Орлиной поступью

 ОРЛИНОЙ ПОСТУПЬЮ.
 
 Сестре Инне посвящаю.
 
                ГЛАВА 1
    
      Давно забытое снизошло на меня, будто попала из привычного черно-белого в красочный мир праздника. Не знаю, что сильнее подействовало: неожиданный солнечный день в череде осенних дождей, яркий цвет морковки, а, может, то, что изнуряющее противостояние двух лидеров, наконец, закончилось. За Володю на последнем собрании подняли руки все без исключения, Георгию отказали в поддержке, но как часто бывает, легкая жалость к отвергнутому смягчила людей, они беззлобно шутили. Назаров не подходил к Георгию, но звал под смешки соратников на шашлык из нанизанных на шампур морковок: «Жорик, не бойся, не тронем, отпускай охрану, меньше платить придется».
       Я стояла в стороне, - люди у костра кроме Назарова были незнакомы, а Георгия закрывали квадратные спины охранников, и когда Евгения, старательно отводившая взгляд, в конце концов сфокусировалась на мне, кивнула головой, заспешила к машине, вернулась с тележкой, мы вдвоем уложили мешок, я двинулась в сторону дома, ощущение праздника улетучилось. Чуткие колеса, повторяя и усиливая мои неровные толчки, выделывали сложные зигзаги, пока тележка не уткнулась в свежевырытую яму, - кто-то решил дерево у дороги посадить. От злости резко дернула ручку, мешок плотно сел в яму.
      Проходящий мимо мужчина хмыкнул, но ничего не сказал, сгреб мешок и рывком вытащил из ямы. Тележка послушно и скоро двигалась вперед, я едва поспевала следом. Мы свернули во двор. Возле подъезда толпились люди, много людей, Мне стало тревожно, - отличить праздную толпу от собравшихся по случаю несчастья несложно: люди застыли немо и обречено.
 Мужчина разбежался так, что въехал в толпу, перед ним расступились.  Слишком громко прозвучал женский голос:
- Она, хозяйка, в ее квартире случилось, вот она, с мужчиной.
- Не с мужем, у нее муж с бородой, длинной, - донесся близкий мужской почти шепот.

       Я всматривалась в лица, люди молча отводили глаза, наконец, увидела маленького Рому в сером тонком свитере без куртки.
- Что с Володей? – прохрипела я сдавленным горлом.
- Матушка Александра, несчастье, матушка, какое несчастье, за что, матушка, - испугано повторял он, пытаясь вырваться из толпы, но мощные женские телеса удерживали его в плену.
      Я схватила его руку, и он прорвался сквозь последний заслон.
- Что с Володей, ради бога, не молчи, да говори же.
- Она лежала, я сразу понял, я бы не осмелился, но было тихо, дверь открыта, я заволновался, она закрыла за мной, когда я уходил, мы так договорились, я ушел, а она осталась. За что ее, матушка? - голос его прервался, он заплакал.
- Что с Володей? – Я трясла Рому за плечо.
- Живой, что ему, сделал свое черное дело и сбежал, прости господи, - быстро проговорила женщина, осуждающе глядя на меня.
- Пойдем, матушка, не слушай, не он, девушка одна осталась, я пришел, она лежит и не дышит, - говорил Рома и бережно вел меня по ступеням.
      Елена, это она, больше некому, достукалась, много выпила, приступ эпилепсии, никого рядом.
      Я была уже у двери, мужчина остановил меня: «Куда морковь девать?»
      Не знаю, как  посмотрела на него, он ни о чем больше не спросил. Много позже пыталась выяснить, откуда запах гниения, мешок с мешаниной, и близко не напоминающей витаминный овощ, обнаружила на антресоли.
      Незнакомый мужчина в милицейской форме вышел из моей комнаты, назвался следователем, фамилию его я тут же забыла и стала искать Пуса, - в тот момент боялась, если он сбежал, если он никогда не вернется, мне не пережить. Нашла его под письменным столом в дальнем углу. Он жалобно мяукнул и приник к моей груди. Я села спиной к дивану, постель не убрана, только простыни нет. Труп Маши успели увезти. Её, Машу нашел задушенной на моем диване Рома, когда вернулся под утро, зачем, сам не знает, что-то почувствовал, тревожился, думал, может ей страшно одной в малознакомом доме.
      Я долго отвечала, почему не ночевала дома, все никак не могла сосредоточиться, путалась, следователь записывал место работы, фамилии, имена. Когда  стала повторять, что утром после ночной смены, не моей, но так получилось, поехала в ставку, так называется подвал, точнее штаб, где собираются витязнутые, вернее, члены партии «Витязей», распределяли морковку, - предвыборная акция Георгия Брусина, но вряд ли ему это поможет, - следователь остановил меня. Я поняла, нужна версия убийства, А Маша никак не была связана ни с партией, ни с выборами, ни с Брусиным, ни с кем кроме на с Евгенией. Но я даже не знала, кто пригласил ее на презентацию фонда. Не знала и не догадывалась, кого кроме меня и Евгении она знала и почему вместе с нами приехала сюда, чтобы в кругу близких единомышленников отметить памятное событие – начало, открывшее ошеломляющие перспективы в деле спасения человечества вообще и членов  только что родившегося фонда в частности. 
      Роман перечислял имена всех приглашенных, Володя как президент фонда заинтересовал следователя, но где искать главного вчерашнего именинника, я не знала. Рома хотел что-то сказать, но, посмотрев на меня, передумал.
- Говори, - приказала я.
- Когда Владимир Ильич ушел, мы с Машей остались вдвоем. Он, то есть Владимир Ильич Елену провожал. Они вдвоем ушли, - Рома не смотрел на меня, опустил голову, будто виноватый.
- Елену знает Георгий Борисович Брусин – депутат городской думы, уже бывший, если вновь не изберут, - уточнила я. Следователь записал номера телефонов и ушел.
      Роман метался по комнате и твердил:
- Сумасшедший, это сумасшедший, никто из нас, никто не мог, сумасшедший, трагическое стечение обстоятельств. Она открыла, она не знала, кому открыла. – Он повторял и повторял, будто сам себя убеждал.
- Верующий, как и сумасшедший, до конца пойдет во имя его веры. Вера всегда требует жертв, - сказала я то, о чем наверняка думал Рома.
      Он застонал и закачался как от сильной боли.
- Матушка, не надо, побереги себя, оклевещешь, мучиться будешь всю жизнь, не простишь себе. Я помню, слышал, он говорил так, но слово еще не действие, между словом и преступлением пропасть. Тот, кто говорит, мало делает, - он подошел к окну и стал смотреть на соседний дом. – Надо уйти отсюда, зло, страшное зло над нами, пойдем, матушка. Пойдем ко мне в мастерскую, посидишь в тишине, чайку попьем, я крепкого сделаю, как ты любишь. Пойдем, матушка, отдохнешь, я поработаю.
      Рома тоже мог справиться с Машей, руки у него сильные, художник, скульптурой увлекался, - мне стало страшно.
- Ты иди, иди, мне поспать надо, - я прикрыла глаза. И притворяться не надо, усталость сковала мое тело.
      Он подержал мою похолодевшую ладонь в своих теплых руках, тихонько подул на неё, чтобы быстрее согреть, протяжно вздохнул и оставил меня.
      Ушел, стало еще страшнее, я прислушивалась к звукам и шорохам, держа Пуса на груди, и уговаривала себя, если кто-то крадется, кот услышит.
      Ожил телефон. С надеждой, что все прояснилось, убийца пойман, взяла трубку.
- Только не ври, что ночь провела на работе, тебя там никто не видел, - услышала я ехидный голос Евгении.
- Жди, приду, разберемся, пригрозила я ей, а в душе обрадовалась, одиночество пугало.
 Евгения ничего не сказала. Связь прервалась.

       Все такая же в духе разрушения дверь, вместо звонка торчит неприличным знаком голый провод. Долго стучала, не выдержала, пнула ногой, что-то треснуло, носок ботинка попал в дыру фанеры, прибитой к низу двери мелкими гвоздиками. Я продолжала бить ногой, легко поддавшись духу разрушения, но все же в дыру старалась не попадать.
       Шорох, мелькание в глазке, звуки долгого прокручивания ключом в скважине. На пороге возникла Евгения в строгом синем костюме, покрасневшая и похорошевшая от гнева. Я обошла ее, перешагнула баррикады коробок на пороге комнаты – затянувшийся надолго ремонт, удивилась отсутствию дурных запахов, уловила что-то вроде французской парфюмерии и увидела Георгия в строгом костюме, при галстуке на кровати, выдвинутой на середину комнаты. Рядом на стуле Василий, бледный и пламенеющий на солнце рыжей бородой.
      Зазвонил телефон на полу между Георгием и Василием. Евгения приложила палец к губам, мы замерли, боясь шевельнуться. Звонки прекратились, Евгения села рядом с Георгием. Заходящее солнце высвечивало многолетнюю пыль на стеклах, размытым тюлевым узором окутывало сидящих рядом мужчину и женщину. Пламенеющий Василий отстранено смотрел в потемневший от копоти угол комнаты, - совсем недавно место рядом с хозяйкой этого грязного дома занимал он.
- Что молчите? Обвиняйте, но сначала объясните, за что я убила Машу.
       Георгий удивленно вскинул брови, перекосившись еще сильнее, чем обычно, закивал в знак сочувствия, попытался говорить, но Евгения перебила его:
- Ты тут не очень распускайся, тебя не звали, сама пришла. Меня не запугаешь. Всем известно, что ты патологически ревнива.
      Я не видела себя со стороны, но когда шагнула к Евгении, она с ногами забралась на кровать и спряталась за Георгия.
- Девочки, не ссорьтесь, - он жестом указал мне на стул, склонился и притянул к ногам телефон.
     Василий дремал на стуле, уткнувшись в собственную бороду, Евгения лежала, свернувшись эмбрионом, Георгий набирал номер, слушал, кивал, соглашался, поддакивал, опять набирал номер, назывался депутатом городской думы Брусиным, наконец, повернулся ко мне:
- Убийца найден, Некто Павел Сергеев. Его взяли в состоянии наркотического опьянения. Соседка по лестничной площадке подтвердила, наркоман со стажем, рыскает по чужим квартирам, ворует все, что плохо лежит. Знаешь такого?
      Я кивнула. Как не знать, живет рядом, за стенкой, в такой же, как у меня квартире вдвоем с матерью. С месяц назад я оставила ключи с наружной стороны, Паша позвонил, вернул их не самым ранним утром. Мог успеть сделать дубликат, ключи вернул, чтобы я не меняла замок.
      Георгий произнес как прожевал неприятно горькое на вкус:
- Художник зря вмешался, заявил следователю, категорически не согласен, парень не убийца.
- Почему? – хором спросили мы с Евгенией.
- Видите ли, задержанный наголо острижен, поэтому убийцей быть не может.
- Он в самом деле острижен под уголовника. Но если так, Роман видел убийцу, но покрывает. Надо ему звонить.
- Работничков набрали ненормальных, - ворчал Георгий, набирая номер, - Роман дома? А где он? В мастерской? – обратился ко мне, - Там нет телефона.
- Я пойду к нему в мастерскую.
- Опасно, идем вместе, - предложил Георгий.
      Евгения поджала губы, острый подбородок потянулся к носу с горбинкой, глаза запылали черным пламенем. Она резко вскочила с кровати.
- Если так, если ты с ней, я тебе больше не помощница. Хватит. Но учти, если я тебя покину, ты в депутаты не пройдешь. За тебя даже свои не проголосуют после того, как ты морковкой рассчитался.
      Георгий смотрел на неё, будто не узнавал, впервые видел, и она ему не нравилась
- Ты это брось, я не дурак, я хотел деньгами расплатиться, поровну поделить между всеми, кто помогал. Это твоя идея и твое исполнение. Где деньги? Морковка столько не стоит.
 Евгения резко открыла дверцу тумбочки, порылась и достала пачку денег. Василий поднял голову:
- Зеленые? Ни фига себе, так запросто в тумбочке держишь.
 Она протянула Георгию пачку, он насмешливо разглядывал лицо, грудь, дошел до бедер, мало заметных под пиджаком, медленно протянул руку и взял деньги. Евгения, покачиваясь и держась за стены как слепая, вышла из комнаты, Георгий повернулся к Василию:
- Это она от пережитого страха. Ничего, сама успокоится, нет времени на уговоры, сама успокоится и все будет окей, - Георгий говорил легко и уверено, - Тот, кто владеет чувствами масс, а я владею, непобедим. Так что прорвемся. Мы крылатые люди, люди полета, - От Василия донесся странный звук, похожий на сдавленный стон, Георгий запнулся, - Как, ты не согласен?
- Нет, то есть согласен, а как же, согласен, конечно, - от кивал как дятел с бородой, - Премного благодарен за доверие, рад стараться, читал где-то, блин, память, - Василий звонко хлопнул по лбу, - Забыл где, но помню, о чем, бывает, рождаются рыжие негры, не видел, не знал, но бывает. Как родится такой, война или стихийное бедствие обеспечены, - он помолчал, - Убийца пойман, все окей, раз найден, мы победим.
- Главное теперь продержаться единым контуром любой ценой, и мы победим, - вторил Георгий.
      Оба согласно кивали, Георгий пятился к двери, резко повернулся и удачно перескочил через баррикаду коробок. Я услышала его срывающийся на крик голос:
- Ты говорила, что он, этот хренов психиатр, красавчик Сергей, или как его, принимает наркотики, я не знал, ты мне сказала, он сам себе рецепты выписывал. Почему сейчас отказываешься от своих слов?
 Наркотики как яркая вспышка, взрыв, озарило, вот оно что, вот откуда деньги у Евгении, как я не догадалась раньше.
      С ногами что-то случилось, с трудом, но я пошла к выходу, горбясь от ожидаемого удара в спину.
      Никто не остановил, я сбежала со ступеней и пошла быстрым шагом. Я знала, куда идти, где искать Володю. Он скрывается от них, он всё знает, ему Маша рассказала, просила о помощи, вступила с ними в борьбу, спасая своего Сергея от наркотиков. Евгения убила Машу, потому что боялась, и если это докажут, цепочка дотянется до Георгия, не останется ни одного шанса пройти в думу на второй срок. Такая сенсация для конкурентов – арест помощницы кандидата по подозрению в торговле наркотиками и убийстве.
 Тревожило, что Володя неизвестно где прячется. Он мог видеть задушенную Машу, вернулся домой ночью или под утро, - что-то видел, поэтому скрывается. Он в опасности. Но, кажется, я знаю, где его искать.

                ГЛАВА 2

      Свернув в сторону от центральной улицы, я попала в лабиринт построек и гаражей, увязла в вековой грязи и, естественно, заблудилась. Решила выбираться на звуки машин и троллейбусов, - вросший в землю домик возник неожиданно. Мастерская-мансарда второго этажа слилась с темнотой, - Ромы нет, но приветливо светилось густо забранное решеткой, наполовину выглядывающее из-под земли окошко.
   Присев, резко застучала по стеклу. Деревянная дверь, скованная железом, - декорация к русской народной сказке, медленно открылась. На пороге появился Андрей, непохожий на себя: славянское лицо в отблесках подвального света вдруг по-восточному широкоскуло ожесточилось, приняло облик воина-убийцы. Он всмотрелся в темноту, даже луна не светила, меня не заметил, - отвернулся, - волосы на затылке непривычно были стянуты резинкой. Я позвала его, - он приветливо кивнул, улыбнулся и стал прежним.
    В помещении с избытком компьютеров по периметру стен царствовал стол с красными помидорами, оранжевыми, рубиновыми и даже зелеными напитками в замысловатых бутылках с яркими наклейками. Володя смотрелся темным, неясным фоном, как будто отдалился от мира, шепча над стаканом красного вина, заметив меня, перешел с шепота на голос:
- Её уже там нет, я был рядом, темница пуста, дух её вознесся на небеса.
- Не рано ли? – с сомнением спросил Андрей.
- Может ты и убийцу знаешь? – раздраженно спросила я, злясь что пришлось бродить в полной темноте, пока не нашла их.
    Володя чуть заметно кивнул, шевельнулись усы, прикрывающие верхнюю губу.
- Скажи следователю. Почему молчишь? Почему убийцу покрываешь?
 Женский голос позвал его по имени, я вздрогнула, похож на Машин. Неужели не слышат? Ни тот, ни другой не шелохнулись.
- Маши нет, о чем тут говорить. Её нет с нами, причем тут следователь. В нашей жизни следователю делать нечего, - сказал Андрей.
- Вот как? Убийца пусть гуляет? Может, ее по ошибке убили. Кто-то другой должен умереть, а вы убийцу покрываете. Маша безобидная, никому не мешала, значит, жертвы еще будут…
- По ошибке на войне убивают, - хмуро отозвался Андрей.
   Опять женский голос, удивительно похожий на голос Маши, но Володя не слышал, он говорил:
- Если это злодейство и дело рук человеческих, козни раскроются, замысел рухнет, ибо тот, кто страдает, своим страданием палача заставит страдать еще сильнее, ибо не дано безнаказанно простому смертному вершить чужие судьбы и не сгубить душу. Если это божий замысел, берегитесь, бог не любит, когда судят его дела.
- Значит, бог может безнаказанно чужими руками вершить свой суд? И палач неподвластен суду земному?
- Не дано судить, - сказал Володя и опять не обратил внимания на женский зов.
- Так значит, ошибки не было? А если меня, если меня должны были убить? Заказали. Ночь, темно, только луна светит, и Машины рыжие волосы, почти как мои. Ты уверен, что я никому не мешаю? Никто не хочет моей смерти?
- Нет, - резко бросил Володя, слишком поспешно, чтобы я поверила ему.
    Мне стало холодно, дрожало тело. Андрей пугал своим видом. В его глазах я обычно читала помыслы, устремленные ввысь, - карий взор скользил мимо меня, полок с книгами, шкафа, мимо стен, над моей головой. Но теперь голова и веки опущены, - будто он прислушивался к голосу преисподней. Передо мной сидел назнакомец: широкие скулы, костистый лоб, сжатые в тонкую, злобно изогнутую линию губы. Волосы светлые, почти белые, а у корней темные. Зачем он осветляет их, ему не идет такая прическа, - усиливается широкость и плоскость лица. Я вспоминаю, что восток жесток и мстителен. Два огромных волчьих клыка скрывает крепко сжатый рот.
    Снова женский голос.
- Тебя, отзовись, - не выдержала я.
    Володя встрепенулся как проснулся от крепкого сна, неожиданно легко поднялся и исчез, - мне стало легче. Страх, что они специально не отзываются, ибо замыслили нехорошее, - отпустил. Появилась надежда выбраться отсюда живой, - я отпила немного вина.
- Жаль Машу, конечно, жаль, мы обеднели на одну добрую душу, значит, в борьбе со злом стали слабее. Я её видел только один вечер и уверен, что это так. Но ничего не поделать, она взята на небо, - её вознесение предопределено. Владимир Ильич получил информацию, - она призвана для других дел, - Андрей говорил на привычную тему связи земного с космическим, и речь его успокаивала.
- Для каких других? Зачем она кому-то понадобилась? – по инерции, вяло сопротивлялась я.
- Божий промысел во спасение человечества. Её взяли, чтобы она больше не страдала.
   Может и так, она ведь, действительно, страдала, жизнь с Сергеем не ладилась. Люди разное говорили, - в их семейных скандалах кто обвинял ее, кто ругал его. От Маши я слышала, Сергей груб, она терпеть больше этого не хочет. Конечно, понимает, быть психиатром нелегко, но хочется нормальной семейной жизни. Помучились вместе, хватит. Жаль, я невнимательно ее слушала.
   Вдруг вспомнилось, Георгий в ответ на моё искренне восхищение его женой Галиной, красавицей, умеющей петь под гитару, смелой женщиной, - нужно иметь мужество, чтобы родить троих детей, - зачем-то признался, что она время от времени лечится в психушке, у неё затяжной роман с психиатром. Не удивлюсь, если окажется, что у неё роман с мужем Маши.
    Момент истины, на руках козыри. Но в какой последовательности их сдавать? Чья ревность сильнее и опаснее: Георгия к Сергею из-за Галины или Галины к Маше из-за Сергея?
    Распахнулась дверь, Володя внес коробку, Андрей подхватил её и вытряхнул тонкие брошюрки в голубой обложке со знакомым золотым трилистником, напоминающим карточную масть трефи.
- Читай, Александра, может, есть замечания. Андрей вот меня за стиль критикует.
- Ваши предложения, Владимир Ильич, мелким шрифтом на два листа размахиваются, какую надо иметь память, дочитав до точки, помнить начало.
- Широкая душа и мысль безгранична, - заступилась я за Володю.
- Истина дается не сразу, к ней идут постепенно, поэтапно. Прежде чем делать первый шаг, надо учиться ползать, - как обычно туманно заговорил учитель.
- А как же твоя связь с космосом? Послушал и все знаешь.
- Не путай, Александра, земное и небесное. На земле опыт господствует, а там….
- Истина, Володя, ты сам говорил, мгновенно передается, кровь в кровь, как спид, - перебила я его.
- Не всегда и не сразу в слово воплощается, нужно быть готовым сначала принять её.
- Бывают продвинутые младенцы, не ползают, а сразу на ножки встают. Как ты, Володя. Ходит или еще ползает Андрей, не мне судить, потому что я далека от вашей продвинутости.
    Они смотрели на меня лучисто, как на неразумное дитя, и качали головами. Чтобы не препираться, я открыла первую страницу.
    Знакомый жирно набранный на компьютере эпиграф: «Дух вечен» и ниже подпись: «Коллективная душа человечества». Я стала читать дальше: «Должен ли догмат веры соответствовать времени – вопрос сомневающихся, колеблющихся, если не сказать больше, это вопрос зомбированных временем. Для них нет ни вчера, ни завтра, есть только сегодня, их лозунг: «Здесь и сейчас». Иначе они не мыслят. Греховность накапливается, и это прискорбный факт, и новое поколение в силу накопившихся сбоев в развитии не способно усвоить слово Христово. Вирус внедрился в коллективный мозг и стер главную информацию».
   Круто, такой прогресс, научились писать, но, может, сходили на сайты, - успешно осваивают компьютер. Володя совершает семимильные прыжки на пути спасения человечества. Зря придирается Андрей, читать можно. Я стала листать дальше и на розовой странице увидела заголовок: О женской греховности». Такое невозможно пропустить.
 «Миру навязываются новые пороки, и один из них звучит так: красота спасет мир. Подразумевается женская красота, - это следует из всего контекста написанного классиками, чье величие сомнительно. Ради красоты мир перевернулся. Навязанный идол красоты заставляет сходить с ума всех без исключения. Всех. Святое обесценилось, потому что на этом бизнес не сделать. Одно мерило жизни: «Сделай мне красиво» – лозунг нашего времени. Все без исключения, и женщины и мужчины, бросились разбираться в цвете, форме, запахах, средствах от морщин и преждевременного увядания кожи. И только подлинные творцы духовных ценностей, отдав в свое время дань моде, ценят несовершенство. Ибо в нем смирение, отдохновение, в нем божья искра. Красота сгубила мир. Красота суетлива, порабощающая, парализующая волю быть самим собой, обслуживает только мужские и женские инстинкты».
    Текст поразил меня, не ожидала, что Володя – женоненавистник. Я ведь тоже пользуюсь кремом от морщин, и ему даже нравился запах моей туалетной воды. Что тут плохого? Может, когда-то его женщина обидела? Не я ли? Но он сам говорил, что я прекрасна духовной красотой, и это звучало как комплимент.
- Читай, - приказал Володя, и я послушно уткнулась в текст.
     «Прекрасное – иллюзия, выдумка, мираж, туман, запудривание мозгов, и, в конце концов, лишь подпитка греховности. Прекрасное все ужаснее как лицо в косметике, увядающее и стареющее по природным законам, Женщина, вообразившая себя творцом-писателем, уму непостижима».
    Зачем он так. Ведь ни разу не сказал, что думает о моем писательстве: ни хорошо, ни плохо.
     «Такое положение, такой расклад полов недопустим, ведет к полной деградации, ибо назначение женщины в том, чтобы подчиниться, а не творить яко Бог. Женщина сама себя обрекла на страдания, потому что это противоречит её природе, это искус, её разум девственен, такая её природа, потому что она поступает, как хочет, а не по законам, предписанным нам высочайшим божеством. Это для неё пустой звук, вакуум, наполняемый мусором цивилизации, сплошное безобразие. Этим наивом пользуются мужчины, открывшие в себе шлюзы подсознательного и только. В мир выплеснулась сперма мужчин-дегенератов. Сон разума стал явью, и белые в крапинку женские ноги как прекрасная береза…».
    Дальше читать невозможно, я чувствовала, что сейчас взорвусь, сдержаться нет никаких сил:
- Это ты её, это вы оба! За что? За то, что она молода и прекрасна? За что вы лишили её жизни? Чем она вам помешала?! Похоть одолела вас обоих!
    Смертельный ужас сорвал с места, я рванулась к выходу,
хлопнув тяжелой дверью, прервала фразу Андрея: «Сильный текст, я вам говорил, Владимир Ильич, умеете…».

   В мансарде ярко светились окна в белых занавесках. Я обежала здание и чуть не пропустила малоприметную дверь, промчалась по ступеням на второй этаж и остановилась на пороге широкого коридора, - пол усыпан свежо пахнущими опилками. Откуда-то доносились голоса. Мягко шагая по опилкам, я заглянула в полуоткрытую дверь, увидела двух рабочих: один белил стену, другой красил оконную раму. Пахло краской. Великий писатель, неосторожно высказавшийся о красоте, спасающей мир, преследовал меня. Боль в затылке усиливалась. Я отошла от двери, боясь, что меня заметят. Путь к светлому другу Роману был обозначен узким настилом из досок.
   Он стоял у огромной картины, опасно склоненной над ним, смущенно улыбался, прижав левую руку к груди, - жест извинения за то, что не может оторваться, - кистью поправлял оранжевый апельсин у ножки красавицы под пальмой на берегу синеющего моря. Остро торчали соски, крутые бедра прорисованы, но не закрашены, грудь и лицо слегка намечены. Зачем красавице лицо, если такой апельсин у её ног. Каждая бугринка апельсиновой кожуры светилась солнцем, прозрачная капля стекала с оранжевого бока, - предутренняя роса или, может, сок перезревшего плода. Я учуяла горьковатый запах.
- Заказали, вот, торопят, аванс заплатили, потратил на краски, белил много ушло, надо докупать.
   Пережитый страх, сильное впечатление от красок, - я не выдержала, – потоком хлынули слезы.
- Поплачь, матушка, полегчает, злоба людская ненасытная, новых жертв требует. Ты, матушка, кофейку выпей, только что приготовил, ты выпей и отдохни немного.
   Я пила кофе, успокаивалась, Рома подправлял апельсин и говорил:
- В грязное дело мы влипли с тобой, и Владимир Ильич не остерегся. Зачем депутата пустил в дом. Разве можно.
- Ты тоже в правлении фонда числишься.
- И я хорош, поманили, и я на сцену полез, побежал, обрадовался, что меня не забыли.
- За что они Машу?
- Не знаю, матушка, не догадываюсь. Может, случайно, а? Под руку
попалась.
- Я знаю,- что-то заставило меня протестовать против случайности смерти.
 Рома пристально посмотрел на меня:
- Будь осторожна, матушка, оклеветать легко.
- Это идейное убийство, спасение человечества от греховной красоты. Покончим с красивыми женщинами, тогда и заживем как надо. Решили и сделали.
- Понял, матушка, тоже читал, Владимир Ильич давал. Когда объяснял, вроде сходилось, но потом я подумал, зря он так, не там виноватых ищет. Нет, матушка, нет, не Владимир Ильич.
- Конечно, не он. У него есть для этого преданный ученик.
- Не надо так, грех на душу берешь, не они, цвет не тот, не заставляй, страдаю, мысли путаются, голова кружится, давно не спал, - он закрыл глаза и сильно побледнел.
   Когда он сказал о цвете, я подумала, все же не совсем нормален, гений, что взять с него.
   Он отпил кофе и через силу улыбнулся:
- Напугал я тебя, со мной бывает, голова кружится, утомляюсь, работы много, надо к сроку успеть. Но ты продолжай, говори, боль прошла, ты говори, тебе легче станет.
- Что говорить, если меня вместо Маши должны были, а ты что-то знаешь, может, убийцу покрываешь по своей доброте. Мы с ней обе рыжие, понимаешь ты это?
- Убийца мог и перепутать, но теперь неважно, неважно теперь. – Он сжал ладонями голову и прикрыл глаза.
- Ничего себе, меня убьют, а ты неважно.
   Роман резко встал, задел плечом картину, красавица опасно нависла над ним, но не упала.
- Никто не осмелится, поверь, никто не тронет тебя.
- Знает наперёд, кто жертва, а кто нет, только убийца. Так что твоя уверенность подозрительна. Вот так, Рома.
   Он махнул рукой:
- Пусть. Мысли мои нехорошие, так мне и надо.
- Прошу тебя, скажи, что ты знаешь, я никому, обещаю, но мне надо знать, кого бояться. Если что-то случится со мной, как ты жить после этого будешь.
   На его глазах появились слезы, он был таким несчастным, что я больше не хотела его допрашивать. Он сам заговорил, сначала тихо, морщась от головной боли, потом живее и громче, порозовел даже.
- Тем вечером ты рано ушла, я помню, плохого ничего не было, выпили, немного поволновались из-за Брусиных. Георгий хотел сообщить в милицию, Галина была против, ведь у них дети. Ну, побили окна в их квартире, детей же не было дома. Константин обещал, больше не повторится, если Георгий сдержит слово и расплатится с мужиками, как обещал. Завтра же с утра расплатится. А когда нужно было расходиться, Галина заволновалась, бояться стала, Георгию нужно было остаться, решить кое-какие дела с Евгенией, он поручил Ваське сопровождать жену. Как-то странно, то не хотела милицию привлекать, а как уходить, испугалась, охрану стала требовать. Георгию самому охрана понадобилась. Куда-то он собирался. Тут я не понял. Я мало что понимал тогда. Галина без мужа не уходила, Елена вдруг возбудилась, бусы свои на люстру повесила, на стол полезла, раскраснелась, Георгий Борисыч боялся приступа, ругал себя, что не доглядел, и она напилась. Никто не мог ненормальную успокоить, вот и взялся Владимир Ильич ее проводить. Георгий предостерег, судороги возможны в любой момент, она перевозбуждена, да еще неизвестно, сколько выпила, надо следить, чтобы язык не прикусила. Владимир Ильич перебил, - приступа не будет, он сумеет болезнь отвести от нее. Она сильно мешала, упорно лезла на стол, порывалась к окну, зачем, непонятно, музыку требовала, Брусина обняла, прижала к стенке, стала пуговицы на рубашке расстегивать. Галина ничего, а Евгения смотрела на Елену так, вот-вот сцепятся. Сложно все было, неспокойно, чем-то нехорошим должно было кончиться, но чтобы так, я бы не поверил ни за что. Маша на кухне возилась, незаметная была, никак не проявилась за весь вечер.
    Он замолчал. Будто пытался что-то вспомнить.
- Кто кого в конце концов провожал?
- Сейчас, матушка, сейчас. Я тебе о впечатлении сначала. Ладно? Евгения мне очень странной показалась. Как только Владимир Ильич повел Елену к выходу, вдруг Женя развеселилась, стала требовать, чтобы чокнутой, - ее слово, дали сплясать на столе, помогает при эпилепсии. Но это так, об этом не нужно, мало ли кто как веселится. Машу временами только помню. Она то у стенки сидела, то на кухне Андрею помогала. Я еще в самом начале, когда первый раз увидел её, подумал, печальная, учителя бы рядом. Прости меня, матушка, но ей поддержка нужна была. Андрей уговаривал выпить, но она отказалась. Через некоторое время я взглянул на неё, обратил внимание, уже не бледная, щеки раскраснелись, может, и выпила, но немного.
- Как получилось, что вы вдвоем остались?
- Неожиданно, без моей воли. Когда Владимир Ильич ушел с Еленой, Галина отвернулась от всех. На гитаре играла и в тёмное окно смотрела, пока машина за ней не приехала. Она ни с кем не попрощалась, депутат дал знак, Васька следом побежал и не вернулся. Он, конечно, нужен был, вдруг она нарвется на бунтующий народ возле своего дома. Что делали Евгения с Георгием, не заметил и не хочу об этом.
- Ясно, можешь не рассказывать. Они любовники, об этом даже его жене известно.
- Всякое бывает в жизни. Георгий досидел до того, пока его жена не позвонила из дома. Андрей с ними, понимаешь, они втроем ушли. Я не ожидал, что Андрей с ними уйдет. Мы с Машей остались. Он ушёл неожиданно, я не успел предупредить, что мы без ключей остались. Про нас забыли.
- Кто-то один не забыл и следил за вами.
- Когда мы с ней остались, я растерялся, она хотела спать, засыпала на ходу. Дверь изнутри закрывалась. Без ключей кто-то один мог уйти, мне очень надо было сюда в мастерскую. Ведь у меня никогда в жизни не было своей мастерской. Тянет сюда и днем и ночью. Она не удивилась и не обиделась. И я пошел. Она закрыла за мной, - голос его прервался.
   Я устала, хотелось спать, с трудом поднялась и пошла к выходу.
- Мне надо поспать, Володе ничего не говори, не надо, я ему потом сама все объясню. Проводи меня до остановки, а там я сама. Я так устала, что уже никого и ничего не боюсь.
- Оставайся, матушка, отдохнешь на раскладушке, а я найду себе место, дом большой.
 Как я потом жалела, что не осталась.

                ГЛАВА 3

    Стучали в дверь, кто-то пронзительно кричал, перекликаясь с телефонным звонком.
- Спишь? Во даешь, день уже наступил, - услышала я звонкий и веселый голос Елены, - Можешь поздравить, у нас с Володей все было, сегодня ночью, - торжественно проговорила она и замолчала, подождала, я молчала тоже, - Но мы тебя не оставим.
- Извини, кто-то пришел, потом перезвоню, - я поспешила-на нервный стук в дверь. Евгения в домашнем халате, больничных тапочках и клетчатом платке переступила порог, прислонилась к стене и с трудом прорываясь сквозь рыдания, проговорила:
- Рому зарезали, я больше не могу, не хочу, устала.
 Я тоже прислонилась к стене, с ужасом разглядывая ее платок, наползающий на лицо мрачной тенью.
 Хотелось коснуться ее, может, она плод моего воображения? Может, я ушла в другой мир, может, я давно в другом мире? Не раз слышала от Володи, будто он здесь, но уже не здесь, а там, но еще, правда, не там, где надо.
 Мотнула головой, чтобы почувствовать себя, ударилась о стену, - медленно и неохотно упало зеркало и легло между мной и Евгенией. С трудом подняла его, дрожали колени, понесла в комнату, она шла следом.
- Кто? Кто это сделал? Поймали, да? – машинально спрашивала, выискивая надёжный гвоздь в стене, чтобы повесить зеркало.
 Страх перекосил ее лицо до судорог, до полной потери ориентации невидящими глазами. Наткнувшись на кресло, она чуть не упала, но удержалась и стояла, качаясь, посреди комнаты. Гвоздь нашелся под самым потолком, но его не достать даже со стула, как я ни тянулась. Евгения сжала кулаки, гримаса ужаса сменилась более привычными ей злобой и ненавистью.
- Так просто, запомните, так просто не сдамся, голыми руками меня не взять, много крови прольется, если хоть пальцами тронете меня. Меня так просто не достать, не полоснуть ножом по горлу. Ничего не выйдет, и деньги никому, слышишь, никому не достанутся, надежно спрятаны, знает только один человек, но вы никогда не догадаетесь, кто он. Остерегайтесь, я опасна, слышишь? Не смейте!
– хрипела и шипела она сорванным от крика горлом.
- Вон отсюда, - прошипела я ей в тон.
 Она отшатнулась:
- Ненормальная, - с обидой сказала она и, увидев себя в зеркале, -я держала его щитом перед собой, шарахнулась как от удара. Она исчезла.
 С трудом, но я преодолела сильное желание размахнуться и ударить зеркало об пол так, чтобы полетели во все стороны осколки. Удержала примета: зеркало бьется к несчастью.
 Волна ненависти уступила страху, - пугали окна, двери, мучила мысль, что охотятся за мной, кто-то сумасшедший охотится, не остановится, пока не достигнет цели. Вид мирно спящего кота не успокаивал, тигр за стенкой цокал все ближе, я боялась сойти с ума. И когда кто-то сильно, по-мужски, постучал, я с готовностью, скорее бы, неважно какой, но конец, распахнула настежь дверь.
 Георгий тревожно смотрел на меня:
- Жива? Едем, машина ждет.
 Сели в машину, я зачем-то подумала, что у иномарок запас прочности меньше, не та у них историческая реальность. На западе вряд ли так часто боятся за свою жизнь. Красота проигрывает безопасности.
 Машина свернула с дороги, проскочив ямы и рытвины строек, остановились под окнами мастерской Ромы. Нас встречал Андрей.
- Ну что, идем? – Георгий кивнул на окна мастерской.
 Андрей покачал головой и повел к себе вниз, по ступеням.
- Галину с детьми до лучших времён отправил к тетке в Киев, - сказал Георгий. Андрей молчал, ожидая, когда мы сядем за стол с водкой и закуской.
- Это ограбление – продолжил Георгий.
 Андрей крепко сжал стакан, будто собрался запустить им в Георгия.
- Нет, это не ограбление, не пудри нам мозги, Борисыч, нехорошо, Борисыч, - Андрей погрозил пальцем, - Он убит, потому что знал, кто Марию задушил.
 Георгий не слушал:
-На машине приехали. Тихо, темная ночь, вдруг Роман, нашло, поработать захотелось, - вот и полоснули, картины на машину, и никаких следов. Рабочие в ночную смену работают, в сроки не укладываются, а тут отпросились. Зря я влез в это дело, разорился на
ремонте.
- Эх ты, деловой, не мог сторожа нанять. Роман, считай, на улице картины хранил, любой мог зайти и взять, двери не закрываются. Такой художник, а ты его не ценил.
- Вчера я была у Ромы, выходит, последняя видела его в живых. Он хотел, чтобы осталась. Надо было.
- Нет, вас бы двоих убили. Ценные картины для них дороже любой жизни, отморозки, что с них взять.
- Ты, Георгий, не уводи в сторону. Он свидетель убийства, поэтому поплатился своей жизнью. Ограбление – прикрытие, чтобы скрыть, пустить по ложному следу. Ты купился, Георгий.
 Андрей нервничал, алкоголь не действовал, как впрочем, и на меня. Георгий его не слушал:
- У Ромы картина была в работе, два на два, на заказ. Заказчик – темная личность, я его видел, не понравился. Но где его искать, не знаю, должны следы от машины остаться.
- Какие следы, ни грязи, ни снега. Я здесь ночь провел, но на шум не обратил бы внимания, гаражи рядом.
- Всё, завязал, никаких мастерских не будет, нет Романа, и мастерской не будет. Я ведь думал его навсегда туда поселить и денег не брать, - Георгий достал носовой платок, - Надо всем нам собраться, выработать тактику, чтобы не перерезали поодиночке, срочно всем собраться.
 Он сам себе противоречил, если это ограбление, с нас взять нечего. Он один у нас богатенький. Хотя нет, еще его помощница обогатилась.
- Евгения была у меня утром, всех нас подозревает, запугивает, деньги, говорит, не отдам.
- Кому она нужна, сумасшедшая, - Георгий махнул нетвердой рукой и чуть не уронил бутылку – Кому нужно её убивать. Кому она нужна.
- Никому не нужна, а если мешает кому-то, и её тоже.
 Прозвучало зловеще, Андрей в упор смотрел на Георгия.
- Если глупо себя поведёт, если будет делать вид, что знает убийцу, - Георгий выдержал взгляд.
- А, может, знает? – Андрей продолжал смотреть в упор, не моргая.
- Знает не больше, чем знаем мы.
 Я опьянела, мужчины удалялись, приближались, звучали хором, голоса разделились: «Завтра объявляется большой сбор». «Мы в одной лодке», - сказал первый голос, второй добавил: «Жертвы отменяются».
 Слезы лились потоком, но это было уже дома, - я лежала на диване с Пусом на груди, укачиваясь до тошноты от алкоголя, и не смогла встать и открыть стучавшему в дверь.
 Не помню, сколько времени прошло, поднялась с трудом и выглянула в окно. На лавочке сидела Елена. Может, с Володей что-то случилось? Я набросила пальто и, теряя тапочки, выбежала к ней.
 Она указала на место рядом и закурила.
- Я видела, как ты шла домой, хотела догнать, но вспомнила, что сигареты кончились. Это он? Володя? И Машу тоже он? Они с Ромой сильно поругались. Рома потребовал, чтобы Володя убирался из мастерской.
- Вчера?
- Что вчера?
- Когда они поругались?
- Так я и сказала. Зачем тебе? Володя их убил, больше некому. Только сильная личность способна на это. Вот увидишь, он скоро станет вождем.
- За что он Машу? Её за что?
- Не кричи, услышат. Не знаю, мне всё равно.
 Рядом маячил её классический профиль – достояние нации, идеальный материал для размножения, если бы не идиотизм. Разве можно её всерьёз принимать, - успокаивала я себя.
- Он скоро власть возьмет в свои руки. Деньги на это у него есть, ему бы только до столицы добраться, освободится от съемок на телевидении и поедет. И я за ним.
- Жена декабриста, соратница.
 Её глаза сверкали в сумерках бутылочным блеском.
- Знаешь что Володя ему ответил? «Зря ты так, не надо», и я поняла, Роме не жить, - она смотрела на меня так, будто выиграла миллион. Её сильные руки выдергивали из пачки одну сигарету за другой. Такая рука зарежет и не дрогнет.
- Много куришь, вредно для здоровья.
- Не вредно. Во мне силы много. Я сегодня утром Володю на руках носила.
 Прекрасная Елена одной рукой держит сморщенного гномика с длинной бородой: спутанные усы, черное беззубое отверстие, - я слышу бесовский хохот и хватаюсь за голову.
- Ужас сколько крови и никаких следов, - сияние в глазах усилилось до дикого восторга, - Ты поговори со следователем. Так и скажи, если хочет и дальше жить, пусть Володю не трогает.
 Я дрожала всем телом от холода, но встать и уйти не могла, она бы увязалась следом. Выпроводить её не хватит сил. Я почти теряла сознание от усталости, пугая себя, что придется здесь просидеть всю ночь. Во двор въехал знакомый Мерседес. Из машины неуклюже выбирался Георгий. Елена резво вскочила на ноги и быстрым шагом удалилась в другую сторону. Георгий её не заметил.
- Я к тебе. Можно? – Он был уже трезвый, - Не могу один дома находиться.
 Что ж, вариант терпимее, но не обошлось без репетиции предвыборной кампании.
 Депутат изображал сценки «Ничто человеческое мне не чуждо», возился на кухне, жарил, тушил, изящно двигался в моем фартуке с оборками.
- Ты в школьном или студенческом театре не участвовал?
- Я? – удивился он.
 Мы сидели за столом, Георгий подкладывал в мою тарелку еду, наливал вино и просил повлиять на следователя. Интересно, кто распустил слух, что мы знакомы со следователем. Или внешность моя настолько добропорядочная, любой поверит всему, что ни скажу.
 Я импровизировала, что следователь взяток не берёт, смелый и без охраны.
- Намекаешь на мою охрану? Но политик не может быть свободным, он подчиняется партийной дисциплине.
- Ну, если партия приказала. Да, конечно, если ты умрешь, мы тоже дышать перестанем.
 Георгий молчал, и мы оба обрадовались телефонному звонку, я услышала далекий голос Галины:
- Саша, дай мне Георгия. Он у тебя, потому что его нигде больше нет.
 Георгий схватил трубку двумя руками, будто боялся выронить, слушая жену, нервно задергал ногой, застучал копытом, по-кошачьи загреб собственное дерьмо. Наконец, протянул трубку мне.
- Ты так и скажи, всем скажи, завтра прилечу, я не прощу, что сделали с Сергеем, им не удастся его закопать, я не дам, так и скажи. - Далекий голос умолк.
 Георгий бегал по комнате, натыкаясь на стулья.
- Правильно арестовали, ревновал Машу, поэтому убил. Кому как не ему предъявлять обвинение в убийстве жены. Он наврал следователю, его алиби не прошло. Девица подтвердила, что он был с ней. Отец же её сказал, что она одна сидела дома. Никакого Сергея и близко не было рядом с ней. Поверили отцу.
- Его арестовали? Что ж ты молчал?
- Да, арестован. Какие ко мне претензии? Не я арестовал. Почему ты удивляешься? Галина бушует, стыд потеряла, детей оставляет в Киеве. Ей не объяснишь, что пока он ходил на свободе, мы все были в опасности.
 Георгий вызвал машину, немного подождал и ушел вслед за шофером, охраны не было.
 Ночью опять звонила Галина.
- Сергею вешают убийство, - торопливо говорила она, - Не мог он этого сделать, абсурд, Маша ревновала, не он, глупо связался с сумасшедшей несовершеннолетней. Девица сильная, примерно как наша Елена, могла и задушить и ножом полоснуть. Зря он с дурочкой связался.
 Светская жизнь проходило мимо меня.
- Ты меня слышишь, Александра? Я не успеваю, прошу тебя, надо срочно, завтра утром, пораньше поговори со следователем, он подрался с отцом девицы, она сама подлезла под него, он спал, дежурил в больнице, ночью лег спать, она подлезла. Сумасшедшие без тормозов, им давай и все тут, сама понимаешь. Он благородный, обещал жениться. С Машей у них был полный разлад, ты сама знаешь, он обещал жениться на девице, так бы было, но её отец потребовал квартиру, - или покупаешь или садишься за совращение несовершеннолетней. Может, он убил Машу или нанял алкаша за бутылку, нанял из мести. Я приеду и дело развалю, но ты сначала сходи. Я прошу тебя, нельзя, чтобы свершился неправедный суд, он ведь несчастного Рому в глаза не видел.
 Я недолго разбиралась, кому принадлежат личные местоимения, и пришла к неутешительному выводу, что стать оклеветанным проще простого. Но незнакомого Сергея,
соблазненного несовершеннолетней девицей, я не одобряла. Быть мужем Маши и, ясно как солнечный день, любимым Галиной, иначе почему она так страдает и мучает Георгия, и соблазниться сумасшедшей девицей, мягко говоря, глупо.
 Вывод такой: убить Машу и убийство навесить на Сергея мог и Георгий.

 Следователь насторожено смотрел и непрерывно курил. Я его понимала, второе убийство, а у них нет даже версии. Я сидела у окна, мерзла, было тоскливо смотреть на чахлое растеньице, - никаких перспектив выжить в условиях глинисто-серой почвы, и уговаривала себя встать и пойти искать воду. Но следователь задавал вопросы все жестче и жестче. Не просто вопросы, он допрашивал: кто её пригласил в Дом кино, почему она поехала потом ко мне домой. Вдруг дошло до меня, - версия есть, - я ревновала Машу к Володе. Ревновала, вот причина, почему не могла ответить на самый простейший вопрос, как Маша оказалась на презентации фонда. Он допрашивал, а я беспомощно бормотала, - сложно, очень сложно для меня, не знаю, не думала.
 Разговоры о фонде, конечно, велись давно и при мне. Володя спасал человечество, но долгое время теоретически, мечтал о спонсорах, чтобы перейти от слов к делу. Георгий появился у нас следом за Евгенией, сразу ухватился за идею спасения, ставшую главной в его предвыборной программе. Спонсоры нашлись быстро, - при мощной поддержке депутата фонд был зарегистрирован в кратчайшие сроки. Следователь кивал головой, что тут не понять, не я первая об этом говорю, прервал на полуслове и продолжил выяснять, почему Маша оказалась у меня дома.
- Не знаю, могу поразмышлять, но размышлять – ваша работа, не моя. И вообще, я случайно оказалась на презентации, меня обошли, видите ли, при всем моем уважении к Георгию Борисовичу Брусину ничего хорошего в фонде я не видела. Мы все перессорились. Знаете ли, деньги, когда их много, портят человека.
- Когда мало, тоже, - буркнул следователь, - Объясните, что значит, вы там оказались случайно.
 Я молчала. Не говорить же ему, что меня отбросили, - я стала лишней, как камень, попавший под колеса истории, вот меня и отбросили.
  Утром девятого октября я еще не знала, что презентация состоится вечером. Ничего удивительного, отношение ко мне изменилось в конце лета, когда выборы были назначены на осень. Со мной перестали считаться, даже замечать меня. К нам теперь приходили люди чуждой мне породы, и, как казалось поначалу, Володе тоже. Молчаливые крепкие качки вытаскивали пачки денег и хрипло произносили однообразный как заученный текст: « Крыша у тебя есть, Ильич, ты только намекни, пальцем шевельни, поможем, чем сможем. Сможем».
 Володя отказывался, - с ним Христос-спаситель, они хмыкали, - Христос это хорошо, не помешает, но в случае чего, понял, Ильич?
 Я не понимала, если они верующие, зачем деньги, крыша и всё остальное, если неверующие, зачем Володя с фондом.
 Но поссорились мы с Володей не поэтому, деньги всем нужны, а из-за того, что Георгий дал интервью на телевидении о церкви мира и рассказал, как он обнаружил могилу святого Георгия, обладавшего при жизни сверхчеловеческими способностями. Брусин повторил Володин сон о том, что святой Георгий приснился уже ему и благословил на великие дела. Теперь дело за спонсорами, счет в банке уже открыт, по экрану пошли реквизиты счета, ведущая звонко поздравила жителей нашего города с фондом «Трилистник», презентация которого состоится в самое ближайшее время.
 Я впала в гнев, как можно продавать свой сон, это как лишиться первородства, грех какой! Володя твердил, информация приходит одновременно ко всем, потоком идет, кому дано, тот слышит. Но следователю не обязательно все это рассказывать, вряд ли поймет, я раньше тоже не понимала.
 Я сказала следователю:
- В тот день, девятого октября Андрей Глушко пришел рано утром с разбитыми костяшками пальцев на правой руке и оцарапанной щекой, вымылся, попросил йод. Вскоре, может, через полчаса, не позднее, появился депутат Георгий Борисович с посиневшей и распухшей левой щекой. Кстати, на презентации с щекой было все в порядке.
 
 Они оба были на кухне, Андрей попросил меня уйти, потом включил тантрическую музыку, открывающую сердечную чакру. Но я все равно подслушала. Меня сильно удивило, что, оказывается, кроме Володи на президентское кресло в фонде претендовала Галина. Георгий, естественно, поддерживал жену, Андрей Володю.
 Они готовы были продолжить драку у меня на кухне. Мне этого не хотелось, - с тех пор, как Андрей подрался с Василием, соседи перестали приветливо здороваться. Я боялась, что Георгий полезет в драку, защищая свою жену, придется вызывать милицию, чтобы потом не ходить к нему в больницу, - Андрей опытный каратист.
 Я готова была сама броситься в драку, потому что устала от них, устала быть гостьей в собственном доме, гнать их всех и отдохнуть, пока опять не захочется привести какого-нибудь Володю с улицы. Но, наверное, больше не захочется.

- Продолжайте, - приказал следователь.
- Пригласительный билет дал мне Андрей, Знаете, такой голубой и розовый с серебристыми строчками: «Фонд трилистник», сверху «Дух вечен», внизу «Коллективный дух человечества».
 На лице следователя появилось странное выражение, будто с сумасшедшей общается, я уже привыкла к подобным текстам, а ведь они, действительно, кажутся, мягко говоря, немного странными. Ничего не поделать, следователю придется привыкать, если хочет нас послушать.
- Итак, вы получили приглашение и что дальше?
- Не хотела, но пошла. Обычная презентация, как всегда, как раньше, бывала я на таких, - спонсоры, элита города, представители партий, общественных организаций. Вели себя пристойно. Вам, наверное, не интересна наша программа?
 Следователь неопределенно дернул плечом, я поняла, не надо.
 
 В доме кино я уже бывала, мне нравился небольшой полукруглый зал, круто вверх поднимающийся пол. С любого места отлично видна сцена, и каждый зритель на виду. Сцена, президиум, трибуна, зрители как на ладони.
 Когда я пришла, Маша уже сидела в зале рядом с Евгенией, увидела меня, обрадовалась, замахала двумя руками. Шла она через весь зал от первого ряда к последнему, туда, где сидела я. Шла она гордо, ни на кого не смотрела, как ходят красивые девушки, уверенная, что на нее все смотрят. Так и было, - её сопровождали восхищенные мужские и завистливые женские взгляды: тоненькая, изящная, в зеленом костюме, с отливающей золотом прической, похожая на сказочную принцессу.
- В каких отношениях вы с ней были?
- В особо доверительных не были, разный возраст. Но когда
появлялась Евгения Бронштейн, мы с ней объединялись, обе не симпатизировали ей. Бронштейн – женщина сложная, но убить не способна. Боится очень чего-то.
- Договоримся так, - вы рассказываете, как было, выводы сделаю я.
- Согласна. Только то, что видела. Маша подошла ко мне. Рядом сидела Елена Николаева, у нее эпилепсия. Брусин оказывает посильную помощь их инвалидной организации, они поддерживают его на выборах. Запомнилось, как она мне прошептала на ухо: «В случае опасности бросаемся на сцену, к своим ближе, чтобы в случае чего успеть».
- Любопытно. – Следователь проявил интерес, - Чего же она опасалась?
- В психушке ей лечиться, - ответила я зло. Следователь посмотрел внимательно и, как мне показалось, сочувствуя, как будто ему известно, что она Володю увела, - Я ее успокоила, опасности нет, всё под контролем. Она не слушает, твердит, защищаться до последнего, отступаем вместе. Но когда стал выступать главный редактор нашего журнала «Родной пейзаж», замолчала. Поп благословил, осенил крестом президиум, повернулся лицом к залу и всех перекрестил тоже, все как положено. Что еще, не знаю. Да, вот еще, Роман сидел в президиуме, но не выступал, Маша от меня не отходила. Когда договорились ехать ко мне, она рядом была. Мог бы Георгий Брусин к себе пригласить, но в тот вечер ему окна побили. Видите ли, у него своя организация, на ее счету есть деньги. Слух прошел, что он эти деньги перебросил на счет фонда. Ему якобы помогла в этом Евгения Бронштейн. Но это слухи, как в самом деле было, мне неизвестно. Что касается Маши, я не следила за ней. Поймите, я была расстроена, если бы Андрей с Георгием не подрались и не зашли ко мне выяснять отношения после драки, про меня бы не вспомнили. Где они подрались, не знаю. Может, у Евгении встретились. Она недалеко от меня живет, совсем рядом. Это было утром, а вечером у себя дома запомнила, когда Романа послали за спиртным. Закуску взяли, а про спиртное забыли. Помню, Роме не сразу открыли, жена Брусина Галина чего-то боялась, якобы на ее жизнь покушались. На презентации она не появилась. Её привел вечером ко мне Василий Морозов.
 
 Василий стоял перед Георгием навытяжку, изображая солдата-новобранца, неуклюжего и неловкого: «По вашему приказанию, товарищ-рищ, - ищ, щ-щ-щ, с поля боя доставлена ваша жена в целости и сохранности, целкой, так сказать».
 Георгий был в хорошем настроении, поэтому не хватался за голову и за щеку и лишь скривился на мгновение.
 Потом Георгий вызвал машину с охраной, и меня увезли на работу.
 Я помнила, конечно, большее, но следователю это не нужно. Галина грудью теснила Евгению в темный угол, Евгения сверкала очами и орала до посинения: «Неправда, ложь, я ничего никому не говорила, ложь!». Она бросилась к Георгию: «Я же все сделала, завтра рассчитаемся, скажи ты ей. Мы же договорились на собрании, кто сколько заработал, столько получит, все по справедливости».
 Я отвлеклась, и когда снова обратила на нее внимание, она стояла в соблазнительной позе, нога в разрезе до бедра, Василий сидел рядом, гладил колено и одновременно вытаскивал огурец из трехлитровой банки. Я на них больше не смотрела, чтобы не пропустить другой сцены: Володя как мог, отбивался от Елены, кричавшей: «Я тебя грудью защищу!» Она навалилась на Володю, он не выдержал тяжести, откинулся на спинку кресла, Елена плюхнулась ему на колени, я отвернулась к Василию, Евгении рядом с ним не было. Один только раз я обратила внимание на Машу, когда Василий обнимал её сзади за плечи и громко, чтобы слышали другие, шептал ей на ухо: « Рыженькая, защити меня тоже, грудью защити, - он стал гладить её грудь, она брезгливо как от насекомого, отшатнулась от него. Я пожалела Василия, не везет ему с женщинами. Он кивнул мне:
- Не беспокойтесь, матушка Александра, ваши огурчики восполню помидорчиками собственного засола.
 Елена щекотала Володин живот, подлезая под рубашку. Рома с интересом наблюдал за ней. Художнику было на что посмотреть: белые кудри тугими пружинами как у чертенка торчали во все стороны, обрамляя ангельское личико. Избыток украшений, - стеклянных, деревянных, пластмассовых бус разных цветов, от круглых до квадратных, обвивал не только шею, голову, но и Володину бороду. Голубые бусинки рассыпались по полу. Она хохотала и навешивала на Володины уши нитку под белый жемчуг. Он безуспешно отбивался, пока Георгий не сдернул Елену с колен.
- Ты, красавица, раньше времени Владимира Ильича посмертно святым не делай, он нам еще пригодится.
 Она рассмеялась, пересела на стул, положила ноги на спинку
кресла, так, что Володина голова отказалась между ними, он резко поднялся, скинув ее ноги, и встал рядом с Георгием. Галина ударила по струнам, но я всё же расслышала, Володя сказал: «Деньги нужны для дела, для крестового похода». Георгий ответил, заикаясь: «Мы же договорились, ты же обещал, не надо сорок лет водить народ по пустыне». «Маршрут разработан, остается символика, Роман сделает, обещал».
 Рома услышал свое имя, кивнул, подсел ко мне и стал рассказывать, как бегал от магазина к магазину в поисках бутылок с нормальными наклейками, чтобы можно было посмотреть на них и не испортить себе настроение. Я отвечала, кто так делает, мужики хотели выпить, злились, Георгий особенно. Его не надо раздражать. С виду безобидный, но у власти, а у тех, кто у власти, бывает, крышу сносит.
 Галина играла на гитаре, Володя беседовал с Георгием, всех заглушал голос Елены:
- Пора брать власть, вы наш вождь и не отказывайтесь, мы за чистоту идеи. Нас много, пролетариат поднимется, ему нечего терять.
 Она пила мелкими глоточками воду, залпом водку, пыталась выговорить слово «Цепей», получалось «Запей», и громко смеялась.
 Под её смех, переходящий в истерический хохот, на пороге появились Назаров и Бугров.
 Никто им не открывал, сами вошли, видимо, Рома забыл закрыть дверь, когда вернулся с бутылками спиртного.
 Георгий бросился им навстречу, размахивая руками, как курица крыльями, отгоняющая кошку от цыплят:
- Вы куда, ребята? Мы так не договаривались! Здесь полно женщин. Я завтра же рассчитаюсь с вами. Поверьте, меня оклеветали, черный пиар, но я выясню. Поверьте, себе ни копейки. Я вас не кинул.
 Назаров смотрел на стол и облизывался:
- Буржуи гуляют. Присоединяемся, Бугор!
 Елена подбежала к Назарову и потянула через порог в комнату:
-Наконец-то, долго ждали и дождались, поможем Владимиру Ильичу стать вождем пролетариата!
- Не много ли вождей на одну страну? – прогудел басом Бугров за спиной Назарова, - Уходим, Константин, ты что, не понял?! Назад! – скомандовал он, шагнувшему к столу Назарову. Елена залезла на скрипучий от старости стул и сверху вещала:
- Народ обречен на страдания, только мы его спасем, только Владимир Ильич. Если не он то кто! – тыкала она пальцем в Володю.
 Шофер ждал меня, на выходе я оглянулась, - Елена прижалась грудью, животом к Владимиру, он обнимал её за плечи, еще мгновение и губы их сольются.
 Христос накормил город пятью хлебами и двумя рыбами, но ты, Володя, со своими знаками, символами, мистическими планами и отметинами, босым не ходишь, от глотка воды не пьянеешь, и святости тебе не прибавится, сколько ни обнимай, ни люби, ни совокупляйся с грешницами.
 Следователю я так и не сказала, о чем просила Галина по телефону из Киева.

 ГЛАВА 1У
 
 Большого сбора обсудить нашу безопасность не получилось. Собрались на поминках по Роману. Его не хоронили на городском кладбище, а должны отвезти в маленький городок на родину и положить рядом с матерью, ушедшей из жизни, когда сын был еще подростком.
 До смерти Роман жил у своей тетки с редким именем Софья, высокой, стройной женщины с тонкими злыми губами, пронзительно-зелеными глазами. Тётя злоупотребляла косметикой, и ее темное от пудры лицо казалось значительно старше хорошо сохранившейся девичьей фигуры. Она лила черные от туши слёзы, размазывала их по нарумяненным щекам, исчезала в ванной, выходила светлокожей и помолодевшей, снова исчезала и появлялась грубо накрашенной.
 Комната с длинным столом, заставленным едой и питьем, длинная и узкая, мрачноватая, несмотря на белые стены и большое окно, поразила отсутствием картин. Может, сняли, потому что так положено на поминках, но вряд ли, на девственно белых стенах никаких следов.
 Легко было догадаться, что плохонько одетые, опухшие от алкоголя мужчины в дальнем углу – художники, а тот, кто суетливо хлопочет, поднося закуски, наливая спиртное, благодарит, что не забыли, пришли помянуть сыночка – отец Ромы. Он без устали повторял: «Ромочка теперь рядом с мамочкой будет, росточком в неё пошел, но это ему не мешало, любил её очень, безмерно любил и не захотел долго жить без неё, к мамочке ушел. Безмерной доброты женщина». Он боязливо, украдкой оглядывался на Софью, она поджимала и без того тонкие губы. Ясно было, что они друг друга недолюбливают.
 Несмотря на горе и слёзы, как только к Софье приближался мужчина, оторвавшись от тесной кучки художников, она начинала поправлять прическу, украдкой смотреться в зеркальце, подмазывать губы.
 За Софьиной изящной спиной маячила тяжеловесная фигура в вязаной зеленой кофте и черной юбке с невыразительным лицом, тоже украдкой тянущаяся к мужскому обществу.
 Женщина, уловив мой взгляд, заговорила неожиданно тонким голосом:
- Вы, Александра. Я знаю, Рома был в вас влюблен. Он долгое время работал в моей библиотеке. Я ему комнатку выделила, писал картины, кое что библиотеке подарил. Он любил рыженьких, я знаю, у него ваш портрет есть.
 Явилась Елена, посидела, поскучала, показала себя в черной шелковой кофточке, удачно оттеняющей белую шею и румянец на лице, и исчезла на удивление без истерик и кликушеских лозунгов. Ни Володя, ни Андрей так и не появились.
 Георгий торопился встречать Галину в аэропорту, я решила тоже уйти, здесь слишком тягостно, болела голова.
 Я покинула бело-черный мир в полной уверенности, что сюда никогда не вернусь и женщину по имени Софья больше не увижу. Зря так думала. И суток не прошло, в мою жизнь ворвалась Галина – энергичная, красивая и влюбленная.
- Идем, - сказала она, и я пошла за ней.
 Она сжимала губы, клянясь вытащить Сергея из тюрьмы в самое ближайшее время, как только найдет убийцу. Найдет. И мы ей поможем.
 Она перепрыгнула ступеньки, я тоже прыгнула, след в след, шаг, другой, и оказалась в окружении стеллажей, доверху забитых книгами, - зрелище не для начинающей писательницы. При таком обилии книг я нервничаю, - зачем писать, если все уже написано.
 К нам подошла вчерашняя тяжеловесная Марина в серую и синюю полоску, следом приближалась сама Софья в красном. Вот уж кого не хотелось видеть, хотя яркий цвет её красил.
- Все в сборе? – спросила она, оглядывая меня, - Начнем. Время не ждет.
 Стройные ряды стеллажей кончились перед дверью. Переступив порог, я попала в полумрак с оранжевой подсветкой плотных штор.
 Марина потянулась к полкам за папкой, запахло потом, я отвернулась к стене, наткнулась на зловещую картину: темный фон с черными тенями, на переднем плане желтые пятна, изображающие костер и в его отблесках первобытное, иначе не назовешь, лицо с костью в волосатой руке. «Ты, Георгий, только скажи, кого
замочить, сделаем в лучшем виде», - голос Назарова. Я слышала его еще тогда, до ссоры, до истории с морковкой. Он сказал и засмеялся. Леденящий душу хохот. Я тоже смеялась его шутке.
 Да, это он, Назаров: низкий лоб прикрыт спутанными волосами и щеки, напоминающие тыкву на боку для устойчивости. Под картиной табличка: «Первобытная ночь». Автор Роман Васильев.
 Кровь бросилась в голову, - момент истины, я теряла сознание, но устояла. Вот и разгадка, - художник знал свой конец, как знают гении, знал, от чьей руки падет.
- Интересуешься? – спросила Марина, - Рома с одного человека срисовывал, очень похоже.
 Хотелось ответить, что художники не срисовывают, но сдержалась, - кто знает, может, Назаров её муж или любовник. Почему нет? Она ходила то босая, сбросив туфли, то в тапочках, то снова переодевалась в туфли, - привлекала внимание к своим изящным ступням.
- Хватит, Марина, не суетись, не мельтеши перед глазами, - прохрипела Софья.
 Марина дернулась, но не ответила. Подружки-соперницы, - решила я. Софья красивая, зато Марина заведующая библиотекой.
 Молодая девица в короткой юбке до трусиков и коротенькой кофточке с обнаженным животиком возлегла на диване, вытянув идеальные ножки. Странное время наступило, - даже стриптиз в библиотеке не удивляет. Хотела привести к общему знаменателю, не вышло, мысль не созрела.
 Речь Софии, многоголосая, богатая тембрами и оттенками, от хрипов до пронзительного визга - призвала к бдительности:
- Чтобы не отстреляли поодиночке, и убийца понес наказание, чтобы успокоить погибших, они на небесах всё видят и слышат и нет им покоя, нам неоткуда ждать помощи, для этого мы здесь и собрались. Пусть милиция идет своим путем, у нас свои методы, кто верующий, поймет. Марина одна, надеюсь, у нас комсомолка, но другие меня понимают.
- Кого соблазнять? – жеманно протянула девица на диване.
 Марина задвигала голыми ногами, заволновалась, пригладила мелкую химическую завивку, обнажая узкий и низкий лоб.
- Насколько мне известно, их, мужчин было на том вечере четверо и
нас четыре. Как в шахматной игре.
 Меня удивило сравнение с шахматной игрой, Марина заметила и, тыча пальцем в присутствующих, обойдя Софью, подвела итог:
- Вот видите, нас четверо, - она смотрела на Софью наивно округленным взглядом, девица заранее хихикала. Как я догадалась, разыгрывался знакомый им спектакль.
- Ты тут не причем, ты только помещение представляешь. Можешь на телефоне посидеть, дело опасное, с теми, кто пойдет на дело, связь нельзя прерывать, - скороговоркой проговорила Софья. Видимо, она заранее предполагала такой вариант Марининого вмешательства.
- Меня можно исключить, я не в счет, - отказалась я от сомнительной операции с несерьезными партнершами.
- Вот и отлично, Александра отпадает, - хлопнула в ладоши радостная Марина, - Значит так, девочки, я, пожалуй, прощупаю рыжебородого богатыря. У нас с ним есть общий интерес.
- Ты о чем? – правая бровь Софьи поднялась, перекосив лицо до неузнаваемости.
- Мой интерес, не твой, то есть наш с ним в сфере культуры. Ты не лезь, а? У тебя другие методы. Я не осуждаю, каждому своё. Ирина займется Андреем, - парень молодой, не нам с тобой его соблазнять.
- Перспективный в убийцы. Тут нужна женщина посолиднее. Ирина сразу в кровать к нему нырнет.
- Что и требовалось. Не спорь, Софья, он молод и силен. Я понимаю, ты рвешься отомстить, я тоже, Ромочку я любила, но только через постель есть шанс что-то выведать, - уговаривала Марина.
- Значит так, Ирине достается Андрей. Допустим, соглашаюсь, так и быть. Хотя неясно, чем мой Рома мог ему помешать, но не спорю. Но рыжий богатырь и ты. Тут вообще никакой логики, тут прикрытая похоть. Ты когда в последний раз смотрелась в зеркало? - Грубо спросила Софья и окинула с ног до головы Марину, повторившую то же самое.
 Вмешалась Галина, черным силуэтом выделяющаяся на фоне оранжевых штор.
Не нужно ссориться, идея хорошая. Любая женщина сможет, было бы желание. Кстати, Ирина, ты сегодня же выходи на Андрея. И вот
еще что, если кто-то из вас хочет заинтересовать собой моего мужа, делайте с ним, что хотите. Информации от него ноль получите, но некоторое удовольствие гарантирую.
- Разрешено? – спросила Ирина.
- Ты меня не спрашивала раньше.
 Марина подскочила с грацией бегемота, торжественно объявив время чайной церемонии.
- Мне пора, время не ждет. Кто покажет дорогу? – Ирина засмеялась и подмигнула мне.
 Я обрадовалась возможности уйти и никогда сюда не возвращаться, не видеть, не слышать. Психиатра бы, как бы он объяснил огромную фотографию зимнего пейзажа: сумерки, кругом снег, до самого горизонта и глубокие следы по диагонали из левого верхнего в правый нижний угол картины.
 Может, они вдвоем, подружки-соперницы, Может, они как раз вполне нормальные, но алчные, а у Ромы много денег было.
- Андрей в офисе, на компьютере набирает бессмертные октябрьские тезисы вождя, - Галина говорила уверенно. Я поразилась её информированности, - Идите, - она взмахом руки благословила нас.
 Ирина упруго шагала на высоких каблуках. Я отставала и вприпрыжку догоняла её. Мы были почти у цели, удачно обойдя лужи и грязь.
- Никак врубиться не могу, будто в войну играю. А ведь убить могут. Могут? – спросила она весело и задорно.
 Андрей рассеяно кивнул, не отрываясь от экрана компьютера. Ирина скинула кожаную курточку, мигнула мне и, склонившись перед экраном так, что вырез кофточки хорошо просматривался, что-то тихо сказала. Андрей повернулся к ней, и я постаралась незаметно удалиться.
 Колебалась недолго, быстро, чтобы не передумать, поднялась на второй этаж. Рабочих не было слышно, дверь мастерской со скрипом поддалась, я осторожно заглянула, опасаясь, как в прошлый раз, удара по затылку.
 Пусто, если не считать сломанного стула с бело-розовыми пятнами краски на сиденье да еще картонная коробка у окна. Стекла чисто вымытые, без занавесок. Взялась за коробку, туго набитую бумагами, пришлось толкать ногами, - тяжелая. Я возилась с коробкой и старалась не показываться в окне. Наконец, бумаги неохотно выпали из коробки и рассыпались по полу.
 Я рыдала, слезы капали на рисунки зверюшек и экзотических растений. – Рома иллюстрировал детскую книжку сказок. Отдельной стопкой лежали наброски тонких женских пальцев, сжимающих клок рыжих волос, разных оттенков, - простой карандаш и яркая рыжина тонких линий. Слезы прекратились, я внимательно присмотрелась к рисункам. Ясно было, Рома пробовал оттенки рыжего: от красноватого до лимонно-желтого. Зачем-то вспомнила забытое именно сейчас, именно здесь, пугающаяся собственной тени, - рисунок на собственном холодильнике: череп и кости, надпись: «смерть в собственном доме». Володя покрутил рисунок и сказал, - рукой художника часто водит дьявол. Я не поверила, чтобы тот грубый рисунок рисовал Рома. Это Евгения подбросила, больше некому.
 Ничего не взяла на память и ушла, скорбя об ушедших и завидуя им, - отмучились.
 Тягучие звуки трубы сопровождали легкие фигурки взявшихся за руки Маши и Ромы, Фигурки оттолкнулись от земли и полетели навстречу белому облачку. Они летели всё выше и выше и махали мне. Зовут, - поняла я, проснувшись ночью. Жутко, страшно, нас всех преследует маньяк.
 Уже утром в смутный сон ворвался звонок телефона. Кто следующий? – обречено подумала я и плотно прижала к уху трубку, в последнее время стала плохо слышать.
- Спишь? Андрей в реанимации, Ирина пропала, ищем, - услышала я нервный голос. Снова Евгения – вестник беды? – Голос продолжал, - Евгения тоже пропала.
- Она сумасшедшая, - пробормотала я, - Понесло её, неизвестно где остановится, - наконец, узнала Галину, связь прервалась.
 О, боже, я сама Ирину привела, сама на них двоих беду навела, наверняка за мной следили. Она такая веселая, юная, красивая.
 Уйти, умереть, только избавиться от мучений, завидую погибшим, - кошмар для них кончился. Нет, это не жизнь, это ожидание приговоренного к казни.
 Я никогда еще не была так близка к самоубийству. Сейчас, немедленно. Порывшись в аптечке, поняла, двух таблеток димедрола не хватит для исполнения желания.
 Снова Галина:
- Жди машину, приезжай, будем держаться вместе. Не смущайся,
мы у Елены. Это теперь неважно, - она сделала акцент на последней фразе, могла и не делать, мне всё равно.

 Георгий сидел на стареньком выцветшем и теперь непонятного рисунка диване, потерявшись среди мебели времен прапредков. В скованной и неудобной позе, с жирными волосами, неряшливо падающими на лоб, явно прочитывалось, - воля к победе иссякла.
 Галина прижалась к нему и также как он, сложила руки на коленях, приняла великомученический вид, - святое семейство в эпоху бизнеса и политики.
- Как тебе моя квартирка? Правда, классная? От бабушки досталась, - улыбалась Елена, оглаживая нежно-голубой нейлон, туго обтягивающий полные бедра, склонилась плотным телом, тщательно разгладила кружева по подолу.
 Халат ярких цветов у её ног зашевелился, - вылез и спрятался мохнатый черный змей. Я схватилась за грудь, - готовность к смерти и опасность ядовитого укуса не одно и тоже. Заманили! – я выскочила за порог комнаты. Елена звонко смеялась.
- Кота испугалась. Это Марик, Володя принес, чтобы не страшно было одной.
 Выполз котенок в возрасте ласки и шкодливости, играя собственными лапками. Елена неловко, по-детски схватила его поперек туловища. Мне стало жаль котенка, но такая его судьба.
 Марик жалобно замяукал, Галина вздрогнула:
- Я говорила, невинного за решетку упрятали. Теперь не навешаете на него убийство. Не сходится. Он сидит, а преступник на свободе.
- Твой Сергей не один действовал, - сатанисты, я тебе объяснял. У них извращенные понятия. Психиатры все ненормальные, такая их профессия.
- Не ссорьтесь, хлопнула в ладоши Елена как учительница, чтобы успокоить первоклашек, - Мы все под колпаком, за нами следят. А если будем ссориться, нас всех поодиночке в психушку заберут.
 Перспектива стать загнанной в психушку пугала её сильнее смерти, и я поспешила успокоить:
- Никакой теперь опасности нет, - туда сейчас кладут только по
желанию. Чаще по личному.
- Скажешь, за Володей не следят?
 Я лишь тяжело вздохнула. Гонимым его трудно представить, хотя всё бывает. Следов его пребывания в комнате не наблюдалось.  Видимо, вещи перенес в другое, более надежное место.
Сумасшедшая быстро надоест, он это понимает и готовит пути отступления. Интересно, куда?
 Елена забыла, о чем переживала, не торопилась прикрывать нижнее бельё, правда, ходила уже в юбке и делала вид, что забыла о кофте. Георгий равнодушно скользил по её фигуре как давно ему известной.
- Может ты, Александра, расскажешь, почему дамы так тревожатся из-за девушки. Девушка уехала развеяться и не одна. Почему вы так всполошились? – Он заметил, как Галина приложила палец к губам, - Заговор? Чего вы хотите после этого? Нас отстреливают, а вы в заговорщиц играете.
- Ладно, скажу, пусть Галина злится, не время для выяснения отношений. Убийца кто-то из нас, из тех, кто был у меня. Мы все рискуем, кроме Елены. На такую красоту рука не поднимется.
 Галина кивала мне, тоже понимает, сумасшедшую нельзя пугать, - убить может. Но Георгий не слушал. Я поняла, знает, о нашем заговоре ему известно. Интересно, кто раскрыл, не Галина, я уверена.
- Чем может удивить женщина? Если ума хватает, то постелью. Приемчиками особыми. Ирина у вас высший класс. А ты, мать, на каком месте? – Он смотрел на Галину, лицо перекосилось и закрутилось на полный оборот, - Что ж ты молоденького упустила, удивила бы своим опытом. Вместо Ирины пошла бы, пользуясь положением многодетной матери. Ревнуешь Ирину ко мне, найду другую помощницу. Заменил бы, - поправился он, вспомнив, что Ирина исчезла.
- Андрей в реанимации, потерял много крови, врачи жизнь ему не гарантируют. Никаких следов Ирины, домой не звонила. Где она может быть? А? Ты прав, с молодыми девицами случается, исчезают, совершают, забыв обо всем так называемые романтические путешествия. Но не слишком ли простое объяснение, когда нас подстерегает смерть. Убийцы, сумасшедшие, - у них своя логика. Вспомни пожар в нашем доме, мы как раз переехали, я беременная сыном была, старшая дочь совсем маленькая. Помнишь старика со старухой в маразме? Старуха все боялась пожара, - старый курит, на ходу засыпает, - переживала, - уникальная библиотека. Ему надоело слушать каждый день, он поджег книги и «порадовал» старуху, чтобы она больше не переживала. Она, действительно, успокоилась. Её нашли задохнувшейся в кресле. Пожарники приехали, старик из чайника огонь поливал. Ничего с ним не сделалось. Ты помнишь, с ним ничего не случилось, а я под угрозой выкидыша в больницу попала. Представь, если бы наш Илюша не родился.
- Я понял, убил Машу тот, кто боялся женщин, красивых и молодых, так боялся, что отправлял их туда, откуда возврата нет.
 Кто-то звонил в дверь. Неожиданный гость, вернее гостья, - Марина в свежих мелких кудряшках, пахнущая парикмахерской, в необъятной вязаной кофте поверх спортивного костюма, бочком прошла в комнату и уставилась на Георгия, перевела выразительный взгляд на полуодетую Елену. Губы её поджались, лицо покраснело, залоснилось. Господи, за что эта женщина да еще в тяжелую минуту!
-Одна комната, простора никакого. Может кухня большая? – Она обратила свой взор на обстановку, снова уставилась на Георгия, - Ночь провела у Ирининых родителей, куда только не звонили, и ничего. Сатанисты действуют. У них конспирация, есть чему поучиться.
 Георгий поднял голову, расправил плечи, лицо раскрутилось, разгладилось, Галина истерично расхохоталась, я не сдержалась:
- Подобные извращения от переизбытка, во-первых, от скуки, во вторых. Сатанизм противоположен святости. О чем вы, какой переизбыток, если вместо святости пустота.
- Саша у нас философ, - хохотала Галина.
- Я понимаю, большая политика, но вы, Георгий Борисович долго не держите Ирину, у неё родители немолодые и не совсем здоровые, - Марина улыбалась всем румяным лицом, будто соревновалась с Галиной, я только сейчас заметила её голые ноги в домашних
тапочках.
- Что? – Георгий схватился за щеку, раздувшуюся до ярко малинового цвета, рот и нос поползли круто вбок, лицо опять закрутилось.
- Прекратите, молчите, о, боже, он задохнется, не видите, отек расползается, - Галина схватила Георгия за руку. Он вырвался и выбежал из комнаты.
 Мы молча прислушивались, было тихо, Елена медленно и осторожно натягивала колготки. Вошел Георгий, держась за щеку, оторопел, но Елена не обращала на него внимания, обошел её и сел рядом с женой, заговорил тихо, почти шепотом:
- Полная безответственность или злой умысел, а, может все вместе. Ирину крадут или крадет один человек. Почему? Потому что она связана со мной? Хотят таким образом достать меня, предъявить ультиматум, сами понимаете, какого содержания? Кто-то хочет, чтобы я не выдвигался на выборах? Но прошла ночь, никто со мной не связался. Похищение, таким образом, не против меня, не меня запугать, а против вас, заговорщиц. В ваши планы вмешался убийца. Утечка информации. Вот и думайте. Андрея нашли ранним утром в сквере, истекающего кровью. Шансов на спасение очень мало. Я был в больнице рано утром. Меня в палату не пустили, перед дверью охрана. Я приехал из думы очень поздно, почти утром…
- У вас каждый день чрезвычайный, - вмешалась Галина.
- Мы все погибнем, убийца останется последним, - высказала я то, что крутилось в голове.
- Володя гадал на картах Таро, сказал, больше смертей не будет, - под девочку тоненьким голоском заговорила Елена, натягивая кофту на мощную грудь.
- Пусть раскинет на картах, где Ирина, хотя бы приблизительно, - попросил Георгий.
-Космос не пускает.
 Марина хихикнула, вгляделась в наши лица, пожала плечами, смутилась и покраснела, как школьница, не знающая очевидного.
- Его нашли возле винного магазина в сквере. Он был прикрыт кустом от дороги. Утром рабочие шли на радиозавод, кто-то услышал стон.
- Зачем ему винный? – удивилась я.
 Я его где угодно могу представить, но только не там, хотя
трезвенником он не был и часто бегал за водкой для Володи. Но лежать окровавленным возле винного магазина он не должен.
- Ирина любит шампанское, - Галина засмеялась зло, не похоже на смех, поперхнулась, закашлялась, умоляюще посмотрела на меня, - Саша, соглашайся на место Евгении, она все, нас кинула. У него денег много, заплатит, сколько захочешь.
- И я тоже, меня возьмите, я справлюсь, я умею, - встрепенулась Елена, оглаживая бирюзовый свитер в обтяжку. Ты, Борисыч, сделал большую ошибку, морковкой с ними расплатившись, Володя говорит, это твоя ошибка. Лучше было деньгами или стол накрыть. Они бы пьянку запомнили, а деньги быстро проедаются. Это Женька придумала, хорошо заработала на этом. Володя знает, платила только за машину, морковь бесплатно ей досталась. От неё не знали как избавиться, негде хранить.
 Щека Георгия снова стала надуваться. Удивительно, неужели он даже не догадывался, что творила Евгения, или они вдвоем действовали?
 Марина протянула: «Ну и дела», потянулась всем телом, почесалась под кофтой, запустила пальцы в голову, тонким голоском оправдалась: «Когда нервничаю, чесотка нападает».
 Галина взглянула на часы и потащила меня к Андрею в больницу в полной уверенности, что уговорит кого угодно, и нас пропустят в палату. Но не пустили.
 Мы молча постояли на ступеньках больницы, дошли до главной улицы и, не сговариваясь, свернули в лабиринт гаражей, попав в грязь по щиколотку. Назад не повернули, с трудом, но выбрались, спустились вниз по ступеням, никого не встретили. Тишина пугала, но не Галину. Она порылась в сумке, достала связку ключей, быстро выбрала подходящий и открыла дверь. Порядок поразил меня. Я ожидала увидеть разгром, брошенные бумаги, перевернутые стулья.
 Галина подошла к телевизору и нажала кнопку. На экране высветился иконный лик Володи. Голос его, измененный электроникой, звучал напористо, - прежняя отрешенность, сам с собой говорит, исчезла. Я слышала речь трибуна, вождя народа. Купол церкви за его спиной казался нарочитым, нужен был другой фон с баррикадами, кремлевскими звездами и салютом победы.
- ты подозреваешь его? – осторожно спросила я.
- Его, не его, не знаю. Я только себя не подозреваю. Но как бы у него поднялась рука на Андрея, ведь они, как он любил говорить, одним контуром ходят.
 Кто-то ключом поворачивал в замке. Дверь открылась, на пороге возник щупленький, беленький, почти подросток. Он удивленно посмотрел на нас, но не испугался. Галина сердито спросила:
-Ты кто такой? Откуда у тебя ключ?
- Я у Владимира Ильича работаю вместо заболевшего секретаря.
 Мы обе ахнули в голос, - как секретаря? Андрея?
 Парень пожал плечами, включил компьютер. Движения его стали уверенными, он перестал нас замечать.
- Уходим, - кивнула мне Галина.
 Было солнечно и тепло, хотелось покоя, и я даже обрадовалась, когда Галина проговорила сквозь зубы: «Я к следователю, назначил встречу».
 Она удалилась решительным шагом, - красиво ходит, демонстрируя мощь и напор, далеко пойдет, если не остановить.

 Глава У
 Нам даны испытания оттуда, из космоса как последний шанс, - или погибаем или духовно возрождаемся, - вспоминаю я Володю и усмехаюсь. Ему, может, и даны, но моих испытаний могло не быть, не встреть я случайно этого самого Володю, космического проводника, учителя, и что мелочиться, наместника Христа на грешной земле.
 Не делай людям добра – святая истина. Любви нет, есть только жажда, ненасытная жажда денег. Если их мало, можно и в любовь сыграть, а если много, маски снимаются, и этот с виду гномик с длинной бородой превращается в матерого политика-интригана.
 Всё так, он оборотень, корыстные цели прикрывает разговорами о спасении и любви, но не сумасшедший, не маньяк, не убийца.
 Встретился бы он мне в другом месте, я бы прошла мимо и не оглянулась. Но в редакции святое место, - те, с кем я там встречаюсь, - братья по разуму.
 Он спускался по лестнице, подросток в синей вязаной шапочке, вдруг обернулся, - зрелый мужчина, – снял шапку, причудливо закурчавились густые темные волосы, - что-то от гения. И ничуть не удивила борода поверх теплой куртки. Место такое, ждешь чего-нибудь эдакого.
- Вижу, вас тут обрадовали, - сказал он печально, держа под мышкой белую папку с завязочками.
 Я остановилась, и он быстро заговорил, что писал пьесу долго, всю сознательную жизнь, каждое слово выверено, думал, свет несет людям, вот теперь опоздал на электричку, на поезд денег нет, пьеса называется не то рябина, не то береза под окном. В самом деле под его окном растет.
 Его густая борода, гладко ухоженная, солидно лежала на груди и внушала доверие. Я правильно подумала, что пьесу он будет читать всю ночь до утра, опоздает на электричку и задержится у меня как минимум на сутки.
 Уже подходили к дому, я все еще колебалась, зачем он мне. Рассказы мои приняли, обещали напечатать в следующем номере. Для закрепления успеха нужно немедленно садиться за письменный стол, пока есть настрой и желание. Но все же отметила, мой новый знакомый не похож на неудачника, не жаловался на редактора, не строил планов, как переправит свой шедевр заграницу, там его оценят, премию дадут, фильм по его пьесе снимут.
 Он почувствовал, что я колеблюсь, и, коснувшись моей ладони тонкими пальцами, сказал, не надо, он все понимает, заночует на вокзале, а утром первой электричкой к себе в деревню.

 Борода приятно щекотала грудь, Володя ласково смотрел на меня и говорил, - мы соединились и стали сильнее, потому что теперь единым контуром жить будем. Завтра, нет, уже сегодня познакомит меня с Андреем, обрадует его, что не уехал, остался в городе. Парнишка сильно привязан.
 Андрей сразу понравился приветливостью и даже тем, что сходу стал рассказывать о своих увлечениях восточной философией и восточными единоборствами.
 Надо бы с православия начинать, - говорил Володя, - но и это неплохо, даже полезно, потому что мы берем лучшее из мировых религий.
 Я боялась одиночества, возврата прежних звуков: когтистого цокота тигра, - может, в природе у него мягкий шаг, ночных тяжелых шагов злоумышленника, неумолимо приближающегося к моей двери, судорожно прижимала к груди Пуса, надеясь, в случае чего, услышит, навострит уши, может даже зарычит по-кошачьи.
 Володя сказал, - знает, что делать, потому что был голос, мы не зря встретились, и я поверила, что никогда не вернется кошмар апокалипсиса, охвативший меня вместе с обезумевшим населением моей страны, что уже не будет душить вырывающийся крик из судорожно до боли, до привкуса крови сжатого горла.
 Володя ласкал меня и повторял, - не зря мы, не так просто встретились, нас ведут космические силы, не надо препятствовать, он теперь понимает, почему не ушел в монастырь, вот она расшифровка, рядом лежит.
 Нам вместе было хорошо. Сберечь бы радость вдвоем, не уберегла, забыла, что злые люди приходят туда, где есть чем поживиться, напитаться чужим счастьем, себе кусочек отхватить, а, может, и все забрать. Слишком поздно, из-за легкомыслия и самодовольства, проигнорировала известные даже школьнику прописные истины и самую главную: ничто не даётся даром и за счастье нужно бороться. Зря я быстро успокоилась, зря решила, что
Володя всегда будет рядом, согласилась на режим открытых дверей
для всех без исключения. Надо было запретить, ведь я хозяйка дома.
 Мы редко были одни, гости временами толпились в комнатах, слушая его. А тут никого. Поэтому и запомнила, что мы вдвоем были.
 Володя зашел в мою комнату, обнял за плечи и сказал: «Андрюши не будет, уехал к родителям, гости не предвидятся, поздно, тебе незачем скрываться и терзать свою старенькую пишмашинку». Пускай отдыхает. Я с радостью поставила точку в середине предложения.
 Он сидел в кресле, лучисто смотрел на меня, оглаживая бороду, и говорил на нашу любимую тему: космос поможет, защитит и сбережет для грядущего, но при условии, если душу держать в чистоте, не допускать не только дурных слов, но и недобрых мыслей, засоривших воздушную среду так, что дружеская космическая рука, наткнувшись не препятствие, уже до нас не доходит. Но есть выход: мы пробиваем свой коридор, туннель, в конце концов трубу, соединяем тьму со светом, тело с духом, пространство и время с вечностью и бесконечностью.
 Злых мыслей я старалась не допускать даже по отношению к соседям, хотелось верить в космическую предопределенность, в то, что нет случайных встреч, и мы втроем: я, Володя и наш юный друг Андрей, студент-первокурсник университета, - спасем мир, нуждающийся хотя бы в одном праведнике. На землю опустится благодать и хорошая погода, солнечные деньки, изредка слепой теплый дождик с праздничной радугой по небу.
 Благодать опустится на землю, - шаманил Володя, - и мы будем вечно счастливы душой, потому тело нам больше не понадобится.
 Я видела новую жизнь в рамке из роз и бантиков. Конечно, люблю и скромные васильки с незабудками. Но если уж к чему-то стремиться, да простят меня ромашки с лютиками, розы – вершина моих мечтаний.
 Какие картинки рисовал Володя в своем воображении, когда был беден и голоден, не знаю и не догадываюсь. Вернее всего, ничего не рисовал.
 Он не рисовал, он щедро делился сокровенным о том, что в век техники и автоматики с электроникой нет нужды в двенадцати и более апостолах, - достаточно трёх преданных учеников. Он говорил, а у меня от резкого подъема в головокружительные выси темнело в глазах, сердце учащено билось, меня лихорадило.
 Мы часами раздумывали о путях спасения, и я отвлекалась от когда-то желтых стен, нуждающихся в побелке уже с десяток лет, кое-где вкривь и вкось притыканных кнопками бумажных икон, расшатанной мебели и скошенного набок дивана с давних времен моего первого и единственного уже подзабытого замужества.
 Мы решали, если так больше жить нельзя, что тогда делать, - водить народ сорок лет по пустыне или, пользуясь компьютером – чудом нашего времени, - учить его через интернет без отрыва от места проживания.
- Где же его, компьютер взять? Вы, Андрей, конечно, владеет необходимыми знаниями.
 Он согласно кивал, проблема компьютера решалась просто: устраивается ночным сторожем в офис, и в его дежурство техника послужит нашему общему учителю.
 Сейчас все по-другому, чем во времена Моисея, когда известия передавались пешим ходом, на осле или в лодке по морю. Жизнь тогда ничего не стоила, люди часто гибли, поэтому Христос собирал вокруг себя всех, кто ему на пути попадался. А кого он мог подобрать кроме голытьбы, бездельников и авантюристов, жаждущих обогащения, - тех, до кого слово божье туго доходит, что говорить о мистическом знании и вещих снах. До этого ли им было.
 И погорел Христос на своих учениках.
 Сколько раз слышала до встречи с Володей и о Христе и о космосе, не острове обитаю, и в мою дверь стучали назойливые апостолы, поучали. Но я вдруг поверила, - Володя другой, убедительно настоящий. Он без комплексов и ненужных страхов, не ходячая схема: каждый день об одном и том же. Не знаю почему, но я верила: его призвали, даже если зов услышан с тяжелого похмелья. Пьяный был или обкуренный травкой, какая разница. Он не только почувствовал Христа над собой, покровителя и спасителя, он слился с Христом, стал им, - вот почему хлынул поток людей к нему. Люди приходили за духовной пищей и, надо отдать должное, он умел её готовить со вкусом и в избытке.
 Я с самого начала ничего против гостей не имела, потом привыкла, и даже нравились мне люди несуетливые, тихие, старавшиеся незаметнее, ближе к стеночке, в уголочек, слушали
Володю, не перебивали, согласно кивали.
 В тот редкий вечер вдвоем, тогда еще нежный, ласковый и лучистый Володя говорил, как легко жить чистыми помыслами. Грех это тяжесть, грязь, превращающая родник в мутную лужу.
 Как мне теперь хочется вернуть тот вечер, не впускать Евгению в дом, слишком я была уверена, что наша с ним любовь прочна как космические силы, удерживающие, ого-го, какие звезды и планеты. Разве случайная женщина может навредить предопределенности и выверености орбит вокруг солнца.
 Мне было хорошо, Володе наверняка тоже, но мой преданный сиамский кот не разделял моих чувств: злобно сверкал очами и мастерски глушил Володину речь. Любимое кресло кота – хранителя языческих храмов, было занято другим.
 Я уговаривала Пуса помолчать, брала на руки. Он ужом выскальзывал, уворачивался и усиливал голос, трудно переносимый не мелодичностью и тягучестью нот.
 Тема космоса мельчала на фоне истерических кошачьих воплей. Володя наклонился погладить мягкую шерсть, но получил удар когтистой лапой. Я пошла на кухню за йодом. В этот момент раздался звонок. Я открыла дверь и увидела незнакомую женщину в одежде помоечного вида. Бывший когда-то песцовым воротник пальто неряшливо обрамлял её тонкую шею. Непокрытые, непокорно торчащие жгуче-черные кудри заменили головной убор.
 Позже я рассмотрела вблизи обилие седины. Но это потом, когда изучила её лицо до мельчайшей родинки. Но тогда, впервые увидев её на пороге, поразилась, как не подходили буйные кудри, взор темно-восточных очей, неспокойное, слишком неспокойного для нормального человека лицо, выражающее невыносимую боль, будто огонь подбирается и уже лижет пятки, - нашей с Володей смиренной жизни со стеснительными, немаркого цвета гостями.
 Бес из преисподней в облике Евгении явился к нам в тот вечер. И результат её явления – ангелоподобная Машенька, погибшая от руки убийцы. Машенька золотоволосая с темными очами, розовая, в милых детских веснушках. Следом ушел талантливый, не от мира нашего Рома.
 Я все помню, до мельчайших подробностей, с той минуты, как Евгения вошла и остановилась, не решаясь ступить на коврик. Из когда-то черного сапога нахально торчал голый палец.
 Как надо не замечать себя, - подумала я, - чтобы ходить в такой обуви, порылась бы в мусорном баке, что-нибудь приличнее подобрала себе. Она, проследив за моим взглядом, скинула сапоги, ступила на ковер босыми, забордовевшими от холода ногами.
- Я Евгения, - нервно сказала она.
 Просто и ясно, колдовские чары спали, еще одна жертва несбывшихся отцовских надежд. Сама я Александра, отец ждал сына, родилась я. Чтобы угодить отцу, занималась горнолыжным спортом, старалась быть бесстрашной и не бояться темноты и одиночества, но так и не стала желанной дочерью. Наверное, поэтому ценю больше всего любовь, что дается неожиданно, чаще незаслуженно, и забываю, - отнимается она так же, как и даётся, - неожиданно и незаслуженно.
 Пус исчез под диваном. Он не уважает гостей, пахнущих нищетой, родословная не позволяет. Володя бурно реагировал на появление Евгении, аж подскочил и пересел на неудобный стул без спинки, чем меня сильно удивил, потому что никому не уступал кресла.
 Евгения села, поджала ноги и ужаснулась:
- Кровь на пальце! Дайте мне вашу руку. - Она поводила ладонью над царапиной, подула, - кровь остановилась.
 Володя молча и в упор разглядывал гостью. Она скромно прикрылась веками: кающаяся Магдалина, не забывающая о своем прямом назначении соблазнять мужчину. Полы короткого пальто раскинулись сами собой, обнажились голые розовые коленки.
- Я о вас много слышала, но не могла решиться познакомиться. - Она замолчала, из-под дивана крадучись, прижимаясь к полу, вылез кот и гипнотически уставился на неё. Володя тоже. Он смотрел с мужским интересом. Она, заикаясь, продолжала: «Мне сказали, вы верующие, мне сказали, работу ищите».
- Да, ищем, для неё, - Володя ткнул пальцем в мою сторону.
- Да, да, мне говорили, ваша жена работу ищет.
- Мы не женаты.
 Мог бы и промолчать, - подумала я и увидела неподдельную радость на лице Евгении, даже легкий румянец украсил её. Не замужем, живет одна, - это диагноз.
 Настроение портилось, нехорошие мысли блокировали космос, энергетика тратилась впустую. Но я не могла справиться со своими мыслями: Володя превращался в нахлебника, лапшу-на-уши-вешателя. Что за мужик, если не способен заработать даже себе на хлеб.
 Он задавал вопросы, и это было чудно, чуднее гостьи, потому что Володя никогда не задает вопросов, потому что открыт космосу, - информация приходит свежая, ничем не замутненная, надо только уметь её считывать. Он умеет, ему дано, он просветленный, аура такая, он страдал много, поэтому отмеченный.
 Никогда не задающий вопросов отмеченный космосом, не спрашивал, а допрашивал Евгению во всё убыстряющемся темпе разгорающегося любопытства.
 Она отвечала коротко, но охотно: окончила университет, математический факультет, потом я узнала, - не окончила. Влюбилась на первом курсе и уехала в тьмутаракань. Сейчас числится ночным сторожем в больнице, так надо, чтобы освободить день для великих дел, - лучшие люди объединились ради светлого будущего.
 Лучшими людьми оказался Георгий в единственном числе.
 Евгения говорила намеками, но я поняла, что её бизнес требует отлучек из города. Совсем скоро я познакомилась с её бизнесом, - лавочкой, торгующей популярными книгами в той же больнице, где она работала сторожем.
 Евгения нигде не могла ужиться, в больнице её держали в память об отце – знаменитом хирурге. После его смерти бедные родственники растащили добро, разменяли квартиру в центре города. Евгении досталась однокомнатная квартира, требующая ремонта.
 Но об этом я узнала позднее. В тот вечер она уговаривала меня заменить её хотя бы на время: работа легкая, необременительная, больные не тревожат. Важно, чтобы на её место пришел честный человек. Соседка подсказала, вы и ваша жена верующие. Володя резко ответил: «Мы не женаты. В грехе живем».
 Ах, да, - снова обрадовалась она. Для того и спросила, чтобы обрадоваться. Настроение мое портилось, дух протестовал против происходящего. А ведь так хорошо начался вечер.
 Не радовало даже то, что я давно мечтала о подобной работе.
 Какая разница, где спать, если можно спать за зарплату.
 Не помню, кто первый начал, но вдруг перескочили на тему компьютера. Оказалось, она разбирается, даже свой был, пришлось продать, «крыше» надо было платить в самом начале, когда только начинала свой бизнес. Не в прямом смысле крыша, ну вы меня понимаете. Я поняла, Володя промолчал.
 Она, нервно гримасничая, говорила, как бы отдала сердце, душу, двадцать лет от своей жизни за компьютер, лучше последней модели. Сказала так печально со слезой в голосе, так надеясь на утешение, что Пус не выдержал, прыгнул ей на колени.
 Володя склонился над её коленками и стал гладить кота, касаясь её промежности.
 Я обиделась, хотя Володю можно понять, ему надоела пшенная каша, полезная, но без масла. Но киска благородных кровей, храмового прошлого, избравший меня для преданности, воспетой легендами, никому другому не позволял себя касаться.
 Володя не сводил с неё глаз. Пус мурлыкал у неё на коленях, а я поражалась, как легко и просто и без угрызений совести мужчины идут на содержание к женщине, без проблем меняют одну женщину с пшенной кашей на другую с этой же кашей, но еще и с маслом.
 Я подхватила кота, поднялась и сказала, может они тут без меня договорятся.
 Евгения печально посмотрела на меня. Володя не обратил внимания, он был уже не со мной. Я понимала, истерика не поможет. Мой любимый, мой избранник в миру пришелец, посланник, что ему моя ревность.
 Мне тогда было всё равно, прав он или заблуждается в своей избранности, - заблуждения хороши кроме скучных. Я злилась на его единственное убеждение в том, что он питается духовной пищей, ничего не ест, только пьет воду из-под крана.
- Не надо, не уходите, лучше я уйду, - обогнала меня на пороге Евгения.
 Она нервничала, спешила, не могла натянуть сапог, заело молнию. Помучившись, сунула обувку под мышку, так и пошла босая по лестнице, вышла на крыльцо, шагнула на зимнюю, примерзшую, кое-где присыпанную снегом землю. Володя шел следом.
 Обессиленная обидой, я легла на диван, крепко прижала к груди предателя. Ничего, и у Володи бывает минутная сладость. Всё встанет на место, он поймёт, что ошибается. Какая Магдалина может получиться из женщины, мечтающей о компьютере!
 Он вернется, и мы продолжим путь: учитель впереди с котомкой за плечами, идет быстро, мы с Андреем едва поспевает за ним. По бокам пшеничное поле с васильками, незабудками и ромашками.
 Полем, заснеженным в зимнюю пору мы уже ходили на деревенское кладбище, на могилу сто лет как схороненного святого Георгия. Душа Георгия никак не отлетит от могилы, но пока некому передать эстафету святости. Думаю, не ошибаюсь, что на земное место святого Георгия Володя претендует до сих пор.
 Андрей брал с собой фотоаппарат заснять могилу. И, действительно, на фоне голубого неба хорошо просматривался легкий туман, - душа святого как раз над деревянным, поседевшим от времени, крестом.
 Потом мы пили чай у Веры, единственного потомка святого Георгия, быстрой, легкой на ногу старушки с фигурой девушки. Жила она одна, хранила чистоту в доме и могильный холмик за околицей.
- Что, святой Георгий устал ждать? – спросил Володя о старце.
- Приходил на днях, сказал, недолго ему маяться осталось.
- Ко мне тоже приходил, - Володя помолчал, - Благословил.
 
 Зря надеялась, что Володя поймет, - идти следами блудницы не вписывается в сценарий святости. Правда, босые ноги по замерзшей земле – библейская картинка. Как по заказу к вечеру похолодало и выпал снег, - не обошлось без змея-искусителя.
 Нет, не согласна, Неправильная сцена, перепутанные роли: Мария Магдалина не ведёт за собой ни Христа, ни кого другого. Ибо привести она может только в бордель. А туда не надо водить, сами приходят.
 Слёзы капали на кота, зря они текли и нужных ног не омывали. И волосы мои рыжие и конь мой рыжий послан на землю, чтобы принести всадника с большим мечом. Но заблудился герой по дороге. Вот почему чернокудрая лишила нас мира.

 Пожилая соседка возмущалась: «Идет такой весь в куртке, в ботинках, а она босая рядом по снегу. Отдал бы ей свою обувку. Измельчал мужик, ни на что не годный стал. Как их, таких, любить можно.

 Я плакала и уговаривала себя, - ничего, и у Володи возможны ошибки, и его бес-искуситель временно побеждает, надо подождать и все встанет на место. Он поймет, что ошибся, он увидит, она не Магдалина и никогда ею не станет. Босота еще не признак святости. Он вернется, и мы продолжим путь пшеничным полем с васильками и незабудками.
 Думала, не усну от переживаний, - разбудили приглушенные голоса в прихожей. Володин тенор распознала сразу: тихий, почти шепот, осторожный, будто сомневается, говорить или лучше помолчать. Другой, смеющийся голос Андрея. Может, Володя за вещами пришел, поэтому и Андрея с собой привел.
 И Роман с ними, худенький Ромочка, метр с кепкой, на юг по весне собирался, кавказские горы покорять, вдоль ущелий походить, судьбу испытать, проверить, - сильно грешен или еще терпимо. Володя отговорил, вернее, я посоветовала отговорить. Роман и не догадывался о чеченской войне. Володя сказал ему: « Шальная пуля гуляет по Кавказу, за чужие грехи пострадать можешь. Голова дана для чего? Вот и думай и решай, тоже фаталист выискался».
 Знала бы заранее, как страшно жизнь его оборвется, не стала бы от Кавказа отговаривать, может, и спасся бы.
 За что страдают невинные? За то, что невинны?
- Рома, что для тебя лучше: зима или лето?
- Солнечный свет лучше всего, белый как покрывало.
- Скорее темная ночь – покрывало.
- Ну да, может и так, но солнце раскрашивает во все цвета. Если бы не цвет, худо бы жили.
- Почему, Рома, худо?
- Серо и скучно.
 Он достал из туго набитого рюкзака альбом, я открыла первую страницу: круглый стол на фигуристых ножках и под ним много-много мужских, женских, детских ног в причудливых позах. В самом деле, засиделся, в далекие края рвется.
 Пока листала страницы альбома, он порылся в рюкзаке, достал две маленькие подушки, ярко желтые из старого плюша. Удивительные, даже в сумрачной прихожей вспыхнули как на солнце.
- Нравится? – обрадовался он, - От бабушки достались, носи на здоровье.
 Рома казался странником без своего угла, без личной жизни. Женщин у него не было. Но только сейчас, после его смерти узнала, что жил он в большой теткиной квартире.
 На кухне шумел чайник, играла солнечными бликами нераспечатанная бутылка водки, Роман с Андреем готовили закуску. Володю я не сразу заметила. Он сидел у окна, и голова его была крест на крест перебинтована. Он бы походил на красноармейца, побывавшего в неравном бою, но мешала борода, придавшая нелепый вид: святой дух и боевой лик несовместимы. Хотя бывает, но нелепо получается.
- За что тебя так? – усмехнулась я. Видимо, Мария Магдалина оказалась женщиной с садистскими наклонностями.
 Сам же поучал, нельзя нам разлучаться, одним контуром ходим, замкнуты друг на друге, разомкнемся, – пробьет. Вот и пробило, да так, что кровь проступила сквозь толстый слой бинта.
 Володя промолчал, я не настаивала, не призывала к ответу.
 Мы перешли в комнату, выпили и закусили. Тогда я не знала, что мы доживаем последние мирные деньки. Впереди большая политика, деньги, кровь и смерти.
 Володя жевал яблоко. Лучи солнца огоньками пробегали по бороде, плюшевым подушкам, радовали и успокаивали душу. Мы молча ждали, и Володя, прожевав яблоко, заговорил:
- Дело не в том, кто, сколько добра нажил, а в том, чтобы не было желания вообще накапливать. Все эти чемоданы с сундуками только простор отнимают.
 Вот так, дорогой Владимир Ильич, получил удар по голове женской рукой, и мы простор отняли, перспективу, дальние горизонты. Учитель учителем, а Фрейд еще пророк.
 Евгения не била и не толкала Володю. Она показала то место, где он упал. Специально позвала к себе, провела в ванную, совмещенную с санузлом, унитаза не оказалось. Одна труба торчала.
- Вот тут он поскользнулся и головой о трубу.
 Рома удивился сказанному Володей:
- Чем тебе чемоданы с сундуками не угодили? Они пользу огромную приносят, прячут лишнее, что мешает природой любоваться. Ты, Ильич, не переживай, велика Россия, места всем хватит.
- Есть еще шкафы с комодами, - ехидно подхватил Андрей.
 Володя стал оправдываться:
- В сущности, женщина это душа человека, а мы из неё животное делаем. Что такое оргазм? Удовольствие. Но от музыки Баха не меньшее удовольствие получаем.
- Вы, Ильич, в точку, - даёшь музыку вместо секса. Я скажу своим в общаге, а то им всё сразу подавай.
 Мне нравилось, когда Андрей открыто посмеивался над Володей, значит, не фанатик, значит, стоит прислушаться к их речам.
 Володя не услышал, прикрыл глаза, огладил бороду, впал в рассуждения:
- Конечно, если не страдаешь, потому что не дано, не чувствуешь греха, потому что душа не тянется к богу, тогда путаешь любовь с физиологией, - напрягся-расслабился. Но если душой и никакой похоти…
 Желтый цвет подушек слепил глаза, лучи солнца ореолом высвечивали Володины кудри, усиливали белизну бинта. В чем его сила, - задумалась я. Не в речах, часто туманных, и тем более не в сексе. Нежным я бы его не назвала, знатоком женских эрогенных зон тем более – не те книжки читал.
 Он меня устраивал, но я ловила себя на мысли, ему всё равно, с какой женщиной быть, и, кажется, не ошиблась. Когда мы только начали жить, я пыталась добиться признания уникальности своей женской роли в его жизни, иначе не согласна, но он не понимал и отвечал, - если что не устраивает, скажи, других женщин я устраивал.
- А они тебя? – спрашивала я с надеждой.
 Он отвечал:
- Женщина, как ученики, есть ли, нет ли, Христос всегда и повсюду.
 Иногда я воображала тоненькую, светленькую, нежную девушку, ту единственную, по которой он тоскует со времен своей юности. Маша вполне подходила к его юности.
 Андрей и Рома слушали, а Володя говорил на тему «Запад нам поможет». Тема мне не понятная, - чего ради нам помогать. Я отвлеклась, Володя коснулся меня и сунул записку незнакомым почерком, не испорченным много писанием, - буквы четкой и ровной выписки.
 Судьба, карма такая, предопределила путь горя и скорби.
 Евгения приглашала приехать по указанному адресу, чтобы сегодня приступить к обязанностям ночного сторожа. Я посмотрела на него, ожидая одобрения. «Иди», - коротко сказал он и продолжил тему запада.
 Не знаю, почему, но Рома вышел в прихожую проводить меня, сунул свой телефон, в случае чего, чтобы я звонила ночью. Мало ли что. Он придет, примчится в любое время суток.
 Я была тронута, но вышла из дома в плохом настроении, - не Рома, Володя должен был сказать добрые слова поддержки. Но он продолжал о западе.

 Я быстро нашла здание сталинской постройки с парком. Ограда напомнила летний сад в Питере, - незабываемый город, и я не сразу сообразила прочесть вывеску. Но когда прочитала: «Онкологическая больница», остановилась, - кто-то зло пошутил надо мной. Я стояла на крыльце и не знала, как быть, пока не сообразила, никто меня не обманывал, и онкологическая больница может быть местом работы.
 Евгения окликнула, как только я вошла в просторный вестибюль. С трудом узнала её в нарядной женщине: белая кофточка с кружевным воротником, строгий светло-бежевый пиджак, чуть темнее длинная юбка прямого покроя и высокие ботинки на шнуровке. Завершающие детали: пышная прическа с торчащей из середины гулей и в тонких пальцах мундштук с папиросой, - создавали облик пламенной революционерки или поэтессы типа Зинаиды Гипиус давно ушедшего времени.
 Её пылающие очи, усиленные бледностью лица, выразительно говорили: ждёт, надеется, верит.
 Чуть позже, вернее, на следующее утро, я поняла, ниоткуда специально не примчалась, не томилась в ожидании, - соглашусь - не соглашусь на её предложение, - здесь её книжная лавка, вернее, стол с плотно уложенными разноцветными книгами в бумажных обложках.
- Как Володя? Кровотечение остановилось? Скорую вызывали? Надо было вызвать, - тревожно заговорила она.
- А разве не вы его?
- Что я? – она подняла брови.
- Тогда кто же? – смутила она меня.
 Её темные очи наполнились вселенской печалью. Она нервно выпускала дым и молчала.
 Мимо прошли девушки в белых халатах: черненькая в кудряшках и другая с рыжей челкой, ангельским профилем и личиком, плотно усеянным веснушками. Евгения громко заговорила им вслед:
- Подожди, книги соберу, их нельзя оставлять без присмотра. Не больные, нет, что ты, никогда, зачем им. И не посетители. Знаешь, кто ворует? Медперсонал ворует.
 Рыженькая обернулась и улыбнулась мне терпеливой улыбкой. Это была Маша.
 Перетащив куда-то книги в перевязанных веревками чемоданах, Евгения пошла впереди, неся перед собой папиросу в мундштуке.
 Мой непосредственный начальник, вросший в широкое кресло, приоткрыл один глаз и в дрёме спросил: «Наш человек»?
 Евгения кивнула и повела осматривать рабочее место. За плотными рядами плащей и курток в углу гардероба я увидела топчан, лампу на стене для чтения лёжа, круглый стол, накрытый новой голубой клеёнкой, правда, на стене не коврик, а щит сигнализации.
 За столом сидела и приветливо улыбалась приятно-ухоженная старушка в белом халате:
- Здравствуйте, меня Клавдией зовите. Милости прошу. Я тут начальствую потихоньку днями, а вы ночами будете. У нас тут спокойно.
 Появился высокий, худой в синем халате мужчина, заулыбался беззубым ртом:
- Меня Лёхой зовут. Помогу, чем смогу.
 Евгения хватко потянула меня за локоть.
- Пойдем, нечего тут с ними, я спешу. Покажу запасные ходы и убегаю. С ними не очень, дистанцию держи, будь построже.
Хорошее отношение чернь не поймет, - она посмотрела на часы, - всё, опаздываю. – Резко повернулась и удалилась.
 Я промаялась весь день в ожидании ночи. Клавдия развлекала, как могла, рассказывая и не по разу повторяя истории своей жизни. Но я не слушала, рассматривала толпящийся народ в вестибюле, стараясь угадать онкологических больных, пока Клавдия не объяснила, больные в палатах, всё спят и вниз не спускаются. Тут в основном посетители и выздоравливающие.
 Вечером на вешалках не осталось одежд, Клавдия ушла, стало тихо, и я решила поработать, достала тетрадь, - хорошо пишется на новом месте. Но не написала ни строчки, по мраморной лестнице спустилась рыженькая Маша в белом халате и позвала к телефону.
 Незнакомый голос говорил внушительно, угадывались солидные формы:
- Слушайте, девушка, вам положено в четыре утра включать плиту на кухне. Вы поняли меня? Иначе оставите больных без завтрака, плита долго разогревается.
 Что за плита? Я растерялась, - беспробудный ночной сон, о чем мечталось, не светил. Маша кивала мне, радостно улыбалась.
- Ничего, не расстраивайтесь, вам повара будут еду оставлять.
 Она сунула мне большой ключ, показала направление, и я сразу бросилась в неведомый мир, туда, где ждала меня еда.
 Несмотря на тесно заполненное плитами, столами, посудой и котлами пространство, напоминающее приличный цех, ужин под белым полотенцем я увидела сразу. В большой тарелке пшенная каша с мясом, - прожилки, но пахнут мясом. В тарелке поменьше омлет, рядом пол булки хлеба, горка пирогов, неважно, что подгоревших с почерневшим, вылезшим наружу повидлом. Неподъемный чайник наполнен серым, но оказалось, сладким киселем. Приятным сюрпризом смотрелся стакан густой сметаны.
 На сытый желудок я пересмотрела свои позиции и пришла к выводу, - ничего не потеряно. Володя при мне, я сильная и талантливая, накормлю, напою и спать уложу. Царевну-лягушку еще ни один нормальный мужик не бросал.
 То утро казалось мне раем, я накормила Володю больничной едой в избытке, мы допили остатки водки, я любила его, он любил всё человечество.
 Из воспоминаний недалекого прошлого вырвал шум, кажется, у моей квартиры. Мужской голос звал меня по имени. Я подскочила на диване, скинув Пуса, как есть в ночной рубахе, забыв накинуть халат, теряя тапочки, рванула к двери.
- Смелая женщина, даже не спрашиваешь, однако, не советую в свете трагических событий, - укорил Назаров.
 Он был в строгом темном костюме, белой рубашке, лучезарно улыбался и не походил на пещерного человека. Мне навстречу шагнул сильно косящий коренастый блондин с багрово-красным лицом. Они приходили вдвоем в тот последний вечер, когда все еще были живы.
- Можно или как? Мы по делу, - Константин прошел на кухню с мешком пельменей и бутылкой водки, - Халтурка для тебя, платим зелеными, - он помахал пачкой долларов, - Значит так, напишешь ему речь, - он ткнул в широкую грудь Багрова, - Хорошую. Ну, ты сама знаешь, как писать. Он проходной, Борисыча обойдет, не сомневайся. Наш Бугор с виду не интеллигент, но это с виду, он слесарь, если что, краны, сантехнику в один момент. Выборы выиграет, не сомневайся.
 Вкусный запах пельменей напомнил о голоде. Пить я отказалась.
- А мы и не наливаем. Твоя голова должна быть светлой. Знаешь, кто тебя нам предложил? Васька. Говорит, ты в курсе. Так что пиши про город солнца и прочее. Бугор как будущий депутат претворяет в жизнь светлое будущее, для души и тела и общего блага. Не забудь, общего, а не личного. Запоминай, пока я рядом.
 Бугров молчал, Константин наливал, пил, ел и говорил:
- Я ведь предлагал, кровью всех повязать, не было бы разброда, один за всех и все как один. Георгий понял. Жаль, конечно, художника, он мой портрет оставил для потомства. Как увидел меня, так и захотел рисовать. Но ради общего дела жизнь единичная ничего не значит, - он растянул рот, оскалив зубы, стал походить на первобытного человека.
- Не пугай девушку, балаболка, не вешай убийства на Георгия, ведь ты знаешь столько, сколько знает следователь, то есть ничего не знаешь, - тихо произнес Бугров, - Не пугай, мы не за этим пришли.
- И я не за этим. Девушка шутки понимает, я и говорю, что нам крупно повезло. Борисыч связался с Евгенией, вот и страдает, - или развод или не депутат. Третьего не дано, поэтому и не депутат, потому что на развод не согласился. Кто связывался с Евгенией, тот его хорошо понимает. Она пропала, с ней все деньги исчезли. Сняла со счета. Кто-то помог, но не Георгий, значит твой бородатый друг. У них двоих право снимать со счета деньги.
 Слишком много знал Назаров, я диву давалась.
 Бугров насторожено кивнул в мою сторону, Константин отмахнулся, будто мух отгонял:
- Александра своя в доску, у неё мужика увели. И знаешь, кто? – он потряс бутылку, не вылилось ни капли, - Всё, уходим. Жди нас завтра утром.
 Социалисты-утописты приветливо кивали и по-отечески лучисто улыбались.
 Деньги бы мне пригодились, - мой храмовый кот не ест больничную кашу.

 Глава У1
 Ранним утром, на свежую голову села писать программу будущего благополучия, как ни странно, с удовольствием, и не удивилась торопливому стуку в дверь. Я ждала Назарова, но пришла Елена в длинной черной юбке с разрезами. Она смела меня подолом и остановилась перед зеркалом, поправила прическу, - взметнулась вверх короткая кофточка, обнажая тугой животик. Кофточка точь-в-точь как у Галины.
- Если бы он ночевал у тебя, ты бы меня не пустила. Значит, он у другой. У кого? У Галины?
- Вариантов много. Может, с Ириной сбежал. – Злорадно ответила я, - Андрей в реанимации, без сознания. Может, Володя его? Как ты думаешь?
- Зачем ему бить Андрея и ссориться с Георгием из-за любовницы, если они в одной упряжке, - она смотрела недоверчиво и попыталась сесть в Володино кресло. Но я стояла на её пути, - Мне страшно одной, - бодро заявила она, - Я посижу у тебя.
- Погуляй. Потом хоть ночуй у меня, но сейчас я занята, - партийное задание, решающий, переломный момент. Победим мы или наши враги. Ты сама понимаешь, если победят враги, тогда мрак опустится на нашу многострадальную страну. Нужно сосредоточиться, найти разящие прямо в сердце народа слова. Сама понимаешь, какое сильное оружие – слово. Ты ведь хорошо разбираешься в большой политике, - я наступала, тесня её к выходу.
- Не только разбираюсь, я давно уже в большой политике и не собираюсь уходить из неё. Таких, как я, мало. – Она ушла, тихо прикрыв за собой дверь. Я не верила, что без истерик с ней можно расстаться. Не зря не верила.
 Пока раздумывала, как быть с тенью коммунизма, павшей на будущее, в котором ест тот, кто работает, Елена вернулась, раздраженная до багровых пятен на лбу.
- Признавайся, он у тебя ночевал, больше негде.
 Я стала оглядываться в поисках щита и меча, понимая, любое слово, сказанное даже в мирных целях, обернется против меня, отступила в комнату и через плечо вплотную приблизившейся Елены увидела Константина с другом. Оба смотрели на Елену как на привидение, Константин что-то сообразил, засмеялся, занял место в кресле и указал на стул рядом замешкавшемуся на пороге Бугрову.
- Я Христос-спаситель. Кого спасать, девушки? Так вот, учтите, Бугор не изменял жене, на всех женщин смотрит как на пустое место. Он предан делу революции. - Бугров краснел и не поднимал глаз, кажется, Елена ему понравилась. Назаров балаболил, - С женой развожусь, она меня не понимает. Снимаю комнату, перевожу вещи, приглашаю вас, девушки, в гости. Развод окончательный, надоело следить за женой, на сторону бегает.
 Разгладившееся было лицо Елены, снова покрылось красными пятнами:
- Кому нужен такой, от которого жена бегает, - разозлилась она.
 Назаров не смутился:
- Вы, девушка-красавица, не поняли, у нас с ней принципиальные разногласия. Я считаю, кто не работает, тот не ест, а её бизнес привлекает. У неё мать завмагом работала, а моя уборщицей, я пролетарий, так что мы с ней в разных, враждующих партиях.
 В голове перемешались любовь, смерть, раздражение против болтуна. Волна тоски, спазм желудка, - меня затошнило.
- Вы идите, ребята, мне надо отдохнуть. Идите.
 Константин шумно поднялся, прихватив неоконченную программу, взял Елену под локоть. Бугров тоже поднялся, и они ушли бесшумно, как из палаты тяжелобольного.
- Вы идите, гуляйте, веселитесь, отдыхайте, как можете и умеете, и я отдохну, - говорила я, укрывшись теплым одеялом. Во мне что-то заболевало. Пус ходил по мне кругами, пока не успокоился на подушке, уткнувшись в мой затылок. Именно, там сильная боль, такая, что нет сил подняться и пересчитать доллары, брошенные на тумбочку щедрой рукой Константина.
 Потом пересчитала и поняла, могу пока не ходить на работу.
 Я мучительно ревновала Володю к Елене, думала, раз ему нравятся сумасшедшие бабы, почему мне не сойти с ума. В моем теперешнем состоянии нетрудно.

 Елена возникла в нашей жизни Первого мая. Про праздник никто не вспоминал, но когда я проснулась первомайским утром, солнечным и ласковым, мне захотелось праздника, такого, как в детстве. Я обрадовалась воздушным шарикам, которые принес Андрей. Следом явился Георгий с девушкой и со знаменем на длинном древке, таком, что пришлось положить в комнате на пол по диагонали.
 Георгий возбужденно рассказывал:
- Стоим на углу, ни во что не ввязываемся. Кто мимо пробегает, об нас спотыкаются, рты раскрывают и останавливаются. Толпа собралась, журналисты, телекамеры, - желающие фотографируются под нашим знаменем. Эх, Елена, не догадались мы с тобой, речь бы не помешала. Кто знал, что вокруг нас толпа соберется.
 Андрей рассматривал сине-зеленое полотнище, потрогал в верхнем углу у древка желтый круг – символ солнца, - сообразила я. Но смысл коричневой полосы, утыкающейся в круг, мне был не понятен.
- Нравится? Всю ночь шил. Идея поздно ночью пришла. У жены конфисковал юбку, у дочери ночную рубашку, - пока не знает. Копье из колготок, желтый лоскут нашел в игрушках. Над девизом долго не думал, сам пришел: «За ушко да на солнышко». Так что наша главная задача – борьба с преступностью в высших эшелонах власти. Каково? Опасно, да? – Радовался Георгий.
 Андрей поглядывал на Елену, чья красота расцвела ярким румянцем. Георгий повторял свой рассказ и не мог остановиться от возбуждения.
 Я поняла, что партия называется «Витязи», удивилась, неужели такое название Георгий первый придумал. Не может быть.
 Мы сели тесным кружком вокруг журнального столика, Елена прижалась ко мне и зашептала на ухо:
- Ты согласна, что он великий человек?
- Кто? – не поняла я.
- Георгий. Как ты думаешь, он похож на Сталина? – просто спросила она.
- Скорее на Наполеона, - в тон ей ответила я, - Ростом значительно выше, но размахом не уступает историческому герою. – И любимцу сумасшедших.
- Я с тобой поспорю, Георгий наш русский вождь, поэтому к Сталину ближе.
- Но Сталин был грузином.
 Георгий – вождь, он за нас, за народ. Я так и говорю ему, - пора выдвигать себя в президенты, а мы поддержим его, нас много.
 Георгий не мог успокоиться, все рассказывал, как налетели журналисты, как снимали на телевидение. Скоро выборы, пора мельтешить на экране. Елена хихикала, закрываясь ладошкой. Мне не было видно, на кого она поглядывала, - на Володю или Андрея. Они оба с интересом следили за ней. Она резко вскочила и надолго ушла на кухню. Я стала волноваться, Георгий, наконец, заметил её отсутствие, нервно спросил:
- Зачем она пошла?
- Наверное, много соленого поела, пить захотела.
- Ох, ты, - он хлопнул себя по колену, - Не углядел, - исчез на кухне, до нас донесся женский визг. Елена возникла на пороге комнаты и заговорила лозунгами:
- Долой продажную номенклатуру! Долой чиновников и бюрократов!
 Георгий дернул её за шиворот. Она пропала из виду, звуки борьбы из прихожей, змеиное шипение, взрыв ярости, дверь захлопнулась.
 Георгий вернулся к нам:
- Свои остались, есть разговор, - он не успел докончить, кто-то нервно звонил в дверь, - Она. Я её сейчас с лестницы спущу.
 Но это была не Елена. Появление Евгении в скромном платье- сарафане, открывающем коленки, с сонным лицом, без привычных гримас и блеска глаз рядом с Василием неприятно удивило. Сама себя не понимаю, ведь решила, рядом с ним как на вулкане, - тревожно, непредсказуемо, безопаснее держаться на расстоянии. А увидела с Евгенией, расстроилась.
 В новеньких джинсах, белом свитере, большой и довольный собой Василий, будто в красноватых отблесках пожара от обилия рыжих волос, выступал петухом рядом с серой курочкой.
- Что за девица у подъезда подписи собирает? Вид, как из психушки сбежала. Увязалась за нами, я её притормозил. Может, не прав?
- Нет, нет, не пускать её. Но в нашу партию обязательно записаться. – Георгий хлопал в ладоши. Левая нервная щека раздулась и розовела как младенческая попка, - Друзья! Нам выпала великая честь, потомки нас не забудут. Мы сможем, выложимся, из последних сил, но сделаем! Программу потом обсудим. У нас все продумано, в само название партии заложена главная идея.
- Как так? Мы же договорились вместе собраться и придумать название. Как же так, Володька?
- Ты не понял, Василь, я о партии говорю. Партию создал сегодня утром. Название фонда мы еще не придумали.
- Триединство, что тут думать, мы ведь уже обсуждали, - недовольно заговорил Андрей.
 Левая щека Георгия опала и сморщилась, но порозовели уши.
- Мы же договорились, я же не разбираюсь. С мировыми религиями у меня напряженка, блин, не запоминаются. Мы же договорились, что не это главное. Главное – сердцем чувствовать.
 Володя пожевал ус и повернулся к Андрею:
- Название давно пришло, но прозвучит на другом этапе.
 Георгий повернулся ко мне:
- Александра, придумай, чтобы прозвучало.
 Володя тоже посмотрел:
- Помни, Саша, триада правит миром, так устроено время, - из прошлого, через настоящее в будущее. Там мы завершаемся и пребываем в вечности.
- Трилистник, - сказала я, лишь бы не молчать. Но кокетливое название мне самой не понравилось.
- Отлично, - обрадовался Георгий, - Суть схватила, молодец, и экологическая направленность просматривается, вот что значит работник пера!
- Три пера. А? Как вам? Три пера, трипера, хохотал рыжий дьявол.
 Евгения растянула свой лягушачий рот, но я не поняла, то ли смеется, то ли от злости. Андрей сжал кулаки и покраснел.
- Или вот еще: «Третьим будешь?». Просто и понятно. И никакой тебе экологии. А, Ляксандра, со вкусом иль нет? Андрюха, сбегай за пузырем, название обмоем. Не жмурься, плачу. Не слышишь? – Василий сунул пальцы в рот и оглушительно засвистел.
 С грохотом упал стул, Андрей подскочил и обрушил на голову Василия сильный удар. Аж закачался богатырь, но удержался, встал с места и навис над невысоким Андреем. Они сцепились в стремительном танце в направлении к прихожей. Евгения бежала следом, пронзительно крича. Хлопнула дверь, стало тихо.
 Появился Андрей, прикрывая глаз носовым платком.
- Плохо, нехорошо вышло, Евгения не простит, на её собственность посягнул, а мы не удержали. Она мстительная, а сейчас такое время, никаких ошибок. – Сокрушался Георгий.
 Володя в задумчивости оглаживал бороду.
- Грехи нам простятся через Елену. Ибо царствие божье для нищих духом предназначается, - Володя замолчал, будто потерял голос, долго и сосредоточено шевелил губами. Наконец, успокоился, погрузился в дрёму. Георгий стал долго и занудно повторять, что ему трудно меж двух огней, и никто не сочувствует, только требуют, кто умнее, должен уступить.
-Женщине не доверяю управлять делом, к которому призван. Или я президент фонда, или меня не будет с вами, - услышала я тихий голос Володи и поняла, почему так злится Галина. Она тоже рвется на это место.
 Мне стало ясно, зачем она приходила и почему казалась странной, будто не туда попала. Неужели приходила просить у Володи уступить ей фонд? Что ж, типично для депутатских жен. А я вообразила, что она влюбилась в кого-то. Ей так идёт быть влюбленной.
 Мы были вдвоем с Володей, когда она приехала. Я не узнала её, хотя одежда всё та же: красные джинсы и короткая кофта, не прикрывающая гладкий и загорелый живот. Руки прижимали к груди свертки и бутылку шампанского. Она кривила густо накрашенный рот в жалкой улыбке. Выглядела слишком демократично, не похоже на жену депутата, мать троих детей.
 Села на стул, но не в своей манере, будто лошадь оседлала, а плотно сжала колени, огляделась. Равнодушно скользнула по мне, сосредоточилась на Володиной бороде, открыла бутылку шампанского, недосягаемое для меня мастерство, налила полный стакан и пила долго мелкими глотками. Глаза её то вспыхивали, то потухали, как ёлочные гирлянды, рот то сжимался, то кривился в улыбке.
- Я с надеждой успокоения. Поучите, как там, в священо писании, смиренности и кротости. Понятия не имею, что это такое, - вдруг весело засмеялась она. - Хочу легкой жизни, хочу, вам, христосикам, назло. - Она схватила с дивана желтую подушку, прижала к животу, напомнив яркую птицу, закружилась, потеряла равновесие, упала на диван и затихла.
 Володя включил телевизор и отвернулся.
 Она резко села и заговорила зло и напористо:
- Если ты думаешь, что я отступлюсь, ошибаешься. Мне чужого не надо, но и своего не отдам. Нам лучше полюбовно договориться. Ты меня понял?
 Володя даже не повернулся, но не смолчал:
- И что дальше? Если ты займешь это место, что ты потом намерена делать?
- Я знаю, что буду делать. Сказать, в чем ты ошибаешься? В том, что совсем меня не знаешь.
- Ну узнаем и что, испугаемся? – вмешалась я, - Тебя, Галина, похоже сегодня откуда-то прогнали, срываешь зло на нас.
- Меня? – искренне удивилась она, - Зачем меня прогонять, я всё сказала и сама уйду.
- Оставь нас, - Володя жестом показал мне на дверь.
 Пус прыгнул на колени, выражая любовь и преданность. Я прижала его к груди и удалилась.
 Делайте, что хотите, только оставьте меня в покое, - думала я, но как раз покой мне был предложен. Обидно, что я не хозяйка в собственном доме.
 От обиды навернулись слёзы, я не стала прислушиваться к громким голосам в соседней комнате, так и не знаю, что всё закончилось, когда Галина уехала от нас и состоялось ли примирение в ту ночь.
 Я спала крепким сном, утром наступил Перво май, закрутилось, завертелось. И только теперь я поняла, ей мешала не только Маша, Володя тоже был неугоден.
 Голову сдавило от напряжения. Я обессилила, но упорно твердила себе, - встать и идти, может, успею, спасу его, может, еще не поздно.
 Еще ни разу я так быстро не находила в полном хлама ящике стола то, что надо: домашний адрес Георгия на его визитке.
 Дом, в котором жила семья Георгия, разочаровал: давно постаревшая Брежневка с обшарпанными стенами. Мне повезло. дверь подъезда приоткрыта. Лестничное пространство обихожено. Пахло свежей краской. -
 Звонкий лай маленькой породы собачки, дробный стук каблуков, - открыла сама Галина, нарядная, в костюме с сиреневыми переливами и светлой блузке с кружевами, дома элегантнее, чем в гостях, не удивилась, как будто ждала меня.
 Я шла следом, прислушиваясь и надеясь, что мы не вдвоем в квартире. Она провела меня в комнату, поразившую изобилием техники. У маленького столика, затерявшегося среди ксероксов и компьютеров на стуле со спинкой буквой «Т» сидел следователь и пил кофе из маленькой серебристой чашки. Галина села на такой же стул против него. Мне было предложено кресло, я удобно расположилась, сделав вид, что здесь просто так, от избытка свободного времени.
 Следователь кивком отметил меня, но не прервался:
- Вы не ответили, если ваш муж не пройдет на выборах, чем будет заниматься?
- Чем и занимался раньше.
- Бизнесом?
- Он? – искренне удивилась Галина, - Бизнесом я занимаюсь, его и близко к делам не подпускаю.
- Значит, вы его будете содержать?
- Я? – опять удивилась Галина.
 Сбитая с толку обстановкой, не подходившей привычному образу кокетливой и недалекой женщины-красавицы, я всё же уловила, ей даже в голову не приходило, что Георгий не пройдет на выборах. Не означает ли подобная уверенность, что всё схвачено и предусмотрено до самых крайних действий. Но, кажется, она поняла, что подставляет себя мужа.
- У него есть профессия, он эконом-географ, пединститут окончил, найдет себе работу. Если хочет, пусть занимается политикой, можно бесплатно, мы не бедные.
 Я задумалась, что за профессия «эконом-географ» и при чем тут пединститут, посмотрела на следователя, он, кажется, не удивился.
- Квартиру вы купили в браке.
- Не совсем так. У нас две квартиры вместе, одна принадлежала родителям Георгия, вторую мы купили недавно. Нам повезло, сосед за стенкой повесился, его родственники нам продали точно такую же, что и у нас. Нам повезло. Правда?
 Меня передернуло, но следователь остался спокойным.
- На деньги мужа купили?
- Деньги мои, заработанные. Но это неважно, мы не собираемся разводиться и делить имущество. – Галина резко встала, повернулась ко мне, будто только что увидела, - Я тебе, сейчас кофе принесу.
- Последний вопрос, и я уйду, сядьте. Вы кого-то подозреваете?
 Галина зло смотрела в угол комнаты.
- Может, но не скажу. Я и мой муж не убивали. Грешны конечно, но за них судят другим, высшим судом. Мы с ним чтим уголовный кодекс.
 
 Под дробный стук Галининых каблуков следователь ушел. Мне стало страшно, я не верила в её невинность. Дробный стук нарастал, она принесла кофе и снова оставила меня одну, поспешив на звонок и детские голоса. Я переставила чашки, прислушалась, голоса умолкли, она бесшумно, уже в домашних тапочках явилась мне и села рядом.
- Володя пропал, - сказала я.
- Откуда ты взяла?
- От Елены. Она его у меня искала.
- Фантазёрка ты, Александра. Писательница, а веришь сумасшедшей. Ей приснилось или почудилось, вот она и прибежала к тебе. А ты накручиваешь себе страхов.
 Она на глазах сникла, утратив прямую осанку и высокомерную улыбку. Достал её следователь.
 Я тоже сникла. Еще бы не сникнуть после случившегося за такой короткий промежуток времени. Я почти не спала, а если засыпала, снились кошмары, я просыпалась и боялась снова уснуть.
 Сильный запах кофе мучил меня, но я ждала, когда она начнет пить. Она стала жаловаться мне на жизнь, на Георгия, на его измены. Я плохо слушала, изнемогая от запаха кофе, но она всё говорила и говорила.
 Я встала и направилась к выходу, она поднялась следом, продолжая говорить, как несчастна с Георгием и как надоели его бесконечные женщины, лезущие в её жизнь. Я шла по улице, а её голос продолжал меня преследовать.

 С Георгием я познакомилась у себя на кухне. Когда шла домой, стараясь не перевернуть банки с больничной едой, у подъезда увидела машину с тонированными стеклами. За рулем просматривался шофер, простоватый на вид мужчина, похожий на личного шофера. Кто-то приехал к Володе в гости, больше не к кому.
 Из кухни доносился незнакомый голос, пахло мужским дезодорантом.
 Георгий мне очень не понравился, - худой, высокий, очень высокий. Когда я вошла, встал, поклонился, не сел, упал на стул, будто кто под коленки ударил, сгорбился, как вдвое сложился.
 Такого лица я еще не встречала: левая щека гладкая, припухлая и багровеющая как от пощечины Правая худая в продольных морщинах производила впечатление неполноценной. Искривленный рот и длинный нос были скошены в худую сторону, лицо напоминало закрученный на пол оборота винт, будто кто-то стал крутить, но отвлекся на другие дела.
- Познакомься, Сашенька, Георгий Борисович Брусин, депутат. Услышаны наши молитвы, мирская поддержка явилась к нам в лице Георгия. – Произнес Володя, по-доброму рассматривая гостя.
 Я же в душе ахнула, как такой лик народ выбирал.
 Володя радовался, а я критически рассматривала узкий, молоточком череп, прикрытый серыми редкими волосами, - ни широты, ни простора. Его левая щека пылала и надувалась, я злилась, - в тот момент мне было неизвестно, что так происходило, когда депутат сильно нервничал.
 Я достала из сумки больничную еду. Накрыла стол, надеясь, что депутат откажется с нами есть. Но он ухватил стакан и стал шумно прихлёбывать сиреневый кисель и говорить невнятно и визгливо.
 Урод косноязычный. Может, хороший человек, и у него друзья звонкоголосые? Может, дельные речи говорит. Я прислушалась.
- Если мы не одумаемся, если будем нещадно насиловать природу, нас русских на земле не останется.
 Депутат раздражал, и я не выдержала, вмешалась:
- Мы привыкшие ко всему, поэтому где-нибудь да останемся. Где-нибудь размножимся, мы русские по всему земному шару разбежались.
- Американских русских, тех, кто туда сбежал, я своими не считаю. Мы народ, если у нас одна беда на всех. На всех одна и здесь, на собственной земле, - Он топнул ногой в модном ботинке, коленом подбросил стол, упала чашка, кисель пролился на брюки. Депутат смахнул липкую массу, порылся в папке, достал карту, вспомнились школьные уроки истории, потыкал в зловеще-красные языки, слизнувшие почти все сине-зеленое пространство, оставив мелкие, разбросанные по всей карте островки.
 Уже позже, когда его жена Галина зачастила к нам, страдая бессонницей, призналась, - желание свалить на Запад держит их с мужем вместе. Выхода нет, нужно учить и устраивать по-человечески троих детей.
 Но это потом, а в тот первый раз Георгий брызгал слюной, выкрикивая:
- Смотрите, если не верите словам, смотрите, кольцо сжимается, наш город уже давно в зоне бедствия! Что там Чернобыль, у нас в городе таких Чернобылей десятки! Вся страна заражена!
 Он тыкал нервным пальцем в Сибирь, тундру и северный полюс, - ни одного зеленого пятнышка, бежать некуда, красные языки и до Америки добираются.
- Всё вокруг загажено, мы мировая помойка, испытательные полигон на выживаемость. Какая там деревенская идиллия, вы о чем, это раньше ездили в деревню поправить здоровье. Теперь всё отравлено, морковка с грядки опаснее
- Мухомора, - добавила я, - Радиоактивная.
 Он закивал головой, посмотрев на меня так, будто впервые видит, может, действительно, меня не заметил или забыл, что я тут рядом. Он разволновался, - пот потёк по припухшей щеке, - видимо, сильно испугался перспективой личного вымирания. Я пожалела его и достала припрятанные сладкие пирожки. Володя жадно затолкал в рот целый пирожок и стал жевать плохими зубами медленно и осторожно. Депутат подскочил, глотая на ходу, не вышел, выбежал из квартиры.
 Непонятно откуда выскочил Пус, пробежался до двери с видом, - затопчу, закусаю. Депутат ему не понравился. Володя нервно заговорил:
- Зачем пугать. Пугают. Им больше делать нечего. Да? Есть что делать. Я тоже знаю, мы в опасность. Но я знаю, что делать для спасения. Эти пугают, чтобы во власть прорваться. Если бы нитраты угрожали человечеству, разве не справились бы с этим? – Володя помолчал и продолжил тише и спокойнее, - Я понимаю, Георгий искренний, он по инерции говорит, повторяет других. Я чувствую, он светлее многих. Но самому тоже надо думать. Меня не запугать гнилой водой и высокой концентрацией токсинов в воздухе. Как это может повлиять на мой дух?
- На дух никак, - согласилась я.
- Я, Сашенька, вот что понял, пришло, еще вчера информация была, расшифровка только сегодня утром, Георгий не зря, я должен идти своим путём. Он для этого пришел. Так что мне никак не миновать дороги во власть. Придется пострадать и на этом пути, - Я ужаснулась, предчувствуя беду, но заговорила о другом, о кусте, расцветшем в месте повышенной радиации, в зоне облучения, как я понимала. Цветы рыжим пламенем раскрылись сегодня утром, напугали, напомнили об опасности облучения. Но не всё так однозначно, лучи кому-то смертельные, а кого-то спасают от смертельной болезни.
- Что ж ты молчала, ведь лечат, всё плохо, всё плохо, ан нет, не плохо, кого-то лучи спасают. И не в лучах дело, не мы распоряжаемся, кому жить, кому умирать.
 О случившемся на работе и напугавшем меня больном Потапове промолчала, не хотелось о плохом.
 Накануне я пришла во время на работу, сидела за круглым столом в гардеробе, любовалась букетиком подснежников. Вдруг погас верхний свет, где-то недалеко прошел больничный подсобный рабочий Алексей, характерно звеня ключами. И когда резко хлопнула дверь за спиной, решила, - он, обернулась, - на меня надвигался худой желтолицый мужчина в больничной пижаме с прямыми черными волосами и белыми в темных провалах безумными глазами. Он толкнул в грудь, я упала на топчан, скорее от страха, его взмокшие от пота волосы черной тенью пали на лицо. Исхудалые руки с костлявыми кулаками взметнулись над моей головой и опустились в бессилии. Мужчина бежал, завывая, как издыхающий зверь. Я не кричала, вой слабый, вряд ли слышен дальше вестибюля, но прибежала Маша.
- Испугал? Это Потапов. С ним бывает, правда, давно не случалось. Он только пугает.
 Она прибежала так быстро, будто подсматривала, будто следила за мной и Потаповым. Я уже наслышалась о её ведьминских способностях. Даже высокообразованные врачи обсуждали, стоит, нет водить больного на пушку или повременить и, в конце концов, что тут гадать, надо с Машей консультироваться, за ней последнее слово. Были у Маши и доброжелатели, считавшие, что у неё божий дар предчувствия, были ненавидящие, особенно старалась одна немолодая с бугристым лицом медсестра, крикливо утверждавшая, что такой дар дается в обмен на душу дьяволу. Клава, да и Евгения и большинство сотрудников больницы неоднозначно относились к Маше, - временами с любовью и восхищением, когда больной, казалось, совсем безнадежный, по её предсказанию шел на поправку. А если умирал тот, чья смерть была для врачей неожиданной, случалось, но Маша предвидела такой конец, говорила тихо, - дайте покой и не мучайте зря, - те, кто восхищались, начинали ненавидеть и подозревать рыжую медсестричку в том, что она выздоравливающего послала на смерть, только чтобы показать свою ведьмовскую силу.
 Каюсь, в тот момент, когда так быстро прибежала с неуместным во всю щеку румянцем и ярко-красными без подкраски губами Маша, я поверила в её колдовской дар.
- Много у вас таких, пугающих?
- Нет, он один. Раньше тихим был, не жаловался, не капризничал, а теперь временами, будто бес в него вселяется, - Маша с тревогой смотрела на меня, - Я еще приду, не бойтесь, я приду. Принести снотворное?
 Я раздраженно мотнула головой.
 Бедная девочка, с таким даром и не уберегла себя. Или не захотела беречься?
 В тот момент не Маша интересовала меня. Потапов, в которого время от времени вселялся бес, всколыхнул далекое прошлое. Я вспомнила насмешливо-злобного, восточно-желтолицего с потными прямыми, падающими на щеки волосами учителя физкультуры, - культовую фигуру старших школьниц с их пробуждающейся печально-восторженной женственностью.
 О нём шептались, его ожидали, прохаживаясь в тонких школьных платьях на крыльце школы в любое время года, его любили, его ненавидели.
 У мальчишек была своя жизнь, - как заведенные, они гоняли мяч по спортзалу. Девочки усаживались в углу на маты, а то и на пол, и часами следили за их беготней, прерываемой резким свистком учителя.
 Я презирала и беготню и мальчишек, в спортзале не сидела, но до темноты торчала у школьных ворот, ожидая, когда выйдет учитель физкультуры, окруженный восторженными поклонницами. Он угадывался по огоньку сигареты, но сигарета докуривалась, толпу поглощала ночь, и я, страдая от резкого девчоночьего хохота, страшась безлюдных дворов, бежала домой.
 Я его ненавидела, пропускала уроки физкультуры, запасалась справками, отказывалась лезть по канату, прыгать на коня, - хотела бы научиться, но под его жгучим взглядом тело становилось неуклюжим и неуправляемым. Учитель ставил неуды, классная руководительница шла с ним договариваться, чтобы он меня аттестовал, а я страдала, когда она, кокетливо улыбалась ему, умело демонстрируя высокую грудь, тонкую талию и стройные ножки манекенщицы.
 Классуху ненавидели все девочки без исключения и, редкий случай в истории школы, - пожаловались директору, что она приходит на урок в вызывающих, отвлекающих нас от учебы нарядах.
 И любовь, и ненависть преходящи как любые чувства. Ну, было, что поделаешь, из сердца вон, ставим точку. Но как изгнать из памяти уставшее, постаревшее в морщинах лицо кумира, седину на висках, не замечаемую раньше, выражение всепрощающей жалости ко мне, дурочке, ненормальной, место мне в психушке, как меня такую выпускать в жизнь без присмотра.
 После выпускного вечера ни разу не переступила порог школы, где прошли мои школьные годы. А в тот вечер в сильном подпитии от легкого вина я пригласила учителя на медленный танец и предложила руку и сердце, объяснившись ему во взаимной любви.
 Лучше бы посмеялся или зло ответил, как умел, заставляя нас, засидевшихся за партами, двигаться.
 Я не люблю тиканья часов в тишине, вида спящего мужчины, плача ребенка, включенного пылесоса, хлопков пыле выбивалкой по ковру. И больше всего не люблю попадать под парализующую власть прошлого.
 Долой Потапова и учителя физкультуры! Их уже нет в моей жизни и не будет. Порывшись в книжках, аккуратными стопками сложенных у стены, вытащила одну с относительно неяркой обложкой: красно-оранжевые обнаженные женские прелести кое-где прикрыты светло-серыми мазками.
 Женский роман с однообразными и долгими сценами соблазнения не увлек, - тема пережевана до восприятия идиотом. Я скользила по страницам с описаниями долгих поцелуев всё ниже и ниже и охотно прервала это занятие, услышав мерный цокот Машиных каблуков по мраморным ступеням. Но, видимо, роман повлиял на меня, - я увидела не медсестру в белом халате, уставшую и радующуюся свободной минуте, а светлого ангела с небес, фею-помощницу и защитницу от злых духов. Она присела на краешек топчана, готовая бежать на зов больного.
 Мы говорили, но я не помню, о чем, лишь фрагменты. Вижу покачивающуюся ножку без колготок, - россыпь темно-коричневых веснушек на белой коже, - негатив ночного неба.
 Запомнилось, как она сказала, что похожа на отца по имени Василий, рыжего-прерыжего. Но огромные почти черные глаза от бабушки, испанки по национальности в желто-оранжевом обрамлении густых ресниц казались ещё чернее. Овал удлиненный, нежно-закругленный с чуть заостренным подбородком. Совершенное лицо. Неужели оно будет меняться с возрастом, - ужаснулась я.
 Она на кого-то жаловалась, но я не вслушивалась, рассеяно кивала, - несерьезно жаловаться на жизнь такой красавице.
 Знать бы наперед, что жить ей осталось недолго, и обреченный Потапов переживет её.
 Перед уходом она сказала:
- Как я рада, очень хорошо, всё будет так, как надо, раз завтра утром не Евгения, а вы дежурите.
 Мне лень было, хотелось спать, поэтому не спросила, чему она так радуется, но и так понятно, что Евгения не тот человек, встреча с которым приятна.
 Евгения тоже, правда, неудачная смесь белых северных и темных южных ночей. Её карие очи и черные кудри от папы, нос картошкой и узкогубый длинный рот от мамы не сложились, не слились, не стали одним лицом, - то проявлялись пламенные очи, то из кожи лез брезгливый рот. Внешность очень точно отражала внутреннюю противоречивость натуры: Евгения то боролась за справедливость, защищала униженных и обиженных, то хитрила, врала, изворачивалась. Когда она боролась за справедливость, становилась удивительно чуткой, всем телом отзывалась на чужую боль, возмущенно тыкала перед собой кулаком, аж подпрыгивала. Но Машу она не любила, презрительно отзывалась, что та в гражданском браке, ума не хватает мужика до загса довести.
 Утром разбудил требовательный голос: «Открыть восточные двери! Сегодня четверг, забыла что ли?».
 Как я могла забыть, что именно сегодня поведут больных на облучение. Идти нужно по парку, в маленький домишко.
 Кто-то, видимо, Алексей загремел навесным замком, повеяло холодом.
 Я с трудом вылезла из-под ватного одеяла, спала бы еще. Алексей ежился от холода.
- Сегодня пушку опять отменят, лампочка лопнула, осколки по всему коридору, - плохая примета. В прошлый четверг ночью окно сквозняком разбилось вдребезги. Женька рано притащилась, не к добру, - туманно говорил он, и мне было понятно, судьба человека решается на высшем уровне, а нам лишь знаки подаются.
 Я прислушивалась к громкому голосу Евгении от стола-прилавка с книгами:
- Жизнь наших родных и близких в наших руках. Главное – не лениться, волю в кулак и выполнять четко по часам, ни дня не пропуская.
 Евгения была скрыта тесной толпой родственников лежачих больных, её никто не перебивал, и слышно было каждое слово:
- Моча всегда при вас, бесплатная, поите, натирайте, в ванне купайте. Поможет, обязательно поможет, стопроцентная гарантия, окончательная победа, - Навевала она сон золотой, - Ни дня, слышите, ни дня не пропускать.
 Голос всё громче и звонче:
- Вот вам последний случай. Полгода делали так, как я сказала, поили, натирали, в ванне купали, полгода, а пропустили один день, человека не стало.
 Кому нужна такая жизнь в моче по горло, подумала я тогда.
 Шел дождь, я мёрзла у открытой двери, родственники разошлись по палатам, Евгении тоже не стало. По мраморной лестнице спустились три женщины в серых одинаковых куртках, делающих их похожими, только на средней вместо белого цветной халат. Следом безмятежно и неторопливо, явно на публику прошагала Маша в сестринском одеянии с шапочкой по самые
брови, - белоснежный ангел в красных туфельках. Она нежно мне улыбнулась и также неторопливо сошла с крыльца.
- Машка идет, всё будет нормально. Рыжая ведьма выбирает, кому жить, а кому скорая смерть, - сквозь зубы проговорил Алексей, - Неподкупная, - закончил он потеплевшим голосом.
 Дождь прекратился, выглянуло солнце, я вышла на крыльцо посмотреть на домик, - последнюю надежду для больных страшной болезнью. Но не обшарпанный домик привлек моё внимание, огромный куст, закрывающий чуть ли не всю стену и половину черепичной крыши, еще не покрылся листьями, но уже расцвёл ржавым цветом. Я будто под гипнозом приблизилась к нему. Гигантские цветы эпохи динозавров формой напоминали горн или вход в улитку – прародительницу жизни на земле. Новая жизнь выползает именно из мерцающей черной дыры, привораживающей так, что невозможно глаз отвести, и страшно до жути и любопытно, что же там внутри.
 Подошел Лёша, дымя дешевой сигаретой:
- Любуешься?
- Название есть у этих страшилок?
- Зачем название, растет себе, о пушке напоминает, чтобы не забывали: не зря, кто там работает, за вредность доплату получает, - Он помолчал и добавил, - Жертвуя собой.
- Куст их не пугает?
- Кому надо на него смотреть, растет себе, мимо проходят, не замечая. Ты первая подошла.
- Впечатляет.
- Чему быть, того не миновать, - Философски туманно произнес Алексей, смутил, взволновал, влез в душу.
 Я заторопилась домой, на выходе меня догнала Евгения.
- Я знаю, кто ворует, я догадалась, Саша, последи, ни в коем случае не пускай его в гардероб.
- Кого?
- Лёшку. Он книги ворует и продает. Я видела, как он ходил с ними, мало ему, - Она запнулась, - Не пускай его, он из чемодана тащит, подлец такой! Я его поймаю, а ты мне поможешь.
 Я растерялась, нелепее обвинения она не могла придумать, - слегка прикрытые газетой книги хранились в углах гардероба, под круглым столом, ничем не прикрытые валялись на подоконнике.
 Потапов забылся как кошмарный сон.
- Говорит, Алексей ворует? Куда лекарства делись, она не знает? Сколько раз пропадали в её дежурство. – Возмутилась Клавдия.
- Какие лекарства?
- У нас тут бывает, воруют, местные наркоманы, - неохотно ответила Клавдия.
- Как же так? Никто меня не предупредил. Я думала, тихое место. Оказывается не так.
- Спи, раз спится, не вздумай воров ловить, порежут.
- Могут порезать?
- Слава богу, не случалось. Да ты не бойся, разболталась я, не хотела, забудь.
 Клавдия ушла длинным коридором, коршуном налетела Евгения со зловещим блеском в очах, размахивая руками как крыльями, загнала меня в угол и прошипела:
- Ты зачем Алексея приваживаешь? У него открытая форма туберкулеза, последняя стадия. Тебе жить надоело?
- Лёша смертельно болен? – спросила я у Клавдии, когда Евгения куда-то исчезла.
- Болен? Как болен? – схватилась она за левую грудь, - Ему нельзя болеть. У него две девочки и жена спилась. Кто тебе об этом сказал?
- Евгения. Открытая форма туберкулеза, последняя стадия.
 Клавдия засмеялась.
- Как я сама не догадалась. Не слушай её. У них роман был, за ручку вместе ходили на работу и с работы. Когда Женька предложила жить у неё, Алексей согласился, но с девочками. Вот и разбежались. Сама понимаешь, кому нужны чужие дети.
- Она была замужем?
- Она? Кому нужна такая, сумасшедшая?
- Но с Алексеем у них нормально было?
- Кто её разберёт. Она разная бывает, и подлая и добрая, как найдет на неё. Ты о Евгении не очень беспокойся. Вон как из-за чужих книг разволновалась и из-за лекарств тоже. Я тебе вот что скажу по секрету, не хотела, но скажу, - она употребляет не то, что положено и Алёшку втянула. Воры для видимости, никто их тут не видел, никто не ловил, если и забредают, кто-то отсюда их наводит. В случае чего на них пропажу свалить. Так то. Ты с Лёшкой советуйся, чтобы тебя не пристукнули.
 Алексей догнал меня, когда я уже вышла из ворот больницы.
- Ты не бойся, приходи на следующее дежурство. Тех, кто залезает, знаем наперечёт. Решетки на окнах недавно сменили, больше не залезут.
 Тут я разозлилась, круто развернулась и повела его к западным дверям больницы, толкнула железную дверь с навесным замком, - замок остался на легко распахнувшейся двери.
 Алексей присвистнул и зачем-то стал оглядываться кругом, напомнив героя из фильма про шпионов.
 Я шла домой и воображала, что в больнице орудует мафия во главе с Евгенией. Ей такая роль подходит. Прибылью делится с толстым, приросшим к креслу заместителем директора по АХЧ.
 Георгий возник в моей жизни в перенасыщенный волнующими событиями и информацией день, поэтому и не приняла его, - он был переизбытком нового для моих расшатанных нервов.
 Но испытания моих нервов в тот день не закончились. После ухода Георгия я легла спать и когда проснулась, села за письменный стол и снова задремала, в комнату вошёл Володя, обнял меня за плечи и вкрадчиво стал уговаривать:
- Пора на работу, Евгения просила заменить её.
 Я вывернулась из его объятий:
- А ты пойдешь заниматься великими делами в её постели.
 Долго сердиться я не могла, сама пошла к нему, - он сидел в кресле посреди комнаты под люстрой, склонив голову и сложив ладони перед грудью. Похоже, дремал. Но нет, открыл глаза и сказал:
- Информация пришла, апокалипсис уже наступил.
 Тихо, будто в доме находится тяжелобольной, собралась и ушла в ночь. Небо заволокло тучами, ни луны, ни звезд. На ощупь пробралась к кусту, освещенному окнами, - ржавые цветы закрылись и походили на бессильно опущенные вниз барабанные палочки.
 Ночью проснулась от звона разбитого стекла со стороны кабинетов врачей. Не испугалась, а разозлилась, пошарила под топчаном, нашла железный штырь, присмотрела его еще в первую ночь дежурства, крадучись подобралась к кабинету, откуда доносился шум. Не успела подойти вплотную, открылась дверь, кто-то шагнул через порог, я завопила:
- Стоять, стрелять буду! – и закашлялась, сорвав голос.
 Кто-то прошел мимо и включил свет. Это был Алексей.
- Ведь предупреждал, не вставай, могли пришибить тебя на месте. Эх, ты, амазонка.
 Из кабинета появился Володя в свитере домашней вязки, джинсах и с большим железным крестом поверх бороды, прошел мимо, глядя поверх меня. Он был босой.
 Я двинулась следом, в ушах шумело, за мной Алексей торопливо объяснял:
- Полезли таки, я ведь знал, осенью они всегда лезут. И весной. Я их днем заметил, бродили под окнами. Длинный давно на игле сидит. Второго выпустили недавно. Я в кустах сидел, караулил их, этот подошел, ботинки снял, постоял, показалось, - дирижировал. Хотя сначала подумал, ну, сейчас обольет, хотел крикнуть, но понял, он куст крестил. Вдруг звон, стекла бьют, в окно лезут, я ему сказал шепотом: «Мужик, помоги их поймать, один двоих не захвачу», - вылез из кустов, он за мной, те нас увидели, сбежали.
 По мраморным ступеням спустилась Маша в белом халате и розовых тапочках на голую в мелких крапинках ногу, я их отчетливо видела, хотя света почти не было. Волосы соблазнительно рассыпались по плечам, - сестринскую шапочку она держала в руке.
 Володя заговорил, не сводя пристального взгляда с её лица:
- Больных исцеляйте, мёртвых воскрешайте, бесов изгоняйте, даром получили, даром отдавайте.
 Он коснулся Машиной руки, медленно сжал, она вздрогнула и с ужасом посмотрела на него.
- Он сумасшедший, я сразу понял, - произнес Алексей, - Твой знакомый? – сообразил он, как только я положила руку на плечо Володи.
- Я пойду, я сейчас, я скоро вернусь, - жалобно заговорила Маша, пытаясь вырвать руку, другой рукой натянуть шапочку на голову.
 Володя отпустил её, она резко повернулась, побежала по ступеням и откуда-то сверху звонко и молодо прокричала:
- Я вернусь!
 Алексей исчез в больничном сумраке, я сбегала за едой, оставленной на кухне. Володя плотно поужинал кашей с мясными прожилками, киселем и пережаренными сладкими пирожками. Меню только однажды менялось, кажется, в июле, была окрошка, но прокисшая.
 Маша опять появилась, когда я подала Володе салфетку, но он отвел мою руку и встал уступить ей место на топчане.
 Она была напряжена и, быть может, плохо соображала, кто рядом с ней. Я знала, что она дежурит вторую ночь подряд у постели умирающей женщины. Говорили, родственники ей заплатили. Та самая умирающая, которую Маша не пожелала сопровождать на облучение. Это было в мои первые ночи дежурства, - Машу почти преследовала сестра больной. Женщина внушительных размеров прижала сестричку к стене, пытаясь сунуть в её карман деньги. Маша отбивалась из последних сил, Клавдия уже собиралась бежать за Алексеем.
 Первоначально из Клавиного рассказа следовало, что деньги в карман не попали, как ни билась родственница, как ни старалась, больную на облучение сопровождали врач и старшая сестра. И вдруг, уже позднее со слов той же Клавдии выходило так, что Маша деньги и немалые взяла, и Сережка, с которым она разбежалась, вернулся. А когда деньги кончились, он снова ушел, и Машка снова захотела денег, стала применять свои ведьмовские штучки, чтобы сестра больной заплатила ей.
 Машке заплатили, но ей показалось мало, возмущалась Евгения, - сколько можно в таком месте ведьму держать, не ублажишь, не спасешься. Меньше всего я ожидала таких разговоров от сильно политизированной Евгении. Мне казалось, политика с мистикой не уживаются.
 Когда Клавдия рассказывала уже другую версию, была сама не своя: «Грех–то какой, считай, все ночи напролёт дежурит, чтобы побольше заработать, а свеженькая, будто чужой крови напивается.
 Клавдия в отличие от Евгении считала, всё равно такое место притягивает ведьм и бесов, так пусть своя работает, зачем её менять на другую, может, еще "хужее" будет.
 Володе я ничего не рассказывала, но он о Маше мог слышать от Евгении, услышал и запал на чертовщинку, может, решил потягаться с ней силой. Но тогда я не думала об этом, тогда молча наблюдала, как Володя встал перед Машей на колени и забормотал как поп молитву:
- Мария – провидица, искупительница чужих грехов, страдалица, - звуки слились в сплошное бормотание.
  Испуганная девочка, почти ребенок, сильно побледнела, одни глаза, жалобно стала уговаривать его встать. Он не касался её, просто стоял на коленях и смотрел ей в глаза. Наконец, встал, возложил руки на её голову:
- На тебе нет греха, я отмолил, те, кто злословит о тебе, получат своё, уже получают, ты под защитой.
 Я ревновала, Маша не смотрела на меня, сняла халат, повесила на вешалку, оказалась в зеленом костюме, выигрышно подчеркивающем фигуру, накинула легкий плащ и они пошли вместе. Володя не забегал вперед и не отставал, они шли к выходу так, будто он возьмет её под руку, она прижмется головой к его плечу, уже клонится. Он что-то сказал, она засмеялась весело, как ребёнок.
 Если воля Володи вмешалась в её судьбу, прервала жизнь, то это не так просто, это не по земным меркам. Он выбрал её, потому что она достойна быть жертвоприношением, а я нет, я недостаточно молода, подарочек не первой свежести.
 Женщина за сорок ведьмой может или быть или не быть, но святой уже не станет.
 Много у меня вопросов к Володе, очень много, больше, чем мне следователь задавал. Что ж, спрошу, обязательно спрошу, как только он отыщется.
 
  ГЛАВА УП
 Охрану сняли, Андрея перевели в палату, где кроме него лежали ещё двое больных, один с огнестрельными ранениями, другой после автокатастрофы. Галина передавала с шофером, как она говорила, витаминчики, - апельсины и соки в экзотических коробках.
 Андрей много спал от уколов, проснувшись, тихо лежал, почти не говорил, в знак благодарности прижимал ладонь к груди. Вставать и делать резкие движения ему не разрешали.
 Я искала Евгению даже в ставке, где в любое время дня, подозреваю, и ночи, сидел Назаров в окружении листовок с портретом Бугрова в профиль, чтобы скрыть косоглазие, на фоне знамени, придуманного Георгием.
 Назаров разводил руками, - ему самому интересно знать, где прячется Евгения, или её прячут, но обращаться в милицию не советовал, - в случае чего врага в её лице наживу такого, что он и своему врагу не пожелал бы.
 Я ежедневно проходила мимо её дома по дороге на троллейбусную остановку, каждый раз отмечала, что пожелтевшие от солнца газеты на окнах не сняты.
 С неделю ходила в больницу к Андрею в одно и то же время как на работу, но в субботу долго прождала машину Галины с личным шофером, но так и не дождалась. Её телефон не отвечал, пока сама доехала до больницы, в палату меня не пустили, - Андрей на перевязке, ждать долго. Чтобы скоротать этот час, пошла, куда глаза глядят, - по аллее мимо магазинов к тому месту, где подобрали умирающего Андрея. Постояла, поискала следы крови, не нашла, посмотрела на купола недавно отреставрированного храма. Мучительно хотелось курить, я зашла в какой-то двор, пахнущий кошками, присела на лавочку. Меня тихо позвали по имени. Я подняла голову и увидела перед собой на балконе первого этажа как на трибуне Василия, полыхающего рыжей бородой. Он улыбался и жестами показывал, что нужно обойти дом, зайти в подъезд, три ступени вверх и направо. Я поднялась как под гипнозом, выполнила инструкции, оказалась на пороге открытой двери и услышала женский голос, - вот где прячется Евгения! Пройдя по длинному коридору коммуналки, увидела на кухне, как мне сначала показалось, незнакомую девушку. Девушка стояла передо мной в мужской рубашке на голое тело, вид сонный, только встала с постели. Она засмеялась.
- Ирина! – Ахнула я, - Мы тебя потеряли!
 Взрыв хохота, Ирина корчилась от смеха и даже не старалась прикрыть почти обнаженные бедра и выпадающую из широкого ворота рубашки грудь.
 Василий поманил меня тем же жестом, что и на балконе, я двинулась за ним, и раскрыл дверь в большую ярко освещенную солнцем комнату:
- Смотри, Александра, моя собственность. Георгий одарил щедрой рукой, а я в знак благодарности у него девушку увёл.
 Снова взрыв хохота, Ирина корчилась, Василий даже не улыбнулся.
 Мы сели на кухне за стол, Василий поставил чуть ли не литровой вместимости глиняные кружки под стать его богатырскому виду, налил чай и следил за тем, чтобы кружка моя не пустела. Он смотрелся особенно широко и внушительно, обнимая по-детски прижавшуюся худенькую Ирину. Почему-то подумалось, пожалуй, Марина тоже казалась бы на его груди хрупкой девочкой, несмотря на авторитет начальницы и габариты ни в чём себе не отказывающей женщины.
 Василий доволен, и жильё и молодая красивая женщина. Георгий не поскупился, - в обмен на Евгению по-царски одарил.
От таких новостей я даже забыла про Андрея. Василий сам спросил.
- Андрей в тяжелом состоянии, лежал в реанимации, травма черепа, был на грани.
- Напросился, первый напал, не надо было замахиваться бутылкой шампанского. Если бы Вася не успел увернуться, оказался бы на его месте, - заговорила Ирина, раскраснелась и стала еще краше.
 Я молча переваривала услышанное, - никто не сомневался, что Андрей – звено в цепи убийств, чудом спасся, оказалось обыкновенная драка из-за женщины.
- Бросать его, истекающего кровью, это жестоко и не по-христиански.
- Каюсь, грешен, - Василий гулко ударил себя в грудь, - Нет мне прощения, но не знал. Ушел с Ириной, все связи с внешним миром временно оборвал, сейчас же иду сдаваться, премного благодарен за известие, ох как грешен.
 Ирина повисла на его шее:
- Нет, не пущу, он сам первый напал, он сзади напал. Что ты молчишь, его покрываешь? Ведь он мог тебя убить!
 Он бережно оторвал её и посадил себе на колени:
- Не одобряешь, что Ирину спрятал? Черт-те что происходит у вас, Володька всякую дрянь уголовную приманил из-за денег. Мысли разные, неутешительные по этому поводу. А тут смотрю, ведет Андрей красавицу неведомо куда. Я стал следить, - парень молодой, чужую жизнь не научился еще ценить, Володька свистнет, на всё пойдет. Андрей в магазин направился за вином, Иришу в скверике оставил, я, так сказать, представился ей, она оказала благосклонность и расположение. Он сзади подошел, бутылкой шампанского замахнулся, Ириша крикнула и спасла меня. Этой же бутылкой я его и успокоил.
 Только сейчас я разглядела синяки под его глазами и сильно опухшие в ссадинах костяшки пальцев на правой руке.
- Вот почему молчит, спрашивают, кто его так, не отвечает, - догадалась я.
- Ценю. Знал всегда, он не гнилой, как его «учитель», ха-ха. Но я сам, - Василий гулко стукнул себя в грудь, - Сам пойду и сдамся. Прямо сейчас. Или завтра. Ты, Ириша, не держи меня, ладно? Ну не завтра, послезавтра – последний срок. Ладно, пойду тогда, когда тебе надоем.
- Значит, никогда не пойдешь. Слышишь? Ты мне никогда не надоешь.
 Мы помолчали. Что тут говорить, видимо, неплохого любовника заполучила девица. Василий смотрел на меня, подмигивал и говорил:
- Хороша Ириша? Мне самому нравится. Давно подумывал, Евгения Марковна с Борисычем любовь крутят, почему мне не полюбить ладну девицу. Полюбил. Как они, так и мы, аки два лебедя. Так как, Ляксандра, хороша моя лебедушка? Хоть и не рыжая. Пусть не рыжая, но я всегда мечтал о таких глазах темнее ночи.
 Действительно, хороша, пожалуй, глаза не так темны, волосы крашенные винным цветом, у корней почти черные. Но какие пустяки, - молодость вот главное её достоинство!
 Я вспомнила Машу, вот у кого были глаза темнее ночи. Её-не только молодость украшала.
- Слышал, исчезла Евгения Марковна и денежки прихватила. Борисыч страдает сильно. Володька помалкивает, хоть и знает, где она скрывается, - выдал Василий.
- Прикидываешься бедным и всеми кинутым. А, в самом деле, и любим, и с жилплощадью, и в курсе всех событий. С Володькой встречаешься?
- Прочитал в «Криминальной хронике». Там всё подробно описано, и о том, что со счета фонда пропали деньги. Володька что, он как родной, каждый вечер по телевизору нам кажется.
 Страдаю, мучаюсь, боюсь за себя и за него, а он просто забыл, - хапнули деньги вдвоем с Евгенией, богатым стал, что я ему теперь.
- Георгий, может, и влюбился в Женьку. Баба неплохая для постели. Пусть попрыгают вдвоём, пока Галина не рассердится и не призовет к ноге. Тогда каюк ему. Женька – дама богатая, захочет, убьет, не захочет, помилует. Борисыч пусть радуется, что Галина в психиатра влюблена, пытается вызволить его из застенков. Как не понять женщину-красавицу, сколько лет урода рядом терпела. Детей нарожала неизвестно для кого, аж в психушку попала, теперь для себя старается. Давно пора. Жизнь коротка, не успеешь насладиться, смерть тут как тут. Одобряю и поддерживаю. - Василий сказал, как приговорил.
 Ирина гладила его бороду, щекотала необъятную грудь, я пила замечательный китайский чай с легким запахом и привкусом мяты.
- Психиатр вашу больницу на пару с Евгенией Марковной хорошо пограбил. Ей инвалидность по сумасшествию, чтобы налогов не платить, она ему двери к наркотикам открыла. Умная баба, в бегах, но с капиталом. Он за решеткой, но недолго посидит. Его наша королева освободит и на себе женит. Вот и сказ весь со счастливым концом.
 Василий, наконец, замолчал. Они прижались друг к другу, забыв обо мне. Нужно уходить, не прощаясь, всё равно меня не замечают. Но он снова заговорил:
 Мы с Володькой из одной деревни. Ты знаешь. – Я не знала, - У нас было принято, если в сопливую пору с какой-то девчонкой тискаешься на сеновале, в юности обязательно с ней переспишь. Была у меня такая, рыженькая, с косой, Володька знал, но когда в город уезжал учиться, взял её с собой, поигрался и бросил с дитём. Надеждой её звали, - хрипло произнёс он, помолчал и продолжил уже весело, в привычной для себя манере, - Но она молодец, не растерялась. Видел я её: раскрасавица, - шустрила среди богатеньких иностранцев, так и называлось, - в интуристе работала.
- Ревную, - Ирина пересела с его колен на стул рядом. Он как будто не заметил, но она настойчиво тянулась к его губам для поцелуя. Они крепко обнялись, и я ушла, унося радостный смех Ирины и утомленный вид, как мне казалось раньше, неутомимого Василия.
 Всерьез я не верила в смерть Ирины, не подходило, предпочтения убийцы не такие. Ему святых подавай. Василий тоже понимает, Его слова о том, что решил Ирину спрятать подальше, чтобы не постигла её страшная участь, шиты белыми нитками. Не думал он так, страсть одолела мужчину.
 На месте Ирины в его объятиях могла быть я.
 Разве забудутся слова Василия: « Ты хорошая, Александра. Ведь хорошая? Я тоже хороший, шалун иногда, но чаще почти святой. Ни одна женщина не скажет, что я плохой. Мы с тобой хорошие, и нам нужно жить вместе». Куда уж проще.
 Володя носился с могилой святого Георгия, Василий с островом посреди спокойной и широкой реки, весь заросший зеленой травой, - там и будет коммуна.
 Но мечтателем он стал не сразу, после того, как наслушался речей мечтателя Володи. Первый раз он явился мне в образе подвыпившего деда Мороза: красное лицо, длинная пушистая борода, ярко рыжая, поверх белого тулупа, мешок за спиной, как и положено, для подарков.
 Он снял тулуп и оказался в белом свитере и джинсах. Из туго набитой холщовой сумки выудил газету «Православный колокол» и брошюру с весёлым человечком и буквами врассыпную, не сразу сложившимися в «Семейные анекдоты».
- Читай, Володимир, вот такую духовную пищу народу надо: и посмеяться и грехи замолить. Я знаю, что говорю, я ведь тоже из народа вышел, в землю уйду, а пока поживу малость, как захочется. Разрешаешь?
 Володя с неудовольствием смотрел сверху вниз, и взгляд его упирался в живот гостя. Гость тыкал в страницы указательным пальцем, совал газету Володе под нос и пытался одновременно читать анекдоты и, жмурясь, смотреть на меня. Он напоминал мартовского кота, я хихикала и не могла остановиться, - давно так не заводилась.
 Гость во время почувствовал, что завод кончается, пора переходить к подаркам, и перешел не без изящества.
 Володя взирал на щедрой рукой налитую до краёв водку, толстый ломоть колбасы и хлеба и молчал. Зато гость взял стакан, кивнул, благословляя, и без лишних слов аккуратно влил в себя алкоголь.
- Ну что, брат Володимир, попом заделался или пока в сомнениях? Дерзай. Помнится, пострадать хотел за народ, благое дело, хоть и на гордыне замешано. Или расхотелось под бочком у красавицы? – он махнул нетвердой рукой, я поняла, уже где-то выпил, к нам пришёл навеселе, - Христа продашь, всенепременно, продашь. Кто веру меняет, тот знаешь, как называется? Ишь как вы все, крысы, переметнулись. Кто мне толковал, что бога нет, а есть законы природы? Как там дальше, может, напомнишь? Ну да ладно, судить не буду, грешно потому что.
 Он замолчал, но ненадолго:
- Ты, Володька, ущербный. Другом быть не способен, любовником, сомневаюсь, Тебе бы власть, развернулся бы, но…, - Василий пожал плечами – косая сажень.
 Володя не ел, не пил, не выражал протеста немирным речам, - молча страдал. Я чувствовала, что гостем могу управлять, - его жесткий взгляд-выстрел в Володю, переключившись на меня, утрачивал напряжение до почти младенческого состояния, сжатый рот слабел, округлялся в рыже-волосатом обрамлении, только что не запузыривался, не гукал от удовольствия.
 «Законная?» – гость кивнул на меня, Володя ответил как всегда: «Нет, в грехе живем».
- Тоже мне верующий, - Василий перекрестился, влил в себя водку, - Так хоть бы джентльменом был. Дама ведь, а ты – грех. Одно мне непонятно, за что тебя женщины любят. Женщины – удивительные божьи творения, не было бы их, я и жить не стал бы. Незачем. Ушел бы к богу, выпивали бы вместе. Если в раю спиртное не положено, с
чертями скорешился бы.
 Я пошла на кухню, Василий увязался следом, приговаривая: «Ах, как хороша женщина», обнял меня за талию. Я ударила его в живот локтем, но он как стоял, ни на миллиметр не отклонился.
- Не гони меня, может, мы неслучайно встретились, может, мы родственные души, ты рыжая, я рыжий, давай жить вместе, в церкви обвенчаемся, - шептал он мне на ухо.
 Пока я ходила туда-сюда, то картошку, то чай разносила, Василий не отставал и всё шептал:
- Давай уйдем, нам хорошо будет вместе, соглашайся, рыжая. Да ну его, Володьку, разве он ценит женскую красоту. А для меня ничего дороже нет, ах, титечки, - в тот самый момент, когда у меня в руках были кружки с горячим чаем, он стал гладить мою грудь, - Ах, изгибы, подумать только, как природа всё устроила.
 Удивилась сама себе, что не плеснула кипятком ему на руки, сказала только:
- Пошляк.
- Пожалуй, лукав, матушка, бываю, грешен, но борюсь. С тобой я правдив, ой как правдив. Верь мне. Ты Володьку спроси, за что женщину ценит. И не ответит, - Он вдруг заговорил, тягуче как нищий, выпрашивающий милостыню, - Пошли со мной, ну пошли, не откажи божьему сироте.
- Не надо Володю обижать.
- Нашла, кого жалеть, ты его спроси, как он к женщинам относится, пойдем и спросим.
 Володя не пил, но колбасу с хлебом сжевал.
- Володимир, придется выпить. Тост за женщин, пьем стоя. Зачем тебе такая красавица? – спросил он, влив в себя полстакана водки, - Ты ведь монах. Иди к монашкам и чтобы ни-ни, никакого блуда.
 Василий опьянел и жаждал скандала. Поэтому приход Андрея был во время. Не помню, чтобы Андрей не во время появился. Василий оглядел его, оценил, посмотрел на меня и взревновал.
 Но в этот момент спиртное закружило голову, и я перестала следить за действием, правда, уловила, что Василий говорил о прошлом его с Володей, попыталась сосредоточиться, кажется, они вместе учились в школе, а, быть может, в университете.
 Почудилось, нет, в самом деле, оба схватились за бороды: Володя сжимал в маленьком, судорожном кулачке рыжие волосы,
Василий намотал на пальцы темно-коричневую без седого волоска Володину бороду. Если в Василии трудно было заметить напряжение, - схватил и схватил, мог бы вилку взять или ложку, - Володя аж оскалился, сильно покраснел, аж побагровел, я его не видела таким, Андрей встал над ними.
- Какой ты верующий! Я да, но не ты, я веру выстрадал, я всё помню, ничего не забыл. Я помню, как вы крест с меня срывали. Держали за руки и срывали. Прощаю всех, - спокойно закончил Василий, но рука, схватившая бороду, побелела от напряжения. Андрей ребром ладони ударил по руке Василия и освободил Володю из плена.
 Василий, враз опьяневший, потирал руку и бубнил:
- Ты самозванец, а я святой, да, я святой, хоть и анекдоты продаю. Святым всё можно. Народ любит священо писание и анекдоты. Продаю, да, на хлеб насущный зарабатываю и не больше. Надо будет, и на паперти встану.
 Прощание с ним затянулось. Андрей тащил его к выходу, он же хватался за стулья, звал меня с собой, потому что мне не место с этими козлами, наконец, ухватился за ручку двери.
- Я тебе анекдот про них расскажу: летит космонавт, - Василий махнул рукой и сел на пол, - Знаешь таких? Слышала? В космос летают. Этот с похмелья полетел, позывные забыл, кричит на весь космос: «Земля, кто я?!» Земля отвечает: «Козел, ты…», - Василий задумался, - Ты, ну, птица, - Он поднялся и, качаясь, замахал руками, - Птица есть такая.
- Воробей, - подсказала я.
- Как раз нет, хищная, с клювом и крыльями, вот такими.
 - Сокол, - подсказал Андрей.
- Точно, ты прав, Орёл, слышь, Володька, - козёл ты. Козёл, ты орёл и чувствуешь себя хорошо. Ещё бы. Володька, ты орёл, Володька, ха-ха.
 Мы слушали, как Василий с грохотом спускался по ступеням.
- Откуда он узнал адрес? – спросил Володя.
 Я виноват. В поезде познакомились, когда ехал к родителям. Он газету продавал, «Православный колокол», потом сел рядом, сказал: «Догадываюсь, наш человек». Разговорились. Он о вас, Владимир
Ильич, вспомнил, есть такой, из ищущих.
- Что ж ты не предупредил меня? – устало спросил Володя.
- Сам не пойму, как мог забыть.
- Бесы всё, Василий бесов за собой водит, вот и лишили тебя памяти.
 Я думала, что Василия больше не увижу, и жалела об этом.
 В тот апрельский вечер, холодный, потому что отключили отопление, я придиралась к Володе, почему он никогда не читает молитв ни вслух, ни шепотом. Или я опять не права, и он читает, но мне не слышно.
 Он лежал на диване, раскладывал карты Таро на животе и не замечал меня. Я продолжала ворчать, какой он верующий, если не молится. Надоела сама себе и замолчала. Наступила тишина, заговорил он:
- Женщина меня не остановит. Я иду своим путём. Женщина или идёт за мной или остаётся позади.
 Я это уже слышала много раз, привыкла, но в тот момент разозлилась:
- А получилось, женщина оказалась впереди. Или ты забыл, как пошёл за босоногой Евгенией. Видел её новенькие ботиночки?
- Молитва в моей душе, но разве ты услышишь. Слышит тот, кому дано.
 Так беседовали мы друг с другом, и наша беседа напоминала детскую игру в глухой телефон или разговор двух сумасшедших.
 Андрей сидел на кухне, готовился к семинару в университете и жарил картошку. Запах разжигал аппетит, может, поэтому я такая злая была.
 Дверь открыл Андрей, я по голосу узнала Василия, - нарочитые, просяще юродивые интонации.
 Они о чём-то долго шептались в прихожей, потом пошли на кухню, наконец, Андрей осторожно заглянул в комнату:
- Василий свидания просит.
 Володя потасовал карты, достал одну из колоды, внимательно посмотрел, остальные сгрёб в кучу, неохотно поднялся. Я пошла следом.
 Василий сильно изменился, уже не походил на деда Мороза богатырской стати. Он похудел, черный костюм казался с чужого плеча, воротник белой рубашки усиливал молочную белизну лица. Рыжие волосы красными отблесками осветили лоб и щеки, будто охватили лицо пламенем. Борода была коротко подстрижена, совсем
коротко, и, казалось, что с потерей бороды утратилась богатырская сила. Я подумала, может, на него напали в поезде сибирского направления, где самые добрые проводницы, - накормят, приголубят и спать рядом уложат. Из-за узости спальных мест приходится друг на друге лежать и греха в этом никакого.
- Что, Владимир, нашел третьего? Ты говорил, тремя апостолами обойдешься.
- Нашел, третью, - уточнил Володя, - Марию.
- Такая же красивая? Василий кивнул на меня.
 Я ахнула, вдруг вспомнив, Маша говорила, что отец её рыжий Василий.
- Мария Васильевна зовут. Уж не отец ли ты ей?
- Я? – Василий повеселел, заулыбался, - Хотелось бы. Но нет, не уверен. От меня не рожали. Хоть бы родила какая или обманула. Мол, так и так, спали? Спали. Прошу любить и жаловать дочку или сыночка. Могу и Машу удочерить.
- Нет, не отец он ей, разве что лет в тринадцать зачал, - вмешался Володя.
- Она же молоденькая.
- Не такая, как ты думаешь, если больше семи лет в больнице работает.
 Известие, что ей не девятнадцать, не обрадовало и не успокоило, - всё равно я старше её намного.
 Володя ел картошку, от водки не отказывался, Андрей не отставал. Рядом с Василием стояла трёхлитровая банка с солёными огурцами, и он периодически вылавливал пальцами огурец и, хрустя, откусывал и долго жевал его.
 Володя заговорил, что церковь всеобщего примирения, иначе, церковь мира, надо ставить там, где памятник погибшим в Великой Отечественной, - там еще невдалеке камень с выбитыми фамилиями павших в Афганистане. Когда-то он хотел добровольцем на войну, - как бесы его крутили, - пока в истинную веру не пришел. Чуть дальше, совсем рядом, площадь с фонтаном посередине. На месте фонтана и ставить церковь. А чтобы всем ясно было, мы не разрушители, фонтан оставляем, он внутри будет как символ очищения. Именно там, рядом с памятниками, потому что нет святее душ погибших солдат, отдавших жизни за жизнь других. Мы молча слушали его, Василий кивал головой. Мне представлялась череда
солдат, - темные от времени шинели, белые, как у Василия лица, светлая дымка.
 Василий достал из холщового мешка еще бутылку, поставил на стол, сам открывать не стал, полез в банку за огурцом. Отрешенный, не похожий на себя, Василий, Вася-Василёк, - ласковый материнский голос, зеленое с белым ромашковое поле.
 Андрей наливал водку и обсуждал детали, - допустим, фонтан останется – гениально, вода всегда нужна, тем более, родниковая, не по трубам же её в фонтан гонят. Конечно, по трубам, а как еще, но не хотелось об этом говорить, - закулисная жизнь непривлекательна, но Андрей пока не знает, молод еще. Итак, фонтан оставляем. А как зимой обогреваться будем? Паровым отоплением? Оно нынче дорогое.
 Володя затряс бородой. Нет, категорически нет, не согласен, через эти трубы мы попадаем в прямую зависимость от государства. Нам это не нужно, мы с другой миссией, мы идем не власть брать, а души спасать.
 Володя продолжал, - надо строить печь, и только печь. И загудит она на всю церковь, как во времена его детства в деревенской избе.
 Я стала возмущаться, - купола, колокола, - всё солидное, золоченое, и сизый дым из трубы. Церковь верой греется, какое может быть отопление, - говорю, убеждаю, на Василия посматриваю, хоть бы кивнул, или намекнул, что слышит, все трое молчат и бутылку водки созерцают, - а сама вспоминаю, как бывает холодно в церкви даже летом. Видимо, в вере не сильна, - вот и мерзну.
 Володя поскреб в бороде, - надо подумать, церковь необычна. Почему бы ей ни быть с трубой. Труба с дымом на крыше близка любому человеку, русскому да деревенскому, а мы все родом оттуда. С русской печи слезли, - подытожила я.
 Василий грыз огурец и думал о своём, наконец, заговорил:
- Через половой акт мы приходим к истине. Об этом прямо в библии не сказано, но кому дано, тот понимает.
 В наступившей тишине резко прозвучал звонок в дверь, Андрей пошел встречать гостей, я услышала нервный голос Евгении.
 Любопытная гримасничающая обезьянка, маленькая девочка
старушечьего вида, смотрит на Василия, ноздри как кокаину нанюхалась. А, может, нюхает. Жалеет, что не нарядная. Разве могла предполагать, что в нашем доме и настоящие мужчины бывают. Платье коричневое, обтрепанное, на кокетке, слишком короткое для её возраста. Домашние тапочки сбросила, идет на цыпочках, голыми ногами. Но ей ничто не поможет, зря она за собой такую шикарную женщину привела. Ах, какая женщина, Андрей позади, чуть не прилип, руками её фигуру описывает, сожалеет, - нет на женщине ни пальто, ни плаща, ни куртки, - а прикоснуться к ней ой как хочется.
 Женщина подняла руки поправить прическу, коротенькая кофточка взметнулась аж до лифчика, обнажив гладкий, загорелый животик.
 А вот и Георгий Борисович Брусин навис вопросительным знаком, из кармана торчит узкое горлышко бутылки, - в одной руке пакет пельменей, в другой, вот чего никак не ожидала от него, - гитара. Инструмент держит неловко, под мышкой, так канцелярские крысы носят папки с бумагами.
- Знакомьтесь, моя жена Галина, вдохновительница великих дел.
 Галина уверенно прошла вперед, придвинула к Володиному креслу стул, села как на лошадь. Володя гипнотически уставился на джинсовый шов, глубоко врезавшийся во влагалище.
 Я смотрю на Василия, ко всем женщинам липнет или выборочно, к дурочкам, вроде меня. Нет, не липнет, вообще никого не замечает, прислонился к стене, взгляд равнодушно скользил по интерьеру прихожей: зеркалу, вешалке с одеждой, остановился на плафоне. Раз ты такой скучный, почему не уходишь. Зато Андрей глаз не мог отвести от красавицы.
 Неожиданно, как только прошли в комнату гости, Василий схватил меня за руку:
- Свататься пришел, ты уж, матушка, не гони, страдаю сильно.
 Мы помолчали и пошли к гостям. Галина возвышалась над учителем.
- Посоветуйте, как мне быть, что мне делать, муж мой активный чересчур, во всех смыслах активный, трое детей у нас, лучше бы он бизнесом занялся, а не в политику лез, одни расходы. Стыдно сказать, развлекаются между собой мужчины как гомики.
 Володя окинул яркую брюнетку с кроваво-красным ртом,
белозубой улыбкой, ямочками на щеках и синими глазами. Бывают же такие, и где, откуда краски берутся. Роман бы сказал, незамутненные примесями. Я пожалела, что его нет с нами, порадовался бы.
 В моём доме, как в дождливый день, преобладает серый цвет, только плюшевые подушки солнечно сверкают. Роман их подарил, чтобы радовать нас. Но впервые яркая женщина затмила даже подушки.
- Ходите с мужем единым контуром, - поучал Володя, - Отпасть друг от друга просто, но тогда вы по отдельности станете слабыми, а вам нельзя слабеть, у вас дети. Контур «мужчина-женщина» – самый мощный по энергетике, если отпадёте, мгновенно разрядится, и вся сила безвозвратно в космос уйдет. Уйдет туда, откуда пришла.
- Значит, вдвоем, куда он, туда я?
- В счастливых браках так и поступают.
- Слышал? – Галина повернулась к мужу, - Теперь куда ты, туда и я. Когда у тебя политсовет в ставке?
 Георгий не услышал, лик Евгении перекосился, рот набок свернулся, как у самого депутата, будто лимон надкусила, нос и щеки пожелтели. Она смотрела на меня. Наконец, встала, обошла столик, склонилась надо мной, представляю, какое зрелище открылось для Василия.
- Выручи меня, очень важно, подежурь за меня, я заплачу, в обиде не оставлю.
 Вид жалкий, чуть не плачет. Что делать, не впервые уступаю, - кивнула ей. Потихоньку собралась и тихо удалилась.
 Уже на остановке пожалела, что Василия оставила, - захотелось будущего с ним вдвоем одним контуром, с поезда на поезд, - сколько сюжетов мне такая жизнь подбросила бы.
 Мучила тревога, - что если Володя захочет постигать истину через половой акт.
 Когда утром вернулась с дежурства, Василий спал на полу в обнимку с плюшевой подушкой, казавшейся женской головкой светлой рыжины. Оказывается, плюш не чисто желтый, а с примесью красного, ближе к оранжевому цвету.
 Пус дремал в кресле. Увидев меня, жалобно мяукнул, но с кресла не слез, - сытый значит. Василий даже не шевельнулся. Володи не было. Я легла спать. Проснулась уже поздно, темно, из
кухни, доносился хруст. Я испугалась, стоя босыми ногами в коридоре, и со страхом прислушивалась к непонятно что обозначающим звукам.
Наконец, услышала знакомый голос с юродивыми нотками.
- Ты, матушка, не серчай, не могу просто так уйти. Жду, когда проснешься, прости, если потревожил.
 Я включила свет, Василий грыз огурец, последний из трёхлитровой банки.
- Доедаю. Нервное. Жую, успокаиваюсь. Огурцы верну. Плохо у тебя, грешно в твоём доме. Блуд. Володька, тьфу, озорник, всю ночь гадал этой, в кофте до пупа и красных штанах в обтяжку. До утра пили, потом долговязый с щекой повёз их куда-то.
 Я поморщилась и закачала головой.
- Понял. Дурные вести дама слышать не желает. Мы такие чистенькие, беленькие. Ну что ж, догрыз, спасибо за угощение. Огурцы передам с кем-нибудь, сам больше не приду. Незачем.
- Незачем, - эхом откликнулась я.
- Та, что на лягушку похожа, спит со всеми. Может, мне с ней? А? Советуешь?
 Ушел. Жаль, конечно, от безысходности с Евгенией сойдется, но сам виноват, не сумел подойти, хотя мог, торопливый как подросток, зачем мне такой.
 И стал день, и наступила ночь, и мы врозь. И нам плохо, и некому помочь соединить нас, ибо чего только не сотворено с избытком в этом мире, а добрые ангелы-хранители в большом дефиците.
 Потом он уже был с Евгенией и не звал меня поселиться на острове. Разве я могла предполагать, с усмешкой слушая его, что пожалею о том острове. Но я любила Володю и была ему верна.
 Василий рассказывал: «Тот остров я весь облазил, недалеко от берега, речка тихая, трава по пояс. Надо спешить, вдруг, кто из богатых захочет там дворец отгрохать. Там хорошо, чисто, вода бьёт ключом, комарья, правда, много. Комар знает, где размножаться, лучше нас соображает. Отъешься, девка, на яичном режиме, как начнёшь рожать да остров заселять. Глядишь, и другие хорошие к нам прилепятся. Мужики возрадуются, охота к жизни появится. А так что, трёп сплошной. На острове жизнь в своё удовольствие, и не надо сорок лет по пустыне бродить. Эх, Александра, вскормишь богатырей всему миру на славу. От Володьки не рожай. Он только напортит. Какой из него мужик, немочь одна. Георгий ему под стать, зря бабы на него вешаются. На что вешаются? Ну, наплодил детей. дай боже, чтобы в мать, - Галина умница, красавица.
 
- Василий был бы прав, если бы не путал цель свою, может, и благородную, с наслаждением. А из стремления к наслаждению вряд ли что путёвое вырастет. Получил удовольствие и пошел искать другую женщину. Весь в мечтах о месте единственного быка в стаде коров. – Володя говорил, Андрей согласно кивал.

 Глава УШ

 Меня никуда не вызывали, никто не звонил, - наступила полная тишина. Я сидела дома, изредка выходя в булочную, и за свежей рыбой Пусу. Проходя мимо дома Евгении, отмечала всё те же газеты на окнах, - коричневые от солнца и пыли.
 Андрей выписался из больницы и ко мне не зашел. Убийца был всё еще не свободе, но я перестала заниматься перебором лиц и версий, придя к неутешительному выводу, что убить может каждый.
 Жизнь мне казалась временной передышкой, будущее туманным, но гром обязательно грянет. И накаркала.
 Под утро проснулась от резкого звонка в дверь и почему-то подумала, - пьяный, ошибся, где-то провалялся зимнюю ночь, замёрз, но ещё не протрезвел, будет теперь до утра меня беспокоить. Но звонков больше не было.
 Днем услышала по телефону знакомый со времен поминок по Роману капризный голос его тётки:
- Владимир Ильич меня не разочаровал, я даже счастлива, - заговорила она, растягивая гласные, - Но ты не переживай, мы тебя не оставим, он мне нужен, открываются возможности, но ты ими не сумела воспользоваться. С ним у меня крылья выросли.
 Суть я уловила, история повторялась. Я потребовала Володю к телефону. Софья ответила, - нет, это невозможно, он сейчас спит после ночи любви.
 Володя позвонил под вечер, заговорил быстро, будто боясь, что его прервут:
- Софья в магазин ушла, не знаю, что происходит, приехал вчера домой, у отца гости, налили мне водки, я выпил, больше ничего не помню. Андрею в тот самый момент, когда я пил водку, привиделся запах, он даже встал воды попить. Меня повело к тебе, ты не открыла, ключа у меня не оказалось, телефон Романа сам мне явился, вмешались космические силы, она сказала, не сплю, приходи, жду. Расшифровка потом придет, всё происходит на мистическом уровне, бесполезно сопротивляться, проявлять свою волю против божьего замысла. Но главное, всё сошлось, и моя мессианская роль чётко обозначилась. Мне открылся путь. Он труден, - я поведу страждущих истинной веры. Мы пойдём с запада
на восток. Начнём из святого града Санкт-Петербурга в Сибирь по
северу мимо морей и океана, зимой пойдём, когда вода замёрзнет. Другой наш путь с востока на запад. Маршрут пока не пришёл, но мы пойдём так, чтобы пересеклись на Урале. В том месте встанет церковь мира. Всё сошлось, завершилось, - он понизил голос до шепота, - Детали потом, Софья идёт.
 Он ещё сказал, что жертвы были не напрасны, и я подумала, как жестоко и цинично ни с какой другой, а с Софьей связаться. Ей тоже надо думать, женщина в возрасте, но всё равно жалко: что будет с ней, если догадается, что спит с убийцей своего племянника. И это называется открытыми для неё возможностями.

 Не прошло недели, и я услышала её теперь уже истеричный голос:
- Ты, почему меня не предупредила, что он сумасшедший? Ты, почему скрыла от меня? Его в психушку отправлять, а ты мне подсунула. – Я попыталась оправдаться, но она прервала, - Он мне надоел, пусть убирается. Немедленно. Слышишь? Немедленно. И оплатит все телефонные счета. Мне нужно полгода работать без выходных, чтобы их оплатить. Он звонил во все города от Владивостока до Москвы. Ты знаешь, где Диксон находится? Он и туда звонил. Он съел все запасы варенья, все помидоры и огурцы, - ему то сладенького, то солёненького подавай. Массаж сделай. Он с дивана не встаёт, карты на животе раскладывает и гадает. Я бездельника кормлю, ты это понимаешь?
 Нервы сдали, слёзы закапали на телефонную трубку, было жаль её, сестру, подругу по несчастью.
- Я приду, разберусь, выгоню, милицию призову.
 Нужно было раскрыть весь ужас её положения. Я торопливо собиралась, но не успела выйти из дома, Софья опять позвонила, голос тихий с придыханием:
- Володю пригласили на телевидение, вторую часть документального фильма о нём снимают.
 Я всё поняла и пришла на третий день, когда меня позвали. Позвал сам Володя.
 Бледный, сильно похудевший Андрей сидел на краешке дивана с папкой на коленях. Володя в кресле посреди комнаты со сверкающими глазами из-под спутанных волос походил на портрет
Григория Распутина из журнала «Огонёк».
- Информацию я расшифровал всю до конца, свершилось то, что и должно свершиться. Путь начертан, круг замкнулся, - он помолчал, - Да, путь обозначен, круг замкнулся, каждый получит по заслугам.
 Душа затрепетала, давно не испытывала подобного, - вершится история, я при деле.
- Собираем седьмую расу. Здесь, в этом месте, - Володя топнул ногой, - Будет земля обетованная. Не евреи, измененные лучами люди – вестники новой эры. Апокалипсис наступил, те, кто прошли очищение огнём, теперь бессмертны. Но они об этом не знают. Я соберу, и среди подобных, Сашенька, будет нам хорошо, благодать опустится с небес. Голосом убиенной Маши пришла мне истина, - Я вздрогнула, но Володя не заметил, - Вот, смотри, - Андрей вложил в его протянутую руку контурную карту.
 Я рассматривала красную неровную линию, нанесённую нетвёрдой рукой на голубой силуэт Советского Союза. Линия шла по самому верху, - и по суше и по морям, вдаваясь в океан, резко падала вниз с двух сторон: на западе до Калининграда, на востоке доставала до Японских островов. Резкий поворот: Китай, дружественная Монголия Наконец, оба конца сомкнулись в районе Челябинска.
- Просчитал до километра.
- До километра нельзя просчитать, масштаб не тот, - осторожно заметил Андрей.
- Это неважно, отмахнулся Володя, - Информация передаётся другим путём. Вспомни, как учуял запах, когда я пил водку. Меня повело, она подключилась, - он посмотрел на Софью, нежно улыбнулся, мне стало обидно, - Зов свыше, Саша. Я не мог иначе и ты тоже.
- Какой зов? И к чему запах водки? – Я стала раздражаться, - как можно вплетать в одну строчку библейское и пьянку? Где его эстетический вкус?
 Волнуясь, заговорила Софья:
- Александра, я вижу, ты ему не веришь, зря не веришь, я тебе последний случай опишу, вчерашний. Володя послал меня срочно купить контурные карты, маршрут пришёл, пока не забыл. Я злюсь, обеденный перерыв, книжный магазин наверняка закрыт. Нет, иди и всё тут. Я пошла, надо было ещё в булочную забежать.
Действительно, в книжном перерыв, сама понимаешь, моё состояние. Иду домой злая, поблизости киоск, торгуют сигаретами и пивом, я сроду и близко не подходила, а тут прилипла к витрине, и что ты думаешь, среди шоколада контурные карты. Он знал, что я куплю эти карты, он вёл меня. А ты не веришь.
 Володя смотрел на Софью нежно, так, как никогда не смотрел.
- Сонечка, ты рыбка по гороскопу, где-то сильнее меня, тебе надо было меня отпустить, когда ушла надолго, прорвались с телевидения. И когда я оторвался от тебя, уже в телестудии, когда снимали меня, - Володя помолчал, оглядывая потолок. - Я поведу людей, выведу, все зоны известны, всё измерено, счёт не на дни, на часы и минуты, они очистились, выжили, теперь бессмертны, я их соберу. Я ведь знал, говорил, что сорок лет по пустыне не надо водить, время другое, но главного не понял. Не понял, поэтому Маша с Ромой погибли. Предупреждение мне: если не расшифрую, погибнут все. - Меня трясло от страха, он заметил, - Не бойся, Сашенька, я успел, и ты и другие спасутся тоже. Планы у нас большие, жду реальной помощи от чернобыльцев.
- Как ты попадёшь туда?
- Там другое государство, зло победило, но не нам судить, ответ придёт. Что там, за границей, среди нас, в самом центре духа много зла. Пришлось Андрею пострадать.
 Только сейчас я увидела синяк под глазом Андрея.
- Тебе нельзя драться, ты же знаешь, тебе опасно, - заволновалась я.
- Болен, не болен, миссию выполнил, печать у Георгия отнял. Враг бежал. Народ правильно его не избрал на второй срок, народ не обмануть.
 Андрей согласно кивал головой.

 После этой встречи я несколько раз звонила Софье, но получала односложные ответы недовольным голосом, Володя к телефону не подойдёт, занят. Не хотят, не надо, обойдусь без них.
 Ко мне зачастила Марина, так что я была в курсе событий в семье Брусиных. Галина подала на развод, носила передачи Сергею в тюрьму, потом ездила к нему, уже осужденному, в зону. Он получил не то два, не то три года за наркотики. Думаю, его ускоренно осудили из-за того, что убийца всё еще не был пойман.
 От Марины же я узнала, что Софья стала богатенькой, - платили Володе хорошо, и ей никаких забот теперь, как лилия на болоте.

 Софья пришла ко мне вечером без предупреждения. На пороге, когда она стала снимать обувь, вывались из сумки свёртки с колбасой и сыром. Вид Софьин меня смутил, никак не лилия. На голове старенькая вязаная шапка вылинявшего голубого цвета, в облике печать спешки: неровно мазнула помадой по губам, на носу неаккуратный слой пудры, на юбке пятно, у кофты не хватает пуговицы.
- У тебя водки нет? – спросила она, когда сыр и колбаса были нарезаны.
 Водка у меня была. Я налила в рюмки. Софья выпила и не поморщилась.
- Это он? – спросила она.
 Я промолчала.
- Рому жалко, талантливый был, единственный талант в нашем роду. Не уберегли.
- А Машу не жалко? – Спросила я.
- Её тоже, но Рома – кровинушка моя. – Она плакала.
- Как ты догадалась, Соня?
- Почувствовала. Вместе ведь спим, живём рядом. Он на всё способен, ни перед чем не остановится. Его проверяли, веру его проверяли. Далеко пойдёт.
- Надо остановить его.
- Зачем? – она холодно посмотрела на меня, будто и не плакала, - Ничего не докажешь. Он собственной рукой это делал, следов не оставил.
- И ты с ним будешь жить дальше?
 Софья выпрямила спину и свысока посмотрела на меня:
- Конечно, Рому всё равно не вернуть. И не надейся, он тебе не достанется никогда.
- Хочешь удержать его? Не ты первая. Была такая, тоже гордилась, что убийца её захотел. Где она теперь, наверняка, в психушке. Но я не намерена ничего и никого прикрывать.
- Убийство доказать надо, - Софья налила рюмку, выпила и ушла, не простившись. Зачем приходила, если всё для себя решила.
 Местные вечерние новости показали презентацию фонда «Третий путь». Я узнала тот же зал, удобный для зрителей. В этот раз в зале сидело совсем мало народу, оператор старался не показывать ряды крупным планом.
 Примелькавшиеся лица: всё тот же главный редактор журнала «Родной пейзаж», ректор университета, депутаты. Путаясь в черных одеждах, на сцену взошел поп представительного роста, огладил широкую бороду, осенил крестом сначала президиум, потом повернулся к залу. После него взошел спонсор из глубинки. Вид не для презентации: помятый костюм, карманы пиджака оттянуты, походка, будто на собственные шнурки наступает.
 Новым фондом вряд ли Володя осчастливит человечество, но Софью порадует: теперь у неё всегда будут деньги.
 А вот и сама Софья с прической белым нимбом надо лбом, в белом свитере, с темным как от загара лицом и пронзительными змеиными глазами. Кто-то за кадром спросил её, найдены ли картины погибшего художника. Да, найдены, когда сносили старые постройки, нашли их заброшенными в сарае-развалюхе.
 Голос за кадром на фоне храма сообщил о походе с православной атрибутикой. Но это лишь начало: по словам президента фонда, мы плавно перейдём к нашей символике. Она в стадии разработки, трудятся лучшие умы и художники эпохи.
 Я не выдержала, позвонила.
- Ерунда всё это, суета, - ответила Софья на мои поздравления, - Конечно, пойду с ними, куда он без меня. Идём в субботу, он купил спальный мешок, двухместную палатку. Зачем покупал, могли у знакомых одолжить. Рюкзак уже давно печеньем и кексами набил под завязочку.
- Много людей пойдёт?
- Он, я, Андрей под вопросом, побитый сильно, нельзя ему таким светиться по телевизору. Бабу какую-то хотят взять с собой по фамилии Бронштейн. Тебе она знакома? Я предупредила: или она или я. Баб мне не надо. Приходи на вокзал, проводишь, журналистов должно быть много.
 Всю ночь и с утра в субботу падал снег. Я так и не решилась выйти из дома. Посмотрела дневные новости, вечерние, - о походе ни слова. Позвонила Софье, - никто не ответил. Воскресный день ничего не прояснил, но в полночь Софья сама позвонила. Говорила
раздраженно простуженным голосом:
- Вернулась. Он дальше пошел.
- Как? Совсем один?
- Ну его, надоело всё. Долго на вокзале проторчали, ждали Андрея, пришла эта, одета как на паперти. Пока Володя уговаривал её назад в деревню, билет купил, посадил в автобус, может, кто из журналистов и приходил, но толпа народу, с лыжами, рюкзаками, - сидели бы дома в такую погоду. К нам никто так и не пробрался. Ждали-ждали, он вдруг заторопился, сели в ближайшую электричку, - голос позвал. Не узнали, в каком направлении едем. Вдруг он сорвался, вышли у какого-то столба, снег по шею. Он достал карту, масштаба двести пятьдесят километров в сантиметре, из географического атласа вырвал. Пошли по шпалам до следующей остановки, лишь бы идти. Холод, тяжелый груз на плечах у меня и у него. Его ведут, я следом по шпалам. Шли-шли, темнеть стало, звёзд не видно, поляну кое-как расчистили, костёр разожгли, - я разжигала, еловых веток накидали, спать улеглись, к утру заледенели. Пошли на станцию по шпалам, я уехала, он остался.
- Как ты могла его одного в лесу оставить?
- Он не один. С ним Христос. Я им мешаю. Ну его, надоел.
 Я всё же спросила:
- Не страшно был с убийцей наедине в глухом лесу?
- Мне с ним? Посмотрим, кому будет страшно, когда он вернётся. - сказала Софья и повесила трубку.
 
 Володя, помолодевший от лесной прогулки, с укороченной бородой, решил наконец, меня навестить. Они пришли втроём, благоухающие, в новых одеждах, довольные собой. Картину благополучия слегка портили свежие следы драки на лице Андрея: глубокая царапина на щеке, чернеющий синяк под глазом. Андрей только успел выставить на стол две бутылки шампанского, - я отметила разбитые до крови костяшки правой руки, - прозвенел звонок.
 О, господи! Худой, с подстриженной бородой, со свежими кровоподтёками и ссадинами на лице Василий толкнул меня плечом, не вошел, ворвался, посмотрел на нас невидящими глазами:
- Не ждали? Давно тебя выслеживаю. Ах ты, падла, козёл в полёте, заслал своего орла-выкормыша, сам побоялся со мной встречаться.
Думал, не отыщу? – Его зловещий голос усиливался.
 Мелькнула, кажется, правильная мысль, - будет драка.
 Софья вскочила, не забыв поправить голубую юбку элегантного костюма, по-змеиному зашипела, выкатив светлые волосы в черной окантовке. Фантастическая женщина, ничего и никого не боится.
 Василий в ярости отбросил стул, загораживающий путь, я рванулась к телефону вызвать милицию, но сообразила, ещё неизвестно, кого придётся защищать, - силы неравны: Василий один против нас. Его лицо налилось кровью, кулаки вздрагивали от нетерпения приложиться к телу врага. Путь ему преграждал грозный Андрей в умелой стойке.
 Василий вдруг издал хриплые звуки, растянул рот, пытаясь изобразить смех, сел на стул у стены и заговорил, будто сам с собой, быстро и невнятно, будто сумасшедший. Но я его хорошо понимала.
- Примазался, верующий, потому что разрешено, безопасно и даже поощряется сейчас. Я помню, как крестик срывал с меня, бабкин крестик, единственная память, медный крестик. Нашёл я его потом, в грязи, - затоптали, сволочи. Много вас было, но ты их настроил, ты, больше некому, против меня настроил. Сам ты не дерёшься, шестёрок имеешь. Сколько у тебя их было? Даже за бабами прячешься, не брезгуешь.
- Он пьян, нужно гнать его, пусть проспится, - Софья наступала на него.
- Проспится? Пьян? Нет, матушка, не уйду, нет, матушка Софья, - он будто очнулся, огляделся, удивился, что не один, что вокруг люди, - Я трезвый, не уйду, слишком долго я этого паразита искал, - он вдруг успокоился, даже попытался улыбнуться Софье, - К Евгении в деревню ездил. Все явки не по разу обошёл. Не волнуйтесь, жива она, пальцем не коснулся. Что с неё, убогой возьмёшь, не ведает, кому предана. Да ладно, всё равно психушкой кончит. Может, и вылечат. Сейчас медицина далеко вперёд шагнула. Со мной туманную речь завела, крутила вокруг да около, я не понял, думал, никак не врубится, где и с кем сидит. Потом догадался, у неё деньги партийные. Ты понял, козёл, о чём я толкую? О тех деньгах. Ни копейки из них не берёт, голодает, вот и свихнулась. Сумасшедшая, жалеть стала, намекнула, меня убить хотите, - он перешёл на угрожающий тон, - Это ты убить хочешь? - Он расхохотался, мне стало жутко. Надо бежать, звать на помощь, мне страшно, может,
кто из них вооружен, Василий продолжал. – Адрес назвала, да не тот, вычислить очередную защитницу мне не удалось, вот и следил за твоим выкормышем. Поговорили. Драться он умеет. – Он замолчал и стал рассматривать Софью в воинственной позе, - Красивых женщин себе выбираешь. Ты, девушка, не верь ему, он не женится. Куда ему с такой красавицей, он ведь внутри трухлявый пень. А ты, козёл, святоша, зачем Евгению пугаешь, будто ты Машу убил. Кишка тонка. Художника тоже ты прирезал? Поделом ему, нечего путаться под ногами, куда полез, поучать меня вздумал, - иди, покайся, пострадай за тяжкий грех. Он-то сразу понял, что я убил Машу. Талант. Виноват, да. Перед ними, не перед тобой. Замкнуло меня, нечистая сила, от тебя всё зло, - он захлебнулся.
 Было тихо и так жутко, как никогда ещё не было. Софья перевела взгляд с Василия на Володю и презрительно усмехнулась. Не простит Володю, - с надеждой подумала я. Она, отшвырнув стул, тот, который уже помешал Василию, бросилась к выходу. Выстрелом хлопнула дверь. Володя пошел следом, ускоряя шаг.
 Василий завыл по-звериному, я задрожала от страха, будто в клетке с хищниками, даже запах зоопарка почудился.
 Он меня не видел, - держась за стену, тяжело двинулся к выходу, и пропал, как притаился.
- Ушёл? – Наконец, спросила я шепотом. Андрей встал, выглянул в прихожую, с силой хлопнул дверью, провернул ключом в замке.
 Мы сидели вдвоём и молчали, наконец, я не выдержала:
- Вы знали, да?
 Андрей вместо ответа открыл бутылку шампанского, - я пила, но не пьянела.
 Позвонила Софья, заговорила устало: «Мы у следователя, ждите, скоро будем».
 Уже под вечер подъехала к дому машина, Андрей выглянул в окно, кивнул довольный. Я поняла, они вдвоём вернулись.
 
 Володя молчал, рассказывала Софья:
- Нам повезло, следователь был на месте, он и без нас уже всё знает. Маша успела вырвать клок волос из его бороды. Сначала думали, её волосы, тоже рыжие, потом всё же провели экспертизу. Им стало ясно, почему Рома был убит, потому что догадался. Он художник,
сразу понял, он первый увидел Машу и волосы в её руке, он понял, оттенок другой. Догадался, видимо, сразу, как увидел, но решил или проверить или уговорить Василия признаться, наверное, уговорить.
 Боже мой, какой ребёнок! Никому ничего, сам, и не подумал, что убивший раз на этом не остановится.
- За что Машу? - Я обратилась к Володе.
- Раздраженный был, сильно. Евгения ушла с Георгием, ему накануне предложила съехать из её квартиры, не хотела ждать, когда документы будут оформлены на комнату. Георгий старался. Не хотел, чтобы Василий на улице оказался. Евгения поступила безжалостно. Вот и вышло, что Василию некуда деться. Он проводил Галину домой и вернулся к тебе, Александра. Маша открыла ему.
- Нет, не открыла, - перебила я Володю, - У него был ключ, я ему дала. Он как-то провожал меня на работу, но мне не нужно было, чтобы он со мной ехал, вот и дала ключ, объяснила, на какой гвоздик повесить, не проверила. Мы с тобой, Володя, несчётное количество дубликатов сделали. Разве уследишь, кто брал, кто возвращал их. Я ведь жалела его, негде ночевать, - ни жилья, ни женщины.
- Помните, Ирина пропадала? Потом объявилась, так и не сказала, с кем и где была. Голову мне он пробил, бутылкой. Он к Ирине приставал, я вступился, сам виноват. За грехи, за дурные помыслы получил, - признался Андрей. Я удивилась, что до сих пор скрывал от всех.
- Да, да, точно, я знаю. Ирина ему понравилась, он ей тоже. Я знала. Но разве могла предполагать, что он убил Машу и Романа? Как он после этого мог потом с Ириной? – Я содрогнулась, представив себя на её месте. А ведь могла. И Софья и тем более Марина, и другие женщины могли быть, но не Маша. Разве можно забыть, с каким отвращением она оттолкнула от себя Василия, когда он полез к ней, стал грудь тискать.
- Убийцу поймают, он никуда не денется. Всё, хватит, было и прошло. – Софья хлопнула в ладоши, быстро примирившись с тем, что не Володя убивал, - Пьём шампанское. – Чуть не запела она и вальсовым шагом направилась готовить закуску.
 Я пила шампанское, без аппетита жевала безвкусный швейцарский сыр, смотрела на них, молча поглощающих еду: Софья медленно, со вкусом, Володя быстро и методично очищая тарелку
хлебом, Андрей с жадностью молодого растущего организма. Вот Володя отложил вилку, сейчас заговорит, нет, ошиблась, потянулся к тарелке с колбасой, всю без остатка переложил себе. Надо еще сыра ухватить, - он ест быстро. Хорошим работником был бы, если бы не заскок, - вера в мессианскую роль. Только так, а не иначе. Больны мы, я и Софья, боюсь, безнадёжно. Володя – симптом, как бред перед смертью. Надо Андрея спасать, срочно женить, - пусть рожает детей, растит и бережёт от спасителей.
 Володя поглощал колбасу с хлебом так, что ни кусочка, ни крошки не попадало на бороду, тщательно и гладко расчёсанную.
Волосы на голове тусклы и примяты, - забывает ухаживать за ними.
 Мудр, ибо бородат, в ней его сила.
 Шампанское ударило в голову, мысль проста до гениальности, - напьётся до невменяемости, отрежу бороду, и вернётся Андрюша в нормальную жизнь.
 Мы с Софьей своё отживаем, что нам Володя, пусть развлекает, если ему хочется. Жаль, Маши не стало. В любви с ней Андрей мог освободиться от бородача. Она была сильной, и всё понимала, и никто не мог её с пути сбить. Я знала, понимала, но не догадалась раньше с Андреем познакомить. Ах, как жаль, нужна она, ох как нужна. Я ведь поверила, что Володя убил её, мог убить, и я знаю, за что. За то, что не приучаемая, сама по себе, - в этом её дар, в этом могло быть спасение для Андрея.
 Володя оглядел стол, - закуску съели, шампанское выпили, - огладил бороду, - молодец среди овец, заговорил:
- Я пока в миру должен пострадать, а там в монастырь уйду, и ты, Софья, меня не удерживай, не старайся, не удержишь.
- Хорошо страдаем, - Софья раскраснелась и помолодела, - Пью за то, чтобы подольше в миру пострадать.
 Она потрясла бутылку, - ни капли не вытрясла.
- Пить так, пить, - явно довольный сытной едой Андрей порылся в карманах, посчитал деньги, - Могу сбегать за бутылкой. Как вы, одобряете?
- Иди, иди, Андрюша, я ведь тебя всегда благословлял на хорошие дела.
 Андрея не стало.
- На благие дела направлен я сюда, ибо Христос моими устами, учтите, женщины. Тот, кто рядом, спасётся, благодать от меня
исходит.
- Я ближе всех, - Софья прижалась головой к его уху, - оба замерли, как бы удерживая друг друга от падения.
 Я в трёх ликах: первый смотрит на них свысока, как ангел на презренную тварь. Второму лику очень хочется положить тяжёлую от выпитого голову на Володино надёжное плечо. Но с одной стороны место занято Софьей, с другой стороны стена мешает. Дух мой хочет петь и повторяет одну и ту же строчку из времён детства: «Безумству храбрых поём мы песню»! Был ещё орлёнок, что взлетел выше неба. Или солнца? Солнца или неба?
 Надо их разбудить, и мы вместе хором, чтобы единым контуром на все четыре стороны: север, юг, слева направо, справа налево, вниз, наконец, в космос. Бригантина поднимает паруса.
 Софья шевельнулась, ближний к Володиному плечу глаз открылся и бессмысленно скосился. Володя не двигался. И вдруг, жутковатое зрелище: как по команде, одновременно парочка ожила и стала подниматься, не отрываясь прижатыми головами, как сиамские близнецы. Софьин глаз закрылся. Вот она уже встали, обошли стулья и, покачиваясь на ходу, вышли за порог, но не в сторону прихожей. Ощутимый удар о стену, ещё удар, видимо, споткнулись, но удержались, скрип дивана в моей комнате.
 Не моё дело. Ну их, чужие грехи перебирать. Отпускаю на все четыре стороны. Будь проще, Александра, пей и пой, когда душа просит, и возлюби хорошего человека, простого и доброго.
 Андрей вернётся с шампанским, споём с ним вместе. Давно хочется хором спеть. Орлёнка он должен знать, может, и не знает, другое поколение. Ничего, сама вспомню, и его научу. Мелодию знаю, слова сами придут.
 «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца»…

 Эпилог
 Не знаю, для чего такая мука, но я пошла на суд и созерцала Василия в клетке, как зверя в неволе. Он был без бороды, бледный, с тёмными провалами глазниц, казался неживым. Его отстраненность от происходящего: выступления адвоката, вопросов судьи, обращений к свидетелям, - производила впечатление ненормальности. Но, видимо, психиатры сочли, что он способен отвечать за свои действия.
 Я так долго смотрела на его лицо, что тоже отстранилась от происходящего, пока судья не дал ему слово.
 Василий медленно поднялся во весь свой богатырский рост, но так простоял недолго, согнулся по-стариковски и начал голосом юродивого:
- Она такая, рыженькая, личико беленькое, глазки закрыты, и благоухание по комнате, розами пахло. Я ведь только её погладить хотел. Я ведь ласково, нежно хотел, - Он долго молчал, потом сказал обычным голосом, - Хотел только погладить, а оно вон как вышло.
 Он забормотал, будто молитву. Сквозь невнятицу прорывалось:
- Божье наказание, за грехи мне, знаю, не ценил, боготворил женщину. Любил я их сильнее бога, через них и страдаю. Зачем он-то встрял? Зачем полез? Кто его просил? Сам знаю, какой грех совершил. Идёт за мной: покайся, душу спасай. На что мне душа после этого? Я, может, пострадать хочу. Ведь сказал ему, - иди, доноси, только не мучай меня. Нет, талдычит своё. И не боится. Почему он меня не боялся? Я тогда его возненавидел так, как никого на свете. Кто он такой? Тоже женщин любил, красоток рисовал. Не должен был встревать между мной и богом, за это и пострадал. Его гордыня меня в грех ввела. Почему он меня не боялся, одни были, ночь, почему стал поучать? Он что, святой? Нож там лежал. Пусть я убийца, зачем он влез?
 Он неожиданно поднял голову, мутным взглядом обвёл зал, остановился на бородатом мужчине, вспомнил что-то, заговорил в полную силу:
- Он у меня веру отнял, он у меня всё отнял, будь ты проклят, ты у меня бога, - голос сорвался, - нет у меня теперь бога, потому что у нас с тобой не может быть единой веры, - он тяжело и страшно зарыдал.
 Я услышала шепот за спиной: «Сумасшедшего нельзя судить».
 Сидеть больше не было сил, я пошла быстрым шагом, почти бежала, чтобы успокоиться. И чем дальше уходила от суда, жалость к Василию, как заразная болезнь, проходила.
 Сам возле Володи, возле нас крутился, никто не заставлял. Мир, вон какой, для нас почти безграничный, жизни не хватит весь обойти. Хотел на острове жить, почему не ушёл. Прав был Володя, запутался Василий, хотел многого. И сила, и энергия, и нет семейных пут, а вон как вышло. Если одно лишь стремление к наслаждению, вряд ли что хорошее получится. Да уж.