И КРАСАВЦЕМ-МОЛОДЦОМ ОБЕРНИСЬ.
Даже сны перестали сниться. Долгая зима прошла, а она так и не собралась выйти из дома.
Обычно обещают себе новую жизнь с понедельника.
Она не знала, какой день недели, никаких ориентиров, надо бы отметины на стене оставлять, допустим, утром или вечером. Но зачем отмечать, если в ее положении дни неотличимы, включая праздники, и любой может стать судьбоносным.
Знать бы, что ждет впереди, на что делать ставку: на случай, ждать, набравшись терпения, и дождаться, или судьбу взять в руки. Она потрогала тонкие запястья, порадовалась изящным пальцам, нежной коже, красиво подпиленным ногтям без лака. Не хлебом единым сыт человек. Но память подсказала и другое: свободой сыт не будешь. Выбрала свободу и очень скоро оказалась у роковой черты, - шаг и смертельная пустота. Но возвращать билет она еще не готова. И если народная мудрость противоречива как сама жизнь, то неизвестно, что ожидает завтра. Действительно, что?
Странно, подумала Маша, у нее не бывает выбора, не жизнь, а экстремальный спорт.
Она открыла наугад толстый словарь, оказалась буква «Э», звучащая в ее личном контексте предостерегающе, замелькали слова: экстросистола экстремума экстрадировалась в эксцентричность, экстраполировалась в эксцесс экстренного эффекта. Энергия иссякла, она устала, отдвинулась от словаря и наткнулась на Бродского. Лежит рядом с великим поэтом, но что с этого, если ни строчки своей, даже негениальной. Зачем писать, если лучшее уже написано?
Хотелось уйти в горний мир, а зачем-то стала тягаться с феноменальным поэтом. Жила надеждой, сможет не хуже, потом разрешила и хуже, но свое. Полезло такое, самой тошно. Рифмовала любовь с кровью, слезы с розами, к ночи утешала себя мудрым утром, - завтра лучше, чем вчера. Но завтра проходило вчера, наконец, наступило лето, яркое, теплое, витаминное. А у нее из еды манная каша, отливающая голубизной. Лежит с Бродским, но что с этого?
Под вопросом не только светлое, но и вообще ее будущее. Ради него пока просматривается один путь: вернуться в школу учительницей, как раз сейчас, в начале лета берут, потом все уйдут в долгий отпуск, жди до осени. Место она себе найдет всегда, но до осени может не дожить.
Днем раньше, днем позже, пока крупа не на исходе, но почему не сегодня. Она полежала, взращивания отвращение к манной каше, беспорядку вокруг, ожидая внутреннего сгустка энергии для первоначального толчка, но толчка не получалось, только усталость.
Она потянулась к зеркалу на тумбочке: скорбные губы, беспокойно ожидающие глаза, скучная мымра, но прическа в порядке, чуть только поправить. Она поправила.
Пронзительно ожил звонок, она вздрогнула, потом обрадовалась, вот и повод подняться с дивана, нельзя раздумывать, пора открыться внешнему миру. Она открылась высокому широкоплечему мужчине.
Очки ее куда-то еще вчера подевались. Но зачем очки, когда для нее он туманно красив как на старинном фото времен начала новой жизни прошлого века. Она прищурилась, в самом деле хорош и не привиделся от голода, - она точно знает, привидение пропадает от прищура глаз. Ибо у страха глаза велики.
Но она не потерялась, – пусть мужчина красив, но нельзя забывать, что у нее васильковые глаза в густых черных ресницах и тонкая талия. И она умеет улыбаться ослепительно левой стороной, справа выпал клык. Но говорит она хрипло, разучилась в полном безмолвии. Зато голос незнакомца теплый и ласковый как солнечный зайчик на щеке из времен счастливого детства.. Согласна слушать его без страха и упрека, даже если он из криминального чтива. Материализовался.
Улыбка еще шире, до коренных зубов, узнавай скорей, ну что же ты, Маша, ладно, потом вспомнишь, подсказывать не буду, собирайся ко мне на новоселье. Он прошел в комнату знакомой походкой, так ходят преуспевающие мужчины из американских фильмов.
- Я не шучу. Гости ждут, одевайся, я подожду.
Она открыла дверцы шкафа, он вышел, стало тихо, но вдруг усилились звуки капающей и текущей воды из худой сантехники, догадалась, - красавец заглядывает в ванную и туалет. В груди замерло, неужели догадался подправить, подкрутить, чтобы ее не изводила капель, усиливающаяся бессонными ночами до рева трубного водопада.
- Одна живешь? – утвердительно спросил он, оглядывая ее костюм, выгодно подчеркивающий фигуру.
- Да, - с готовностью ответила она: вопрос наложился на мысли о неисправной сантехнике.
Думала, споткнется на ступенях, задохнется от свежего воздуха, не сумеет элегантно непринужденно пройтись до машины и сесть на переднее сиденье. Обошлось. Можно улыбнуться, шире, еще шире, победа за Машей, он сосредоточился на дороге. Пора вспомнить, кто он такой. Конечно, знакомый. Зачем она незнакомцу, когда друзья давно ее дом стороной обходят.
Пока он раздваивается, - похож на бывшего однокурсника по университету и бывшего одноклассника, когда-то влюбленного в нее. В одном она уверена, он не похож на школьного учителя. Ничего, проявится, мозг оскудел от недоедания, но память никуда не делась, что было, сохранено. Чувство подсказывает, не просто так знакомый, и если обнажится хотя бы до пояса, она скорее его вспомнит.
Кто сказал, что женщина помнит всех своих мужчин в полный рост?
Его машина ей незнакома, машины лучше запоминаются, потому что реже встречаются в ее личной жизни. К ней только один знакомый приезжал на Волге, любил ее перекрашивать с каждой новой женщиной, при ней машина была цвета индиго. Но это было так давно, что она забыла его имя.
Что об этом вспоминать, да и Волга была старенькой, не то, что эта серебристая иномарочка, новенькая и стремительная, как нарядная девочка-девственница в ожидании чуда. Маша мгновенно вошла в это состояние в мягком и удобном кресле, забыв о мужчине за рулем. Его профиль разочаровал, - не такой лучезарно выигрышный, как вид спереди, нос коротковат. Неужели он из школьных времен с заботливой мамашей пожилого вида? Он любил Машу так, как любят только в юности, самоубийственно. Мамаша обожала единственного сына, страдала, звонила ей, о чем-то туманно просила, обещала любую сумму, только чтобы мальчик не покончил собой. В конце концов она увезла своего сына куда-то очень далеко. Екнуло в груди, неужели это любовь? Лет восемнадцать прошло, а он все любит. Кажется, ей везет: на сумасшедшего он не похож.
Как будут разворачиваться события, покажет время, а пока наслаждаюсь.
Маша прикрыла глаза, - резкий толчок, качнулась вперед и чуть не угодила в лобовое стекло. Теперь понятно, почему оно так называется.
Он смачно выругался, характерно скривил губы, верхняя поплыла вправо вниз а нижняя в противоположную сторону, и рукой ухватился за подбородок, будто проверяя, гладко ли выбрит, - жест, который позволял я себе старинный, серенький, наводящий скуку друг студенческих времен.
- Делаю левый поворот из левого ряда, ничего не нарушаю, этот отморозок чуть меня не протаранил. Он еще поплатится, - скрипуче проговорил он.
- Проявился. Я тебя вспомнила, вот что значит изменить привычную одежду. Ты раньше в сером костюме ходил.
- Никогда не было, - кисло скривился друг.
- Не может быть.
- Кому лучше знать.
- В чем тогда ты приходил на лекции?
- В том же, в чем к тебе, в джинсах и свитере, - темно-красный и темно-синий. Чаще ходил в синем. Мне их бабушка связала на первом курсе.
- Не может быть, - удивилась Маша, но в бабушку поверила. - Ты красишь волосы?
- Никогда.
- Не может быть. Но ведь раньше у тебя волосы были под цвет костюма, серые, - он повернулся к ней, сжав губы в узкую щель, - Ах, да, то есть волосы были прямые и пепельные. Откуда яркий цвет и волнистость?
Он широко ей улыбнулся.
- Ты не в рекламе работаешь? Научился улыбаться, раньше только слегка кривился.
- Все такая же злопамятная, а я зато научился носом шевелить.
- Интереснее ушами.
- Научусь обязательно.
- Учись, отличник. Каким ты был, но стал другим, - пропела она
Улыбка ему раньше не удавалась. Голубчиков, как могла забыть его. Голубчик, развеселись, ну что ты такой замороженный, не тратишься на чувства, чтобы дольше прожить и больше книжек прочитать?
Был жалкий и липкий, не имел цвета и запаха, обернулся красавцем-молодцом. Красив телом, а хорош ли делом?
- Приехали! – доложил он ликующим голосом первого космонавта.
- Какой этаж? – спросила Маша, оглядывая уходящую в небо бетонную стену.
- Шестнадцатый, - ответил счастливый, не похожий на прежнего Голубчик, имя не всплывало.
Маша на всякий случай решила хвалить все, что увидит, может, в этот раз ей повезет, и бывший друг Голубчик пригодится.
Лифт в порядке, новенький, свеженький. Дверь с номером «66» пугает обилием врезных замков.
- Мой офис, - Жестом обвел он просторную прихожую и показал на комнату, ярко освещенную солнцем. – Садись. - Маша отметила синее удобное кресло, - Смотри на картины.
- Ничего, - сказала Маша, рассматривая скособоченные серенькие домишки, горбатый мост через реку и сугробы снега с розовыми пятнами, надо понимать, закатного неба. Полкомнаты занимали ведра в краске и штабель досок. Страна в состоянии ремонта. Когда жить начнем? Она расстроилась, потому что не переносит ни строек, ни перестроек. Хотя в душе и согласна на новенькое, совсем готовенькое. Значит, не повезло, правда, пока в малом.
- Посмотри, какая палитра красок. Нравится?
- Да, нравится - согласилась Маша, с отвращением разглядывая грязно-серый пейзаж с нещедрыми мазками розового, голубого, переходящего в фиолетовый, - в тон его прошлому и ее настоящему.
- Давно не виделись, - Маша смутилась своему дрожащему с перехватом дыхания голосу, как бы не навредить словами, но продолжила, - Я помню, в общежитии над твоей кроватью космос висел. Много света и огня.
- О, да, кричащие цвета, я тогда был молод и горяч.
- Я бы не сказала. Раньше ты был серый как эти домишки, теперь яркий, а картины потускнели.
- Многое изменилось, квартиру купил, - он щедро улыбался, и она не поняла, обиделся на ее слова или так доволен собой, что не обратил внимания на них.
Ей было неловко, она чувствовала себя так, будто в кармане держала хрупкий хрустальный бокал, как бы не разбился.
- Ты все такая красивая, ах, эти черные глаза, похудела, Дюймовочка.
- Что? – удивилась она черному цвету ее васильковых глаз.
- Таких, как ты, называют Дюймовочками из-за роста. Так и пишут в объявлениях.
Маша не любит сравнений со зверьками, домашними животными и сказочными героинями, а также кличек и убогой фантазии. Занудный голос Голубчика возмутил, она отвернулась к окну, закусив губу.
Спасительный звонок с приятными переливами обрадовал, не дал разгореться ссоре. Голубчик скривился. Будто не ожидал, что ему помешают. Вошли трое: яркая блондинка в нежно голубом и черномастная пара: мужчина и женщина в непритязательных одеждах.
Стало шумно и весело, будто сам собой накрылся журнальный столик, все пили шампанское. Голубчик читал собственные стихи: «Ночь, улица, фонарь, асфальт, аптека». Маша вспомнила, тогда в общежитии над неудобной кроватью кроме открыток с космосом висел плюшевый коврик с оленями. В ее счастливом детстве тоже висел коврик с оленями, правда, не плюшевый, а тканный.
Голубчик держал под подушкой порнографический журнал, любил внимательно просматривать его и тискать ее грудь дрожащей рукой.
Пара растворилась, блондинка стала лишней, но сидела с видом, что лишняя Маша.
Голубчик читал стихи, снова пили шампанское, превратившееся для Маши в мочегонное средство. На четвертом заходе она решила из туалета не выходить, переждать там гостей, и если бы он ушел с ними, она бы не протестовала.
Она сидела на унитазе напротив грудастой брюнетки без трусов, но в кофточке, и пыталась объединить два мужских портрета в одном. Портреты не совпадали по росту, цвету волос и голосу. Все можно изменить, и даже рост. Может, он и фамилию сменил, эта ему не подходит. Теперь не Голубчик, теперь торжествует Григорий. Она аж подскочила. Наконец вспомнила его имя. Трудно было, потому что даже в постели называла его Голубчиком. А, может, он все же Георгий? – с надеждой подумала она и вспомнила, как его называла Жориком самая красивая девушка на курсе, поглаживая плечо и грудь в надежде, подскажет на экзамене.
Жорик Маше не нравится, потому что сразу вспоминается другой Жорик среднего возраста с кривой шеей. Из-за его спины выглядывала нескладная и уродливая лицом женщина. Черты лица и одежды не помнятся, сохранилось общее впечатление серости и некрасивости, но внешность не скрывала доброго и покладистого характера. Только из-за своего характера она терпела свекровь – хищного зверя, с претензиями на дворянство и высокую культуру. Кокетливая старушка с брошью у кружевного воротника пасла козу для своего сына и молча страдала от непородистости невестки. Вся улица была против старухи, изводившей невестку.
Нет, Маша категорически не согласна с именем «Жора». Помнится, старуха называла сына Гришей. Для Маши в облик Гриши входит фуражка на одно ухо, за другим ухом ромашка.
Гриша с Машей на ромашковом поле. Но все же лучше Георгий – победитель на белом коне.
Скрываться в туалете уже не было смысла. Она слушала легко и естественно звучащие из уст Георгия слова: «Фирма, аудит, стажер в Лондоне, консультант-помощник Скотт Фицджеральд, брокер, совместное предприятие.
Маша удивлялась, потому что проспала в обнимку с Бродским новые игрушки для энергичных и продвинутых.
Блондинка Машиного возраста не впадала в спячку, она сама стажир Нью-Йорка. Маша решила, Лондон звучит лордистее. Радовалась за Георгия и не сомневалась в своей победе над блондинкой по имени Катя, мужчины на сильно продвинутых женщин не западают.
-Маша, чего ты хочешь от жизни? – спросила Катя.
- Тепла и солнца, - Не задумываясь, ответила она.
- Хорошо, - вскользь произнес Григорий, одергивая белоснежные манжеты с запонками цвета его карих глаз.
- Как там в Америке новые русские? – без интереса спросила Маша Катю, следя за выходящим из комнаты Георгием.
- Представь себе, неплохо. А вы давно знакомы? – Катя кивнула на дверь, не назвав его имени.
- Да, - сказала Маша, пристально вглядываясь в застывшее лицо блондинки.
- Маша, хотите, будем дружить? Я ведь тоже была нищей депрессанткой, не обижайтесь. Но голодного человека легко вычислить. Вы прикасаетесь к еде и пьете так, будто опасаетесь навредить себе после долгого поста. Соглашайтесь. С интересными людьми познакомитесь, станете богатой, обещаю. Есть женщина, приехала из самой Америки, не женщина, мечта.
- Поэта, - усмехнулась Маша.
- Зачем поэта? – покраснела Катя и заговорила долго о знакомой спасительнице человечества от вымирания. Из потока слов Маша узнала, что были эмигранты первой, второй и третьей волн. Третья волна накрыла в основном Америку, а теперь возвращается нас накрывать. На робкое, нельзя ли как-нибудь с четвертой туда, Катя ответила категорически, - нет, не получится, американцы поумнели, нас туда не пускают, да и незачем, можно и у нас неплохо устроиться.
Он вернулся в легком персиковом пуловере, проступили выразительные рельефы накачанных мышц, широкая грудь и тонкая талия.
- С Ионой я сам Машу сведу. Эта женщина гениальна, она изменила мою жизнь, никому я так не благодарен, как ей. - Он обвел комнату и материализовавшуюся черномастную пару, Маша так и не поняла, где они скрывались, - Боб и Кармен приглашают нас на дачу, с нами поедет Иона Смит.
Голос – благозвучный баритон. Как можно сравнивать с Голубчиково скрипучим. Сквозь напряженное горло и сжатый рот трудно протискиваются серые слова, - у меня нет лишних денег, Мария. Подождем неделю до стипендии, будет тебе кофе с пирожным. На большее не рассчитывай, мне нужен красный диплом, потом аспирантура. Наберись терпения ради нашего будущего.
Печальные воспоминания прервал его счастливый голос.
- Помнишь, Маша, наши студенческие годы? Как мы веселились, радовались и любили! И не думали о завтрашнем дне.
Маша опьянела, но головы не потеряла, интуиция подсказывала, пока победа за ней, а не за благополучной блондинкой.
Хорошо это или нет? Он троился. Скользкий как рептилия Голубчик смутно просматривается в его привычке браться за подбородок, чуть склонять и резко подкидывать голову так, будто чуб падает на глаза. Может, излишняя аккуратность от Голубчика, а, может, от Григория. Григорий нуждается в одобрении, и она одобряет серые картины, синее кресло, его успехи в деле личного благополучия. Он предсказуем как круговорот воды в природе. Но хотелось бы другого, Георгия – Победоносца, она при нем жена Цезаря. Нужно это Кате? Женой Цезаря? Ее бы устроил предсказуемый Григорий, - сегодня то, что и вчера.
* * *
Боб сидел за рулем, Кармен рядом. Маша прижалась в дверце машины, но все равно чувствовала горячий бок рядом сидевшей плотной женщины в джинсах и высокого качества бирюзовой рубашке из хлопка. Женщина через одинаковые промежутки времени поворачивалась к ней с белозубой улыбкой на кирпично-загорелом лице, потом к робеющему Григорию, смотрела вперед, в промежуток между Бобом и Кармен, поворачивалась к Маше и так далее.
На даче, состоящей из небольшого сада, в основном плохо ухоженного огорода и неряшливого внутри домика, Иона сразу стала центром внимания, и Маша под шумок, украдкой полюбовалась редкими уголками природы: чахлыми яблонями под окнами домика и клумбой из нежных колокольчиков у самого крыльца. Все остальное можно не видеть и не слышать, особенно слова Ионы с нерусским акцентом.
- Всем Маша хороша, но у нее сбоку зуба нет.
- Я ей скажу. Пусть поупражняется перед зеркалом, - сказал Голубчик.
Маша расстроилась, поэтому была невнимательна, когда перед ней выложили баночки и бутылочки бирюзовых оттенков. Катя восхищалась дизайном, Маша перелистывала журнал, ужасаясь, на что столько высококачественной бумаги тратится. Кармен накрывала стол на веранде. Голубчик специально для Маши восхищался обилием колбас и дорогих напитков французского производства. Ей хотелось домой, на диван, к Бродскому.
От вина отказывалась, колбасу не хотела, прилегла на диван и проспала до самого отъезда.
* * *
Утром долго лежать ей не дали. Пришли Кармен без Боба и Катя. Маша уже знала, что Кармен – чемпионка продаж. Но на продажную чемпионку она не походила, наивно поглядывая черным глазом из-под светлых ресниц. От испанской красавицы тонкие губы и заостренный подбородок. Ей бы кружевную шаль и красную розу у уха.
Имя пугало, предрекало трагичную судьбу, было жаль худенькой молодой женщины, туго обтянутой джинсами и маечкой.
- Смените имя. Не искушайте судьбу, - взмолилась Маша.
- Имя я сама себе выбрала. И победила себя, потому что Наташ много, а Кармен единственная.
- Боб не ревнует?
Она радостно закивала:
- Стал ревновать. Ионе пришлось вмешаться. Поработала с ним, все теперь о,кей. – Говорила она и резала колбасу тонкими кружочками.
- Толще режь, не жалей, еще купим, - вмешалась Катя.
Кармен-Наташа густо покраснела и превратилась в прекрасную смуглянку:
- Привычка уже, я Боба худею.
Катя объяснила, что Иона у них главная. Потому что спасительница, а они спасательницы, и это полезно не только человечеству, но им тоже.
- От себя не спасешься, - сказала Маша.
- Можно, - перебила Катя и стала делиться личным опытом, далеким от Машиной жизни, о том, какой был фантастически, непостижимо огромный конкурс в Америку, она выдержала.
- Тебе нужно имя сменить, чтобы перестать летать в облаках и опуститься на землю, - сказала Кармен-Наташа, изогнувшись по-змеиному на кухонном табурете, но, не став соблазнительнее.
- Так просто? – ужаснулась Маша, хватаясь за край стола, - перебрала сладкого вина.
- У тебя будет все, что ты пожелаешь, - колдовала Катя, - У тебя будет главное, - энергия, и ты тогда захочешь отдать ее людям.
Отдаваться не хотелось кроме одного мужчины. Но если так рассудить, в ее положении, если предлагают дружбу, зачем ее отвергать.
Несмотря на разногласия, мило посидели, и Маша даже не устала, когда гости ушли, надеясь на встречу в ближайшее время. Она обещала, но прошла неделя, она все ждала известий от него, не выходила из дома. Не хотелось бродить по городу в поисках адреса на Катерининой визитке золотом по голубому. Город казался уродливым монстром, враждебно настроенном против нее. Хотелось на дачу с Бобом и Кармен, но без Ионы. Она чувствовала, что ей не под силу любить, слишком истощена душой и телом, но ничего не могла изменить, - мечтала о счастье. Лежала на диване, забыв о Бродском, и мечтала о Георгии, но смирилась бы и с Григорием. Голубчик не рассматривался.
Бродский валялся на полу у дивана. Она обречено думала, неужели придется сдаваться и идти работать в школу к слегка дебильным мальчишкам и рано созревшим девчонкам. Глаза туманились от слез, заслоняя холеное лицо старого нового друга.
* * *
Крепконогая приземистая женщина, откатная волна с американским акцентом, хищно до коренных зубов улыбалась. Ее свекольные щеки резко выделялись на фоне бледнолицых овечек, послушных ее воле. Малокровные лица не краснели даже после притопов-прихлопов под команду: «Встаньте в круг».
Встанем-присядем, широко улыбнемся, - Маша внутренне протестовала, но ноги были послушны Ионе. Это лучше, чем лежание на диване до болей в спине, не было стихов, не было еды.
Она оглядела свои ноги в старомодных, вошедших в моду туфлях маленького размера. Что ж, раз им хочется, раз душа не балует, согласна попрыгать и поулыбаться.
Душа надеялась увидеть Георгия, поэтому особо не протестовала, потому что просто так сидеть в уголочке никто не позволит. «Теснее, девочки, почувствуйте плечо друга. Мы здесь все друзья».
Плечо некрасивой женщины, пахнущей нищетой, не успокаивало, не напрягало, было стулом, стеной, но не другом. Маше нужно конкретное плечо.
Катя появлялась тогда, когда пляски заканчивались, и все рассаживались в круг, слушали Иону и время от времени под ее команду поднимали руки и выкрикивали «Ха-хы-хо».
Катя делилась богатым опытом, всем улыбалась, потом подходила к Маше, и ее соседка по плечу смотрела с завистью.
Наталья приносила пахучие флаконы, напоминающие изящные женские фигурки, бережно расставляла и поглаживала от избытка нежности. Она любила Боба, Катерину, Иону, Машу, - весь мир и скрыть этого не могла.
Катя отводила Машу в угол и нанизывала нули как жонглер кольца, - рассыпала, собирала кубы, пирамиды, получалась внушительная прибыль от реализации баночек, продукта, - поправляли Катя, Наташа и Иона и добавляли, ей повезло, ведь могли не встретиться.
Нули сверкали всеми цветами радуги, кружилась голова, Катя жарко уговаривала, кивала на присутствующих, никакого сравнения с Машей, оставаться им навсегда нищими.
Маша понимала, обрабатывает старыми как мир способами. Конечно, она не попадется, но подумать о деньгах не мешает. Красивая любовь требует красивого обрамления. К сожалению.
Неожиданно рано утром пришел Боб, не смуглый, а бледно-зеленый. Он не улыбался, чем напугал Машу, не случилось ли плохого с Натальей. Он прошелся по квартире и заглянул в ванную и туалет.
- Где он? – спросил Боб.
Маша сразу поняла, о ком спрашивает, и пожала плечами, надеясь, что получилось равнодушно.
После Боба она стала ждать событий. Они пришли цыганской толпой, Георгий, Наталья и Катя, яркие и веселые.
Женщины накрыли стол по высшему разряду и стушевались, превратились в незаметные тени. На их ненавязчивом фоне игралась любовная классическая сцена: он рыцарь, прошедший огонь и воду, а также тридевять земель и гор ради нее, сохранив на груди красную розу, брошенную ему прекрасной дамой, в данном случае Машей. Она пыталась уточнить, что он думает о ее чувствах.
- Любовь не скрыть, - единственный раз вмешалась Катя, но Георгий оборвал ее зло сжатым ртом, - потом и на миг стал походить на предсказуемого Григория. Она знала, чем закончится день, не так давно начавшийся. Тени исчезли в полдень. Георгий и Маша остались вдвоем, и день закончился так, как она мечтала на диване. Мечты сбылись там же.
Маша поняла, ради чего весь этот мир и ее страдания последней долго не кончавшейся зимы. Любить Георгия ей понравилось больше, чем сочинять строчки, трудно поддающиеся желанному ритму. Зато ритм их сплетенных тел устроил обоих.
Она была счастлива, ничего от прежнего Голубчика. Небо и земля, лед и пламень, солнце и луна, черное и белое, да и нет, да, да, да.
Он производил впечатление молодца, отмытого сначала в мертвой, потом в живой воде.
Вторая молодость? Но еще рановато. Телом как раз в меру, ни худой, ни толстый, кожа ни сухая, ни потная, приятно-бархатистая. Ах да, чудо-косметика.
Утром он не спешил, долго лежали в постели, он рассказывал о своих успехах в бизнесе. Она не перебивала и старалась вникать, но внимание рассеивалось тревожным ожиданием узнать, в качестве кого она ему стала.
Он говорил: «И тогда я решил испытать себя, - смогу или нет, на последние гроши доехал до Ионы, ты ее видела, представляешь, как она меня встретила. И я поверил, потому что она поверила в меня. Главное вера. Без веры ничего не получится, я поверил сразу, как ее увидел».
Он не спрашивал, поверила ли Маша Ионе. А если бы спросил?
Маша думала: Голубчик в других людях не нуждался, хотя нет, он рвался в аспирантуру и окучивал единственного профессора на факультете. Профессор был скучен, лекции неинтересные, ни одной свежей мысли. Профессор защищался по советской прозе в стародавние времена и ничего не хотел менять в своих лекциях. Голубчик единственный слушал его, ходил за ним, в конце концов попал к нему в аспирантуру.
- Я ведь так и не знаю, защитился ты или нет.
- Кандидат наук. Я удивился, когда не увидел тебя на своей защите.
- Надо было пригласить.
- Никого не приглашал, все наши пришли.
Вряд ли бы она тогда пришла. Его комната в аспирантском общежитии чуть ли не снилась ей в страшном сне. Он купил набор художественных открыток: кроваво-черная бездна с интенсивно-желтыми завихрениями, повесил на стену, обнимая за плечи, держал ее мучительно долго у своей «галереи» и шепотом вдувал слова в ее ухо: вечность плюс бесконечность и никого кроме нас с тобой. Она же мучилась и жалела, что вкусы его так резко поменялись в процессе написания диссертации: порнографические картинки пусть и раздражали, но не пугали масштабами вселенной и были уместнее для их отношений.
Теперь все другое, теперь она его любит, и ситцевыми ночными рубашками не отделаться, если хочет надолго, навсегда завлечь его.
Она с тоской подумала о прилавках с дорогим нескромно-замысловатым женским бельем. Ну и вкусы у мужчин.
Он говорил: лучшие дизайнеры разрабатывают упаковку. В состав кремов входят вытяжки из экологически чистых растений Тибета. Он там был.
Она думала: Бродский объехал весь мир, а она дальше своего города нигде не была. Старый, привычный мир искусства рухнул. Как уложить в голову то, что лучшие дизайнеры мира работают над баночками на выброс. Она, конечно, их не выбросит, найдет им применение. Но гений, работающий не на вечность ей не понятен. Гений для того и работает, чтобы на вечность. Или она проспала, и вечность отменили?
Он говорил: после защиты я понял, что работа филолога неблагодарная. Писатель получает удовольствие, читатель тоже. А что достается филологу? Неблагодарный труд критика? Не суди да не судим будешь.
Допустим, забросил филологию со всей ее классикой, Иона задурила голову, но Тургенева трудно так взять и отменить. Неравноценная замена. Вот и нашел Машу, чтобы для души, для полноты жизни.
Можно говорить что угодно, можно перестать читать, повесить на стену серые картины, обзавестись дорогой косметикой в выигрышной по сравнению с картинами упаковке, носить персиково-бирюзовые одежды, купить квартиру на шестнадцатом этаже, но от себя не уйти.
Он говорил, - научим тебя, другая жизнь начнется. Ты ведь не знаешь, что за жизнь у хорошо обеспеченных. Представь, что ты себе ни в чем не отказываешь. Сказка.
Она надолго задумалась, как бы изменилась ее жизнь. Но увы, она мыслит по-старому, не верит в чудодейство за деньги, а точно знает, что вдохновение не покупается.
Пока искала слова, чтобы передать необидно для него свои сомнения, он собрался и ушел. На прощание ободряюще улыбнулся, поцеловал ее в губы и посоветовал походить по соседям, наверняка, у них проблемы, которые она поможет решить. Захотелось снова в постель. Но она не успела впасть в тоску после его прощального походить по соседям, - появились Катя с Наташей. Как будто поджидали где-то поблизости. Обе улыбались, тыкали по очереди в глянцевые картинки, а ее мучила толщина каталога, сколько бумаги зря потрачено. Поражала память Катерины: все подписи под картинками она знала наизусть и с радостным удивлением, как в первый раз повторяла их. Маша не способна так радостно повторяться.
Маша думала о своем, о том, что Георгий вошел в ее нищий дом подарком судьбы, лавровым венцом, улыбкой, нежным прикосновением, лаской, оргазмом и полным умиротворением от созерцания правильной картинки: «Портрет любимого мужчины».
«Правильная картинка» удивила. Ни разу не всплывала, теперь вот всплыла.
В прошлой жизни она каждое лето отдыхала у Черного моря. Ездила сначала с мужем, потом сама, Где-то в районе Ялты, а, может, Судака, уже не помнит, прекрасное место было, но отдыхалось плохо в вынужденном соседстве с незнакомыми людьми Случайные соседи по дикому пляжу предавались, так сказать, активному отдыху, - устраивали пикники, шумные, крикливые, с выяснениями отношений. Обыватель кому угодно испортит настроение, даже самому себе. Игры в мяч на воде и на берегу сильно раздражали. Величие природы и суета людишек противоречили так, что у нее началась депрессия. Она тогда решила встать рано утром, пойти на пляж, а днем в жару отлежаться в своем недорогом закутке с книжкой. Так она и сделала. Но ей не везло, оказалось, что шумная компания, доставшаяся ей накануне, расположилась на ночь в палатках на самом берегу. Ей не хотелось пробираться через чужие вещи, мимо спящих людей, и она пошла вдоль обрывистого берега в поисках спуска к морю, возможно набредет на доступное ей место, и нашла. Но когда подошла ближе, увидела мальчика на берегу с собакой. Собака лизала его щеки, покусывала уши, взбиралась на спину, но он сидел неподвижно и смотрел на море. Она отступила, боясь, что ее учует собака. Но та счастливо повизгивала, а мальчик замер перед величием природы. Маша удалилась. Правильная картина, - подумала она, быть у моря как молиться в храме.
Вот и сейчас, все, что случилось у них с Георгием, было правильно, как раннее утро, берег моря и созерцающий мальчик.
Она не сомневается, что Георгий прочитал нужные книжки. Но если так, трудно поверить, что человек может измениться даже до внешней неузнаваемости. Или все дело в ней, и она в студенческие годы не увидела в нем задатки настоящего мужчины? Иона смогла разглядеть, - подумала Маша ревниво.
В настоящем времени внешность у него классная, без изъянов. И ей нравится его контролируемая страсть Даже так? – удивилась она сама себе, - то, что раздражало в Голубчике, в Георгии нравится. Неужели купилась на запах больших денег? Этого она в себе не допускала, купилась, да, но скорее всего на мужчину, уверенного в правоте своего дела.
Маше не хотелось думать о баночках, но где-то в ней зрела мысль, что баночки и сотворили такую блестящую внешность.
Он испытал чудодействие продукта на себе и теперь хочет помочь людям, - думала Маша Катериниными фразами. Но влекло ее другое, - хотелось, как говорят, простого, человеческого, чтобы Георгий был рядом, чтобы они гуляли вместе рука об руку, она прижималась к его плечу, а он ласково ей улыбался. Без его улыбки она уже не хотела быть.
Как много времени они тратили с Голубчиком на разговоры, после которых пропасть между ними еще больше увеличивалась. Зачем это надо было?
Другая женщина, не она, нашла к нему подход, иностранка, хоть и называется русской, но вряд ли они были близки. Американке довольно мессианской роли. Но если бы такое случилось, активная американка не отпускала бы его ни на шаг в любую сторону.
Ничего, Маша тоже сумеет, разберется в зельях, где, что и от чего нужно применять.
Счастливая Маша после ухода новых подружек побежала к соседям. Этажом ниже открыла счастливо улыбающаяся женщина, будто бы Маша отразилась в зеркале. Женщина широким жестом пригласила ее в комнату. Все как полагается: красивый улыбающийся мужчина, шампанское, шоколад, розы в вазе. Женщина утащила ее на кухню, шепотом сообщила, - друг мужа только что объяснился ей в любви, она не знает, что делать. Говорила она так, что было понятно, знает и сделает, как только Маша уйдет.
Странно, Маша не во время, но оба, мужчина и женщина обрадовались, видимо, для перехода в другое состояние им необходима была пауза. Все трое выпили шампанского, Маша стала пересказывать Катю, удивившись своей памяти, ей горячо обещали помочь с клиентами, конечно, понимают, здоровье нации.
Больше никто дверь не открыл. Маша пила чай, оставленный Георгием, с необычным вкусом и запахом, и поймала себя на том, что готова принять яд из его рук. Сон пришел скоро, и она долго поднималась по ступеням: двадцать, тридцать, тридцать пять, мимо женщины с веслом, сменившим ее сталеваром с лопатой, или она что-то перепутала. Хотя нет, он же варит, то есть как повар с поварешкой. У последней колонны шахтер в широких штанах с отбойным молотком. Или это красноармеец в буденовке со штыком на плече из времен ее глубокого детства? Странно, мужчина,
похожий на тренера, шел мимо по ступеням вниз, теперь ее догоняет.
- Здравствуйте. Вы меня помните? – спросил он и открыл дверь перед ней. Она стояла посреди зала для танцев, окруженная мужчинами в строгих костюмах и купалась в лучах славы. Попутно прочитала лекцию на филологическую тему.
Сон перебился, она оказалась в осеннем свежевымытом после дождя парке и держала двумя руками огромное красное яблоко.
- Самое неверное предсказание, когда настоящее переносишь в будущее. Будущее, действительно, продолжение нашего настоящего. Но происходит так много событий, важных и не очень, что можно перетащить в будущее абсолютно неважное, - поучала она кого-то, может, того мужчину, похожего на тренера, он фоном торчал сбоку. В центре находилось яблоко. Ей хотелось откусить от него, чтобы избавиться от горького привкуса досады, - ее не понимают.
Яблоко оказалось пустым внутри, полая сфера, одни стенки и те подгнившие.
Маша проснулась расстроенная.
В ней боролись два состояния, вытекающие из одной сущности:
поэтическая созерцательность, предполагающая внешнюю пассивность и минимум средств: диван для расслабления, потолок для медитации; и тяга к телесной красоте, о которой еще Чехов выразился, но скрыл главное: телесная красота нуждается в материальной подпитке.
Спасение человечества само собой благородная цель, но к ее фигуре, так восхищавшей Георгия, требовалось достойное обрамление.
Она поймала себя на том, что заговорила голосом бульварной прессы, поучающей женщин, - новая одежда необходима, иначе мужчина будет вас путать с привычной мебелью. Пока он ее замечает, но совсем скоро она для него сольется с фоном. Быть фоном безопасно для жены, но не для любовницы.
В огромном родительском шкафу болтается единственный серый костюм со времен Голубчика, - с первого взгляда производит впечатление элегантного, со второго бросается в глаза сильная потертость.
Костюм можно еще потерпеть, но несовершенство внешности из-за отсутствия зуба сбоку мучительно. От кривой улыбки сводит мышцы лица, и она проснулась прошлой ночью с широко открытым ртом от боли в челюсти. Как бы чего в него не залетело.
На фоне переживаний материального недостатка Машу сильно удивило, как легко распоряжались деньгами ее новые знакомые. Катерина вытащила из сумки мобильник и подарила ей, когда она пожаловалась на ночные желудочные боли, такие, шевельнуться боялась. Отвыкла есть что либо другое кроме манной каши.
Катя с Натальей в голос повторяли, как они ее понимают, обе прошли через это, и голодали, и не в чем было выйти, - все это было и прошло и, они уверенны, никогда не вернется.
* * *
Не успела Маша позавтракать остатками вчерашнего пиршества, в ее тесной прихожей возникли улыбающийся Георгий в персиковом пуловере, Катерина в голубом и в ослепительно-белом Боб с Натальей. Георгий, Катерина, Боб и Наталья говорили: редкий шанс, дешевая распродажа продукта в честь юбилея президента египетской пирамиды, раз в десять лет случается, (Маша не знала, что президент не один, а их очень много) мы попросили придержать продукт для тебя. Надо спешить, как бы другие не узнали.
Маша согласно кивала, тупо смотрела на пачку долларов в руках у Георгия, не могла перемножить нули на нули и поверила Катерине, еще немного усилий и она миллионерша. Но, они дружно заставили ее пересчитать полученную сумму. Маша послушно умножила не помня что на что и для чего, действительно, получила шесть нулей с тройкой в голове. Но не это важно, подумаешь, арифметика, сумела, перемножила, важно то, что ее куда-то звали. Она радовалась, что вот появились люди, протянувшие руки помощи. Они уверяли, - судьба, наконец, повернулась к ней лицом, а хоть бы задом, ей очень хотелось спеть хором. Что-то торжественное. Если прислушаться, у них так и получается: завораживающий баритон Георгия, мужественный бас Боба, нежный Натальин, звонкий, энергичный Катеринин. Один, другой, третий, тема повторяется, замолкают, теперь вместе. Маша заслушалась, они пели ей и для нее: повезло, повезло, повезло, зло, зло, зло. Только раз, раз, раз, десять лет, лет, лет, многие лета президенту, дон, дон, дон. Звон, звон, миллион, он, он, он.
Она забегала, засуетилась, искала паспорт, документы на приватизацию квартиры. Георгий объяснял: формальность – пустяк, но такие правила, мы всегда больше заполняем форм, чем требуется, но под чиновниками не каплет, такая их работа. О бюрократической системе Маша понимала, но не вдавалась в подробности. И когда ей всунули в банке много пустых бланков, передала их Георгию, аккуратно заполнившему каждую строчку, напомнив занудного Голубчика. Она расписалась, где ей было указано строгой женщиной в окошке, и они пошли прямо, повернули за угол, вошли в подъезд и оказались в почти пустой квартире на первом этаже. Из двух комнат делали одну, стена разрушена совсем недавно, мусор еще не вывезли. Их встретила улыбающаяся женщина. Маша подумала, в банке так бы, а то суровость женщины в окошке снизила ей настроение.
Женщина выносила откуда-то коробочки, предлагая Маше внимательно изучить срок годности и дату изготовления, потому что просроченный продукт опасен для здоровья. Маша изучала, коробочка переходила в руки или Катерины, или Натальи, или Боба.
И уже Георгий складывал их в большую дорожную сумку.
Потом появились еще сумки. Она шла впереди с пустыми руками, следом Катя, Наталья и Боб. Георгий пошел в другую сторону, обещая прийти вечером. Она немного заволновалась, не сбегут ли с продуктом. Никто не сбежал. Вот что значит быть любовницей Цезаря, - все самое лучшее, еще помогут донести.
Боб с Натальей торопились, Катерина помогла вытащить коробки, оставила толстый журнал-инструкцию и тоже заторопилась. Георгий не приходил, но она радовалась всей душой, доставая из сумок и расставляя на кухонном столе коробочки разных размеров как новогодние подарки.
Жаль будет с ними расставаться, но пока они здесь, со мной, успокаивала она себя, составляя коробочки как детские кубики в замок готического стиля. Потом сообразила, что из коробок можно доставать баночки-скляночки, не перепутает, потому что на всем есть этикетки по-русски. Золотые буквы по небесной лазури, яркому изумруду радовали ее. Не меньше радовали слегка подсиненные изморозью глазурированные бутылочки с мужскими лосьонами. Дорого, но ведь не для бедных. Она открыла одну баночку с крышкой цвета ее глаз, сковырнула с гладкой белой поверхности чуть-чуть пахучего крема, нанесла на кожу, да, класс, не то, что дешевые кремы, как липкая замазка, неприятное чувство, будто лицо надувается как воздушный шар. Новый крем ложится на кожу так, будто нежно поглаживает.
На глазурированных стенках тяжелых склянок с лосьоном, пахнущим Георгием, играли солнечные зайчики. Она прижалась губами с прохладной поверхности, - поцелуй, предназначенный Ему. Как вино и хлеб – Христово тело, так и эти баночки, изящные и благоухающие – частицы Его. И через них происходит передача чувств: его к ней, а ее к нему. Им хорошо вместе, но от недостатка времени, что делать, волка ноги кормят, ее со вчерашнего утра, которое они провели вместе, стала мучить невысказанность. Когда он рядом, слова лишние, а когда его нет, не с кем поделиться. Маша настороженно относится к Катерине. Наталья сама в своих проблемах. Безусловно, у них с Бобом любовь, но он ревнует, иначе бы не ворвался к Маше ранним утром. Сюжет, напоминающий историю Кармен. Кто-то он, третий? Наталья мучается, не может решиться, может, любит обоих, бывает и так, но, наверное, ей
свобода дороже. Недаром выбрала себе это имя. Маше свобода не нужна, все, хватит. Она осторожно перенесла баночки в комнату на стол, сбросив на пол книги и бумаги. Эти баночки теперь для нее живее живого.
Одушевление неодушевленных предметов называется анимизмом, - вспомнила она лекции по религоведению.
«Какой дизайн» – передразнила она Катерину, на фоне влюбленной Натальи она сухо смотрится даже когда восторгается. Но видок у нее феноменально ухоженной женщины. Маша попытаться приблизиться к идеалу, для начала использует средства для смягчения, омоложения и увлажнения.
После ванны она обмазалась с ног до головы, благо, худенькая и невысока ростом. Амброзия – пища богов, - Маша заварила чай из восхитительной золотисто-изумрудной коробочки. Ах, какой ароматный чай заглушил запах кухонной пыли.
Благодать опустилась на ее многострадальную душу после того как она приняла чай с ложкой бальзама, оставленного Катериной, не то из Франции, не то из Израиля. Страны, в которых побывала Катерина, перепутались. Георгий обещал флакон духов из Франции, там был и купил специально для Маши. Он знал уже, что они будут вместе. Интересно, вдвоем с Катериной он был во Франции или один?
К ночи тело покрылось красными волдырями, Маша снова приняла ванну и обмазываться больше не рискнула.
На следующее утро она проснулась уверившейся в то, что ее обманули. Мошенничество средних размеров, - оценила она действия своих новых знакомых и старого друга. Как будто эта мысль ее успокоила, потому что она решила не слезать с дивана, почитала Бродского, привычно опечалилась, что он так рано умер, немного повеселела от запаха дорогого продукта, ставшего для нее обузой-товаром. Она списала в столбик цену с коробок, оказалось, ровно тысяча долларов, вяло подумала, если бы крем был съедобным, продать можно было, а так придется искать обеспеченных, но где их искать. В их многоквартирном доме таких не водится.
Самое главное, она не знала срока, в какой должна уложиться, чтобы не потерять квартиру. Он не сказал, а она не спросила, хотя сейчас думает, уже тогда, в банке подозревала, ее обманывают. Бывший Голубчик, ставший Георгием, заворожил ее красивой игрой, хотелось досмотреть до конца.
Судорожная кривая улыбка на сером лице скучного друга Голубчика, через этап дежурной растяжки красных губ для показа белых зубов Григория, на глазах совершенствовалась в победную усмешку теперь уже окончательно лишенного имени мошенника. Но надо отдать ему должное: искусственный Георгий был убедителен, игра высокого класса, обидно, что самозванец отзывался на такое имя. Преступник не имеет права на Георгия, - она расплакалась. Почему сама себе не поверила, когда чувствовала, обманет, ведь чувствовала, но понимала это как смену настроения: качнувшись вправо, качнулась влево.
К утру настроение, преодолев нулевую отметку, поднялось чуть-чуть на плюс, она посоветовала себе не паниковать, быть может, они не мошенники, а искренне хотят ей помочь. Она позвонила ему на мобильный, но он оказался вне ее досягаемости. Зато ответила Катя, говорила долго, уверяла, все будет хорошо. Маша так и не поняла, где он, в Испании или в Израиле. Если лжет, хотя бы придерживалась одной страны, чтобы не звучала в начале разговора Барселона, в конце: Тель Авив.
Оставались Боб с Натальей и их дача. Маша запомнила дорогу хорошо и знала, как туда доехать на электричке. Место знакомое, бывший друг с «Волгой» возил ее по соседству на дачу к друзьям. Дважды она приезжала сама электричкой.
Нужны деньги, и она пошла к соседке этажом ниже. Соседка была невеселой, вдвоем с мужем, обалденым красавцем с васильковыми глазами, как у Маши, темно-коричневыми волнистыми волосами и тонкими усиками соблазнителя. Он ослепительно улыбался, демонстрируя превосходство. Комплексует, потому что знает, жена, серенькой курочкой прижавшаяся к его боку, ему неверна. Красавец скорее толкнул, чем посадил жену на полку с обувью, стало ясно, оба пьяные, и навязался провожать Машу. Она сочла нужным выйти из подъезда и показать на небоскреб, там на последнем этаже ее ждет ревнивый муж. При слове «муж» красавец опустил руки, обнимавшие ее за плечи.
Уже поздно вечером соседка привела ей клиентку. Маленькая, худенькая, в черных одеждах женщина говорила слабым голосом, смотрела полуприкрытыми глазами, страдая немочью. Но просьбу высказала: ей бы обмазаться, в котле свариться и красавицей обернуться, чтобы не потерять богатенького мужа. Худенькие сморщенные ручки-лапки жили своей напряженной жизнью, цепко хватая баночки. Маша надеялась на большее, но клиентка выбрала самую дешевую цену. Правда, денег Маше хватало теперь с избытком, и она поехала на сто четырнадцатый километр, так называется станция, где находится дача Боба и Натальи.
Двадцать минут ходу электричкой, Маша спрыгнула на высокую насыпь и пошла знакомым путем: крутой спуск, мимо болотистого места, обход с левой стороны. Маша уже ходила не тем путем, с трудом выбралась.
Далее пологий подъем без усталости, ей открылась панорама стройно соснового леса, на опушке короткая односторонняя дачная улица. Кое-где сохранившиеся мачтовые деревья снижают величие домов-крепостей.
Маша сначала учуяла запах, потом увидела в той стороне, куда направилась, дерево-погорелец жутковатого черного силуэта на голубом без облачка, и, наконец, почерневшее от выгоревшей травы место с опаленными стенами бывшего дома ее новых знакомых. По участку с поломанным штакетником бродили люди в форме, невдалеке стоял Боб, окруженный милицией, Маша заметила наручники, ужаснулась, оглянулась, присоединилась к группке местных зрителей.
Шустрый старик со скобкой рыжих усов под красным носом тыкал пальцем в сторону участка и возбужденно рассказывал, как он первый набрел на ее обгоревший труп. Ничего, на войне он таких трупов видел, перевидел. Но все равно жалко, ведь не война. Вмешалась женщина неопределенного возраста и хозяйственного вида:
- Нагляделась на их жизнь, - она махнула в ту сторону, - Пьянки, гулянки. Она, царствие ей небесное, любовь крутила с одним. Муж уезжает, тут же другой приезжает. Красивый, высокий такой, как с картинки. Таких ухоженных я только по телевизору видела. Муж ни о чем не догадывался, бывало, они все вместе приезжали с красивым, с ними еще одна.
- Нашлись, просветили, - хитро сказал старик и потер руки, будто он и «просветил». Маше стало тошно, и она побрела на станцию, стараясь не оглядываться назад и выбирая обходной путь, далеко огибая болото. Привлекать внимание не хотелось, и чтобы не торчать на станции два часа до прихода электрички, она не спешила.
* * *
Никто не стучал в ее дверь, никто не отрывал ее от сочинения объявлений. Вечерами она расклеивала их, ночами просыпалась от страха, прислушивалась и ждала рассвета. Когда небо высвечивалось на востоке, засыпала. Утром перебирала баночки, откладывала те, что подешевле, надеялась заработать и ждала, что кто-нибудь позвонит по объявлению.
Было жаль Наталью, но она сама себе выбрала имя Кармен, - от судьбы не уйдешь.
Несмотря ни на что и на ночные страхи, Маше нынешнее состояние нравилось больше, чем раньше, до прихода «Г».
Раньше душа Маши пребывала в сильном беспокойстве: время и годы идут, а у нее ни одной гениальной строчки. Тело при этом пребывало в немощном покое. Теперь энергичная телесная оболочка оторвалась от обречено пассивной души и зажила своей жизнью.
Маша позвонила Катерине. Все таки теплилась надежда, что ее не кинули. Катя сказала, что он в Италии, потом, когда Маша позвонила уточнить, когда он вернется, оказалось, что он в Израиле. Может в Греции? – возмутилась Маша. Может, и в Греции, - неласково ответила Катя и добавила, что она с «Г» уже давно в счастливом браке и пусть все оставят их в покое. Если Маша не вернет через неделю тысячу долларов, квартира будет продана без ее ведома. Имеют право. Маша поняла, что он никуда не уезжал, и на всякий случай поехала к нему, вдруг повезет, поднялась пешком на шестнадцатый этаж, лифт не работал, долго звонила, но никто не открыл.
Во Дворце культуры бестолковая дежурная у входа удивленно слушала Машу, но так и не смогла понять, чего она хочет и что означает иностранное слово «презентация». Маша сама запуталась. Проходивший мимо мужчина вроде электрика понял о чем речь и сказал, больше не собираются.
Дома смеялись расставленные на столе и подоконнике баночки, и Маша забросила их под диван, выкатившиеся запинывала ногами. Зачем-то мучил вопрос, каким именем Катерина называет своего мужа в постели.
* * *
Дождливым утром Маша посмотрела в затуманенное окно и увидела размытые коричневые краски соседних домов, кое - где закрашенных зеленью тополей.
Как и положено неврастеничке, дождливая погода подняла настроение, бывает и хуже, смерть, например. Умирать в Машины планы не входило, из-за отсутствия дачи нет опасности быть заживо сожженной. Не надо спать с подонком, исполняя супружеские обязанности, изо дня в день корчиться в улыбке и повторять: встанем в круг, встанем в круг, встанем, кто там отстал и шагает левой. Улыбнемся: з-з-з-з-з-з. Лица добрые: ы-ы-ы-ы-ы-ы.
Она с удовольствием расхохоталась, вспомнив давно забытое, как Голубчик заводился от толстого женского зада. Летом через каждый шаг замирал как кот, увидевший воробья на крыше, и долго смотрел, пока колыхающийся зад не исчезал за горизонтом. И однажды разбил себе нос на ступеньках университета. Очевидцы утверждали, что погнался за задом профессорши, недавно отметившей свое семидесятипятилетие.
Так Катерине и надо, обрадовалась воспоминанию Маша и уверенно стала собираться, строя планы прошвырнуться с товаром по офисам, частным банкам или по центральному рынку. Продаст по недорогой цене обязательно.
Пока тщательно причесывалась и тренировала улыбку перед зеркалом, выглянуло солнце и высушило лужи.
Далеко идти не надо, за углом центральная улица, что ни шаг, то офис.
Она толкнула голубую евродверь, но оказался обеденный перерыв. Им же хуже, была такая возможность подправить свою внешность совсем дешево. Наискось от нее, чуть в глубине от дороги ярко красным горело на солнце слово «Возрождение». Маша поднялась по ступеням и открыла с виду тяжелую, но легко поддавшуюся дверь частного банка. Вестибюль, куда она попала, понравился сразу, особенно серым цветом оттенка ее костюма. Непонятно как, но ее не остановили на входе, - охранник или отвлекся, или воспринял как часть интерьера: ее костюм слился с серым фоном, или привычно смотрел значительно выше ее головы.
Маша не знала, что положена охрана, поэтому не задержалась, не
поискала никого глазами, шмыгнула как мышка направо по коридору, могла и налево, открыла евродверь с блестящей золотом приятно прохладной ручкой и увидела склоненную над клавиатурой компьютера голову мужчины. Голова как голова, большая, темные волосы как волосы, без блеска, мылом мытые под душем. Можно шампунчик ему предложить. Но почему ее сердце так сильно забилось, она часто дышит, задыхается, волнуется так, будто прибыла в пункт назначения и не знает, как ее встретят. В такой голове перхоть может водиться, - уговаривала она себя, но чувства независимо от нее концентрировались с неимоверной силой, готовые выплеснуться наружу непредсказуемыми словами и действиями.
Все, что произошло с ней в последнюю неделю, все, что свалилось на нее как в фильме ужасов, стали семью днями творения ее нового мира. Вот почему она здесь. Не робей, Мария, твоя судьба в твоих руках, перед тобой не скользкий Голубчик пусть и с ухоженной прической. Вспомнив его, она разозлилась, - все мужики сволочи, чем этот лучше, - похорошела и звонко сказала:
- Купите подарок своей жене, ей обязательно понравится, и она будет ласковой и нежной с вами.
Мужчина поднял голову, зло уставился на нее, она весело и бесстрашно улыбалась, нет, не похож на Голубчика, нос картошкой, глаза маленькие неопределенного цвета, лоб высокий с залысинами.
- Как вас пропустили?
- У меня есть шапка-невидимка, - улыбалась Маша, чувствуя себя победительницей, как в далекие юные годы, когда все мужчины оглядывались на нее.
Мужчина не опускал головы, и лицо его становилось растерянным, будто и он тоже встретил свою судьбу и боится спугнуть ее. Он не мигал, будто опасался, что она исчезнет. Но она не исчезала. Он провел ладонью по лицу, как бы отгоняя привидевшуюся мечту, наконец, решился, резко поднялся и, осторожно взяв ее за плечи, она сделалась податливой и легкой как пушинка, посадил на свое место. Другого стула не было.
- Показывайте свой товар.
Она разложила баночки и стала объяснять, путаясь и перебивая себя. Она все забыла. Оба смеялись.
Смех ему идет, он рожден для того, чтобы радоваться, -
подумала она, когда он вышел, вернулся со стулом, поставил его напротив, сел и сказал:
- Живете одна, был бы муж, держал бы вас взаперти.
- Так уж взаперти. Я бы сбежала.
- Согласен, сбежите, за вами не угнаться. Меня зовут Павел,
а вы Мария, другое имя вам не подходит. Я вас давно жду. - Сказал он тихо, так тихо, что она повторила про себя, как при переводе с иностранного языка.