Мысль изреченная Книга Иоанна фрагмент романа

Маслова Марина
 часть 1 Эксперимент

 Сделай опыт над рабами твоими…
 Книга Пророка Даниила, гл.1, 12
 
 Маленькая девочка стоит на пороге бабушкиного дома с куском хлеба, намазанного маслом и чуть присыпанного сахаром. Это ее пирожное. Так вкусно! Хочется слизнуть масло с сахаром сразу со всего куска, но тогда останется простой хлеб и удовольствие будет испорчено. Маленькую девочку зовут Зоя, пирожных она никогда не ела и этот хлеб для нее - большое лакомство. Ей хочется, чтобы ее увидели соседские ребята и позавидовали. Но мимо идут только взрослые, а от них добра не дождешься.
- ИШЬ, КЛАВКИНО ОТРОДЬЕ… А ХОРОШЕНЬКАЯ ДЕВЧУШКА, ТАКИЕ ВЕДЬ ВСЕГДА ХОРОШЕНЬКИЕ. И РАСТЕТ НА ХЛЕБЕ И ВОДЕ, А ЛУЧШЕ МОИХ. - Соседка улыбнулась довольно приветливо, хоть и не без насмешки, и спросила: - Ну что, Зойка, бабушка пенсию получила? Она тебя балует!
Зоя поворачивается и входит в дом. Бабушка сидит как всегда за работой, крючок мелькает в натруженных пальцах с чуть распухшими суставами. Ее морщинистые руки вяжут кружева пуховых платков машинально, действуя словно независимо от головы, столько она их перевязала за долгую жизнь. Эти платки, которые она продает за гроши, потому что дорого никто не покупает, кормят их с Зойкой с тех пор, как умерла Зойкина мама. Пух бабушка привозит из деревни, продают его там недешево и за вязку им остается совсем мало. Пенсия у бабушки сорок рублей, да Зойкины сиротские деньги, на которые сиротке не прожить без добрых людей, а добра к ней только бабушка, остальным и дела нет. Остальные люди какие-то странные, говорят одно, потом совсем другое, то хорошее, то плохое, и это Зойке совсем непонятно. Вот как эта тетя Нина, Катина мама: то про бабушку хорошо сказала, то отродьем назвала. Что такое отродье, Зоя уже выяснила. Подружки объяснили, что это значит, будто мать родила ее без отца.

 Отца у Зои действительно нет. Ее мать привезла двухлетнюю дочь к бабушке и вскоре слегла. Все, кто ее видел в то время, говорили - РАК, при этом улыбались ей и желали поскорее поправиться. Зоя представляла серого и большого рака с усами и клешнями, как в книжке про Тараканище. Бабушка пыталась расспросить маму о Зоином отце, но мать так и не сказала ничего. Зоя почувствовала шедшую от нее волну любви и какого-то ошеломляющего ощущения горячей пульсации в теле, потом ее захлестнула волна обиды - и все, пустота, осталась только постоянная нежность матери, которая окружала ее с рождения. После этого Зое хотелось плакать. Она не осознала, ЧТО услышала тогда. Ей было чуть больше трех лет. В память ей врезалась смерть мамы. Она часто впадала в забытье и от нее исходило ощущение слабости, словно жизнь уходит из нее по капле. Днем она пришла в себя, Зоя вдруг почувствовала ее дикое желание, чтобы рядом с ней был кто-то, кого она простила (Зоя так и услышала: «Я ТЕБЯ ПРОЩАЮ, ПРОЩАЮ!»). Чувство тоски и одиночества было настолько сильным, что Зоя забралась с ногами на постель, где лежала мама, и прижавшись к ней, целовала ее бледное, прозрачное до голубизны лицо, пока бабушка не отнесла ее на руках к соседям. Потом, когда она выросла, Зоя спросила бабушку, отчего умерла мама, и та нехотя, перейдя на шепот (так все люди говорят об этой болезни), рассказала, что мама работала в каком-то институте в городке под Челябинском и там получила дозу радиации. Не сразу, но это все-таки обернулось бедой, после Зоиного рождения у нее началось белокровие.
 Сколько себя помнит, Зоя ощущала от окружающих жалость к себе, иногда презрение, иногда равнодушие, которое ощущалось словно тряпка противного грязного коричнево-серого цвета между ней и смотревшим на нее. Вот это равнодушие, с которым взгляды людей скользили по ее худенькой фигурке, словно она была букашкой, обижало ее ужасно. Это было так несправедливо! От бабушки всегда исходил ровный свет любви, как и от мамы, вскоре бабушка заняла главное место в Зойкиной жизни. Зоя росла, и бывали, конечно, моменты, которые делали ее счастливой. Девочка, в младенчестве очень хорошенькая, была какое-то время гадким утенком, нескладным и непропорционально вытянувшимся, в аккуратно заштопанных бабушкой платьицах и кофточках с чужого плеча. Но пришло время, когда ее тонкая, как прутик, фигурка оформилась и личико стало походить на лик бледного ангела с печальными большими глазами. Теперь она с удовольствием слушала от окружающих, как ОНА МИЛА, ПРЕЛЕСТНАЯ ДЕВОЧКА, НИЧЕГО СЕБЕ, ХОРОША ДЕВКА, КАКАЯ КРАСОТКА! Это было очень приятно, хотя выражения бывали иногда грубы, все-таки мужчины странный народ, иногда такое скажут! Или подумают. Зоя, подрастая, стала замечать разницу между тем, что говорили окружающие ее люди вслух, или говорили про себя, молча. Будто мысли вырывались у них случайно, и они не хотели, чтобы их слышали. В книгах Зоя часто читала о том, как люди разговаривают про себя, и была уверена, что раз об этом пишут, значит – все знают, о чем говорят другие. Вот мысли никто читать не может, Зоя тоже не знала, о чем думают люди. Когда разговаривают - другое дело, это было СЛОВО, которое для того и говорят, чтобы услышать! Что у других может быть по-другому и никто кроме нее не слышит чужие чувства и мысленно произнесенные слова, Зоя не подозревала. В школе Зоя училась очень легко, учителя помогали все время, объясняя и подсказывая, даже те, которые не любили ее. Но Зоя была старательна и неглупа, так что училась хорошо.
Когда Зоя подросла, мучительными стали для нее жалобы людей. Боль, страх, усталость, беспокойство наваливались на нее и скрыться от этого было некуда. Другим ведь так же тяжело слушать это - утешала она себя. Никто ей не жаловался, что это становится невыносимым. Об этом, наверное, было не принято говорить. И Зоя старалась терпеть, а когда можно - помогать, утешать... Труднее всего ей приходилось, когда она бывала в толпе, в битком набитом автобусе, где стоял сплошной гул, от которого раскалывалась голова, а уж в поликлинике - это было просто пыткой. Зато как здорово было, проходя по улице, окунуться в облако радости, почувствовать, что разбирает смех, словно кто-то щекочет подмышками.
 Бывали совсем загадочные случаи. Однажды вечером они сидели с подругой в палисаднике среди кустов сирени, был теплый вечер, окна в домах нараспашку. Они сидели, тихо переговариваясь, сверху из окна доносился невнятный шепот разговора, Зоя не прислушивалась. И вдруг волна горячей крови прилила к коже, пульсируя и учащая дыхание. Зоя почувствовала необъяснимое счастье, нахлынувшее и захватившее все ее существо, в голове билась только одна мысль: «ВОТ СЕЙЧАС, СЕЙЧАС, ЕЩЕ!..» - и в мозгу словно разорвалась граната, вспыхнув ярким светом. Ее вскрик, похожий на резкий стон, прозвучал одновременно с таким же, глухо донесшимся из окна, словно там ожидали его и закрыли ладонью рот. Ощущение радости от произошедшего долго еще не оставляло Зою, питаясь чувствами, которые доносились к ней из дома. Только через пять лет, когда она впервые узнает любовь мужчины, она вспомнит, что уже испытала этот чувственный восторг в четырнадцать лет в сирени под чужим окном.

 Закончив восемь классов, Зоя пошла учиться в медучилище. В их городке было два училища: медицинское, при городской больнице, и швейное, при фабрике рабочей одежды. Бабушка посоветовала медицинское. Работа уважаемая и благородная, Зоина мама тоже была медиком. Зоя шла на первое занятие со страхом, ожидая, что на нее сразу обрушится все страдание мира, но оказалось все значительно проще. Первые занятия были в классах, похожих на школьные, преподаватели читали лекции по гигиене и лечебному питанию, девчонки по школьной привычке хихикали и обменивались впечатлениями о преподавателях. Зоя сидела, старательно записывая лекции. Попала она в группу, где готовили в хирургическое и гинекологическое отделение. Побывав впервые и там и там, Зоя ошалела от ощущений страха, страданий, боли и смерти, накрывших ее, как пыточным колоколом, по которому стучат беспрерывно молотом. От этого негде было скрыться, этим было пропитано все, и в первый раз Зоя проплакала весь вечер, страшась идти туда на другой день. Но все же идти пришлось. В хирургическом она металась от кровати к кровати, подавая воду, поправляя одеяло, выпрашивая лекарства у сестер, которые с руганью гнали ее, потому что лекарства раздавали в десять утра и больше не полагалось, кроме снотворного по вечерам. В гинекологии были проблемы другого характера, и душевная боль порой затмевала все. НО ВЕДЬ МАМА ВСЕ ЭТО ТЕРПЕЛА, ОНА БЫЛА ХОРОШИМ ВРАЧОМ, ЗНАЧИТ И Я СМОГУ - думала Зоя, продолжая верить, что все остальные чувствуют так же, как она.

 Наконец ей повезло. Случилось это во время практики в гинекологии. Привезли женщину в тяжелейшем состоянии, к которой сразу бросились все. Ее нужно было спасать и немедленно. Родившийся ребенок, пятимесячная девочка, был отложен сестрой на соседний стол, она была не жилец. Ее даже не осмотрели, не перевязали пуповину, пятимесячные не выживают. Боролись за жизнь матери. Больше часа пытались остановить кровотечение. Сердце отказывалось работать в необходимом ритме, вызванный кардиолог занялся кардиостимуляцией. Сестры бегали с капельницами, кислородными подушками, врач, не снявший окровавленный фартук, не отходил от нее. И вот тут вошла Зоя. Бессознательное тело ненадолго привлекло ее внимание, Зоя сочувственно посмотрела на белое, как простыня, лицо женщины и тихо сказала: «Она ничего не чувствует, бедненькая!» и вдруг услышала неуловимый призыв, словно крохотное, как котенок, беспомощное существо просило не оставлять его в этом странном мире и вернуть обратно в привычную теплую живую темноту. Зоя огляделась и увидела ребенка, сиротливо лежащего на голом столе, забытого всеми. Она вспомнила все, чему учила их акушерка, аккуратно отрезала пуповину, крепко перевязав ее, обмыла девочку теплой водой и завернула в пеленку, которую нашла в шкафу. Зоя взяла ребенка на руки и стала баюкать, прижимая к груди и уговаривая поспать, потерпеть, подождать, пока мамочка не справится с болезнью. «Живи, кисонька моя, расти большая, ты уже родилась, малышка, осталось совсем немного: стать большой и красивой, влюбиться и родить такую же крохотную девочку, тогда цепочка не порвется и все будет хорошо. Мышонок мой маленький, цыпленок-пухлячок!» Зоя носила неумело завернутую в грубую пеленку девочку, непрофессионально прижимая ее к груди и покачивая, как девочки укачивают куклу, играя в дочки-матери. Зоя слышала, что девочка понемногу приходит в себя, ей не надо было для этого щупать пульс и мерить температуру, она слышала, как крохотное сонное сознание успокоилось в блаженном тепле и мерном покачивании и только постепенно рождающийся голод начинал чуть беспокоить, но не настолько сильно, что стоило плакать. Зоя удовлетворенно улыбнулась и продолжала носить девочку, напевая с бабушкиной интонацией: «Баю-баюшки, баю, не ложися на краю, придет серенький волчок и укусит за бочок...» Когда мать была вне опасности и все с облегчением стали отходить от стола, снимая марлевые повязки и уже улыбаясь друг другу и разговаривая о другом, заведующий увидел Зою со свертком на руках и заметил раздраженно:
- Практикантам делать нечего? Что за игра в куклы! Займитесь делом.
- Она уже хочет есть! - сообщила Зоя радостно, наивно полагая, что это всех обрадует.
- Что за чушь! Оставьте погибший плод и помогите сестре подготовить для больной место в реанимации.
- Но она ведь уже хочет есть! Чем ее нужно покормить? - настойчиво повторила Зоя. Они еще не проходили педиатрию и с младенцами обращаться Зоя не очень умела.
- Ты хочешь сказать, что ребенок жив? - встревожено спросил заведующий, сразу сбрасывая раздражение усталости и протягивая руки к ребенку, - беги за педиатром, кто там дежурит, Михаил Владимирович?
Зоя машинально отдала девочку и сразу почувствовала, что ей это не понравилось. Опять волна страха от неуверенности и дискомфорта, опять сильное желание влажной уютной темноты с надежным биением сердца рядом. Зоя отобрала ребенка и опять прижала к груди.
- Ей страшно одной, - сказала она, глядя на заведующего большими печальными глазами, - я поношу ее еще немножечко.
- Ну ладно. Танечка, сходи за Михаилом Владимировичем, - послал он другую сестру.
Михаил Владимирович был поражен. Пятимесячная малышка спокойно спала на груди девушки и начинала беспокоиться только когда ее забирали у Зои. Пришлось обследовать ребенка прямо у нее на руках. Зоя торжественно несла девочку в детское отделение, за ней спешил Михаил Владимирович, успев сказать заведующему:
- Эту красавицу отдайте мне, хорошо? У нее талант, это надо же, недоношенную кроху вытащила с того света! Если ночь переживет - ребенок будет вполне жизнеспособен.
 Девочка ночь пережила, и по той простой причине, что Зоя всю ночь качала ее на руках, оставшись в больнице до утра. Так Зоя попала работать в детскую палату родильного отделения. Михаил Владимирович считал Зою лучшей своей помощницей и доверял ей самых слабых детей. Он не задумывался, почему Зоя всегда знает, что хочет ребенок, что его беспокоит. Она и кормила младенцев не по расписанию, а по своим непонятным расчетам, но дети в ее дежурство были всегда спокойнее и меньше плакали. Он восхищался ее интуицией. Он вообще ею восхищался. Задумчиво глядя на ее тонкий профиль и печальные глаза, Михаил Владимирович ощущал растерянность перед теми смутными чувствами, которые она в нем возбуждала. Он был вдвое старше Зои и то, что его сердце начинало биться быстрее, когда он ее видел, смущало его. Михаил Владимирович старался сделать ее работу на отделении приятной, никогда не делал замечаний и не отдавал приказов, Зоя всегда делала то, о чем он успевал только подумать, что надо бы сделать. Только она спорила с ним, когда дело касалось детей и делала по-своему, но это всегда оказывалось то что надо, поэтому ей единственной самоволие сходило с рук. Зоя не замечала это особенное к себе отношение и никогда не сплетничала с остальными сестрами о личной жизни Михаила Владимировича, вызывавшей живейший интерес женского персонала. Он недавно развелся с женой и был завидным объектом обсуждения. Михаил Владимирович с удовольствием наблюдал, как со временем печаль уходит из Зои, оставшись только в глазах. Оказалось, что у нее легкий и жизнерадостный характер. Зоя все время улыбалась и светилась изнутри ангельским сиянием готовности пожертвовать собой для каждого отдельного человека. Зоя радовалась каждому рабочему дню и той счастливой случайности, которая привела ее в детское отделение. С детьми работать было легко и приятно. Бывали, конечно, случаи, когда трагический исход был предрешен. Один такой новорожденный с врожденным пороком сердца угасал у Зои на руках, и она металась с ним по палате, умоляя Михаила Владимировича сделать что-нибудь и пугая его застывшим в страдальческой гримасе и, казалось, даже немного посиневшим от удушья лицом. Ничего сделать было нельзя, и когда младенец умер, Зоя была в таком душевном изнеможении, что даже зарыдать как следует у нее сил не было, и она сухо всхлипывала в плечо Михаила Владимировича. Он был потрясен реакцией Зои даже больше, чем смертью младенца, хотя обычно очень тяжело переживал в таких случаях, сам обнял ее и, прижав голову к своему плечу, поглаживал по волосам и спине, пока она не перестала судорожно вздрагивать.
 О чувствах Михаила Владимировича Зоя не догадывалась, потому что он даже подумать о своих чувствах не мог, не то что облечь в слова. Судьбы людей пишутся на небесах - так иногда говорят. Весь вопрос только в том, белые это небеса или черные, порой ведь страшная судьба подстерегает юное существо, ждущее от жизни светлого счастья. Что-то произошло на небесах в тот день, когда писалась судьба Зои и Михаила Владимировича, большая клякса упала на запись об их возможной любви. Слишком поздно он поймет, что эта девочка, как светлый ангел, озарила его не очень удачливую жизнь, и все чувства, что она в нем рождала - нежность к маленькому беззащитному зверьку, тихая радость оттого, что она рядом, даже то, что она не будила тяжелого сексуального желания, какое мастерски вызывала в нем его бывшая жена, - эти чувства и есть любовь, причем самая настоящая, единственная и до самой смерти. Никогда он не осмелится высказать ей хоть малую толику того, что сделало его существование счастливым и полным смутных надежд. Ах, если бы он решился отбросить смущение, вызванное огромной разницей в возрасте, и неуверенность в себе, ее судьба сложилась совсем бы по-другому. Между тем встреча, перевернувшая ее жизнь, уже ждала за углом, и Зоя свернула за угол с обреченностью агнца божьего, не понимающего великого смысла жертвы, тем более что эта жертва, как и большинство других, была величайшей и безнравственной бессмыслицей.

 Взволнованный Михаил Владимирович отпустил расстроенную Зою с дежурства чуть раньше и она вышла из больницы опустошенная и слабая от переживаний. Долгий гудок сзади не сразу вывел ее из задумчивости и она еле успела отскочить из-под колес машины «Скорой помощи».
- Куда тебя несет, шалава?! УХ ТЫ, НУ И ГЛАЗИЩИ! ДЕВЧУШКА-ТО ПРОСТО ЗАГЛЯДЕНИЕ! Извини, я хотел сказать - аккуратней надо ходить. Хочешь - подвезу?
- Спасибо! - прошептала Зоя и села, не глядя на него, в машину, - Мне на Железнодорожную...
Она молчала всю дорогу, сердце еще чуть болело и смертная тоска накатывала внезапно, оставляя после себя пустую оболочку души.
- У тебя что-то случилось? - спросил шофер, поглядывая на нее.
- Да, - так же шепотом ответила она, - Ребенок умер.
- Твой? - с недоверием он окинул ее взглядом, - ОНА ЧТО, В ВОСЬМРМ КЛАССЕ РОДИЛА? САМА ЕЩЕ РЕБЕНОК... ХОТЯ... НА ТАКУЮ ВСЕГДА НАЙДЕТСЯ ЖЕЛАЮЩИЙ.
- Нет, чужой, у нас в родильном. Родился с разбитым сердечком...
- Как-как?
- Порок сердца. Неделю только и пожил на белом свете.
Не зная, что сказать, шофер вздохнул. Подъехали к домишку, где жила Зоя.
- Послушай, - внезапно предложил он, поворачиваясь к ней, и Зоя увидела его карие глаза из-под темной челки, глядящие на нее с интересом, - пойдем со мной в кино? Отвлечешься.
- Спасибо тебе! - сказала Зоя, выходя из машины, - Но я не люблю ходить в кино.
- Тогда просто погуляем? Я за тобой зайду.
- Нет, лучше в кино! Я буду ждать. Спасибо!
 После ужина Зоя села, задумавшись, что же ей надеть. Было у нее старое школьное форменное коричневое платьице, к которому бабушка связала кремовый кружевной воротничок и манжеты, но рукава уже светились на локтях, и Зоя надевала его под белый халат на работу. Была еще синяя юбка и кофточка, связанная бабушкой из пуховой пряжи. Это была самая нарядная одежда, пожалуй, сегодня не стоит ее надевать. Можно надеть с юбкой блузку в клеточку, которую бабушка перешила ей из старого маминого платья. Зоя причесала волосы, которые слегка вились и легким ореолом окружали ее лицо с очень яркими серыми глазами. Волосы она стригла сама, подрезая их перед зеркалом до плеч. Зоина мама была русоволосой, и Зоя спрашивала иногда бабушку, в кого она такая темная. «Ты светлая шатенка, - говорила бабушка, - в отца, наверное.» Зоя последний раз посмотрела в зеркало и улыбнулась. В кино она ходила редко и сейчас сборы отвлекли ее немного от утреннего потрясения. Шофер ждал ее на улице, в той же спортивной куртке с надписью «adidas» на спине, похожей на импортную, хотя все знали, что шьют их в соседней области. Зоя сообразила, что не знает, как его зовут, да и ему своего имени не называла.
- Меня зовут Зоя, - сказала она, выходя из калитки, - А что мы будем смотреть?
- Виталик, - представился он, - Ты все-таки хочешь в кино? Ну пошли, сегодня детектив.
 Они сели в последнем ряду и Зоя удивилась, почему: ведь были свободные места впереди. «Чтобы никто не мешал» - пояснил Виталик. В темноте зала они действительно оказались обособленными ото всех, чьи спины смутно темнели впереди. Виталик положил руку на спинку кресла, чуть касаясь ей Зоиного плеча и само по себе это ничего бы не значило, если бы не исходившая от него волна возбуждения. Зоя чувствовала ее всей кожей и ей тоже хотелось, чтобы рука покрепче обняла ее за плечи. «Тебе хорошо видно?» - наклонился к ней Виталик и Зоя повернулась к нему ответить, но лицо ее оказалось так близко от его губ, что он не стал дожидаться ответа. Целуя ее, он подумал: ВОТ ЭТО ДА! И Зоя согласилась с ним. Вот это да! Ей очень понравился этот взрослый и долгий поцелуй, который так отличался от тех поспешных, тайных поцелуев из любопытства, что случались у нее с мальчишками в школе. Его руки сжали Зоины плечики, потом провели вниз по спине, по ложбинке вдоль позвоночника и тепло разлилось по ее телу. Зоя на какое-то время потеряла способность СЛЫШАТЬ, только чувствовала, что ему тоже очень приятно. Они целовались, отрываясь друг от друга, чтобы чуть перевести дыхание, на экран не смотрели, и внезапно вспыхнувший свет был полной неожиданностью. Зоя посмотрела на Виталика в упор, разглядывая, словно впервые. Днем она не очень присматривалась к случайному шоферу. Теперь же его лицо ей очень понравилось. Крупное и открытое, с резкими чертами и неожиданно мягкой линией губ, лицо принадлежало человеку, бывшему только что так близко от нее, что ее щека хранила еще ощущение легкого покалывания от его плохо выбритой щеки. Зоя опустила глаза и чуть покраснела от его мыслей про нее, откровенных, восхищенных, полных желания продолжить. Они вышли на темную улицу, освещенную только витринами нескольких магазинов да фонарем у кинотеатра. «Погуляем еще?» - предложил Виталик и повел ее за угол, под деревья, в темноту. Они стояли под деревом и Зоя тонула в его объятиях, растворяясь в поцелуе и обволакивающем ее чувственном желании, которое проникало в мозг и растекалось по жилам. Она впервые испытала это потрясающее чувство принадлежности другому. Его дыхание становилось отрывистым, руки блуждали по ее телу, прижимая все крепче, и Зоя нежно гладила его по щеке, снимая напряжение и лаская. Он машинально шептал: «Зоя! Зоя!» и ни о чем не думал в эти минуты.
- Мне пора домой, бабушка будет волноваться, - наконец сказала Зоя и Виталик нехотя оторвался от нее.
- НУ ПОЧЕМУ ВСЕ ОНИ НЕ СИРОТЫ! - подумал он и Зоя хихикнула, - Завтра увидимся? Во сколько ты кончаешь? Я буду ждать!
 Зое понравилось, как он распорядился, не дожидаясь ее ответа, словно уверен был заранее, что она только и мечтает о встрече. Виталик проводил ее до калитки и там еще раз поцеловал, коротко и уверенно, словно поставив печать на губах: «Моя!» Всю ночь Зоя ворочалась в постели, вспоминая его руки и губы, и то, что он про нее думал. Это вызывало краску на лице и горячую волну крови во всем теле. Так мама подумала перед смертью о моем отце - вспомнила Зоя, - с такой же вспышкой жара в крови, значит, она подумала о поцелуях и том главном, что еще не произошло у нас. Мама любила отца! И она помнила о нем даже в смертный час. Значит это самое важное. И мне это предстоит, потому что Виталик только этого и хочет, а вот хочу ли я? Зоя решала этот вопрос, пока не заснула.
 Утром Зоя прибежала на работу возбужденная и сияющая, удивив этим Михаила Владимировича, который не забыл ее вчерашнее состояние. Они стали встречаться почти каждый день. Виталик был настойчив и энергично взял инициативу в свои руки. Он поджидал Зою в конце дежурства, водил ее в кино, даже на танцы, но после первой части свидания начиналась ожидаемая обоими вторая: они уединялись в темных переулках или чахлом городском парке, чтобы предаться все более смелым и раскованным ласкам и поцелуям. Зоя подпадала под влияние его мощной мужской силы, его мыслей о ней, его желания. Его эмоции захватывали ее, не давая самостоятельно мыслить, гипнотизируя, лишая воли. Зоя чувствовала себя лягушонком перед змеей и знала, что когда-нибудь не устоит. Но она уже решила не сопротивляться. Ей было девятнадцать лет и Зоя решила, что пора стать взрослой.
 Через месяц Виталику представился случай. Его приятель дал ему на два дня ключи от комнаты, попросив гулять с собакой. В тот же вечер вместо кино они вывели на поводке овчарку и, дав ей немного побегать по парку, вернулись в комнату, длинную и узкую, с полуразобранным мотоциклом, который надо было обходить каждый раз по пути от двери к дивану у окна. Собака села на подстилке у двери и тяжело задышала, высунув язык.
- Иди ко мне! - позвал Виталик от окна, доставая из карманов куртки плитку шоколада и два яблока.
- Она пить хочет, - сказала Зоя.
- Кто? - не понял Виталик, - А, черт с ней, потом! Иди сюда!
- Нет, у нее сильная жажда, она мучается. Нужно дать ей воды. Должна быть миска, - Зоя поискала миску и нашла в углу, миска была пустой, - Бедненькая собачка! Сейчас дам напиться. Ты ведь и кушать хочешь! Никто не даст вкусненького нашей собачке!
- А откуда ты знаешь, что она хочет пить? - спросил Виталик, когда Зоя принесла миску с водой.
- А ты разве не знаешь? - удивилась Зоя, - Она же просто умирает от жажды. Смотри, как пьет жадно. А что ей дать поесть?
- Я потом принесу. Ну иди же сюда! - нетерпеливо позвал Виталик.
 Зоя пробралась мимо мотоцикла и села рядом на диван. Виталик начал целовать ее, потихоньку расстегивая блузку, освобождая от одежды и ласково поглаживая ее тело. Зоя не знала, что ее приводит в больший восторг: эти нежные прикосновения или его головокружительное наслаждение от этих ласк. Она слышала, что он почти не владеет собой, сдерживаясь из последних сил, и эти бушующие чувства, готовые прорваться сквозь усилие воли, приводили ее почти в такое же состояние возбуждения. Зоя так же тяжело дышала и ее пальцы зарылись в его волосы, так же бессознательно крепко прижимая его голову к своим губам. НЕУЖЕЛИ ОНА ПОЗВОЛИТ? Да, да, да - хотелось выкрикнуть ей, но только резкое дыхание вырывалось из ее полуоткрытых губ. Она погрузилась в его чувства и не проводила уже грани между ним и собой, наслаждаясь его восторгом обладания и не ощущая сама - ничего. ВОТ СЕЙЧАС, СЕЙЧАС, ЕЩЕ!.. Вспышка яркой чувственности затмила ей разум и Зоя не отдавала себе отчета, что происходит с ней самой, ошеломленная его страстью. Ей захотелось вместе с ним выдохнуть: О-О-О... С УМА СОЙТИ! ТАК И ЗНАЛ, ЧТО ОНА НЕ ТРОНУТАЯ, ВОТ ПОВЕЗЛО! Возбуждение проходило и Виталик снисходительно-ласково провел ладонью по ее щеке и спросил:
- Тебе не очень больно было?
- Я не заметила, - широко раскрыла глаза Зоя, - а что, должно быть больно?
- Ну, я не знаю, говорят... - прикинулся Виталик, удивленный ее наивностью.
 На следующий день Виталик опять привел Зою в ту же комнату. Собака радостно махала хвостом и норовила лизнуть ее лицо. Зоя настояла покормить ее, прежде чем позволила раздеть себя. С тех пор Виталик придумывал множество способов оказаться в подходящем месте, чтобы заняться своим излюбленным делом. Они занимались любовью в парке, пока не похолодало, на заднем сидении его «Скорой помощи». Иногда он тихо залезал к ней в окно, но Зоя настолько боялась, что их услышит бабушка, что это парализовало ее пробуждающуюся чувственность, делая похожей на деревяшку. А она все больше и больше подпадала под очарование чувств, начиная находить в происходящем свое удовольствие.
 Михаил Владимирович с грустью смотрел на Зоино счастливое лицо. Несколько раз он видел ее вдвоем с шофером «Скорой помощи» и хотел предупредить, что тот пользуется репутацией большого любителя женщин и не одна медсестра умывалась слезами после недолгого счастья, но стеснялся показаться смешным старым ворчуном со своими поучениями. Он по-прежнему боялся открыть Зое свои истинные чувства и молча наблюдал за развитием событий, готовый подхватить ее, когда она будет падать в пропасть, к которой так смело устремилась.
 
 Год Зоя была счастлива, не замечая, что свидания с Виталиком становятся постепенно реже. Причины всегда были уважительны и оправдания искренни. Действительно, зимой все труднее было найти место для встреч. Весной по воскресеньям они ехали на автобусе за город и искали прогретый солнцем сухой пригорок, покрытый прошлогодней травой, сквозь которую пробивались молодые тонкие изумрудные ростки. Зоя брала с собой хлеб с маслом, а Виталик доставал шоколадку и бутылку вина. Зоя к вину была равнодушна, но знала, что Виталик пьет с удовольствием и после этого его мысли направлены были только на нее. Зоя была счастлива этим, так как свидания с Виталиком приобрели для нее решающее значение и жила она только от одного до другого. Открытие, что она беременна, ошеломило ее. Сладкое ощущение жизни в себе, растерянность, страх и надежда, что Виталик так же будет рад, разом нахлынули на нее, голова закружилась и Зоя с трудом взяла себя в руки, ожидая вечернего свидания, чтобы выложить ему новость. Виталик воскликнул: «О, черт!» и какое-то время ни о чем не думал, недовольный и разочарованный. Чем - Зоя понять не могла. Потом он осторожно сказал:
- И что же ты собираешься делать теперь?
- А ты не хочешь ребенка? - жалобно спросила Зоя, уже холодея в предчувствии ответа.
- ЧЕРТ БЫ ПОБРАЛ ЭТУ ДУРУ! НА КОЙ ЛЯД МНЕ РЕБЕНОК! Рано мне еще становиться отцом семейства! Да и тебе, Зойка, надо погулять на свободе. Давай, устрой все, что надо, и поедем в отпуск на юг, мы же собирались! - он постарался придать голосу убедительности, но Зоя слышала его полную незаинтересованность и глухое раздражение.
 Зоя отчужденно посмотрела на Виталика, словно он отдалялся от нее на глазах, становясь едва различимой точкой. Она уже все поняла и пожалела, что сказала про ребенка. Зоя была горда, как ее мать. Именно гипертрофированная гордость подсказала ей следующий шаг. НИЧЕГО МНЕ ТВОЕГО НЕ НУЖНО! - подумала Зоя, - НИ ОТПУСКА,НИ ТЕБЯ, НИ ТВОЕГО РЕБЕНКА! Дальше действовала она в состоянии крайней обиды на Виталика. На другой день Зоя пошла в гинекологическое отделение и, краснея и держась от этого несколько развязно, объяснила, что ей нужно.
 Договорились, что придет Зоя после ночного дежурства, когда будет свободна сутки. Эти дни Зоя ходила в прострации, ни о чем не думая, ничего не слыша и не ощущая. Дежурство накануне было для нее мучительно. Слыша детей, спящих в кроватках, мучающихся животом, капризничающих от страха, плачущих от голода, Зоя думала только об одном: а вдруг она услышит своего нерожденного ребенка, которого будут убивать прямо в ней, с ее согласия, при ее соучастии? Это приводило ее в невменяемое состояние и она с трудом соображала, что ей надо делать, глядя на плачущих младенцев. Утром она пошла на аборт, как на Голгофу. Ее дикий крик и обморок после всех обезболивающих уколов, которые сердобольные врачи делали для своих, вызвал изумление и растерянность. Зою долго не могли привести в чувство. Блаженное беспамятство освободило ее от осознания смерти ее ребенка, ее души, ее любви, частицы ее жизни. Но окровавленный комочек, исторгнутый из нее, унес все это с собой, и в жизни и душе возникла пустота, угрожая ее сознанию.
 Тем временем на отделении привезли тяжелую роженицу и Михаил Владимирович послал за Зоей, потому что новорожденный требовал особого ухода. «Да ведь Зойка на аборте!» - сообщила акушерка, которая всегда все знала. Михаил Владимирович постоял некоторое время, держась побелевшими пальцами за спинку стула, а потом пошел в родильное, ступая тяжело, словно столетний старик. Освободившись позднее, он заглянул в палату, где лежала Зоя, и не сразу узнал ее. Белая, как мел, лежала она неподвижно, словно в изнеможении, чуть шевеля губами и методично разглаживая на груди одеяло. Этим вечером, вернувшись с дежурства домой, Михаил Владимирович налил себе полстакана водки, чего не позволял никогда, и выпил залпом, не закусывая.
 С Зоей произошла страшная вещь. Приходя на работу и беря на руки новорожденных, она чувствовала, как у нее обрывается сердце. Со страхом входила она в детскую палату. Во время ночного дежурства Зоя почти час проплакала у двери, где хныкал ребенок, понимая, что обязана помочь, но не в силах войти туда. Там застал ее Михаил Владимирович. Он обнял съежившуюся одинокую фигурку, прижав ее голову к своему плечу, и пытался успокоить, но видя тщетность усилий, отвел ее в свой кабинет и вернулся в палату глянуть на капризничающего ребенка. Когда он пришел в кабинет, Зоя сидела, раскачиваясь, на краешке стула, уже не плача, а тихо всхлипывая. Михаил Владимирович посмотрел на нее и понял, что не сможет сейчас взять верный тон, он просто не знает, что сказать этой девочке, переживающей трагедию, в которой он сам частично виноват.
- Зоя, - вдруг пошел он напролом, - я люблю тебя. Я люблю тебя! Мне тоже хочется плакать! Милая, дорогая моя! Я люблю тебя!
 Слова Михаила Владимировича падали в пустоту, Зоя сидела, раскачиваясь и всхлипывая. Чуда не произошло, она его НЕ СЛЫШАЛА. На минуту взгляд Зои приобрел осмысленность, она подняла к нему лицо, на котором остались одни глаза, блестящие от слез, да чуть распухший и покрасневший нос, губы же были бескровны и сухи.
- Я не могу здесь жить, - сказала Зоя монотонным бесцветным голосом и вдруг выкрикнула истерично, - Я не могу видеть их, живых! Что мне делать?!
 Михаил Владимирович растерялся. Опять ему представился шанс, и он не смог его ухватить. Смутно он представлял, что надо бы взять ее в охапку, бросить насиженное место и увезти куда глаза глядят, в неустроенность, безквартирность, в трудности и сложности быта, в возможное исцеление и любовь. Но инерция советского человека, уверенного, что главное в жизни - проработать на одном месте положенные годы, трудиться там, куда распределили еще в институте пятнадцать лет назад, поступаясь удобствами, мечтами, счастьем, - эта инерция сыграла с очередной жертвой шутку, остановив естественный порыв использовать последнюю возможность изменить свою жизнь и спасти Зою.
- Но ведь ты не уедешь сейчас? - он испугался, что потеряет Зою, и попытался, отказавшись от личной жертвы во имя любви, уговорить ее принести свою жертву - во имя чего?
- Михаил, Владимирович, миленький, - схватила его за руку Зоя, - Помогите мне, я не могу здесь работать! Я сойду с ума!
- Все пройдет, дорогая моя, - уговаривал Михаил Владимирович размеренным голосом, сам уверовав в свои слова и успокаиваясь, - Ты все забудешь и будешь жить как прежде, у тебя все еще будет хорошо.
 Зоя посмотрела на него тоскливо и покачала головой. Михаил Владимирович не понял еще, что в эти минуты упустил свой единственный в жизни шанс, и страдающая маленькая девочка Зоя уносится от него бурей, бушующей в ней самой, в тот страшный мир, который уготовала ей судьба. Все предопределено в этом мире, и его слабость тоже была, наверное, где-то учтена, но шанс выхватить ее из бури у него все-таки был! Жаль!
 Зоя пошла на другой день к заведующему. Тот долго бушевал, не желая отпускать хорошую медсестру: где теперь найдешь ей замену? Но Зоя была настроена так решительно, что он в конце концов сдался и вспомнил о циркуляре, по которому всех желающих следовало направлять в госпиталя военно-медицинского ведомства, переполненные ранеными афганцами. На предложение заведующего Зоя с радостью согласилась и получила направление в военкомат.
 Мучило ее лишь сознание, что бабушка остается одна, но Зоя чувствовала, что это единственный шанс попытаться сохранить себя.