Лифт проскрежетал, отмеривая этажи до первого, и выпустил нас, нигде не застряв.
- Ну, вы даете, блин, сколько можно-то? – у выхода, сидя на батарее, курил Саша. - Колесо я поменял, а печка-то не работает. Надо же понятие иметь! Щас еще полчаса заводиться будем.
- Ну ты уже заведен, - Вадим хмыкнул, – поехали на базу, у нас все равно ничего не осталось.
- Ты штурмов нагнал? – Саша кинул окурок в подвал, - то-то, гляжу, нет вас больше часа. Сами не спите и другим не даете.
- Кто тебе не дает, - парировал Борцов, - лег на батарею и спи себе.
- Ага, щас вы будете на ней спать, пока я мотор грею.
Спать не спать, но торчать в подъезде пришлось минут десять.
За это время скоропомощники успели снести нашего гоблина. Тот так и не пришел в сознание.
Мы коротко кивнули им.
Вадим выглядел уставшим. В отличие от меня, он вышел с девяти утра.
Стараясь не выдать относительно бодрого своего состояния, я все же потянулась к чемодану.
- Еще чего, - доктор сердито взглянул на меня, - натаскаешься еще.
Услышав призывный гудок нашего рафика, мы побрели на улицу.
На какое-то время можно было расслабиться, хотя это не очень удавалось на ледяном сидении. Хотелось горячего чаю.
Судя по количеству машин, стоящих у станции, мы приехали последними. У Вадима появился небольшой шанс вздремнуть полчаса, а у меня – гораздо больший – прицепиться к кому-нибудь еще.
Надежды мои возросли, когда, войдя в сумочную, чтобы доложить изрядно опустевшую укладку, я увидела Лешика, мирно похрапывающего на коротеньком диване.
Весь Лешик никак не мог на нем уместиться, поэтому ноги его висели над полом. Одетые в рваные носки, они, по всей видимости, совершенно не мерзли, несмотря на низкую температуру в помещении. Не разбудил его и шум, который я производила, доставая ампулы.
В общем, степень нетрудоспособности фельдшера была ярко выраженной.
Юра и Максович, успевшие сделать по два вызова, пока мы сидели на своем, не спали.
- А… Вернулась… - Максович обернулся ко мне, оторвав взгляд от карт – они с Юрой дулись в очко, - Вадим рассказал, как вы влипли. Охота твоя тут торчать, шла бы уже домой. Может, вызовов до утра не будет.
-Да мне завтра не в институт, - я подсела к ним за стол и налила себе, наконец, горячего кофе.
Пальцы уже отогрелись, но слушались с трудом.
-Давай играть, - Юра подмигнул мне, - разденем Мишу.
Максович захорохорился:
- Ну, это кто еще кого разденет, сдавай, давай! Женя, третьей будешь?
Я отрицательно мотнула головой. Смотреть казалось интересней.
- Дочку шефа совращаете? – второй диспетчер Зоя незаметно появилась на кухне, - Лешу уже споили, испортили. Такой хороший мальчик пришел, а сейчас что стало…
- Кто его портил? Ты мою ориентацию не путаешь? – делано удивился Юра, раздавая, - Очень хорошо себе на диване лежит. Не мешает никому. Все лучше, чем на выезд его с собой брать: ну чистый профессор, и деньги ему вместо врача суют.
- Да уж. - Максович затянулся, кинул карты, - Очко. Этот не пропадет. Он на дерматовенеролога учится. В гробу он наш гадюшник видал.
- Вот, прушник, - Юра придвинул Мише горсть мелочи, - ну, хорош на сегодня. Зоя, поспать дашь нам или придушить тебя сразу?
- Ты мою ориентацию не путаешь? – кокетливо улыбнулась диспетчер, - когда это я мужчинам спать давала? И не мазохист я к тому же. Со мной лаской надо.
Вспомнив что-то, Зоя обернулась ко мне.
- Слушай, Жень, у тебя мама, кажется, цветы выращивает? Мы тут спорим, как пальма наша называется. Может, ты знаешь, а то померзнет и выкинем, так по имени не узнав.
Мы вошли в диспетчерскую. Из маленького приемника чуть слышно раздавались аккорды «Квин». В дальнем углу на столе, освещая телефон и журнал, горела настольная лампа. Свет ее дотягивался и до двери; напарница Зои, свернувшись калачиком на тахте, дремала.
Из эмалированного, местами ржавого ведра рядом со столом торчала тремя полутораметровыми стволами чахлая дифенбахия.
Ее часто путают с пальмами, но мне она была известна, потому что дома когда-то росла такая же.
-Дифенбахия это, вы ее подвяжите к палке, а то рухнет. У нас упала.
-Как? Дай запишу. - записав под мою диктовку по буквам, Зоя тихонько рассмеялась, - Хорошо проверять – хватит пить или нет еще. Выговоришь – значит трезв.
- Ложись здесь, - диспетчер указала мне на кушетку у стены, - самая теплая комната. Только телефон все время звенит.
Как будто соглашаясь с ней, зеленый аппарат разразился заливистой трелью. Зоя сняла трубку.
- Неотложная… Что значит – скачет, как умалишенная?... Сколько лет?... Семьдесят?.. Я задаю вопросы, отвечайте и не грубите… Чайник опрокинула?.. Звоните «03». Да, на скорую… Мы на ожоги не выезжаем… Тем более в область… Нет… Да…
Трубка не пролежала спокойно и полминуты.
- Неотложная. Я вам сказала уже… Слушай, козел вшивый, ты со своей женой так разговаривай. Я тебе уже объяснила, звони на «03». А еще хамить будешь, я сейчас номер твой по адресной базе проверю и ОМОН пришлю. За оскорбление при исполнении.
Зоя швырнула трубку.
И ОМОН и база были блефом. Аппарат даже не был оборудован АОНом. Что до милиции, то в девяностые годы обращаться туда было не то что бессмысленно, но опасно.
Тем не менее звонки прекратились.
- Что ты там воюешь? – сонно пробормотала напарница Лена.
- Да уроды. Бабушка у них обварилась. В Бернгардовке. Сынок нас хочет. Кажись, в дрободан сам, а матом кроет без запинки…
Постель мне не полагалась, поэтому я кинула в изголовье свою куртку и нырнула под шерстяное одеяло.
Закрыть глаза надолго не вышло.
Полусонный Вадим, споткнувшись о порог, не очень уверенно прошествовал к столу, на ходу застегивая халат.
- Тебе чего? – удивилась Зоя.
- Водитель вышел?
- Куда вышел? Все спят.
- А вызов на что?
- Спятил? Нет тебе ничего.
- Ты же меня уже два раза будила!
Диспетчер с сочувствием взглянула на врача.
- Иди, Вадик. Приглючилось тебе.
- Вот, блин, - огорчился тот, - проснулся зря.
- Ну, раз проснулся, чтоб не зря – гони полтинник, на Васю.
- Да, черт, забыл совсем. – Борцов порывшись в кармане, вытащил смятую бумажку, - Вот.
Зоя аккуратно расправила купюру и положила ее в конверт без марки.
Зевнув, доктор удалился досыпать отпущенное.
Было около четырех часов утра.
Диспетчеры поменялись местами.
Теперь лампа освещала заспанное бледное лицо Лены.
Черты его казались заострившимися – возможно, из-за яркого света, а может, из-за глубоких теней под глазами. Так или иначе, Лена выглядела сейчас гораздо старше своих тридцати.
Мне, наблюдавшей из темного угла сквозь ресницы, казалось, что подавлена она гораздо большим, чем обычная усталость.
- Запиши Борцова, не забудь, - Зоя уже легла.
- Да. Хотя, копейки, конечно… Расскажи мне, я же вообще ничего не знаю. Только из отпуска.
- Да меня самой в тот день не было.. Говорят, что утром, уже перед сменой, сели мужики в штос играть. Ну, Вася проигрывал… И вдруг говорит: «Что-то мне не хорошо». Все заржали сначала, а потом видят – совсем его ведет. Ну, оттащили в Александровскую. Там и открылось то, что он ото всех скрывал. Опухоль мозга. Прооперировали, конечно, сразу. А что толку? За две недели сгорел. Может, и к лучшему. Наши приезжали к нему – лежит дурачок дурачком. – Зоя помолчала, - Хотя многие догадывались. Уж очень сильно у него характер изменился последние месяцы. Раздражительный стал, ругался часто без повода. Ты-то знала?
Лицо Лены цветом и неподвижностью напоминало теперь узор на стекле.
- Нет, - тихо проронила она, - я как многие… Догадывалась.
- Ну, в общем, похоронили на Ковалевском. Жена поседела за эти две недели. Наши тетки в голос ревели, а она – нет. - Зоя не обращая внимания на напарницу, разговаривала уже сама с собой, - Я сама ревела. Такой мужик был. С ним, казалось, как за стеной. И там где он – всегда смех был… Помню, как он к моей маме приезжал, место в ВМА выбивал. И выбил ведь. Ему потом выволочку устроили и премию не дали, а он даже коньяк у меня в благодарность не взял. А помнишь…
Тут она, наконец, обратила внимание на состояние приятельницы, осеклась на полуслове, вскочила, нацепив на ходу шлепанцы, подбежала к Лене, обняла застывшие, как каменные, плечи
- Прости. Ну что я за дура, ну, пожалуйста!
- Ничего. Я сейчас. Ты извини, – невпопад ответила та и быстро вышла из диспетчерской, обдав меня ароматом дорогих, не подходящих ни месту, ни наряду, духов. Я готова была поклясться, что чувствую в нем примесь такой боли, которая может желать только одного – исчезнуть бесследно, даже если придется для этого уничтожить ее носителя и тюремщика.
Минут через пять, положив трубку телефона на стол, смущенная Зоя торопливо вышла следом.
Сил и смысла притворяться спящей больше не оставалось.
Я тихонько села, не спеша зашнуровала ботинки.
Сердце оповещало о своем присутствии во мне всю станцию, так, по крайней мере, казалось.
Кто-то был еще со мной в полумраке. Ходил бесшумно, чувствуя себя своим, заглядывал в журнал, трогал занавески, вздыхал шелестом по углам.
Подойдя к столу, я положила монотонно ноющую трубку на место.
Ощущение взгляда в спину переросло в физическое чувство приставленного к спине дула, заставив обернуться на сто восемьдесят градусов. Никого не было.
И тут, хлестанув по и без того звенящим от напряжения нервам, разразился телефон..
Выждав шесть ударов в груди и два звонка, я проговорила в потрескивающую мембрану, мимолетно удивившись двойному – в диспетчерской и в эфире – эху:
- Неотложная. Здравствуйте.