Сегодня во сне я перерезала себе горло. По-настоящему. Одним махом. Всё случилось из-за какой-то капризной случайности. В двух мирах одновременно. В одном мире у некой девушки упала на землю шаль. Проезжавший мимо на лошади самурай поднял эту шаль и протянул девушке, но девушка отказалась забрать свою вещь, никак не мотивируя свой поступок. Самурай посчитал отказ оскорблением. Более того – бесчестием. И схватив меч, хладнокровно чиркнул себе по горлу.
В другом мире, мне предстояло распутать сложный бытовой детектив. Поэтому я пришла за помощью в знакомый мне дом. Раскладывая цветные фотографии участников, я услышала обычный для себя комплимент. Говоривший, держал в руках одну из принесенных мной карточек. На фотографии была я и еще один человек. Но эти слова оказались не про меня. Эти слова оказались о том человеке. Этого человека я всю жизнь недооценивала и никак не могла применить к нему те самые «светлые слова». Про себя я удивилась. И досадно поморщилась. Это всегда было моё, а теперь это впервые сказали не про меня.
Я немножко отошла в сторону от стола с фотографиями. В сторону от группы людей стоящих у стола. Я отошла от стола и подошла к окну. За окном я увидела пышный вишневый сад в цвету. Среди нежных цветов стоял сердитый, но очень обаятельный самурай. Он готовился к смерти. Ему не было страшно. Ему не было грустно. Он не испытывал отчаяния. Но и отрешенным его нельзя было назвать. Самурай негодовал и был очень нетерпелив. Он выхватил меч и хладнокровно провел себе по горлу. При этом самурай смотрел мне в глаза. Как красив был в тот миг этот самурай. Я запомнила, что был он не высокий. Не старый и не молодой. Помеченный шрамами и глубокими морщинами от сурового полевого образа жизни. Такой загорелый, почти коричневый, и, наверное, весь шершавый от песка и ветра.
Самурай смотрел прямо на меня. Наши глаза встретились. Я видела, заторможено, как соприкасается меч с туго натянутой кожей горла, при чуть запрокинутой голове. Как под острым лезвием появляется тонкая, удивительно ровная, красная черта. Она удлиняется, удлиняется, удлиняется – словно человеческое горло бесконечно. Я успеваю удивляться этому ровно до того момента как, растревоженные ветром черные волосы самурая, тяжелыми прядями, взметнувшись, падают мне на лоб.
На мой лоб, на мои глаза. Я перерезаю себе горло и радуюсь, что это так просто и совсем не больно. Я все еще вижу среди вишен самурая, но он уже не нужен мне для того, чтобы увидеть, как мое горло расходиться под напором горячей липкой влаги. Мне неприятны звуки выходящей из меня крови, ровно как неприятно и то, что одежда моя безнадежно испорчена. Я прижимаю большой и указательный пальцы к ране в тех местах, где, как мне кажется, из меня вырывается самое большое количество крови – к венам. Я наклоняю голову, чтобы совместить края разреза. Непроизвольно я пытаюсь отсрочить приближающуюся смерть.
Мне удается каким-то непостижимым образом остановить кровь. То ли её осталось слишком мало во мне, то ли вообще не осталось, и живу я лишь по необузданной инерции. Мне не понять этого, даже глядя на красное море вокруг. По не залитым островкам я пробираюсь в другое помещение. Ищу ванную комнату. Нахожу. Сбрасываю мокрую одежду. Торопливо смываю кровавые, уже подзасохшие разводы на груди и шее. Аккуратно вытираю полотенцем кровоточащий разрез. У меня сильно кружится голова и слипаются глаза. Тело не слушается меня. Я сажусь на пол и приваливаюсь головой к двери. Кто-то барабанит в неё с той стороны. Я слышу топот множества ног, трусливо удирающих подальше. Так же я слышу, как кто-то вызывает скорую помощь и милицию. У стояка с холодной водой жмется хозяйский полосатый кот. Я протягиваю к нему свою невесомую руку, успевая заметить, как прозрачна и бледна кожа. Кот испуганно шипит, прижав уши.
Я понимаю, что должна умереть. Либо прямо сейчас, либо через минуту, может чуть попозже. Но уже необратимо должна умереть. Меня не должно стать. Не стать должно. Должно не стать. Не станет. И я не смогу тогда даже подумать о том, что меня уже не стало. И я уже не хочу умирать. Я легко встаю, ведь моё тело невесомо, открываю дверь ванной. Смотрю в испуганные глаза хозяйки дома. Прошу дать мне какую-нибудь одежду. Иду за ней следом в комнату к большому шкафу. Молча надеваю протянутую мне белую футболку, про себя сетуя, что белый ворот наверняка запачкается. Но футболка большая, мужская, и я теряюсь в ней, становлюсь маленькой-маленькой. Ворот теплой белизной ложится на холодные мои плечи и даже не думает соприкасаться с раной. Чувствую новый приступ головокружения. Он заставляет меня прислониться к стене и тихонько сползти на пол.
Першит в горле и я, не сдержавшись, легонько откашливаюсь. Тут же чувствую как моя рана, чудом слипшаяся, расходиться в одном маленьком местечке справа. Но и этого вполне хватает, для того, чтобы тоненький ручеек, щекоча кожу, тут же побежал вниз по шее до ключицы и там застыл подрагивающей алой каплей. Я вижу это со стороны, словно я раздвоилась. Не вижу себя, но вижу окружающую меня комнату, и так же вижу себя сидящую у холодной бетонной стены замаскированной цветочными обоями.
«Я сейчас умру», - говорю я.
«Сейчас» потому, что не знаю точного срока. И отчаянно надеюсь, что «сейчас» настанет не скоро. Может быть, даже надеюсь дотянуть до приезда скорой. Мне жалко себя. Невыносимо жалко.
«Я очень не хочу умирать! Ты не знаешь, чем можно пополнить запас крови? Гематоген? Кроме гематогена? Чем из подручных средств можно восстановить хоть капельку крови? Столько, чтобы хватило для жизни».
Она мотает головой, разворачивается и идет на кухню. В глазах её слезы. За все это время она не произносит ни одного слова. Я с трудом поднимаюсь с пола. Я тоже иду на кухню. Коридор мотает из стороны в сторону, словно это взбесившийся автобус. С каждой секундой мне становиться все трудней и трудней пробираться по нему. Споткнувшись о чьи-то ботинки, я начинаю падать, но успеваю схватиться за висящие на вешалке пальто. Подтягиваю свое тело вверх. Но тут же отпускаю руки. Моё тело стало еще меньше и легче и ему уже не нужна поддержка. Я теряю свой вес. Я теряю свое тело. Я все больше исчезаю.
И вот, я уже вижу себя лежащей на полу. От напряженной борьбы с «коридорной качкой» снова местами открылась рана. На лице выражение скулящей надежды. И полная бессмыслица в глазах. Лежащая я, лежащий самурай, так ничего и не успели понять.