СНЕЖИНКА
Вместо крови - томатная паста,
И нет такого слова "боль"
М. Науменко
I.
"Зимой смерть кажется закономерным явлением..."
Написать фразу и долго разглядывать её очертания сквозь табачный дым, краем уха прислушиваясь к суетливому рою мыслей, которые жужжат громче и значительней снежных хлопьев за стеной.
Снег. Густой снег, перекрывающий огни. Идет. Как в кино, как на страницах классической литературы. Его не видно за бархатной наледью на тонких стеклах.
Стихийные ворохи мыслей, одна на другую похожих неуловимостью: они падают паралаельно снегу: тая и выпадая в осадок.
Кружится голова от детской попытки проследить глазами рождение снежинки и её полёт; разглядеть во всех подробностях поверхность песчинки из окна стремительного экспресса; понять проплывающую мимо бабочку.
Фраза неподвижна. И она претендует на фактическую неопровержимость.
"Зимой смерть кажется закономерным явлением..."
В дверь постучали. Её неровная поверхность отъехала в сторону, обнаружив за собой тело. Скорбное, потустороннее лицо произнесло:
- Всё готово.
Из всех возможных вариантов был выбран именно этот: "Всё готово". Он означал: Все собрались. Тело готово к отправлению. Пора. Надо ехать.
- Вы знаете... - и в голосе чувствуется нерешительность, которая должна была погибнуть несколько суток назад. - Я не готов. У меня ещё не написано заключительное слово. Я ещё не всё передумал.
Дверь приоткрылась шире, чтобы пропустить в комнату всё тело, принадлежащее "скорбному лицу". Человек. Это был человек. Как бы его образ ни переломился в моём сознании, надо было верить, что скрывающийся за определением "скорбное лицо", - человек.
Он присел на середину кровати и оперся локтями о колени, вложив ладонь в ладонь. Сейчас он скажет, не пытаясь скрыть радость власти:
- Мы не можем ждать. Вы понимаете? Всё готово.
И он сказал.
- Да. Но это мой праздник.
- Да. Это ваш праздник. Это важе торжество. Но живые не будут ждать. Сколько вам еще надо? Вы можете готовиться сутки, двое, неделю. Но уже сейчас, сию минуту, это не имеет никакого значения.
Я смотрел на него, потом на одну-единственную фразу на мятом листе, потом снова на него. А за окном шёл снег под конвоем небес. А в парадной толпились люди. И каждое биение сердца добавляло всё новые и новые варианты.
Надо выбрать достойный из предложенных. Я припрятал его главной картой в рукаве. Горькими песчинками больно хрустели на зубах тысячи оставшихся. Их нельзя было сокрыть.
- Я еду с вами. И присутствую в толпе как посторонний персонаж;
- Я выхожу к гостям и обращаю все в шутку;
- я еду, но по пути дописываю заключительное слово...
Распорядитель стоял у дверей и читал по губам. Я улыбнулся собственным мыслям и решил:
- Вот что. Я покажу им этого человека таким, какой он был на самом деле. Они будут удивлены...
Интонация последних слов балансировала на грани удивления и вопроса. Распорядитель растянул губы:
- Нет. Разочарованы.
Я выбрал неверно? Легкое неудовольство ворочалось, стирая улыбку, и обращалось в раздражение. Мигали ресницы, прогоняя предчувствие слез.
- Послушайте... - я слегка тронул взглядом лист на столешнице. - Вот ради этого заключительного слова все и задумывалось. Вот оно, перед вами: одна фраза и все. А здесь должны быть написаны только самые важные слова...
Распорядитель смотрел на замерзшие оконные стекла.
- Я повторяю: сейчас уже это не имеет никакого значения. Очередной ваш замысел так и остался неосуществленным. Зачем вы всё это мне объясняете? Важно понять одну вещь: вы не получили бы того эффекта, на который рассчитывали.
- Тогда... - и я боялся, но вытягивал из рукава главный козырь.
- Тогда.... - протянул я снова. - Выйдите за дверь, закройте ее на замок. Опечатайте двери. Не забудьте выключить газ. Выкрутите пробки. Закройте окна. Воду выключите.
- Ха! - усмехнулся распорядитель. - Вы меня веселите. Это слишком пафосно. Такого даже в кино не показывают - боятся перегнуть палку...
И уверенность снова покачнулась трехногим табуретом. Голос окаймился тёмным тиснением злобы:
- Почему вы отказываетесь воспринимать меня серьезно?
- Почему? - и распорядитель внезапно посерьезнел. - Потому что вы не знаете, как Вам распорядиться с Вашей собственной жизнью. Моя работа, моя задача - не дать Вам погибнуть раньше назначенного срока.
- Откуда Вы можете знать, что я погибну?
- Все погибнут, - усмехнулся он в ответ.
- Не цепляйтесь к словам. Все погибнут рано или поздно. Я говорю: откуда Вы можете знать, что я погибну, если Вы выйдете за дверь и исполните все, что я прошу Вас сделать.
- Простите. Я не исполнитель. Я распорядитель. Я отдаю приказы.
- Так позовите исполнителя.
- Сделайте это сами.
Я закричал в приоткрытую дверь: "Исполнитель, исполнитель!"
Он подошел бесшумно. Высокий, лукавый человек в тёмном костюме с безразличным лицом. Я повторил ему весь перечень того, что должно быть сделано. Он записал мои слова в чистый блокнот.
- Вы все поняли? - я посмотрел на него как начальник на подчиненного.
- Да.
- Идите. Сделайте. Всех уведите.
Он стоял и смотрел, не двигаясь с места, направив на меня, как револьвер, острое перо.
- Что вам надо еще? Вы исполнитель? Идите. Делайте.
- Ваша жизнь.
- Что? - я сморщился от раздражения.
Он посмотрел ещё наглее.
- Мне нужна Ваша жизнь. Плата за то, что мне предстоит сделать. Вам должно быть всё равно.
Распорядитель застыл и не двигался, как восковая фигура. Он оставил на лице ехидную, глумливую улыбку.
- Распорядитель! - обратился я к нему.
Он зашевилился - и исполнитель замер с приоткрытым, как у покойника, ртом.
- Что все это значит? Жизнь? Что такое?
- Вы спрашиваете, что такое жизнь? Жизнь - это...
Я перебил:
- Я сам знаю, что такое жизнь.
- Нет, - лукаво улыбнулся он в ответ.
- Да! я...
- Глупый разговор, - перебил он. - Глупый и никому не нужный. У вас истерика. Успокойтесь. Вы заблудились. Это нормально. Это хорошо. Это очень даже хорошо. Что вы хотите от меня услышать, если Вы не верите ни единому моему слову? И своим словам Вы тоже не верите. Варианты? Вас сведут с ума эти варианты. Вы уже сошли с ума...
Он развернулся и вышел, оставив на пороге восковую фигуру исполнителя. С открытым ртом, в темном костюме. С блокнотом в правой руке и ручкой в левой. В его глазах застыло требование отдать мою жизнь. Отдать насовсем. Безвозвратно.
Большая квартира опустела в одно мгновение. Это была правда жизни. Они выключили электричество, воду, газ. Закрыли окна. Опустошили холодильник. Опечатали двери. Ушли.
На гвозде в прихожей покачивалась, готовясь замереть, связка ключей. Да. Ничто не вечно - и движение связки замерло, умерло у меня на глазах. Ключи висели неподвижно. Надо было только помнить и верить, что когда-то они покачивались, и железо обладало частичкой тепла человеческих рук.
Исполнитель замер на пороге комнаты. Его фигура не давала закрыть тонкие двери. Двери переломились надвое, натолкнувшись на изваяние.
Я обошёл его и, встав на цыпочки, через плечо заглянул в маленький чёрный блокнот в желтоватой руке. Страницы резали глаза невинной белизной. Чисто. Пусто.
Я оказался в каменном веке.
Не было почты.
Не было телефона.
Не было электричества.
У дверей висели ключи. Можно было открыть дверь и выйти за порог. Кто-то мог прийти. Никто не мог ни позвонить, ни написать.
А что если двери парадной закрыты на замок?
Да. Парадные двери закрыты на замок.
Я не услышу, если будут стучать.
Отсюда не слышно.
II
На плечи исполнителя накинут ЧЕЙ-ТО плащ, на глаза надвинута ЧЬЯ-ТО шляпа. Мои глаза полуоткрыты и еще наполнены сном. За ночь осознание случившегося притупилось. Нет. Полностью стерлось, как забылось и само случившееся, а на первый план выползла недовольная мысль: "Опять КТО-ТО пришел!"
Старик сидел в кресле за моей спиной и не замечал, наверное, моего пробуждения. Круглые - умные и простодушные - очки прикреплены к его глазам. На лице - улыбка: читает аккуратный черный блокнот исполнителя - и улыбается, как лучший учитель сочинению отчаявшегося ученика.
Я поворочался, развернулся и резко сел на кровати.
- Наконец-то! Наконец-то я вас придумал!
Его глаза двигались, читая, и глядели прямо на меня. Улыбка не менялась.
- Сочинил... - произнес он сквозь улыбку и, наверное, внес в этот мир поправок и уточнений еще одну коррективу.
Я хотел говорить - он, дочитывая последний абзац, поднял вверх палец, подался вперед и остановил слова.
- Вы все-таки дописали... - медленно выпрямляясь в кресле и зажимая страницу пальцами, произносил он. - Письмо в прошлое: вот только даты Вам поменять не удалось: место отпраления и место назначения. Занятно, но несвовременно...
Он улыбался насмешливо - я хотел говорить. Я хотел говорить о том, что мне жаль, что я его... - мысль притормозила - ...сочинил.
- Вы боитесь краха вашей неустойчивой философии? Не бойтесь: я ее уже разрушил тем, что ПРОЧИТАЛ.
Он выдохнул.
- Но и моя непрочнее.
Сухие пальцы зашелестели сочными, как полнокровные листья, страницами - и слепки букв застучали по полу: слипшиеся слова и строки раскатывались по углам, под стол, под кровать, натыкались на ноги воскового исполнителя.
Сочиненный и отчетливо явленный здесь человек тут же принялся складывать новую мозаику слов, прилепляя части казалось бы беспорядочно и хаотично. Заново. Сызнова. Намертво.
Чтобы не разрушать, он спрятал картинку текста во внутренний карман пиджака и щелкнул пером.
- Ну-с... - и снова усмешка. - Начнем-с разбор полетов.
Солнце, словно вылитая из стакана ртуть, невидимо разъедало воздух. Дед вдыхает духоту - и раскладывает неторопливыми губами карты слов:
Смерть опровергалась, преломляясь в чужих устах. Сама ее возможность подвергается сомнению.
Следует вернуться к началу и продолжить топтаться вокруг одной темы, постигая её безграничность, лишь для того, чтобы в конце хлопнуть залпом всю ее глубину, как стакан дешевой водки.
- Итак... Вернемся к началу... - насмешливо произнес он. - "Зимой смерть кажется закономерным явлением..." Сюжет прост: забаррикадированый в квартире - этом тщедушном квадрате - собственного сознания человек решает умереть. Это частная смерть внутри собственной мысли. Смерть в самом эпицентре жизни. Он давно мертв для окружающих, как и все мы в большей или меньшей степени мертвы друг для друга. Несущественны. Незначительны. Не нужны. Он остается в паутине нервных клеток.
Снова вернемся к началу.
Квартира, лишенная всех избыточных функций жизнеобеспечения: электричество, вода, газ - снята с баланса и сброшена со счетов. Нет телефона. Нет почты. Нет международной паутины. Окна замазаны густыми белилами инея.
Познавая реальность всего происходящего, теряешь ее ощущение. При привышении максимально допустимого предела скорости двигатель сбрасыват обороты на ноль.
Старик! Дерзкий Старик!
Метафора девуалирована пытливыми пальцами и уничтожена. Жестокая цена. Но тезис без антитезиса обладает комплексом неполноценности.
- Квартира пуста, - слой за слоем чистит бледную фантазию. - Нет ничего сложнее борьбы с собственными желаниями. Странными и сложными желаниями. Навсегда с нами остается лишь то, от чего мы сильно желаем избавиться.
Просыпаясь под вечер, обретаем странное ощущение: за день произошло ЧТО-ТО ОЧЕНЬ важное.
"На гвозде в прихожей покачивалась, готовясь замереть, связка ключей. Да. Ничто не вечно - и движение связки замерло, умерло у меня на глазах. Ключи висели неподвижно. Надо было только помнить и верить, что когда-то они покачивались, и железо обладало частичкой тепла человеческих рук".
Бродить вокруг, протягивать руку, ощущая металлический холод на пальцах, лишь для того, чтобы вернуть обратно.
Проверять почтовый ящик, зная, что адрес никому не известен.
Умирать, чтобы убедиться в иллюзорности мира.
Жить, чтобы узнать продолжение снов.
Взламывать чужие почтовые ящики, наполненные письмами самим себе.
Тайком наблюдать, как прекрасная девушка моется в душе.
Читать чужие письма, оплакивая крушение чьей-то сокровенности.
Молчать и сохранять сюжеты и метафоры.
Старик, вышедший из меня...
Старик, выпрыгнувший из меня...
Старик, покинувший пределы меня...
Старик, выброшенный из меня...
Старик, сбежавший от меня...
Старик, вырвавшийся на свободу, казался умнее и увереннее. Он, наверное, годился в наставники: всего лишь мысль, поправляющая очки и щиплющая двумя пальцами красивую бородку.
Еще одно неловкое движение его губ - и разлетится вдребезги последняя метафора. Старик подводил меня к самому краю. Еще слово - и он произнесет вслух неверный вариант.
Стоп!
Я хотел говорить.
Я сказал:
- У дверей висели ключи. Можно было открыть дверь и выйти за порог. Что может быть проще? Протянуть руку - и взять. Открыть дверь. Спускаться по лестнице. Что может быть проще? Останавливаться между этажами, глядя, как шуршат снежинки, одна на другую похожих неуловимостью: они жужжат громче и значительней стихийных ворохов мыслей.
Старик терпеливо таял. Изображение тускнело и обесцвечивалось.
- Аккуратней сочиняйте собственное будущщщ...
Я выходил, накинув на плечи ЧЕЙ-ТО теплый плащ, прикрыв голову ЧЬЕЙ-ТО шляпой. За дверями парадной - густой снег. Из невидимого за белой лавиной неба, переплетая свои пути, сталкиваясь, не противясь внезапным порывам ветра, снежинки пикируют и покрывают собой старые сугробы. Так надо. Так должно быть.
Поднять воротник метафоры, чтобы хрупкие хлопья не умирали на щеках.