Максим и Люды

Максим и Люды
(Максим и твердый мир)


Тюльпан звенел долго и безжалостно, от этого Максиму становилось мучительно больно. Вязкая жидкость медленно нехотя сползала вниз, лилась, образовывая небольшую лужицу прозрачной пузырчатой жидкости, когда, наконец, включили свет.
Цветы – это конечно хорошо, но пора завязывать. От них по утрам слюни.
Дышать было нечем, и Максим, обидевшись, решил не дышать.
Уходить отсюда! Скорее! Пока еще можно!
Он несся по полю, прыгая так далеко и высоко, как только мог, помогая себе крыльями, которые недавно начали расти. Его грязные длинные волосы не развевались, они падали на лицо и мешали смотреть. Он был наг, но невесел.
Что с ним случилось? Почему он должен куда-то бежать? Раньше такого не было. Раньше он был совсем другим. Мысли были другие, а возможности…
Люда… Люда… Кто это? Нужно ее найти, это важнее всего на свете, я знаю.
Максим споткнулся и упал в нору. Падал долго. Не почувствовав под собою опоры, Максим заверещал, как грибной журавль, и все пытался взлететь на своих маленьких крыльях. Не вышло. Затем он встретил пол.
Как грибной журавль… Откуда это? Откуда он помнит эти слова? Откуда он помнит эти картинки? Совсем другие цвета? Звуки, такие знакомые, родные, но непонятные, непонятные, непонятные…
В норе было тепло и сыро. Где-то капала вода. А может, и не вода.
Максим, сам не зная отчего, запел. Пел он не голосом (слишком мало обертонов), а чем-то другим, но он знал, что делал так раньше, и это было приятно. Что-то произошло, и он вышел из тьмы во двор.
Дети бегали вокруг горки и лестниц, подростки бухали, бабки сплетничали, собаки гавкали на кошек, а мусоровоз поднимал мусорный бак. Солнце светило весеннее, и Максим крикнул, подобно тому, как делают гантели-фальцеты, когда видят убийц и королев. Королев…
На крик тут же обернулись. Максим стоял на солнышке, ловя своим голым телом каждый новый взгляд. Он улыбался.

Бабки заверещали. Они орали, как могли, что раньше такого не было. Подростки смеялись, дети молчали. Собаки тоже.
Мусоровозу, казалось, было пофиг. Он уже опускал пустой бак, и пускай тебе стоит хоть толпа голых улыбающихся идиотов, он и бровью не поведет. Он ведь мусоровоз, а что может быть круче мусоровоза?
Собаки поджали хвосты и исчезли. Но дворник Иннокентий был не из робкого десятка, не растерялся, подбежал к Максиму и вырубил его совком.

Вокруг Максима выросла комната, и выросла как будто сразу, как бабочки-конфетки. Комната была серой и маленькой. Рядом сидели лесные люди. Вернее, не совсем. Это наверное были прижившиеся, потому что одежонка была на них хоть и грязная, но городская. Один из них почесал бороду, и Максим неожиданно вспомнил, что давно ничего не ел.
Он подошел к двери, она оказалась запертой, и тогда он ударил в нее головой. Ух ты… Больно! Попробовал ногой. Ничего, пойдет.
На громкое стучанье пришел мент. Тут сомнений не было. Максиму потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы проанализировать ситуацию:
– Открывай, сузука, жмот галимый! Почто лесовичков держишь?! Я ж тебе мозги выну, в трусы положу, скажу, что так и было! Открывай!

В окошко кинули слезоточивую гранату. Говорили же – буйный. Нет, нет… Вот и донекались.
Участковый быстрыми шагами зашел к себе. Взял трубку, но вместо гудков услышал:
– Комзёл бумажный, репка кукурузная! Да я тебя, гнида-шита-крыта, убью! Открой! Быстро. И бородачей выпусти, вон, они уже плакать начали.
А вот это совсем неприятно, подумал участковый. Чего это он сидит в камере, где нет никаких телефонов, и разговаривает со мной по телефону? Непорядок. Такого не может быть.
Размышления участкового длились недолго. Он решил уничтожить все записи об этом… сумасшедшем. Взял протокол, но в нем ничего не было написано. Пустой лист. «Удивительно! Где же?..», но записи в журнале о нем тоже не было.
Участковый пожал плечами и пошел открывать.

Максим шел по темной улице ночного города. На всю улицу был только один живой фонарь, и тот тускло и нездорово подмаргивал. В душе Максима вдруг стало так тоскливо, уныло до тошноты, что он не сдержался и крикнул во всю свою луженую глотку: «На принципиальной схеме должны быть однозначно определены все элементы и устройства, входящие в состав изделия и изображенные на схеме!». Крикнул и испугался. Разве он это хотел крикнуть?
В ритме шагов под ногами проплывал асфальт, бетонные коробки по сторонам слепо наблюдали за ночным путником, темное небо скрывалось за мокрой ватой. Максим равномерно дышал, кровь пульсировала по его артериям и венам, резались зубы мудрости, все четыре одновременно, болели щеки и язык. Так прошла ночь.
Утро Максим встретил над рекой. Он стоял на мосту и вглядывался в мутную воду. Вода текла с востока на запад, она все текла и текла, и в этом было что-то глубокое и вечное. Глубина и вечность пугали Максима. Солнце нехотя выползало из воды, Максим должен был радоваться, но уже понимал, что вечером оно зайдет за горизонт с другой стороны, а следующим утром снова появиться с этой же, чтобы затем вновь исчезнуть. Повторение и порядок, порядок и повторение…
Он шел по парку. Еще голые, без листвы, деревья в гордой надменности или в надменной гордости… в общем, в одиночестве стояли и взирали на человека по имени Максим. Он шел по аллее, не оглядываясь по сторонам. Он смотрел под ноги.
И очень зря. Ведь девушка, которая тоже шла по парку, так же смотрела под ноги. Они столкнулись и очень больно. Девушка упала, и Максиму ничего не оставалось, как, продолжая двигаться по инерции, упасть на нее.
Мгновенья Максим лежал на девушке, и его мужское тело успело возбудиться, почувствовав солидные упругости под своим весом.
Он поднялся и подал незнакомке руку. Когда она приняла помощь, Максим взглянул в ее глаза, прочел там смущение и благодарность, но это было не все. Он вспомнил что-то важное и, сосредоточившись, он понял, что вспомнил одно слово. Слово «Люда».
Они шли по парку уже вдвоем, изредка отрывая взор от своих ног, чтобы улыбнуться друг другу глазами. Они все обсуждали свое столкновение, и никак не могли понять, как такое могло случиться. В конце концов сошлись на том, что это просто чудо. («Это судьба. Игра случая. Рок» – подумал про себя Максим, но согласился с девушкой).
Слово за слово, шаг за шагом они выбрались из парка, тотчас попав в урбанистический пейзаж безымянного художника. Город мгновенно окружил их вялой утренней спешностью, пропитал их этим стремлением куда-то идти, что-то делать, сесть на маршрутку и ехать, надо просто выбрать маршрут… хотя какая разница?.. и ехать. Чтобы… А зачем?
Они дошли до трамвайного перекрестка, и девушка сказала: «Мне пора»
Кровяное давление Максима подскочило недопустимо высоко, но он не мог сказать и слова. Они так и не познакомились. И даже стыдно знакомиться теперь…
– Меня зовут Люда.
–…М-максим, – еле выдавил он из себя.
– Максим! Какое красивое имя. Давай сегодня встретимся здесь же часиков в шесть.
– Давай лучше в шесть часов двадцать две минуты?
Люда рассмеялась, и пошла по своим делам. Максим не понял, что означал ее смех, но зашел в магазин, что был рядом, и украл вино, чтобы отпраздновать. Когда продавщица это поняла, трамвай уже уносил Максима вдаль, гремя своими металлическими костями.
Кондукторша и два мужика подошли к нему неожиданно, со спины, что было подло и гнусно, ну, не по-человечески, ребята, ну как так можно! Они поинтересовались у него: «Что у Вас на проезд, молодой человек?», на что Максим сделал задумчивое лицо, и это выражение, какое часто видим у годовалых детей, сидящих на горшке, оставалось на мимическом механизме Максима до момента, когда трамвай наконец остановился на очередной остановке и радостно распахнул свои двери.
Мужика в униформе, который его тормошил и требовал билет или штраф, Максим отточенным движением руки стукнул бутылкой вина по его лысеющей голове, затем с улыбкой на лице выпрыгнул из трамвая и не спеша, но очень быстро побёг в дворы.

Петрович слыл самым сильным в своей бригаде. Он часто затевал драки, и всегда побеждал. Хоть он и не вышел ростом, но был крепкого сложения, и любил по пьяни и на трезвяк вмазать кому-то по роже.
Вот и сейчас он подрался со сварщиком, который, кстати, один раз назюзился и свалился с четвертого этажа, но жив остался, конечно, пару ребер сломал, а так… Ну так вот. Петрович шел довольный собой и радуясь весеннему дню, когда навстречу из-за угла вышел какой-то баклан. Баклан смотрел под ноги.
Тотчас Петрович расширился в объеме, и пройти по узкому тротуару, не столкнувшись с ним плечом, баклану точно не удастся. Ха-ха.

Какой-то барыга случайно задел плечо Максима, но Максим сразу же простил ему эту оплошность – ну бывает, что поделать? Максим даже не стал ждать извинений, продолжал идти дальше.
Барыга подал голос:
– Эй, ты, патлатый! Иди-ка сюда, извинись!
Максиму показалось, что он ослышался, но на всякий случай обернулся. Быдло стояло и глядело на него своими выпуклыми мутными глазами.
– Я че-т не понял –, вещал барыга – ты меня толкнул и не извинился. Эт как-то не по-нашенски… Давай пару рублёв мне на пиво.
– Зачем тебе, башка ты пустодубовая, два рубля? Чтобы пить пиво, они не нужны!
– Ты че, тупой совсем, что ли? Умный сильно, да? Давай сюда пяток гривен, а то…
Максим перерезал Петровичу горло. В этом ему помогло горлышко, оставшееся от бутылки вина.

В шесть часов двадцать две минуты Максим явился обратно на перекресток трамваев. Продавщица, поглядывающая в окно магазина, его не узнала. Конечно, не узнала.
– Максим, это ты? Зачем ты так? Ну, налысо, а?.. – на лице Люды отобразилось изумление и растерянность.
Максим, улыбаясь, провел ладонью по лысой голове и заявил:
– Весна, Люда, весна!.. Идем в кино?
Минутой позже она согласилась, и они в обнимку направились к кинотеатру.
– Не знаешь, какой фильм будет? – после долгой паузы, спросила Люда.
– Думаю, художественный.
Люда с упреком поглядела на Максима, но ничего не сказала.
Через полчаса они были в кинотеатре. Согласно билету они сели на свои места и приступили к изучению желтоватого экрана. Играла какая-то фоновая музычка. Во всем кинотеатре были только они одни.
Пережив захватывающую рекламу других фильмов, минут через пятнадцать Максим обратился во внимание – начинался фильм, на который они, собственно, и пришли. В самом начале фильма главного героя били восемь человек, а тот все силился подняться. «Это несправедливо» – вспыхнуло в мозгу Максима, и его брови грозно сомкнулись в переносице.
В тот же момент Люда прижалась своими губами к губам Максима и постаралась изобразить поцелуй. Максим не обращал на это внимания – он скосил свои глаза к экрану и глядел, что же ждет героя дальше. К вящему недоумению Максима, главный герой не достал из тайника пулемет или дробовик, не стал напряженно тренироваться в поте лица, вспоминая давно забытые приемы кунг-фу, а просто пошел в отдел полиции… или милиции.
Люда все продолжала что-то искать своим языком в ротовой полости Максима, когда мент оказался одним из тех восьми, которые его избивали. Максим оторвался от губ и вперился своим голодным взглядом в экран – ну ничего себе! Вот это да! Какой поворот сюжета! Никогда бы не догадался бы!..
Но фильм продолжался, а главного героя все не было. Наконец, Максим сообразил – тот чувак не был главным героем. Он откинулся на спинку кресла, вздохнул и поглядел на Люду – фильм его более не интересовал.
Выражение ее лица было неопределенным – что-то между ужасом, отвращением, печалью, непониманием… Максим дотронулся до ее голого уха и улыбнулся. Ужас и непонимание, перекрывая все остальное, отразились на ее лице с новой силой. Люда встала и выбежала из зала. Максим недоумевая, что стряслось, смотрел ей вслед.
Самые разнообразные чувства и эмоции летали в воздухе, и для того, чтобы их заглушить, Максим закурил. Он давно не курил, и ностальгия поглотила его с головой, ногами, руками и остальным частями тела.
Покинув кинотеатр, он заметил, что что-то пропустил.
В городе стояло солнечное лето.
Максим вздохнул всеми своими легкими и выкинул окурок.

Река воняла болотом, и Максим пожалел, что пришел сюда купаться. Люди на песке напоминали Максиму потных свиней; они, будто бы куски сала терпеливо лежат на сковородке, дабы стать поджаристыми, неуклюже и лениво переворачиваются с боку на бок, и думают. А, может быть, и не думают.
В реке тоже плавают те самые свиньи, многие из них брызгаются, улыбаются, смеются. Резвятся, в общем.
Дети у самой реки силились построить некое подобие замка. «Ура!» – подумал Максим и прыгнул на этот самый замок.
Максим смеялся. Дети плакали.

Летний парк. Деревья, покрытые зеленой листвой, шелестят и шепчут о чем-то веселом. Да, им весело, им щекотно, когда собачки бегают между ними, радостно лают и справляют на них нужду.
Ребята нашли осиное гнездо и кидают в него камни. Нет занятия более интересного, нежели это. Одна оса укусила мальчишку в щеку, и мгновение спустя та распухла. Светловолосая девочка Катя смеется над мальчишкой. В будущем мальчишка с ней больше разговаривать не будет.
По парку едет велосипед. «Елки-палки» – думает Максим, узнавая в нем свой собственный. Но нет, он не собирается отбирать у этого парня с большими ушами свою «Украину». Велосипед решили обновить, но все, что сделали – перекрасили в ярко оранжевый цвет, и теперь он просто отвратителен Максиму. «Фи, какая дисгармония!» – думает Максим, показывая язык владельцу велика. Велосипед врезается в дерево, а Максим продолжает двигаться.
Максим как раз задумался о соотношении беременных женщин и самоубийств, когда столкнулся с девушкой. На этот раз никто не упал, отделались маленькой болью и легким испугом. Чтобы особо не впадать в гипнотическую зависимость от девушки, Максим поспешил спрятать взгляд, и, извиняясь перед девушкой, внимательно разглядывал траву. Трава была зеленой. На одной из травинок сидел солдатик.
Голос девушки показался Максиму знакомым, и он не смог больше сдерживаться, и поглядел в ее лицо. Приятное лицо. Но незнакомое.
Девушка продолжала:
– Ах, право, я так виновата, так виновата! Я замечталась, уж простите, знаете, со всеми бывает. Вы же меня прощаете? Поймите… Прощаете?..
Она смотрела ему в глаза, и Максим снова почувствовал внутри себя комок, стремящийся вырваться на волю прямо сквозь ребра. Глупый комок. В теле человека достаточно дыр, из которых его можно беспрепятственно покинуть.
Девушка чуть ли не плакала, и Максим поспешно ответил:
– Прощаю. Конечно, прощаю. И Вы тоже извините, я Вас прекрасно понимаю – я и сам замечтался…
Они шли по летней аллее и беседовали.
Максим предложил купить квасу, и девушка охотно согласилась. Очередь тянулась большая, и быстро росла – как только они пристроились в ее конец, за спиной у них почти сразу же возникла колонна мучающихся жаждой людей. Один дедуган держал в каждой руке по пакету, в них умещалась гора пустых бутылок.
Выстояв в очереди и утолив жажду, Максим с девушкой вскоре подошли к проспекту. Девушка вновь сделала умилительно извиняющееся лицо и сказала:
– Что ж, извините, но мне, право, пора. Есть дела, и их нужно делать.
И Максим вдруг понял – он не спросил ее имени.
– Ах, простите, но я так и не узнала Вашего имени, – добавила поспешно девушка.
– Максим, – ответил Максим, но ответил невразумительно, потому что пытался насчитать своим языком количество зубов. Ведь прибавилось еще четыре.
– Как-как?
– Мак-сим.
– Очень приятно. А меня Люда.
– Люда, ты не против встретиться здесь вечерком?
– Давай. Часиков в шесть.
– Нет, лучше в шесть двадцать две.
Люда рассмеялась и села в маршрутку, кокетливо помахав ручкой.
Максим улыбнулся и остался стоять на месте.
Небо быстро затянулось тучами, и начался ливень. На редкость громкие раскаты грома вместе со вспышками молний пугали разбегающихся кто куда людей. Только Максим стоял в условленном месте. Он опять поднял левую руку, чтобы посмотреть время, но в очередной раз удостоверился – часов у него нет.
В шесть двадцать две приехала Люда. Она поглядела на Максима, и решительно проговорила:
– Ну нет, Максим, никуда мы не пойдем. То есть пойдем, но не куда-нибудь, а ко мне домой. Там я тебя высушу и проглажу. Идем.
Максим согласно кивнул, а про себя подумал – тридцать два.
Дома у Люды было, что не говори, уютно. Максим вымок до нитки и продрог, и Люда велела ему снять с себя все. Чтобы показать Люде, какой он исполнительный, он сделал это с проворностью бывалого пожарника; мгновенья – и перед Людой нагой Максим.
Люде, бесспорно, это понравилась. Она забрала одежду Максима и унесла куда-то.
Скоро она вернулась, и разделась, хоть и не так быстро, как Максим, но, надо отдать ей должное, ловко.
Они справились с этим достаточно быстро, часа за три. Где-то в девять они поужинали и легли спать.
Огромная акула доказывала Максиму, что он не готов еще к полетам, что крылья его еще не выросли, а Максим не соглашался и, в конце концов, расплакался. Тогда акула сжалилась и уплыла.
Штаны-бумеранги отстаивали свое – они шли, дружно и четко выкрикивая лозунги, которые, однако, никто не понимал, потому что по штанино-бумерангскому никто не говорил. Они шли мимо библиотеки, в которой как раз засиделся Максим. Нужно было до захода солнца почистить зубы, и Максим все-таки это успел, в самые последние секунды он выбежал из библиотеки посмотреть на заходящее солнце. Солнце подмигнуло, и в животе у Максима приятно заурчало.
Нули в кошельке Максима были, но кроме них там был только календарик с изображенными на нем шапками. Календарик был на следующий год, поэтому Максим положил его обратно, и утонул в луже.
Он проснулся еще до Люды. Максим прижался к ней, поцеловал.
Он встал и приступил к поиску своих вещей. Длилось это недолго, и вскоре одежда была на нем. Хотел было куда-то идти, но вдруг осознал – ему некуда идти.
Так прошло лето. Так прошла осень.

Наступили холода. Волосы Максима уже выросли достаточно, но все еще не закрывали уши, и он шел по рынку, подыскивая себе шапку. Ни одна ему не нравилась… Впрочем, Максим не был уверен. Возможно, если бы он подошел к ней, попробовал бы, какая она… то вполне может быть. Но он стеснялся, и шел, глядя на них издалека и оценивая, пожалуй, только по внешней форме и цвету.
Какой-то мужик стоял с подносом и говорил что-то про грызунов. На подносе стояли баночки с зерном. В стремительном порыве голодавшего несколько месяцев человека, Максим набрал в обе руки побольше зерна и напихал его себе в рот. Мужик(думается мне, он был продавец) уронил свой поднос и смотрел, как Максим жует зерно с ядом.
Шапки были не подходящие, не во вкусе Максима, хотя, правда, парочку хорошеньких шапочек он видел, но их-то как раз примеряли какие-то дядьки. Впрочем, возможно именно потому они ему и понравились – на чужой голове они смотрелись, безусловно, лучше, чем просто вися на прилавке.
И тут он столкнулся с ней. Нет, не с шапкой – с девушкой.
И он сразу узнал ее. Это была Люда. Нет, не Люда, и не Люда. Это была именно Люда. ЛЮДА!
– Люда!
Люда смотрела на него с удивлением, а потом с радостью:
– Максим!
Они обнялись.
– Как ты?
– Да я… – Максим замешкался, – да все нормально. Я – что? Ты-то что?
– Ну я… кхм… тоже. Нормально.
Воцарилась неловкая пауза, заполняемая криками: «Пирожки! Пирожки с картошкой! Пирожки с капустой! Покупаем!»
– Ты не представляешь, Люда, как я рад тебя видеть!
– Я тоже, я тоже рада тебя видеть…
Сзади к Люде подошел высокий парень в шапке:
– Смотри. Нормально, да?
– Да, милый, нормально, нормально…
Шапка действительно ему шла.
–…это, знаешь, Максим. Да вы кажется с ним знакомы?..
Высокий парень присмотрелся к Максиму:
– Лицо знакомое, но убей не помню, где и как мы познакомились. Мы вообще знакомились?
– Нет, – ответил Максим.
– Максим, это мой парень, – сказала Люда и, пожав плечами, добавила, – ну, нам пора. Была рада тебя видеть. Пока.
И они легко лавируя между другими людьми, ушли прочь вдоль ряда.
Максим упал на колени. Ему казалось, что небо давит на его плечи всей своей тяжестью.
Хотелось плакать, но в его глазах не было слез. Его рот был жёсток.
Мир вокруг него окреп и вырос, стал совсем взрослым. Он стал твердым, а Максим стал лишь его незначительной частью. Максим стал никем.
Он стоял на коленях. Люди шли мимо по своим делам.



Виктор Селуков, 31.12.05