Фойе военной кафедры встречало посетителя огромным, в рост, зеркалом, надраенным не то дневальными, не то техничкой. Точнее, даже не в рост – начинаясь где-то на высоте половины бедра, зеркало поднималось вверх почти под самый потолок, добавляя шеренгам люстр длины и парадного блеска. Ширина зеркала (оно, конечно, было составное) в несколько раз превосходила его высоту.
Фойе было на первом этаже, кабинеты – на втором, и каждая входящая зеленая навыпуск рубашка, прежде чем подняться по ступенькам в храм военного учения (тяжесть которого с легкой руки генералиссимуса всех времен приравнена к грядущим успехам в бою) совершала неизменный ритуал около зеркала, включавший наблюдение за собственным отражением и причесывание. Собственно, причесывание, как таковое, было не главным. Военной задачей было именно получение отражения, а стратегической целью – сравнение ширины плеч своего отражения с шириной плеч зеленой рубашки, причесывающейся по соседству. И не важно, что это за рубаха – офицерская со звездами на погонах, или курсантская – салажная темно-зеленая 46 размера, или чуть побольше размером и поблагороднее цветом, но тоже в общем зеленая, со стыдливыми поперечными накладочками на плечах – под будущие погоны, которые будут пришиты (если еще, конечно, будут) неизвестно когда. Ритуал возле зеркала был священен для всех.
Любая профессия имеет некую базовую характеристику, определенную идею фикс, вбирающую в себя, как в фокус, квинтэссенцию рода деятельности. В академии наук это, скорее всего, острота мысли, отражающаяся в скорости аргументации и контраргументации на ученых советах. В балете – это, быть может, стройность ног. Быть может.
В армии это точно ширина плеч. Не рост, по которому тут до фетишизма любят строиться, что всего лишь является введением в заблуждение вероятного противника. И даже не количество звезд на погонах – это тоже не так уж и важно. Вернее, это конечно важно, но лишь как подтверждение свойства и его соответствия, потенциала и его реализации. А вот ширина плеч – да.
Поэтому лысый 56 размера майор Теплов никогда не гнушается процедурой причесывания рядом со скребущимся беззубой расческой лохматым студентом 48 размера. А стоящий перед зеркалом полковник Шкурин (слабые оценки размера рубахи теряются где-то в районе 64) мог покрыть не то что как бык овцу, а как кентавр собаку – жмущуюся около зеркала почти половину взвода курсантов.
Синицин проскочил мимо зеркала не задерживаясь – в фойе не было никого, учебный день был в разгаре, и надо успеть до начала следующей пары договориться со Жмырко насчет дополнительного ведра краски, иначе плинтуса останутся недокрашенными и отработка за прогульный день занятий не будет зачтена.
Куратор 18-го взвода майор Жмырко был мужик хороший и в ряду разношерстного боекомплекта офицеров кафедры – от проворовавшегося в войсках интенданта-полковника до капитана, пославшего на три буквы командира своей части – просто бывшим хорошим воякой, когда-то, по слухам, командиром разведроты ДШБ. Покатость плеч несколько скрадывала истинный размер его рубашки, плотно, чуть не до треска облегающей торс армейского Голиафа. Погоны сиротились где-то по краям зеленой трапеции, а одинокие звезды в масштабе плеч напоминали звездочки младшего лейтенанта. Гранатомет РПГ-7 свободно удерживался им на вытянутой руке, как какой-нибудь показываемый на неполной разборке пистолет Макарова. Жмырко и не нужно было ни с кем мериться плечами – он до лунатизма владел всеми видами имеющегося в арсенале стрелкового оружия. На летних сборах майором всегда устраивался цирк. На показательных стрельбах из АК-74 он патрон в патрон ложил сначала все свои движущиеся и недвижущиеся, ростовые и неростовые мишени. А потом поворачивался к самым сложным соседским – паре дальних убегающих (над ними в этот момент, матерясь на “непристреленность” ствола, трудился короткими и не короткими очередями удумавший посоревноваться со Жмырко войсковой офицер-бедолага) – и спокойно, одиночными с колена укладывал и их.
Синицин дождался звонка около курилки, куда высыпала зеленорубашечная беспогонная братва, обсуждая очередной прикол, случившийся с подполковником Степановым.
– Ну так ты в курсе, Синицин, какие бывают окружности? – Бергер держался двумя руками за живот. – По подполковнику Степанову “окружность – это фигура от слова “окружать” и обязательно “гладкая”. А то, что вы, несчастные математики, называете дугами – так они гораздо менее замкнутые, чем окружности. Дуги бывают как гладкие, так и острые, как ломанные, так и неломанные. Дуги никогда не бывают замкнутые, в отличие от окружностей, которые могут замкнутые и недозамкнутые, но всегда гладкие.” - Бергер всегда удачно показывал Степанова, а сегодня вообще был бенефис. - “Шо ты на меня глаза-то вытаращил, курсант Смирнов? Дежурный, встать! Вот ты, Бергер, тоже будущий математик, доложи мне, шо такое окружность. А то тут у нас курсант Смирнов окружности позиций мотострелкового взвода, видишь ли, дугами называет. Шо я сейчас рисую, Бергер – дугу, или окружность?”
– Окружность, товарищ подполковник, это геометрическое место точек, равноудаленных от точки, называемой центром окружности. Поэтому нарисованные вами подковки еще можно назвать дугами, но уж никак не окружностями.
– “Шо?? А ну иди ты нарисуй мне окружность.. Шо ж ты круг-то рисуешь, Бергер?! Математики, святивоврот!! Это ж круг, Бергер, он круглый, его по циркулю рисуют!”
Немало подивившись смекалистому подполковнику, Синицин спросил, где может вести занятия Жмырко.
Майор Жмырко курил с полковником Гаспаровым. Майор стоял, облокотившись могучей дланью о перильца, ограждающие лестничный пролет. Его хороший рост заставлял принять эту позу довольно низко, так что гвардейские сложенные одна на другую ножища составляли с решеточкой и заметно прогнувшимися перильцами почти прямой угол. Жмырко затягивался беломором, а возвышавшийся над ним своей горделивой осанкой высоченный Гаспаров курил дорогие с фильтром. Надо сказать, что большинство офицеров кафедры давно уже осушило не один литр совместно, так чтобы быть в достаточно панибратских отношениях, позволявших простому майору принять такую вольную позу в обществе целого полковника. Их умиротворенная взаимная диспозиция вполне могла напоминать невылепленную в древности скульптуру – могучего отдыхающего перед боем гладиатора в обществе расположенного к нему высокого статного патриция, не сомневающегося, за кем будет предстоящая победа.
Единственное, что в данный момент слегка волновало, не могло не волновать Гаспарова, скосившего взгляд на почти полуметровое плечо Жмырко – это то, как в сравнении с майором выглядели его собственные плечи. И если учесть, что на майоровском плече без труда могли разместиться, кроме собственной, еще и звезды с обоих погон Гаспарова, как, пожалуй, и все звезды еще как минимум двух из четырех полковников кафедры – сравнение это было явно не в его пользу.
Полковник Гаспаров, как уже говорилось, был высок, лощен и статен, не только в плечах, но и животом. Благородная седина и запах дорогого одеколона наталкивали на сравнение со светским львом, а медленный выговор с мягким акцентом почему-то вызывал из памяти слово “грассировать”, хотя с буквой “р” у него было все в порядке. В порядке у него было и с постановкой голоса, по тембру слегка напоминавшего магомаевский. Подчеркнуто-вежливое “ви, товарищ стюдент” являло на мгновение отблеск пенсне, хотя никакого пенсне не было. Магомаев, как известно, азербайджанец, Гаспаров же был армянином и постоянно говорил об этом по любому, относящемуся и не относящемуся к преподаваемой им тактике, поводу.
Вообще, товарищ Гаспаров слыл большим любителем национального вопроса. Хотя постановка им этого вопроса вызывала много вопросов – в какую все-таки сторону, и как бы он хотел его решать. “Ви, Сагарадзе, грузин?” – говорил он на экзамене, когда курсант Сагарадзе еще только пытался строевым шагом подойти за билетом. Отличник Сагарадзе с волнистыми белокурыми волосами и тонкой оправой очков являл собой смешанный портрет Чацкого с Грибоедовым. – Никак нет, товарищ полковник, русский по маме! – “Значит, по-грузински ви отвечать тактику не сможете… Моя дочь вот тоже ни слова по-армянски. Я вам, Сагарадзе, за экзамен не дам больше тройки, и не старайтесь. Учите грузинский, Сагарадзе, говорю вам, как армянин и по маме, и по папе.”
От самого полковника по-армянски никто никогда не слышал ни слова, пока курсант Смирнов случайно не вылил Гаспарову, сидевшему в офицерской столовой, тарелку горячего борща на плечо. Курсанта Смирнова подтолкнул курсант Баймухаметов, на плече полковника моментально вырос бордовый эполет, и национальный вопрос был сформулирован чувственной магомаевской руладой, но по-армянски.
“Черт принес этого додика” - с досадой подумал про Гаспарова Синицин, прикидывая, как обстряпать свое дело. И надо-то было всего лишь попросить Жмырко взять из подсобки еще краски, но в присутствии полковника Гаспарова эта задача обращалась в целую процедуру с армейскими этикетами.
“Значит так: подойти строевым шагом, остановиться, и не отдавая чести (к пустой голове, как известно, не прикладывают) обратиться к полковнику, как к старшему по званию – разрешите обратиться к товарищу майору. Получить разрешение, спросить краску у Жмырко, повернуться кругом (не отдавая чести!), и сваливать. Да, и, блин, не заржать случайно во время всего этого.”
Набрав воздуха и сосчитав до пяти, Синицин строевым чеканным шагом (эх, выручай игра “Орленок” – взвееейтесь, соколы, орла-а-а-ми!) приблизился к античным фигурам. Гаспаров с интересом повернул голову, Жмырко даже не думал менять позы расслабленного Геракла. Приблизившееся могучее плечо майора со свесившейся чуть ли не до пола здоровенной кистью в последнее мгновение поразило воображение Синицина и, запнувшись, по зову невидимой иерархии он не дошел полшага до полковника. Сделал неловкий полуоборот в сторону майора, и уже чувствуя смятение, что делает что-то не так, Синицин вдруг отдал майору честь и доложил лающим голосом: “Товарищ майор, разрешите обратиться к товарищу полковнику!”
Из полуоткрытого рта полковника Гаспарова чуть не вывалилась сигаретка. Майор Жмырко не поменял позы. – “Сынок, я тебе конечно разрешаю, но к товарищу полковнику, как к старшему по званию, ты можешь обращаться без моего разрешения.” И, видя, как тонкая душевная организация полковника начинает закипать от возмущения по поводу того, что очень важные процессы в армии (а что может быть важнее иерархии!) происходят без его, полковника Гаспарова, участия, миролюбиво добавил: “Попробуй вернуться и еще раз обратиться к товарищу полковнику напрямую. Да, и честь без шапки можешь не отдавать”.
Повернувшись кругом и возвращаясь к начальной дислокации, Синицин неожиданно вспомнил, то есть осознал – почему он перевернул с ног на голову вековые устои армии. Дело было не в плечах майора Жмырко, просто в какое-то мгновение выстроившаяся в голове ослиная диаграмма званий ударила по нему двукратно. Случилось нечто похожее на отрицание отрицания – Синицын с ужасом подумал, что обращаясь сразу к полковнику, он пропускает и оставляет не при делах майора, что никак ни есть правильно. И если бы Жмырко не завернул его обратно, дело бы обстояло так: ”Товарищ майор, разрешите обратиться к товарищу полковнику – Разрешаю – Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу майору – Разрешаю – и собственно уже Товарищ майор, разрешите взять краски”.
Представив эту картинку, Синицин почувствовал, что его плечи начинают трястись от смеха, который в описываемых обстоятельствах вполне мог перейти из нервного в истерический. И еще вдруг вспомнилось застарелое недоумение, почему армейская иерархия так коварно обошлась со званием генерал-майора, пропустив выше него звание генерал-лейтенанта. Объяснение военных, что генерал-майору, как и просто майору не плохо иметь одинаковое количество звезд – одну – во избежание “путаницы” (то же самое касается и парных звезд лейтенанта и генерал-лейтенанта) отдавало смесью грубого армейского софизма и трагического парадокса. Звание генерал-майора сразу обретало ореол мученичества истинного отца-командира, а выскочка “генерал-лейтенант” не подобающе высоте военной карьеры становился чуть ли не ровней пижонам, выпускаемым военными училищами.
Синицын совсем отвлекся и что есть сил заставлял себя не рассмеяться. Он пролетел по инерции лишний шаг, боднув грудью живот полковника Гаспарова. – Полковник от неожиданности выронил-таки изо рта сигаретку, автоматически попытался подловить ее рукой, как это делают ракеткой с теннисным шариком, и обжог себе пальцы. Одинокая звезда на погоне майора Жмырко печально блеснула. – “Товарищ полковник – Синицын отдал честь – разрешите обратиться к товарищу генерал-майору!!”
Тонкий мир полковника Гаспарова перенести эту иерархическую вакханалию был уже не в состоянии и с хрустальным звоном разбился, явив пронзительную магомаевскую руладу: “Чи-ТО-О-О?!!
Душащий кашель смеха согнул Синицина в окружность подполковника Степанова.