«Подводник – профессия почётная, героическая!»
(из лозунга)
Весна 1987 года. Сразу пять многоцелевых подлодок нашей флотилии рыскают волчьей стаей по просторам Атлантики, держа в неведении вероятного противника. Почему я вспоминаю об этой автономке? Да потому что есть что вспомнить!
Как-то раз, на полпути к Бермудам, сменяюсь я ночью с вахты, заполняю чистовой вахтенный журнал и плетусь отдыхать во второй жилой отсек.
В родной каюте все уже спят, только разведчик (командир группы радиоразведки), принявший перед сном солёный душ из чистейшей океанской водички, имеющейся в наличии в любое время суток, приводит перед зеркалом в порядок влажную шевелюру.
- О, минёрчик, дай расчёску, пожалуйста! – обращается он ко мне шёпотом с обычной своей просьбой. Почему обычной? Да потому что свой гребешок он перед выходом в море просто-напросто оставил дома, забыл на тумбочке в прихожей, а в дальнем походе отсутствие такой бытовой мелочи стало крайне неприятным моментом. Вот и приходится ему «стрелять» сей предмет туалета у окружающих, частенько выслушивая в ответ дружелюбно-издевательское: «Свою надо иметь!..», «Гребень, трубку и жену не дам никому!..», «Тренируйся на вилках!..» и тому подобное.
Мне не до шуток, глаза слипаются сами собой, и я молча отдаю ему свою пластмассовую расчёску – массовое изделие советской промышленности, артикула не помню. Через минуту я уже крепко сплю на своём втором ярусе.
Пробуждение просто ужасное…
- А-а-а!! Блин! – от жуткого чужого крика меня подбрасывает в постели, а удар головой в низкую койку третьего яруса чуть не лишает сознания. Сверху с отборным матом падает тело разведчика, мелькает яркое пламя, затем начинается африканский танец: разведчик бьёт себя руками по груди и топает ногами, не прекращая ругань. Каюта резко просыпается и обалдевает. Продирающим глаза офицерам ударяет в нос резкий удушливый запах гари.
- Пожар! Горим! Аварийная тревога!! – рявкает проживающий подо мной командир второго отсека.
Начинается кутерьма. Дышать нечем. Пятеро подводников, вскочив одновременно на ноги, очумело толкаются на узком пространстве каюты под выкрики «Горим!..», «Расчёска, блин!..» и что-то там про маму, пытаясь спросонья найти свои тапочки и портативные дыхательные устройства (ПДУ) – первичные средства защиты органов дыхания в подобных ситуациях. Постепенно это всем удаётся.
Первым из каюты выскакивает командир отсека и спешит к коробке громкоговорящей связи на кормовой переборке под красивым названием «Каштан».
Я вырываюсь вторым и мчусь, естественно, к носовой переборке, поближе к родному первому отсеку, срывая на ходу крышку с красного футляра ПДУ. Душа рвётся за переборку, но – увы! Святое правило борьбы за живучесть: при объявлении аварийной тревоги подводник должен оставаться в том отсеке, где его застал сигнал. Пусть голосом, но аварийная тревога уже объявлена. Страшно – аж жуть!
- Гермети…зи…- догоняет меня в спину неуверенный голос командира отсека и осекается внезапно на полуслове. – Отставить!
Руки автоматически надевают на шею петлю ремня ПДУ, когда сознание вдруг отмечает несуразность происходящего. Вместе с остальными товарищами по несчастью изумлённо осматриваюсь и принюхиваюсь: оказывается, воздух в отсеке чистейший и вкусный. Ни огня, ни задымления, ни запаха гари в проходе нет и в помине. Уставший второй отсек продолжает мирно спать. Командир отсека, с глазами по восемь копеек, держит пальцы на тумблере переговорного устройства, но докладывать об аварии не спешит.
- Мужики, я не понял, а что горело-то? – интересуется он.
Не сговариваясь, все переводят взгляд на дверь каюты. Из дверного проёма медленно, словно щупальца спрута, выползают ядовитые клубы дыма. Следом выходит чумазый разведчик в прожженной на груди разовой рубахе и устало говорит:
- Я же сказал: рас-чёс-ка! Всё в порядке. И не надо никакой тревоги!
Из его слов картина происшедшего постепенно проясняется.
***
Причесавшись моим гребешком, разведчик залезает на свою койку. Я в это время уже дрыхну без задних ног, будить меня в такой момент – святотатство, поэтому возвращение расчёски откладывается на потом. Разведчик, не глядя, кладёт её на плафон ночного светильника у изголовья. Кладёт неудачно: одним концом злосчастный кусок пластмассы проваливается в щель и касается уголком стекла лампы.
А ведь любая муха знает, что лампы накаливания при работе сильно нагреваются. И пока разведчик читал корабельный устав на сон грядущий, процесс, как говорится, пошёл: разогревшись до критической температуры, оплавившийся край расчёски вспыхивает ярким пламенем, опаляя книголюбу по-военному короткую аккуратную причёску, делая её ещё более короткой, но менее аккуратной.
Борьба за живучесть начинается молча и яростно. Выдернутая из ночника цепкими пальцами, горящая пластмасса выпадает из обожжённой руки и падает ярким болидом на грудь подводника, мгновенно прожигает тонкую материю разовой нательной рубахи и прочно прилипает к чисто вымытой розовой коже.
В партизаны разведчиков явно не готовят, этап замалчивания происшествия подходит к концу. С криками и матами бедный офицер прыгает с койки, резкими сильными ударами обеих рук сбивает с груди на палубу пылающий комок. Затем суёт ноги в первые подвернувшиеся тапочки и начинает яростно затаптывать горящие останки, попутно хлопая руками по тлеющей на груди ткани.
Читатель, вы никогда в детстве не делали в школе дымовуху? А в пионерском лагере? Много потеряли! Это очень просто и жутко интересно. Берётся особый сорт пластика, поджигается, потом сбивается огонь – и тлеющая масса начинает выделять густой вонючий дым не хуже настоящей дымовой шашки.
Что и случилось с моей многострадальной расчёской…
Вечная ей память!
***
- Ну ты учудил! – командир отсека смотрит на разведчика, как вожатый на провинившегося пионера. Тот виновато разводит руками.
Запах дымовухи между тем быстро разносится по всем закоулкам.
- Да, сейчас начнётся!.. – пророчествую я. - Готовьтесь народ успокаивать!
Второй отсек постепенно просыпается. По очереди. Из-за вони. То из одной, то из другой каюты выбегают бдительные моряки и начинают действовать, строго следуя «Руководству по борьбе за живучесть ПЛ». Одни раскрывают было рот, чтобы объявить аварийную тревогу голосом, другие сразу бегут к ближайшим средствам связи для доклада в центральный пост. Личному составу нашей каюты приходится быстро реагировать на эти нежелательные поползновения: одним зажимаем рты, других перехватывает у «Каштана» командир отсека.
- Всё в порядке! Отставить панику! Маленькое бытовое задымление, дело житейское, скоро всё провентилируем. Спите спокойно.
- Поспишь тут с вами! - Подводники страдальчески зажимают носы и бегут из отсека досыпать на боевые посты.
Просыпаются и старпом с замполитом. Требуют объяснений. Пока командир второго отсека докладывает, оставшиеся моряки разбегаются от греха подальше. Я тоже благоразумно решаю отсидеться на торпедной палубе.
Через пять минут оживает корабельная связь:
- Командиру второго отсека прибыть в центральный пост к командиру!
Ещё через пять минут:
- Командиру группы радиоразведки прибыть в центральный пост к командиру!
Не хотел бы я быть на их месте. Наш командир, высокая белокурая бестия со взглядом удава и характером папаши Мюллера, в кулуарах и прозвище имел соответствующее – «Истинный ариец». На ковёр к нему лучше не попадать…
«И был вечер, и было утро!»
В офицерской каюткомпании за обедом ночное происшествие стало главным объектом обсуждения.
- Сплю я себе – сплю, и снится мне, будто я пацаном ещё, в пионерлагере девчонкам в туалет дымовуху забрасываю, - делится впечатлениями командир второго отсека. - Просыпаюсь – точно, вот она, родимая! Здравствуй, пожар! Пришёл и в мой отсек Белый Полярный Лис!*
Взрыв смеха. Офицерам в кают-компании только дай повод посмеяться – приём пищи растянется на час.
- Хорошую дымовуху ещё надо суметь сделать! Лучше всего для этого подходит тонкая пластмасса от детских погремушек, - делится богатым жизненным опытом начальник химической службы. - Да-да, именно от детских погремушек! Только для интенсивного дымообразования её лучше покрошить, сложить кучкой и завернуть в фольгу от шоколадки, а потом уже поджигать с любого конца!
- У-у-у! – заинтересованно гудит кают-компания.
Сразу встревает старпом:
- Увижу у кого на корабле детскую погремушку – пеняйте на себя, лучше сами застрелитесь!
Снова смех.
- Ой! – начхим срывается со стула. - Прошу разрешения убыть в восьмой! – и выбегает из кают-компании.
- Погремушки побежал прятать, - догадывается связист.
У людей начинается истерика, мне от хохота становится плохо. А вдруг врут, что от смеха не умирают?
- Приятного аппетита! – входит замполит, явно успевший подслушать, о чём идёт речь. – Сразу в продолжение темы: командир приказал: до возвращения в базу расчёсок разведке никому больше не давать!
Довольные офицеры (и я в том числе) ехидно посмеиваются. Разведчик сидит красный, как рак.
- Это правильно! – подаёт голос прикомандированный особист. - А то устраивают из подводной лодки пионерлагерь, понимаешь!
- Вот-вот, - соглашается механик. - Хорошо ещё, что они с командиром отсека никого по ночам зубной пастой не мажут!
Все ржут, как лошади. Вспоминают пионерское детство. Командир второго отсека философски замечает:
- Младшего офицера легко обидеть…
Тут взгляд замполита останавливается на мне:
- Так, товарищи офицеры! Поскольку у командира торпедной группы теперь тоже нет расчёски, он автоматически попадает под приказ командира!
- А это ещё почему? – возмущаюсь я. – Я сторона пострадавшая, ничего не поджигавшая!
- А на всякий случай, – поясняет замполит. - Все вы в этой каюте – одна шайка-лейка!
Народ снова гогочет, но теперь уже как-то обидно гогочет.
Расстроенный, я ухожу из кают-компании, не забыв сквозь зубы пожелать всем ос-тавшимся приятного аппетита. «Это замполит не просто так», - думаю я. - «Это за мой отзыв о политзанятиях - дёрнул чёрт как-то ляпнуть про это: «тра-ля-ля, три рубля». Язык мой – враг мой!
Слухи по отсекам разносятся быстро. Ночью, во время очередного сеанса связи, когда личный состав минно-торпедной боевой части (БЧ-3) сидит по тревоге на торпедной палубе, в ответ на мою просьбу (дожил, блин!) одолжить гребешок, старшина команды торпедистов нагло заявляет:
- Извините, товарищ лейтенант, но я приказы командира нарушать не могу!
- Товарищ мичман! Во-первых, не надо только тут изображать из себя жутко дисциплинированного военного. А во-вторых, приказ доводился до офицеров, а остальных категорий военнослужащих это не касается!
- Не давай! – подаёт голос техник-торпедист, ловко уворачиваясь от моего подзатыльника. - За бесплатно такие вещи не делают!
- Молчать, когда начальники разговаривают! – я достаю-таки мичмана вторым подзатыльником, третий достаётся улыбающемуся матросу – торпедисту. Удовлетворив жажду крови, поворачиваюсь к старшине команды и, сменив гнев на милость, ласково так прошу:
- Ну Баранкин, ну будь человеком!
- Ну ладно, - притворно вздыхает мичман. – Каждый раз за одну маленькую шоколадку я готов идти на нарушение воинского долга…
- Побойся бога! – стараюсь я воскликнуть с ужасом в голосе. – Шоколадки – это ребёнку. А дети, - добавляю я пафоса в голос. - Дети – это святое!
- Да, - сокрушённо соглашается мичман. - Дети – это святое… Ну тогда за воблу! – снова оживляется он.
- А вобла – к пиву. А пиво – это святое! – опять я с пафосом.
- Ну хорошо, - не сдаётся старшина команды. - Ну тогда за баночку икры! На весь поход!
- А икра, - физически ощущая нехватку пафоса, я картинно поднимаю вверх указа-тельный палец. - А икра – это святое!
- Вот блин! – обалдевший мичман ошалело крутит головой. – Вам Штирлицем работать надо, товарищ лейтенант. Всегда отговоритесь!
- А то! – поднимается у меня настроение. – Давай расчёску и не выделывайся!
«Готовность два, подводная!» - объявляют по кораблю.
- На палубе! Я убыл в центральный на вахту. – предупреждает со средней палубы по внутриотсечной связи командир БЧ-3.
- Есть! – ловит и отпускает микрофон мичман. – Нет, товарищ лейтенант, я так просто не могу! – снова обращается он ко мне. Да, упрямый у нас старшина команды торпедистов, упрямый во всём: и в работе, и в отношениях с окружающими. – Ну тогда хоть занятие вместо меня с торпедистами проведите! – не покидает его надежда на халяву.
- А что за занятие?
- Да дополнительное, командир приказал провести в командах. Тема простая – разбор аварий и поломок на подводных лодках, всё по журналу, - и он помахал в воздухе толстым переплётом «Журнала аварий и поломок» (ЖАП).
- Ну ладно, - сдаюсь я. - Мёртвого уговоришь. Давай сюда расчёску, нехороший человек!
- Отличненько! – мичман протягивает мне металлический гребешок. – Этот не сгорит, как ни поджигайте. А занятие можно прямо сейчас провести, боец как раз на вахте. Техник вам не нужен, он и так всё знает.
Техник-торпедист кивает: знаю, мол. А я знаю, что он знает. Был уже свидетелем, как этот старый мичман пересказывает ЖАП почти наизусть. Да, опыт не пропьёшь!
- Ну, мы пошли отдыхать. – Мичмана спускаются с палубы.
- Валяйте – валяйте, спать – не работать! – бросаю я им вслед. – Всё-таки «сундук» - он и есть «сундук», - обозвав мичманов обидным флотским прозвищем, аналогом гражданского «хапуги», я поворачиваюсь к матросу. - Правильно?
- Так точно! – дисциплинированно отвечает боец.
- А я всё слышу! И припомню!– доносится из торпедного погреба голос старшины команды. Матрос картинно-испуганно прикрывает рот рукой, а затем кричит вдогонку:
- А как? Бить будете?
- Нет, воспитывать! – техник, большой знаток советских кинокомедий, с последней репликой закрывает наконец тяжёлую металлическую дверь погреба.
Наступает тишина.
Мы с торпедистом приступаем к занятию: я открываю Журнал аварий и поломок с первой страницы и начинаю читать вслух. Через мгновение мы погружаемся в суровый, леденящий кровь, мир ужасных подводных аварий и катастроф. Сколько ни перечитываешь эти документы, а каждый раз мурашки бегут по коже. Наверное потому, что внутренне осознаёшь – всё, что здесь подробно описано (пожары, затопления, гибель людей, их ошибки и причины этого) – всё это в любую минуту пребывания в море может случиться и с тобой…
Читаю медленно, обстоятельно, вникая в подробности, тщательно разбирая все действия: что было сделано правильно, а что нет. Боец слушает, раскрыв рот.
- Подводное положение, три часа ночи, - диктую очередной ужастик, - Доклад по «Каштану» в центральный пост: «Аварийная тревога! Пожар в первом отсеке! Горит трюм!!», пауза, «Горит всё!!!». Связь прервалась…
Мы с торпедистом невольно вздыхаем. Только собираюсь продолжить, как вдруг по ушам бьёт громкий прерывистый звук, от которого мы, находясь под впечатлением от чтения, подпрыгиваем на месте. Потому что это и есть сигнал фактической аварийной тревоги. Потеряв дар речи, ошарашено смотрим друг на друга. В глазах один невысказанный вопрос: «Где?»
- Аварийная тревога! – взрывается криком «Каштан». – Пожар в первом отсеке! (Наш! - Сердце обрывается и падает куда-то в трюма организма…) Задымление на средней палубе, источник возгорания неизвестен!
Нет, не зря нас гоняли на учениях! Оцепенение проходит за секунду, через мгновение мы на ногах. Борьба за живучесть начинается автоматически и сумбурно, продолжается уже осмысленно: через минуту готовы к тушению и включению, докладываем и получаем указания, ждём развития событий внизу и надеемся на лучшее…
Ко всеобщему облегчению, через пять минут по кораблю объявляют отбой тревоги. Всего-то и делов, что у акустиков сгорела электронная плата в одной из многочисленных приборных стоек. В итоге - много дыма из ничего. Вентиляция отсека быстро фильтрует воздух, возвращая ему привычный «свежий» привкус. Прибегают акустики, меняют плату и снова исчезают. Из центрального поста приходит для разбора полётов командир БЧ-3. Герой дня (пардон, ночи!) – старшина команды торпедистов.
- Ну не дали отдохнуть, сволочи! – переживает он. – Только помылся, прилёг на коечку: а где же книжка? Чёрт, забыл на боевом посту! В одних трусах и с ПДУ возвращаюсь в первый отсек – а на средней палубе дым коромыслом, как в курилке. Деваться некуда, так в трусах и объявляю аварийную тревогу. Слава богу – пронесло!
- Как, и тебя тоже? – удивляюсь я.
Все гогочут. Это хорошо. Это для разрядки.
Отсмеявшись, мичман ловким движением руки вытаскивает у меня из нагрудного кармана свою расчёску.
- Ну вас на хрен, товарищ лейтенант! – заявляет он. – Уж потерпите до базы без расчёски, сделайте всем такое одолжение! А лучше всего постригитесь наголо. Пожалуйста!
Суеверные торпедисты дружно его поддерживают.
Я теряю дар речи и только развожу руками.
Пришлось бы мне изрядно помучиться до конца автономки, если бы не мой непосредственный начальник – командир БЧ-3, он же командир первого отсека, он же вахтенный офицер первой смены, в будущем выдающийся подводник с простой русской птичьей фамилией. Этот добрый толстый Человечище (именно так, с большой буквы!), строгий со мной на людях, всегда готов был придти на помощь молодому лейтенанту. И наедине всегда одалживал мне свой гребешок. Без всяких концессий и контрибуций. Просто из минёрской офицерской солидарности.
За это я его до сих пор люблю, ценю и уважаю…
* Имеется ввиду Песец.
г. Санкт-Петербург.
21 июля 2005 года.