Васса не верила сонникам и их не читала, но складно все сошлось в этой полуяви полусне. Болтовня и возня во дворе сон тревожили. Стук в окно переходил в стук в дверь. Казалось, подгулявшая компания бесцеремонно просится гостями в незнакомый дом. Она то и дело открывала глаза и обнаруживала лишь тишину да сопящих во сне Сашку с Аринкой. Глаза закрывались, и снова страх перед неизбежными гостями поглощал ее. И все хотелось от него как-то отмахнуться, как-то его прекратить… Но шум со двора лез прямо в сон. Сон растворялся открытыми в тишину ночи глазами, а затем снова проглатывал ее.
Этот кошмар прекратился лишь под утро, когда телефонный звонок разбудил Сашку. Заставил ее бежать на улицу, ехать на метро, упереться в закрытую дверь и долго изнурительно плакать. Выливая все нутро слезами, которыми ничего не изменишь и даже не утешишься.
***
Деловая и спокойная Васса, вопросов лишних обычно не задавала. В то утро когда подруга так торопливо выскочила из дома, в положенный час отвела маленькую Аринку в детский сад и сама отправилась на работу.
***
- Вась, я приеду не одна.
Это короткое сообщение уцелевшая Саша сделала вполголоса, с мобильного телефона из подвала разгромленного дома своей сестры Мадины.
Мадинин муж, Тенгиз, был убит еще два года назад – он наотрез отказался организовывать операцию, итогом которой могли бы стать взлетевшие на воздух несколько сотен сиротских жизней. На самом деле это была всего лишь лирическая отпевка сторонников Тенгиза из тех, кому он был выгоден, как павший герой. Ей, история была представлена так, будто его убили агенты федеральных служб по причине столь драматической. В реальной же реалии, всё было до пошлости просто: Тенгиз и его старый молчаливый соперник по боевым заслугам Аджан не поделили проститутку Настю в закрытом от посторонних глаз и ушей заведении для мало пристойных развлечений города Казани...
Горячая Мадина искренне верившая в светлую независимость своей маленькой республики, страстно принимавшая участие в делах мужа, в тех, которые были ей по силам; сорвавшаяся отчаянием, лишившаяся брата в прошлогодней операции, отвергнутая умершим отцом, оставшаяся на едине с безрадостным и непонятным, но не ею установленным, законом земляков, Мадина поклялась мстить…
***
В ту ночь, когда к дому подъехали машины с солдатами всех женщин, а их в доме было трое: Сандра, Мадина и маленькая Аурика, охранники быстро отправили в подвал. Подвал был вырыт еще в самом начале девяностых годов. Вход ловко спрятан в большой печи. Поэтому после «зачистки территории», приехавшие чиновники и журналисты, а чуть раньше них опергруппа для «описания места проведенной плановой операции», сколько не простукивали стены и пол дома, найти ничего не смогли. Подвал находился в стороне. Они «зафиксировали» двух убитых телохранителей, даже не пытавшихся отстреливаться, сделали обыск, конфисковали оружие, некоторые боеприпасы и уехали. Жадные к деталям корреспонденты долго ходили по дому и вокруг него, что бы сохранить на пленке, а потом передать в новостном репортаже оптимистичную сводку о том, как наши сделали то, что должны были сделать и продолжают двигаться вперед…
***
- Сандра, ты вывезешь Аурику из города. Уезжай в свою Москву. Береги девочку.
Мадина говорила так, словно заклинала Сандру. Каждое слово, безоговорочно опуская в ее сердце, на самое дно.
- Как же ты?
- У меня здесь дела. Разберусь и приеду.
- Но мы не можем без тебя!
- Ты хочешь со мной? Ты не можешь представить… - она осеклась и перешла почти на шипение, - даже не думай так! Твое дело теперь – девочка. Про меня не переживай! – Мадина говорила горячо, перейдя, вдруг, на плохой русский, раскатывая «р-р-р».
Как оказалось, у нее все было готово: доверенность на сопровождение ребенка, все документы на девочку, деньги. Была готова еще одна бумага, которую пока, она показывать сестре не стала. Отдав Сандре указания, сколько ждать, как действовать, к кому идти, где будет машина, Мадина крепко обняла дочь, проглотила колючий ком в горле, прочла молитву и ушла.
***
Дом был наполнен ужасом насильнной смерти. Битое стекло, повсюду земля, черепки, разбросанная посуда, перья и вата, изрешеченные пулями стены; сорванные ставни и сквозь них, безжалостная луна освещала дорожку от окна к стене, пятна и сгустки крови, окрашивая темно-синим. Сандра пригляделась и вздрогнула – и быстро закрыла девочке глаза – на полу валялась кисть руки, ей даже показалось, что она увидела на холме Венеры татуировку: полумесяц... Хотелось бежать, скорее, от этого ужаса, от этого чертова места, страх сжимал нутро, и хотелось, нестерпимо хотелось кричать и бежать все быстрее и быстрее. Но было нельзя – Мадина сказала все делать тихо, по городу передвигаться осторожно, внимания к себе не привлекать.
***
Теперь она уже не помнила, как добрались в Москву, и ТОГО дома она не помнила. Так устроен человек и, иногда, пережитый сознанием кошмар прячется поглубже в недра памяти, в самые малодоступные места.
Побежали дни, наполненные рутиной дел. То спокойно, а то вдруг тревожно отдавалось пережитое, но на него вздыхали и рукой махали – уходи, мол, уходи.
Аринку удалось очень быстро пристроить в детский сад. В разговоре с заведующей главную роль сыграло волшебство бумажных купюр, а посему, подробности о девочке были опущены обещанием вскоре предоставить все необходимые бумаги. Саша и Васса продолжали службу в маленьком артистическом агентстве. Дни, когда одна бредила Офелией, а другая мечтала сыграть великую Сару Бернар, аккуратно затягивались заботами о хлебе насущном. Работы было полно: то свадьба, то богатый день рождения, то вечеринка на корабле, то концерт для большого юбиляра, то праздничные спектакли по "соцзаказу", реклама опять таки. Потребность в хлебе было чем обеспечивать.
***
Редко звонила Мадина. Говорили коротко - возможно скоро будет в Москве, возможно, удастся увидеться, очень просила беречь Аурику; не плакала…
***
Последние полгода стали, вдруг, похожи на счастье. У Вассы развивался горячий роман и ее спокойно-серые глаза, теперь стали цвета антрацита. Она сменила прическу – удобный всегда тугой хвост превратился в золоченые сосульки, торчащие в разные стороны. Появились какие-то кокетливые юбчонки, воздушные кофточки и смешное легкомыслие на, уж совсем, высоких шпильках…
У Саши все чаще случались кастинги и пробы. Ее пригласили в сериал, обнадежили ролью второго плана, в малобюджетном фильме-размышлении о войне… Она и боялась его, и в то же время знала, что сможет высказаться во всей своей боли, во всем знании; во всем пережитом страхе до конца. С момента последнего приезда из Кавказа, она сильно похудела, заострилась, а глаза настоящей восточной красавицы, казалось, были теперь единственными на лице и лишь, изредка появляющаяся улыбка придавала им яркость, а так, они прятались, хоть им это было трудно.
***
Теперешнюю новость от Вассы было невозможно скрыть. Все выдавала нервозность появившаяся в Саше, и еще растерянность.
- Звонила сестра.
- Из Москвы?
- Да…
- Она решила свои проблемы?
- Она приехала их решать.
В глухой тишине слова Вассы: «– О, господи!» - не прозвучали.
Теперь чего-то ждали. Нет, об этом не говорили, не о чем было. Просто ходили по квартире приговоренными. Ждали страшного и убивались невозможностью это изменить. Каждая сама с собой, но в сцепке.
***
- Вась, она сделала это, Васенька, милая… ай-ай-ай… – рыдала в трубку Сандра растягивая «а», совсем не по-мусульмански, как казалось Вассе. Прошли сутки, с ее побега из дома после звонка. – Вася, включи телевизор, там по всем каналам передают…
- Ты где?
- Я не знаю…
- Где ты была?
- Я не помню…
- Когда дома будешь?
- Я не знаю, Вася, я жить не хочу…
- Я тебе дам, не хочу! – Васса щелкала пультом от телевизора по всем каналам: реклама, опять реклама, телемагазин, - черт, - прогноз погоды. Значит, новостной блок только что кончился, ладно. – Я отпрошусь с работы, и буду ждать тебя дома, – сказала она в трубку, там были прерывистые всхлипывания, похоже, основной напор истерики прошел и теперь можно говорить спокойно, - слышишь?
- Да, слышу.
- Ты приедешь?
- Да, Вась, все.., да.., все.., еду… - еле слышно лепетала Саша.
- Такси бери. Я у подъезда тебя буду ждать.
***
«…тридцать два человека убиты, сорок ранено… личность террористки-смертницы устанавливается, возможно, эта женщина принадлежала…»
Дальше Васса слушать уже не могла. Она все складывала показания сна: вот тебе и гости незванные...
Эти новости, не такие редкие теперь, первый раз гулом отдавались в ее ушах, первый раз были так близки, и, словно сгибали в пол. Хотелось прятаться. Невозможное возможно – вот что было страшно… Война, такая далекая и непонятная, чужая, вдруг стала частью ее.
Приехала Саша.
Да, в то утро звонила Мадина, говорила, что завтра уедет, встретиться можно только сегодня. Нет, Аурику не брать ни в коем случае – опасно. Если есть, - фотографию…
- Ее прослушали и увезли раньше времени. Твое счастье. Зачем она вообще звонила… - Васса не понимала совершенно искренне, этим звонком Мадина серьезно подставляла сестру.
***
Как-то все мало помалу.., не рубцевалось, конечно, но, успокаивалось. Дни потянулись всегдашние, но как-то, словно вылинявшей нитью от утра до вечера. Их старательно заполняли какими-то важными делами, но дела имели легкий оттенок бесполезности и безнадеги.
Лишь маленькая Аринка разбавляла горькую жидкость будней. Она все лучше говорила по-русски, вовсю читала стихи, в которых акцент становился совсем незаметным. Ее, с переливами, смех заряжал квартиру жизнью и наполнял жизнь, похожим на новый, смыслом. Вопросы, которые задавались со скоростью чуть-чуть уступавшей скорости света, отвлекали от тяжелых раздумий, иногда веселили. Хотя бывало и так, что их детская глубина отправляла воспитательниц в густые и трудные раздумья.
О прошедшем старались говорить мало, а лучше и вовсе не говорить. Словно совместное преступление, связывало их это проклятое знание. И все боялись, как бы не всплыла фамилия смертницы.
Они обе стали подозрительнее, и в доме (кто бы мог подумать?) перевелись гости, которые раньше не соблюдали выходных. Теперь, прежде чем открыть дверь, смотрели в глазок, спрашивали «Кто там?» и открывали только знакомым. Телефоны часто держали отключенными – включали по необходимости…
***
- Вась, звонят. Откроешь?
- Иду.
- Кто там? – Сашка старательно вслушивалась в голос Вассы в коридоре, но толком не было ничего не слышно. Спустя несколько минут, звук открывающегося дверного звонка, заставил ее встать с дивана, отложив в сторону вязание (занятие, в последнее время, ставшее обязательным в свободные часы).
В прихожей стоял невысокого роста молодой человек в темно-синей куртке с вышитой бело-голубой птичкой на левой полочке, и надписью под ней: “EMC Grand post”.
- Да, вот и она, – говорила ему Васса, указывая на выходящую из комнаты подругу, - Саш, тут тебе бандероль. Неси документы.
Курьер ушел, и, перейдя на кухню, они принялись разбирать не слишком толстый пакет. Там были деньги, впрочем, не много, и документы на усыновление Аурики, это было настоящее имя Аринки. Все готово и оформлено задним числом, с аккуратной подписью Саши - при рождении названной Сандрой Надировной Бахметджановой. Эту самую подпись она, на самом деле, никогда не ставила собственноручно. Там же было свидетельство о смерти Мадины Надировны Бахметджановой, погибшей, исходя из бумаг, весной прошлого года вследствие перестрелки в центре их маленького городка. Прошлой весной там действительно была перестрелка, и многие прохожие, стали случайными неопознанными телами... Но эти документы были всего лишь отличного качества подделкой.
Было еще письмо, без конверта, написанное на чеченском языке. Васса, конечно языка не знала, - все и так было ясно. Она передала его подруге.
Текст письма так никогда и не был озвучен. Но, по появившейся на утро проседи в волосах Сандры можно было прочесть и его содержание, и его действие.
***
Как странно и внезапно наступает иногда первый день тепла, такой как этот. Неожиданно даже для московских небес, утром в ту субботу проснулась светлая, слепящая глаза весна. На радостях запели птицы, а под ногами прохожих побежали разноцветные от бензина и автомобильного масла талые ручьи. С крыш стекала капель, и по их влажной поверхности срывались вниз куски слежавшегося снега, а кое-где, в падение пускались крупные сосульки, угрожая пешеходам.
Пушкинская площадь была многолюдна и суетлива. Толпа лилась к центральному входу в кинотеатр. Ее объединяло восторженное желание увидеть большую премьеру, назначенную на сегодняшний день. Все было в движении и безоговорочной радости, какую приносит после долгих холодов выступившее во все права солнце. Дети бегали и шумели вокруг, и разоряли родителей на сладкую вату и попкорн, на заполненные гелием цветные воздушные шары, лошадок, собачек и слонят…
Самой большой популярностью пользовался огромный человек из поролона. Он был сегодня главным героем. Его портреты смотрели со всех витрин и мониторов. А маленькие копии в больших количествах продавались лотков. Он махал рукой прохожим, возле него останавливалась малышня, теребя ругами шершавое тело, забираясь к нему на коленки. Щелчки фотокамер и улыбки и шумный смех, смех, смех…
Сандре было до смерти душно в этой поролоновой конуре. Все мокрое – и шея и лицо и под одеждой. Временами, перехватывало дыхание, а в голове толпился нестерпимый гул, передававшийся тремором во все тело.
Две недели прошло после письма. Тяжелое молчание, поселившееся в ней тем днем, сегодня разрешилось обильными, но беззвучными слезами. Доведенный до исступления внутренний предел ее, был громче хора стаи бродячих собак запрокинувших морды, к луне в самозабвенном вое. Будто десяток скрипичных альтов одновременно вытягивают си минор во всех четырех регистрах. Сандра рыдала и молилась. Мусульманскому ли, христианскому ли Богу – это было все равно – кто услышит. Главное молиться без остановки, заглушая себя. И не важно, что слово ходит по кругу, и не страшно, что голос не слышен. Хорошо, что может быть, эти слова дойдут, и Он сможет простить то, чего Сандра не может. Хорошо то, что эти слова помогают не слышать себя или становиться дальше. Может быть, Он поможет понять или лишит разума.
***
Поролоновый человек поднимает руки вверх, и толпа взрывается праздничным ревом. Большие его руки движутся неуверенно и рвано, словно собираясь сделать одно, они почему-то делают совсем другое.