Я приехал в городок своего детства как обычно, на пару дней. Стояло душное лето.
Как обычно, отсидел дежурный вечер с родителями, не понимая, насколько для них важно мое присутствие.
Как обычно, пробежался по знакомым, по тем немногим, с которыми можно просто выпить пива и десять минут просто поболтать, интересуясь друг другом чисто из вежливости.
И, как обычно, наступил тот самый день перед отъездом, когда делать было совершенно нечего.
Мы с Лешкой, рано поседевшим одноклассником, единственным близким мне человеком, брели по одноэтажной улочке в направлении школы.
Все было так же, как много лет назад – между крашеных досок заборов проглядывали палисадники с красными светофорчиками мальв и шапками георгинов. Цепные псы или улыбались нам, высунув языки, или лениво погавкивали для порядку. Старики дремали на лавочках, во дворах верещала малышня.
Кастрюлька провинциального бытия ровно кипела на слабом огне.
Лешка предложил поехать к Валентине.
- К какой Валентине? - не понял я.
- К Петровне!
Лешка имел в виду Валентину Петровну, нашу бывшую учительницу пения, с которой мы, будучи школьниками, дружили очень близко.
Я, честно говоря, не сильно обрадовался. Но Лешка уверил, что Валентина каждый раз, встречая его, приглашает в гости, и даже обижается, узнав, что я уезжаю не повидавшись.
«Пятнадцать лет уже обижается» - подумал я, и мы поехали.
Я не волновался, но было как-то не по себе.
В моей голове крутилась бесконечная пластинка, звучал «Сувенир» Демиса Руссоса, любимая мелодия детства.
С таким ностальгическим настроением я и вошел в квартиру Валентины Петровны, сжимая в руках бутылку портвейна.
Она увидела Лешку, обрадовалась ему как старому приятелю, скользнула по мне взглядом и снова переключилась на Лешку, пусто щебеча.
Лешка хитро посмеивался. Петровна меня не узнала. Мне было и неловко, и смешно одновременно, и интересно, что будет дальше.
Прошли в комнату, расселись.
Валентина засуетилась, принесла из кухни нарезанное сало, какие-то огурчики, хлеб, виновато призналась, что выпивки нет. Я выставил портвейн на журнальный столик.
И тут Валентина Петровна, улыбаясь, спросила:
- Леш, а это кто с тобой? Вижу, лицо знакомое, но вспомнить не могу.
- Угадай!
- Ну Леша! - и уже ко мне:
- Извините, я вас знаю?
Я промолчал, натянуто улыбаясь. «Хорошо, хоть лицо ей знакомо».
Лешка назвал мое имя, предвкушая восторг и радость узнавания. Но скорее это было похоже на процесс опознания в мертвецкой.
Она переспросила фамилию, он повторил, переводя взгляд с меня на нее и обратно.
Она недоверчиво всмотрелась в мое лицо, моргнула – и как-то на глазах сникла, сдулась, хотя и постаралась не подать вида.
Как скомканная вчерашняя газета.
Неловкость, еще пару минут назад готовая рассеяться под натиском лешкиных шуток-прибауток, липкой паутиной сковала движения, слова, мимику.
Пластинка в моей голове дала сбой и зациклилась на строчке из русскоязычного припева: «а я не знаю, что тебе-е-е сказать…»
Валентина, все еще красивая, несколько раздавшаяся вширь женщина, была уже не той Валей-хохотушкой двадцати трех лет от роду. Она тащила за собой семью и связку проблем - как все бабы под сорок, понятное дело. Муж пьет, сын гуляет, зарплата маленькая.
Я ее не видел пятнадцать лет. Но это была она - весьма узнаваемая и вполне съедобная.
Валентина взяла себя в руки, но больше ни разу не решилась взглянуть в мою сторону. Так обычно поступают влюбленные, озабоченные друг другом.
Я понял, что она в шоке, потому что.
Потому что я, лысый дядька в эспаньолке и шортах (невиданное дело!) ничем не напоминал того наивного мальчика, того сероглазого недотрогу с челкой на глазах, в которого безнадежно влюблялись девятиклассницы. И одна училка. Училка пения.
Пепел рассыпавшейся сказки запорошил ее карие глаза, и в одно мгновение высушил горло.
Но мои глаза смотрели. Мои уши слышали. Мое сердце барабанило.
Включили телевизор, уставились в экран, пили портвейн без тостов, как на поминках. Молчали. Даже балагур Леша прикусил язык.
Пришел муж, обрадовался гостям. Она меня представила как бывшего коллегу по ансамблю. Это была правда – мы познакомились, когда я учился в десятом, и уроками пения не был озабочен, играл себе в ансамбле, а Валентина была великовозрастной голосистой солисткой. Ее коронным номером была песня "Белые крылья", которую она исполняла лучше, чем Ободзинский. Нам всем тогда так казалось.
Достали и торжественно рассматривали реликвию – альбом с фотографиями. Школьных было мало, в основном семейные.
Ее сын Никита оказался симпатичным семнадцатилетним мальчуганом – тонкая шея, удивленные глаза, смешливый рот. Я вдруг понял, что он до жути похож на меня, того ангела из прошлой жизни.
«Он скоро придет», - сказала она альбому.
Я вспомнил, как двухлетний Никитос сидел на моих коленках в прокуренной музыкалке, пока молодая мама спорила с клавишником по поводу неудобной тональности.
Белобрысый молчаливый карапуз с серьезным взглядом, какую же стезю приготовил тебе сумасшедший кулинар судеб?
Муж пошел за самогоном, радостно хлопнув дверью.
Леша вперился в сериал, уйдя с головой в провинциальную озабоченность судьбами страдающих от недоеба мексиканских мачо.
Она, должно быть, ушла курить.
Я огляделся, допил из фужера и направился на кухню, терзаясь сомнениями и некоторым душевным разладом.
Валя, Валентина, где же ты теперь. Ты не разрешала называть себя по имени – только по имени-отчеству, хотя разница в семь лет сейчас кажется смехотворной. Ты любила довлеть и повелевать, пользуясь моей патологической застенчивостью.
Училка, ептыть. А помнишь, Валя, дороги смоленщины?
Потные школьные вечера, заканчивавшиеся в мужском туалете вонючим самогоном, игры в бутылочку, результатом которых были синие засосы на мальчишеской шее и недоумение моей наивной мамы, длинные ночные провожания до дверей (ой, вдруг муж увидит!) под сальные разговоры и скабрезные анекдоты, приглашение в гости – ученика к учителю! – с последующими муками не то совести, не то взмыленного либидо - до темноты, до последнего автобуса, до истерики, невзирая на то, что ученик находится в полуобморочном состоянии, и конечно же, знаменитый тогда городской смотр рок-групп, где я стал лучшим барабанщиком, а ты, Валя, лучшей вокалисткой, что и было отмечено поебушками в четыре персоны на жухлой листве лесополосы, - ну как такое не запомнить, а?
На кухне было тихо.
Сигарета безмятежно дымилась на блюдце.
Валентина стояла, прислонясь лбом и раскрытыми ладонями к оконному стеклу, и тихо выла.
Наверное, знала, что через два месяца муж умрет от цирроза, а еще через год Никита сядет на восемь лет за пьяную мокруху.
Я не нашел что сказать, постоял немного и вышел из квартиры, осторожно щелкнув английским замком.
**