- Знаешь, почему я хочу пойти в пещеру? – сказал Мик, глядя на меня сквозь темные стекла, спина его была ровная и прямая, правую руку он положил на лямку рюкзака.
- Ну, потому что это модно, опасно и можно увидеть что-то, что не видел больше никто на свете, - с готовностью ответила я, у меня всегда как минимум три ответа на один вопрос. Меня зовут Юми, и я никогда не говорю «не знаю», «не могу» и «не может быть».
- Есть еще одна причина, - Мик снял очки и тут же прищурился, хотя было облачно. Наверное, это потому что у него карие глаза. Кареглазые вообще тяжелее переносят свет. – Там должен быть еще один выход. Где-то далеко, возможно в нескольких километрах отсюда. И там, говорят, находится заброшенная военная база.
- Я не слышала ни про какой выход, но, возможно, он в неисследованной части пещеры.
- Скорее всего, - кивнул Мик и поправился: - Скорее всего, он там есть.
Он сделал шаг под каменный навес, и я увидела, что на его праой подошве был рельеф в виде скорпиона. У него были короткие темные волосы (потому что глаза карие), красивый нос, пухлые губы. Как и все мы, он был высокий, отлично сложенный и ужасно обворожительный. Он был одет в свитер темно-кирпичного цвета, с вырезом, открывающим ключицу, джинсы и навороченные сапоги Jutshi для путешественников. На его шее я видела серебряную ниточку, на ней, наверное, висит какой-то кулон. Сердечко?? Амулет? Мне было ужасно любопытно, но я не решила пока не спрашивать. Я была на 4 года младше Мика, у меня были светлые волосы ниже плеч, глаза ярко-голубого, почти трехмерного цвета и светлая кожа (поэтому сразу было заметно, когда я смущена – мои щеки становились розовыми). На мне была черная маечка на лямках, черная куртка с голубыми полосками и светло-голубые джинсы. На ноги я одела кроссовки со шнурками разного цвета.
Мы с Миком познакомились всего неделю назад, на пляже. Это случилось так: я шла с подружками к киоску с мороженным, а он вырос передо мной как будто из-под земли, в темно-синих шортах и с волейбольным мячом. Он был в черных очках, но я все равно по складке на лбу поняла, что у него нахмурены брови.
- Тебя зовут Юми? – спросил он, и мои подружки тут же захихикали.
- Ну да, - я улыбнулась и невольно начала вертеть в руках монетку. Подружки просто заходились от смеха.
- Почему они так смеются? – спросил Мик.
- Ну, ты выглядишь глупо, как будто герой какого-то фильма, - ответила ему Кира, и они снова засмеялись. А я стояла и просто широко улыбалась. Девушки в таком возрасте, как наш, очень смущаются, особенно молодых людей на 4 года старше.
- Я и есть герой, - сказал Мик, подождал, пока они отсмеются, и продолжил: - Это правда, что ты проводишь экскурсии по Южной Пещере?
Через три дня мы встретились с Миком в кафе «Пресный рай», я взяла с собой карту и список необходимого оборудования. Он заказал себе холодный чай, я - фруктовый салат из клубники, абрикосов и дыни. Сначала я объяснила, что не несу никакой ответственности за то, что с ним может случиться, потом перешла к описанию экипировки, и, когда стала говорить про фонари, вдруг заметила, как он держит коктейльную трубочку в уголке губ. Это было ужасно. Я начала сбиваться и краснеть, а ведь мне нельзя заигрывать с клиентами, я профессионал. Мик как будто не замечал моего смущения, он был нахмурен и сосредоточен.
Мы договорились отправиться в Пещеру в пятницу, и я заранее постирала свои самые красивые джинсы. В которых сейчас и иду.
- Это главный грот, я правильно понимаю? – спросил он, когда узкий проход между скалами вывел нас в широкий зал, освещенный электрическими лампами.
- Да, - кивнула я. – Так и есть. Вот туда направо уходит экскурсионный маршрут. Там везде есть освещение, все кому не лень пишут надписи на стенах. Даже есть один зал – мы его называем «Свадебный», - куда приезжают молодожены. Считается, что если оставить там кусочек фаты, то молодые будут счастливы до гроба.
- Какой сомнительный обряд, - усмехнулся Мик.
- Ну, в общем да, - я тоже заулыбалась. – Причем придумали его недавно, лет пять назад, наверное. А теперь все привыкли и ездят.
- С обрядами всегда так. Кто-то сделал, другой повторил, потом десять человек. И вот кажется, что по-другому и не было.
Мы несколько минут постояли над картой, и я объяснила Мику, где сейчас можно, пройти, а где нельзя, потому что от весны с гор начал таять снег и некоторые подземные реки затопили проходы. Мы решили пойти через левый Говорящий Коридор, потому что по карте местности получалось, что его ответвления могли вести как раз туда, где Мик считал, может располагаться база.
Ничего особенно жуткого за три года в пещере я не обнаружила. Красивого – много, пугающего тоже. Некоторые места были опасными – например скользкие тропинки вдоль реки, или неприятными, например Тоннель Ульяны – его открыла собака одного из проводников, такса Ульяна, это длинный тоннель, по которому почти 10 метров надо ползти полностью лежа.
- В пещере случались обвалы? – спросил меня Мик. Здесь его глаза были раскрыты широко и даже как будто стали более влажными. Мы спускались ниже, и становилось прохладно, изо рта вырывался легкий пар. Наши шаги за счет резиновых подошв были практически бесшумными.
- Было один раз. Но и то не страшно, - я пожала плечами. – У нас тихий район, вообще почти не бывает землетрясений.
- Ну, это хорошо. Я не хотел бы с первого раза здесь погибнуть, - он рассмеялся и непроизвольно коснулся груди, проверяя на месте ли его амулет. Он постарался сделать это быстро и незаметно, но я все равно увидела.
- Я думаю, нам придется вернуться сюда еще много раз, - я осветила фонарем бесчисленные норы тоннелей, которые уходили влево от Говорящего Коридора. – Если ты действительно хочешь найти что-то. Пещера просто огромная. Мы с ребятами исследуем ее уже почти шесть лет, и, кажется, она от этого становится только больше.
- Пусть так, - Мик пожал плечами. – Времени у меня после работы остается масса, друзей особенно нет, в клубы я не хожу, телевизор не люблю. Ты меня подучишь немного, начну ходить сам.
Я покачала головой, и увидела, что моя тень в свете его фонаря покачала головой тоже.
- Знаешь, вот единственное что даже проводники стараются не делать – это ходить в пещеру по одному. Есть поверье, оно очень старое, не такое, как Свадебный зал. Про него написано даже в книге 1517 года, а 500 лет, согласись, это не мало. Про то, что в этой пещере живет только один опасный дух – дух Одина. Он нападает на тех, кто приходит один. Уводит их в самые дальние коридоры, и человек сходит с ума. Ему начинает мерещиться все что угодно, он путает дорогу, ему слышатся голоса и видятся люди, которые указывают ему куда идти… И он больше никогда не приходит в себя. Мы однажды видели такого. Он ушел в пещеру, и вернулся через две недели, еле живой.
Мик внимательно выслушал меня, а потом спросил:
- Дух Одина? Причем здесь Один? Это же скандинавский бог, - я посмотрела на него и в очередной раз залюбовалась его лицом. И как он делает такую прическу? Вроде на волосах килограмм геля, а при этом они живые, колышутся и блестят.
- Я знаю. Это в Скандинавии он скандинавский. А здесь слово Один имеет другой смысл. Дух Одина значит Дух Одинокого. Это написано даже в книге 1517 года.
- Ты такая смешная, - внезапно рассмеялся Мик, и глаза его блеснули. Я отвела свой фонарик, в темную сторону, чтобы он не увидел, как я покраснела.
- Почему?
- Что это за книга, как она называлась?
- Нууу… мне про нее рассказывал один проводник. Это очень старая книга.
- То есть ты ее не видела, - Мик вообще остановился, и хитро посмотрел на меня. – Вот так и рождаются обряды, мифы и все остальное. Впервые цивилизация пришла на эти острова в 1629 году, а до этого здесь никто не жил. И про эти места не знали. И письменности здесь не было. Поэтому написать книгу об этой пещере никто не мог.
- Ты что, учитель истории? – я скрестила руки на груди и посмотрела ему прямо в глаза. Никогда нельзя сдаваться. На каждое нападение – только ответное нападение.
- Ну, если честно, да, - теперь Мик просто торжествующе улыбался во весь рот. Я измерила его взглядом, медленно и нагло.
- И правда, похож, - кивнула я и зашагала вперед. – Пойдем, нам сейчас налево.
- Подожди, может, перекусим? – спросил меня Мик.
- Перекусим в Третьем Вороньем зале, - сказала я. – Мы вышли всего три часа назад. Давай доберемся хотя бы до туда.
- Как скажешь, - Мик явно был так доволен собой, что готов был простить мне все, что угодно. А я шла впереди, нахмурившись, и старалась идти как можно быстрее. Пусть подустанет, а то слишком много сил остается на посторонние разговоры.
В Третий Вороний зал мы пришли еще через 80 минут. Он назывался так, потому что здесь на стенах рос какой-то темный мох, не смотря на высокую влажность, стены были матовыми и даже какими-то бархатистыми. Я любила это место – здесь можно было удобно сесть, потолок не слишком высокий и не слишком низкий, впереди – кусок скалы, похожий на заварочный чайник. Как будто сама природа предназначила это место для обеда. Мы развернули консервы и хлеб (я всегда настаиваю на том, чтобы путешественники брали с собой консервы – мало ли, сколько времени нам придется провести в пещере), я налила из термоса кофе. Мик рядом со мной был все еще доволен. Его не пугала и не завораживала пещера, он чувствовал себя просто отлично, как будто всю жизнь сюда ходит. Он действительно видел в ней просто обычный пешеходный переход, ну немного витиеватый.
- Здорово, что горячее, - он улыбнулся мне, грея обе руки о пластиковую чашку.
- Да, - потянула я, и поднесла бутерброд ко рту. Я стала задумчиво жевать, поставив локоть на колено, и раздумывая, о чем можно поговорить с Миком. Мне одновременно хотелось и вывести его отсюда поскорее, чтобы не видеть никогда, и подольше находиться с ним в пещере. Надо же было так попасть. Конечно, я ходила в пещеру с мужчинами вдвоем, даже с незнакомыми, но с такими красивыми – никогда.
- Послушай, а вот эта военная база, - начала я, оборачиваясь к нему, и вдруг заметила, что он не пьет кофе, а замер, и смотрит на меня с раскрытыми глазами.
- Что такое? – с раздражением произнесла я.
- Что-у-те-бя-с-ру-кой? – очень тихо, по слогам выговорил Мик.
- Что у меня с рукой? – тут настала моя очередь пугаться, и я дернулась, сердце забилось быстрее.
- Посмотри, -он взял мою руку с бутербродом, и резко повернул. Консервированное мясо влажно шлепнулось на пол.
- Что ты делаешь? – успела произнести я и тоже замерла, открыв рот, и глядя на свою руку. То, что я увидела, сложно описать словами. У меня перехватило дыхание, в животе сразу стало очень вязко и мне захотелось в туалет. Сердце забилось где-то в горле, ноги онемели, пальцы сами разжались, и хлеб упал сначала мне на колено, а потом свалился на пол.
- Что это такое? – я смотрела на свою ладонь, на ее сторону, противоположную большому пальцу – в хиромантии это называют Холм Луны, и видела как она, безо всяких границ, без перехода, превращалась в мои ботинки.
- Это что, галлюцинация? – повторила я, и мой голос прозвучал практически без эха.
- Я боюсь, что… - начал Мик и замер, потом резко вдохнул и схватил себя за шею, резко дернул за цепочку, и в его руках замер обрывок серебряной нитки. Он замер, открыл рот, собираясь что-то сказать, потом заглянул мне в глаза. В уголках его глаз что-то блестело, мне показалось – слезы. Его лицо было очень, очень бледным, он медленно положил ногу на ногу, повернув ко мне свою подошву со скорпионом, внимательно изучил ее, а потом поставил ботинок, и поднял вторую ногу. Его лицо не изменило выражение лица, наверное, только потому, что и так выражало абсолютный ужас.
- Смотри, - произнес он, поворачивая ко мне вторую ступню.
Низа ботинка не было.
– Не двигайся, ничего не делай, - он покачал головой из стороны в сторону, но я и так не могла ничего делать, потому что замерла, как будто меня облили жидким азотом. Он протянул руки, обе свои руки к свитеру, к красно-кирпичному свитеру, который казался в свете фонариков почти черным и, сжав его всеми десятью пальцами стал медленно поднимать.
Под свитером тоже.
Не было.
Ничего.
- Как? – только выдохнула я. Это было очень просто. Слово «как» похоже на «ах», я произнесла на выдохе, почти беззвучно. Больше я не могла сказать ничего.
- Я понимаю теперь, - сказал Мик, глядя в пустоту своего живота. – Я понимаю, это были не сны. Не сны. Мне все время снилось, что на меня смотрят, и смотрят, и я каждое утро просыпаюсь и делаю одно и то же, и на меня смотрят, а все повторяется – я чищу зубы, встречаюсь с какими-то людьми… И потом… Вот у тебя бывало такое, что ты не знаешь, откуда ты кого-то знаешь?
- Ну… - я задумалась, стараясь как фонариком осветить что-то в своей памяти, судорожно щупая полочки в мозгу и пытаясь понять, что там находится, я двигала, кажется, зрачками, как будто искала ответ на стенах Вороньего зала, …и вдруг поняла: - Мик, я вообще никого, кроме тебя не знаю.
Он кивнул.
Несколько раз.
И медленно продолжил:
- Понимаешь, Юми, и я тоже. Не знаю никого кроме тебя, и трех твоих подружек, и официантов в кафе, и еще нескольких людей, которые сидели за столиками. Я не знаю, где я родился, как вырос, сколько мне лет, кто мои родители. Я не помню, какого цвета у меня машина, и есть ли у меня дома телевизор. Я не разбираюсь в истории. Я не знаю ничего об этом острове, кроме того, что до 1629 года здесь никто не жил. Я даже не знаю, как этот остров называется.
- И я не знаю, не знаю, - я закачала головой. Мне было больно, очень больно оттого, что я пыталась усилием воли воспроизвести процессы, которые раньше давались сами по себе. Представьте себе, что было бы если вам приходилось каждый раз при принятии пищи с помощью химических реактивов составлять слюну, потом впрыскивать ее в рот, потом несколько раз руками сжимать и разжимать челюсти, потом проталкивать еду по пищеводу и толочь ее в животе, сквозь сито отбирая питательные вещества. Я пыталась вспомнить, но не могла, потому что не могла научиться вспоминать. И, наконец, я выдавила:
– Не знаю, как называется тот остров, на котором я живу. Почему так? Как это может быть?
Мик кивнул.
Потом опустил глаза.
Поднял снова.
И сказал, еле слышно:
- Понимаешь, Юми, мы - аниме.
Я не поняла его слов. Я спросила:
- Что? Что ты имеешь в виду?
И Мик повторил мне:
- Мы аниме, японский мультфильм. Посмотри на меня. Ты посмотри на меня! У меня же даже губ толком нет, три черточки – и все!! У меня нет никакого кулона под свитером – его просто не дорисовали. Понимаешь? Нас не дорисовали и бросили.
- Этого не может быть. Мы же живые.
- Аниме – анима… Всего одна буква меняется. Анима – это душа, понимаешь? Ты почти догадалась со своим этим Одином. Ты чувствовала, как и я, но только по-другому немного. Мы все чувствуем. Понимаешь? Мы нарисованные, но у нас есть душа. И мы все чувствуем.
Я смотрела на него и начинала видеть маленькие погрешности. Здесь у пуговицы одна дырка вместо двух. Тут от лямки рюкзака не хватает тени. Волосы на самом деле слеплены из нескольких монолитных прядей. Глаза – только линии. Нет ногтя на левом мизинце. У джинсов кое-где теряется шов. Хлеб – просто поверхность, у него нет объема. На банке с консервами не написано название – так, размазанные полоски. Я перестала дышать, и… Ничего не изменилось. Мне не нужен был воздух, потому что у меня не было легких. Мне не нужен был хлеб, потому что у меня не было желудка. Я не могла описаться от страха, потому что у меня не было мочевого пузыря.
Но у меня была душа. И она упорно не хотела ничего замечать. У меня была фантазия, и она успешно дорисовывала все недостающие детали. У меня было сознание, и я жила в мире, в котором на самом деле не было ни прошлого, ни будущего.
Я по привычке повернула голову к Мику, и по привычке открыла рот, и произнесла:
- Что же теперь нам делать?
- Жить… Мы же живые… - Он облизал губы. Видимо, язык нарисовать ему успели. – А будем мы дальше не замечать это, или нет – наше дело. В конце концов, какая разница, есть ли у меня живот, и переваривает ли он пищу, если я могу испытывать голод. Какая разница, есть ли у меня вкусовые рецепторы, если я могу наслаждаться вкусом. И кожа, мне все равно, есть ли она у меня, ведь я могу чувствовать холод, и тепло тоже…
С этими словами он обнял меня, и прижал мою голову к своей груди.
Мне стало тепло, и я закрыла глаза.