности. - И ступайте все домой. - Линия его рта была неподвижна, как могильная плита.
- Слушаюсь, шеф, - Эдик с почтительной фамильярностью приложил ладонь к голове, когда тот закрыл за собой дверь.
- Председатель профкома, - запоздало представил он начальника. - Еврей, - с неразборчивой интонацией добавил Репа и откупорил очередную бутылку.
Пренебрегая законами гравитации, мы шагали по улице и горланили песни. В руках у нас детские флажки с повязанными на них шнурками ботинок. Либретто нашей песни не отличалось подбором цензурных выражений. Из-за такого кощунства скорбящие граждане шарахались от нас, как от грузовика в дождливую погоду. Без преувеличения можно сказать, что на наше счастье куплеты оказались короткими, пивная слишком близко, а главное - что на нашем пути не повстретился милиционер.
Наша страна пока в состоянии империи - и поэтому страшна для всех - для
соседей, противников, а главное - для своих же граждан.
- Отрицательные эмоции идут лишь на пользу художнику. Смотрите, даже у работяг стали приличные лица. - Репа сдул рыхлую пену с пивной кружки. - Страдания очищают человека.
- Тоже мне аристократ пивных забегаловок, - я почему-то обиделся за рабочих.
- Что же теперь будет, а, ребята? - примирительно спросила Алла.
- С Василём у тебя роман будет, - пьяно изрек Эдик.
- Да нет, я не о том, - смутилась она. - Что с властью в стране будет?
- У хорошего человека отношения с властью складываются всегда трудно.
- Ты это о ком? - уточняю я.
- О нас, - скромно ответил Репа, зыбко обвел нетвердой рукой сизых завсегдатаев и походкой моряка в штормовой ветер побрел из пивной. Его сильно качнуло. Он предусмотрительно остановился и на прощанье помахал нам рукой.
Мы лежим на траве и смотрим в полуденное сине-золотое небо. Над нами склонились ароматные желтые листья яблони; запах теплой осени, свободы и горячей земли витал в прозрачном воздухе.
- Я еще никогда не занималась любовью днем, да еще в яблоневом саду.
- А в картофельном поле?
Но Алла не обиделась и засмеялась. Она поднялась и надела платье.
- Понимаешь, секс для меня всегда был неким погребальным ритуалом. Так сказать, началом конца. Все идет закономерно - первый взгляд, в котором очень много электричества, первые, не всегда тактичные, намеки. И лишь потом возникает близость. Нет, нет - Алла протестующе замахала руками, - близость психологическая, интеллектуальная, духовная. - Она вздохнула. - А физическая близость только все разрушает. Во всяком случае, это внешняя сторона, извини, физиология.
- А зачем ты разделяешь эти понятия? Мне кажется, любовь возникает, когда разделение исчезает и появляется гармония.
- Гармонию придумали поэты и философы.
Мне надоедает этот разговор, и я притягиваю Аллу к себе. Снова платье брошено в траву, только что произнесенные слова кажутся безнравственными и глупыми, ибо самое удивительное заключается в обыденном.
Встречались мы с Аллой недолго. Разумеется только в будние дни. Она допускала мое отдельное от себя существование, зная, что у меня есть семья. Но лишь несколько месяцев…