Часть 1. Знакомство
Эта история приключилась жарким июльским днем 1902 года.
Хотя солнце стояло в зените и жарило на всю катушку, нависшая в воздухе духота предвещала близкую грозу. Большие белоснежные облака медленно плыли в небесной синеве, причудливо отражаясь в быстрых речных водах. Красота! На правом берегу широкой реки сидел немолодой, но крепкий мужчина и с большого валуна ловил мелкую рыбешку. В тени валуна притаился медный котелок армейского происхождения, в котором рыбак хранил свой скромный улов. В котелке плескалось несколько чебаков и проворных гольянов. Неторопливость и сноровистость движений выдавали в рыбаке отставного солдата. Благородная седина на висках и в пышных усах свидетельствовали о славном прошлом бывалого служаки. Рыбак зорко следил за поплавком, тихонько насвистывая под нос какую-то песню. В густой траве на пригорке, прямо за спиной у хозяина паслась коза, яркой расцветки и с пухлым выменем. Периодически она пыталась отвязать повод, но ей не удавалось. Слишком уж замысловатым узлом веревка крепилась к колышку. Вырвать колышек коза тоже не могла. Она протяжно блеяла, жалуясь на свою тяжелую козью судьбу. Но хозяин, увлеченный рыбалкой, не обращал внимания на ее ухищрения.
Ниже по течению, на большом железнодорожном мосту суетились путейские рабочие – что-то чинили. На левом берегу пыхтел паровоз, время от времени оглашая окрестности громкими протяжными гудками. Из-за этих гудков рыбак чуть было не просмотрел самого главного.
Внезапно наступившую тишину нарушил истошный детский крик. Рыбак машинально обернулся. Выше по течению, в быстрой речной воде барахтался пацан. Он отчаянно боролся с течением, но его выносило на самую стремину, все дальше и дальше от берега. Мальчонка тонул. Его голова то скрывалась под водой, то выныривала на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Он уже выдохся и едва держался на плаву. Тем временем по берегу бежал босоногий оголец, лет семи от роду, в широких, закатанных до колена штанах. Неуклюже перепрыгивая с камня на камень и срываясь в голосе, малец отчаянно вопил:
- Братка, держись! Помогите, тонет! Братка, держись! Спасите, тонет!
Рыбак молниеносно оценил ситуацию. От берега пацана отнесло метров на тридцать, не меньше. Вода прогрелась под июльским солнцем, но течение слишком быстрое. При таком течении малец скоро поравняется с валуном. Значит пора действовать. Дядька отложил удочку и проворно стянул с ног стоптанные хромовые сапоги. Затем скинул белую солдатскую гимнастерку и, припадая на левую ногу, поднялся в полный рост. Малец еще держался. Мужчина широко перекрестился, поцеловал нательный серебряный крест и, со словами «Ну, с Богом!», бросился в воду. Он быстро поплыл поперек течения, рассекая воду широкими, размашистыми гребками. Пловец достиг тонущего пацана как раз в тот момент, когда его голова вновь скрылась под водой. Спасатель нырнул и без труда высмотрел мальчонку в прозрачной речной воде. Тот отчаянно дергал руками, пытаясь всплыть на поверхность. Дядька схватил пацана за волосы и резким движением выдернул из воды. Малец судорожно глотнул воздух и мертвой хваткой вцепился в плечо своего спасителя. Дядька развернулся и, загребая свободной правой рукой, медленно поплыл к берегу. На левой цепко висел перепуганный «утопленник». Вскоре они достигли каменистой отмели и, глубоко дыша, выбрались на берег. Малец как подкошенный рухнул на теплый песок. На вид ему было лет десять-одиннадцать. К нему тут же подскочил горластый брат, размахивая руками и причитая как сердобольная старушка. Прихрамывая на левую ногу, дядька вышел из воды и, оглядевшись по сторонам, уселся на травке. Он часто дышал, видимо этот заплыв отнял у него много сил. Течением их отнесло от валуна метров на сорок-пятьдесят.
Сидя на поросшем травой пригорке мужчина с интересом наблюдал за братьями. Предоставленные самим себе, за лето они загорели настолько, что ни чем не отличались от смуглых румынских цыган. И только выгоревшие белесые волосы, да конопатые физиономии выдавали славянскую братию.
«Да-а, шустрые ребятишки, подвижные. Только уж шибко худые. Тот, что помельче еще ничего, справный. А старший совсем тощий».
Вскоре «утопленник» пришел в себя и поднял голову на своего спасителя:
- Дяденька, Вы только папке не говорите, побьет. Он у нас шибко строгий.
Мужчина стряхнул с носа большую каплю и усмехнулся в усы:
- Ладно, не скажу. Тебя как зовут-то, сорванец?
Малец смекнул, что дядька не сердится:
- Так Андрейкой кличут.
- А братца?
- А его Тимошкой. Он у нас самый маленький. Поскребыш.
Дядька покачал головой:
- Эка ты завернул - поскребыш! Ну, да ладно, поскребыш так поскребыш. А меня зовут Пахом Кузьмич. Можно просто: дядька Пахом. А у Тебя Андрей теперь два дня рождения. Поздравляю!
Пацан удивился:
- Как это два?
- Так ты сегодня второй раз родился. Кабы меня здесь не оказалось, ты бы сейчас у Водяного под корягой рыб кормил. Рыбы «топляков» любят!
Малолетний Тимошка шмыгнул носом и, задираясь на старшего брата, влез в разговор:
- Ага! А меня бы потом мамка отлупила, что не уследил.
Андрейка закипел от возмущения:
- Ты кого мелешь, сопля зеленая?! Не, Вы видали, дядь Пахом?! Тоже мне надзиратель выискался! Ишо скажи, что мамка тебе велела меня караулить. Только попробуй наябедничать, враз накостыляю.
Пахом Кузьмич неодобрительно покачал головой:
- Скверные слова твои, Андрюша, недобрые. Нельзя так. Сопля не сопля, а жизнь тебе спас – так вопил, на всю округу слышно было. Даже я расслышал, хоть и контуженный. Ты лучше скажи, как в воде-то оказался?
Андрей замялся. Ему было неловко признаться, что это все от хвастовства – хотел доказать брату, что хорошо плавает. Да силенки не рассчитал. Обь река красивая, но коварная – бахвальства не прощает. Пряча глаза, Андрейка мямлил что-то невнятное. Внезапно он осекся и уставился на дядьку Пахома, как на диво дивное. Только теперь пацан рассмотрел на теле спасителя множество уродливых рваных шрамов. Мальчонка догадался:
- Дядь Пахом, Вы на войне были? Это от осколков раны? У нашего соседа в бараке такие же. Он когда-то давно на Кавказе с турком воевал.
Дядька Пахом встрепенулся:
- С турком говоришь? Значит геройский у вас сосед. Вы его уважайте, он того заслужил. А шрамы? Шрамы от шрапнели турецкой - снаряд в трех саженях от нашего строя разорвался. Вот меня и покромсало.
Оголец Тимошка тут же пристал:
- Дядь Пахом, расскажи про войну.
Пахом Кузьмич лукаво улыбнулся:
- Ладно, пойдемте ко мне. Уху сварим, да героев русских вспомним. Я тут недалеко живу, за мостом в купеческой слободке. С полверсты отсюда.
Уговаривать братьев не пришлось – в момент собрались. Старый солдат поднялся на ноги. Был он высок ростом и статен осанкой, шел прямо, слегка прихрамывая на левую ногу. Сперва вернулись к валуну, подобрать вещи. Пахом Кузьмич натянул на тело заношенную до дыр солдатскую гимнастерку, пряча глубокий шрам от сабельного удара, и влез в сапоги:
- Тимоша, доставай котелок с рыбой. Вон там, за камнем. А ты, Андрюша, отвязывай Пелагею. Только смотри, коза с норовом. Будешь повод дергать – отомстит. Сзади подкрадется и на рога подцепит. Та еще бестия. Забодать не забодает, но синяков наставит.
Тимошка вытащил из воды котелок и Андрейка тут же заглянул внутрь, бесцеремонно оценивая его содержимое:
- Ти-и, гольяны! На кой сдалась эта мелкотня? Только кошек кормить! Вот чебаки другое дело! Чебаков я уважаю! С них и ушица получится наваристая, и жареха хоть куда. Особливо с лучком. Тока постного маслица надо лить по более, не жадиться.
Предвкушая, как это вкусно, Андрейка зажмурился от удовольствия и облизнулся. Дядька Пахом усмехнулся: «Эка прыткий, малый! Четверть часа назад чуть Богу душу не отдал, а уже хорохорится. Нахаленок! Этот своей смертью не помрет». Внезапно он вспомнил нечто важное:
- Так, хлопцы, а мамка с папкой вас не потеряют?
Старший из братьев помотал головой:
- Да не, не потеряют. Папка на паровозе кочегаром работает, по утру в Томск поехал. Только завтра воротится. А мамка в деповском буфете допоздна посуду моет, ближе к ночи придет.
- Тогда пошли, тогда можно.
Дядька Пахом смерил Тимошку взглядом и всучил ему свою удочку. А сам подхватил котелок с уловом и двинулся по кромке воды в сторону моста. Братья потянулись следом. Тимошка с важным видом нес длинную удочку, положив ее на плечо, как гвардеец ружье. Андрейка, как бурлак баржу, тащил за собой настырную Пелагею. Коза не хотела идти на поводке и всячески упиралась. Андрею приходилось туго, но он крепился. Возле моста дядька Пахом остановился и, задрав голову, помахал рукой караульному солдату. Тот махнул в ответ, мол, проходите, и маленькая процессия двинулась дальше. Прошли еще метров двести. В неравной борьбе с рогатой бестией Андрейка окончательно выдохся. Дядька Пахом забрал у него повод, и коза смирно пошла рядом с хозяином. Поднялись от реки на большой пустырь. Там плотницкая бригада рубила два больших барака для путейских рабочих. Одни мастеровые ловко тесали длинные бревна, другие сноровисто зарубали по их срезам пазы. Завидев Пахома Кузьмича, плотники на мгновение прекращали работу, приветствуя бывалого солдата добрым словом. Пацаны сообразили, что дядьку Пахома в округе все знают и уважают. Значит хороший человек.
Новониколаевский быстро расстраивался, превращаясь из заурядного рабочего поселка в шумный купеческий городок. Пацаны удивлялись: месяц назад на этом пустыре совсем ничего не было. А теперь?! Теперь столько нового! Однако, кругом столько щепок! Того и гляди, загонишь в голую пятку большую занозу. Разумнее смотреть под ноги, чем зыркать по сторонам.
Сразу за новостройками начиналась широкая улица. Миновали несколько бараков, и вскоре подошли к большому бревенчатому дому. Дом был знатный, построен добротно – венец к венцу. На улицу выходило три окна. Под окнами разбит небольшой палисадник, в нем подрастали два сиреневых куста. Окна обрамляли резные наличники. Ставни, как и наличники, были окрашены в салатный цвет. Пацаны ахнули: настоящая усадьба, обнесенная высоким забором. В точности, как в зажиточных деревнях. Пахом Кузьмич подошел к воротьям, просунул руку в какую-то дыру и отодвинул засов. Он распахнул калитку, приглашая зайти внутрь:
- Вот мы и пришли. Милости просим.
Дядька Пахом пропустил ребят внутрь, затянул Пелагею и, притворив калитку, отвязал повод. Почуяв свободу, коза резво понеслась по небольшому, но аккуратно прибранному двору. Показывая на животное пальцем, Пахом Кузьмич заметил:
- Сейчас чудить будет, бестия. Садитесь на завалинку, спектакль смотреть.
И действительно, через мгновение Пелагея забралась на крышу своей стайки, а с нее перепрыгнула на высокую поленницу. Осторожно перебирая копытцами, она ловко зашагала по мелко нарубленным дровам. Пацаны заахали: какая проворная! Пахом Кузьмич следил за козой, а сам рассказывал:
- В прошлом году я стайку забыл запереть, уходя на службу. Так эта дрянь всю поленницу развалила, пока меня не было. В отместку. Вообще-то скотину обижать нельзя. Но, я ее, покастину, накануне отстегал хорошенько. К соседям в огород пробралась и нашкодила. В какую дырку пролезла? Никак не пойму.
Дядька Пахом поднялся на крыльцо и поставил подле порога котелок с уловом. На двери висел большой амбарный замок. Пошарив над косяком, дядька вытащил из щели ключ. Он не спеша открыл замок и растворил дверь. Изнутри повеяло приятной прохладой. Через мгновение на пороге появился большой рыжий кот и, приветствуя хозяина, подал голос – непонятный скрип, мало похожий на кошачье «мяу». Пацаны тут же забыли про козу и уставились на кота. Тот терся боком о хромовые сапоги дядьки Пахома и, предвкушая угощение, громко урчал. Пахом Кузьмич улыбнулся:
- Что, усатый, соскучился? Ну, выходи, встречай гостей. А мы тебе рыбки принесли, свеженькой.
Затем он обратился к маленькому Тимошке:
- Знакомься, малец, твой тезка. Тоже Тимофеем кличут.
При этих словах кот поднял на хозяина большие медовые глаза с узкими щелками зрачков и снова подал голос. Кот понял, что говорят о нем, и говорят неспроста. Он широко зевнул, давая понять, что к приему пищи давно готов и двинулся к котелку. Пахом Кузьмич нагнулся и, выловив из котла пару гольянов, бросил их коту. Тимофей с благодарностью посмотрел на хозяина и принялся за свеженину. Тем временем Пелагея, разваливая дрова, сорвалась с поленницы. В полете, она умудрилась левым рогом застрять в щели между досок и повисла на заборе. Одним копытом коза едва касалась земли, другими сучила в воздухе и жалобно блеяла. Дядька Пахом поспешил на выручку.
- Вот же Божье наказание! – обругал он козу, выдергивая рог из щели. – Ну что, допрыгалась?! Так тебе и надо. В следующий раз не буду тебя с забора снимать. Повисишь пару часов, глядишь, науку-то и усвоишь.
Братья переглянулись. Их удивило, что дядька Пахом разговаривает с животными, как с людьми. Никто из знакомых им взрослых так не делал. Поймать голубя на петлю или собаку бродячую камнями побить – это да, это привычно. Но чтобы разговаривать?! Чудной он, право!
Налетел внезапный порыв ветра и Пахом Кузьмич, указывая на небо, заметил:
- Однако погода портится. Часа через полтора дождь будет, наверняка. Пущай хорошенько прольет, пыль прибьет.
Он лукаво посмотрел на ребятню и бодро скомандовал:
- Батальон, становись! Слушай мою команду: я чищу рыбу, Тимошка таскает дрова, а Андрейка разводит костер. Уху надо на костре готовить, чтоб дымом пахла. Так вкуснее. Никого не обделил, все при деле? Выполнять!
Тимошка принялся стаскивать к кострищу, обложенному булыжниками, мелкие дровишки и сухие длинные щепки. Дядька Пахом вручил Андрею спички, а сам вошел в дом. Через минуту он вернулся с разделочной доской и большим тесаком в руках. Андрей как увидел тесак, так и обомлел:
- Дядь Пахом, это что за ножик такой? Какой огромный!
- Тесак турецкий, трофейный, в бою добытый. Добрая сталь! – осматривая широкое лезвие, хвалился клинком бывалый солдат. – Всю войну мне верой и правдой служил, от верной смерти спасал. Сколько на нем крови османской?! Жуть! Одному Богу известно.
После этих слов Пахом Кузьмич набожно перекрестился и, выловив из котла первого чебака, принялся скоблить его своим жутким тесаком. Булатная сталь сверкала на солнце, притягивая к себе внимание. Андрейка раздул огонь и заворожено смотрел, как ловко дядька Пахом управляется с грозным клинком. Тимошка сидел рядом на завалинке и, часто швыркая носом, грыз большую сочную морковку. Андрейка подбросил в огонь поленцев и подсел к дядьке Пахому. А тот напевал себе под нос старую солдатскую песню:
- Вспомним, братцы, как стояли мы на Шипке в облаках.
Как мы турок отбивали на Балканских на горах …
Андрейка чуток помялся, видимо собираясь с духом. Потом осторожно спросил:
- Дядь Пахом, а Вы один живете?
Пахом Кузьмич внимательно посмотрел на парнишку:
- Почему один? С друзьями, - и он указал взглядом на разомлевшего кота.
Сытый кот развалился на крылечке и, зажмурившись от удовольствия, лениво отмахивался от назойливых мух. Пелагея улеглась в тени забора и тоже затихла. Живность угомонилась.
- У меня вон какой кот есть! Всем котам кот – знатный охотник! Он со мной почитай пятый год живет. Как избу справил, так и взял его на постой. И не прогадал. Третьего года в подполье мыши завелись. Так он их в два счета переловил. Лучше кот на печи, чем мышь под лавкой. А Пелагея? Кормилица! Знаешь, какое вкусное молоко дает? Нет? Сейчас угощу.
При слове «угощу» оживился оголец Тимошка. Ему жуть как хотелось отведать козьего молока. Дядька Пахом дочистил рыбу и, отложив свой страшный тесак, вошел в дом. Заскрипели доски - хозяин полез в подполье. Через пару минут он появился в дверях, бережно неся большую крынку. Пахом Кузьмич, не скупясь, разлил молоко по большим солдатским кружкам и протянул детям. Пацаны пили не отрываясь. Вкуснятина! У обоих над верхней губой остались широкие белые усы. Избавляясь от молочных усов, Тимошка облизал губы и неожиданно выдал:
- Хороший Вы, дядь Пахом. Вот бы нам такого деда!
Такая детская непосредственность тронула солдатское сердце, задела за живое. Но он не подал вида.
Вода в котелке уже закипала, поднимая на поверхность мелко нарезанную морковку. Дядька Пахом спустил в кипяток рыбу и, помешивая варево большой деревянной ложкой, ссыпал в котел тонкие колечки зеленого лука. От варева пошел ароматный дух. Старый солдат хитро подмигнул ребятишкам:
- Ну вот, еще пару минут и готово. Есть хотите?
Те не сговариваясь, одновременно кивнули головой. Оно и не мудрено.
Погода окончательно испортилась. Ветер усилился. С северо-запада на поселок наползала большая черная туча. Где-то невдалеке уже громыхало. Еще немного и хлынет дождь. Кот Тимофей первым почувствовал приближение грозы и предусмотрительно укрылся внутри. Пахом Кузьмич подхватил котелок с ухой и поспешил к дому. Братья с нетерпенье ждали его на крыльце.
Часть 2. Георгиевский кавалер
В таком большом доме мальчишки оказалась впервые. Привыкшие к тесноте барака, они открыли рты от изумления. Мебели в доме было немного, поэтому он казался просторным. Посреди горницы стояла большая русская печка, недавно и основательно выбеленная. Она делила дом на две половины: кухню и жилую комнату. Три окна, выходившие на улицу, освещали комнату, и только одно кухню. Возле него расположился большой стол, сколоченный из широких струганных досок. Посреди стола, как царь на троне, громоздился пузатый самовар. Под столом затаились два табурета. Дядька Пахом прошел на кухню и поставил котелок на печную плиту. Потом вытащил из-за печки длинную лавку, спихнув с нее дремавшего Тимофея, и придвинул ее к столу. Указывая на лавку, предложил:
- Садитесь, будем ушицу пробовать. Сейчас хлебца нарежу.
Пока ребятня тискалась на лавке, дядька Пахом достал с полки обычные деревянные ложки и нарезал большими ломтями ржаного хлеба. Пацанам отродясь не доводилось держать в руках такие большие куски. Затем хозяин разлил бульон по глубоким глиняным чашкам, забросив в каждую по три рыбины. Всем одинаково.
Ели не торопясь, с удовольствием закусывая наваристый бульон свежим хлебушком. Красота! Чебак очень удобен для ухи – проваренное мясо легко отстает от костей. Достаточно просто поднять рыбку за хвост и потрясти. Этим и занимались, складывая рыбьи скелеты в пустое блюдце. Особенно это занятие увлекло сорванца Тимошку. Отведав ушицы, пили душистый чай с шиповником. У дядьки Пахома даже сладкий сухарик нашелся. Разломанный пополам, он достался братьям. Потягивая из кружки, Андрейка допытывался:
- Дядь Пахом, а Вы в Новониколаевский когда приехали? Папка говорит, что поселку лет-то: всего ничего. Меньше чем мне.
- Семь лет уж минуло, как здесь обосновался. На строительстве моста старых знакомых встретил, из инженерного батальона. Знатные мастера. Они-то и помогли дом поставить.
- Дядь Пахом, а Вы почто не женитесь, бобылем живете?
Пахом Кузьмич удивился такому недетскому вопросу, но ответил:
- Был я женат, целых два года. Да только жена моя, Матрена, при родах умерла. И дите не родилось. Давно это было, двадцать лет уж прошло. Я и сюда-то приехал, чтоб новое счастье найти. И эту домину ставил, специально, с расчетом. Одному-то мне такие хоромы на кой? Думал семьей обзавестись, да не сложилось. Переселенцы сюда либо семьями едут, либо одни мужики. Есть, конечно, молоденькие девки «на выданье», да только стар я для молодух. Почитай полвека уж прожито.
Андрейка прикусил язык, но ненадолго. Любопытство взяло свое:
- Дядь Пахом, а Вы из армии давно ушли?
- Давно. Еще война не кончилась. Мне ведь в бою шрапнелью все колено разворотило. Потому и хромаю. Как увечье получил, так и списали из армии. Я ведь всю службу в гвардии прослужил. Позвольте представиться: отставной фельдфебель лейб-гвардии Волынского полка Пахом Мурзин. Волынский полк - один из лучших в балканской армии. Богатыри! В русской гвардии мозгляков отродясь не бывало. И калеки ее тоже не красят, даже с крестом на груди.
В этот момент за окном потемнело, где-то, совсем рядом, раздались раскаты грома. По крыше часто забарабанили крупные капли. Начался ливень. Разговор прервался сам собою. Пахом Кузьмич задернул занавеску и, прибрав стол, предложил пройти в комнату, там светлее.
В красном углу, под самым потолком притаилась большая икона в медном окладе. Под ней ладанка. Рядом на стене висели три небольших лубочных портрета, а под ними большая картина с батальной сценой. С портретов на братьев смотрели грозные усатые дядьки в генеральских мундирах с орденами. Любопытный Тимошка, указывая на них пальцем, поинтересовался:
- Дядь Пахом, а это кто?
Пахом Кузьмич с любовью посмотрел на портреты:
- Тот, что в центре государь-император Александр Николаевич. Царствие ему небесное. Славный был царь, воистину царь-освободитель. Не чета родителю своему Николаю Павловичу. Сорок лет назад волю крестьянам дал. Реформы всякие проводил. По военному ведомству, к примеру, много новшеств полезных учредил. При нем рекрутские наборы отменили. Раньше-то как было: солдат двадцать пять годочков солдатскую лямку тянул. Почитай всю жизнь. А теперь нет, оттрубил семь лет и в запас на три года. Добрый был царь! Чем не угодил? Никак не уразумею.
Дядька Пахом спохватился:
- Ну, а по бокам, генералы русские, герои войны турецкой. Тот, что справа Скобелев Михаил Дмитрич, а слева – Гурко Иосиф Владимирович. Он русской гвардией командовал. Истинные наследники славы суворовской.
Пахом Кузьмич еще рассказывал об отцах-командирах, а братья уже высмотрели в противоположном углу нечто более интересное. Там, на самодельной вешалке висел ярко синий китель от военного мундира. На левой стороне кителя блестели два маленьких серебряных крестика и круглая серебряная медаль. Тимошка потянул дядьку Пахома за рукав и, когда тот обратил на него внимание, пальцем указал на мундир:
- Дядь Пахом, это Ваш?
Старый солдат глянул в угол и гордо ответил:
- Мой!
Тимошка тут же пристал:
- Дядь Пахом, а потрогать можно?
Пахом Кузьмич улыбнулся и разрешил:
- Идите, трогайте. Только аккуратно.
Братья разглядывали мундир, не скрывая восхищения. Весной на станции долго стоял воинский эшелон – артиллерийскую бригаду везли на Дальний Восток, в далекий и неведомый Порт-Артур. Тогда на станции собралась вся окрестная детвора – специально поглазеть на солдат. Мальчишки помнили: одеты солдаты были иначе, не так нарядно. Андрейка осторожно потрогал боевые награды и обернулся к хозяину:
- Дядь Пахом, у нашего соседа такой же крестик есть. Он его «Егорием» называет. Хвалится, что такие кресты за геройские подвиги дают.
Пахом Кузьмич нахмурился, ему жутко не понравилось слово «хвалится». Он не сердился на несмышленого сорванца, однако, строго заметил:
- Андрюша! Твой сосед не хвалится. Он действительно герой, раз у него Георгиевский крест есть. Такую награду за парады не дают, ее в бою кровью завоевывают. Запомни это. И уважай тех, кто носит такие кресты.
Оголец Тимошка оказался не по годам сообразительным:
- Дядь Пахом! Так Вы, значит, дважды геройство совершили? У Вас ведь их два. Тока зачем Вам два одинаковых? Лучше б Вам саблю наградную дали.
Пахом Кузьмич улыбнулся:
- Кто тебе сказал, что они одинаковые? Они разные: один четвертой степени, другой – третьей. На обратной стороне об этом указано.
Андрейка озадачился:
- А какая степень главнее, третья или четвертая?
Дядька Пахом озадачил его еще больше:
- Вообще-то, самая почетная первая степень. Затем вторая. Но, у меня таковых нет, не заслужил. Первой всегда выдается четвертая степень, затем третья. И так далее. В нашем полку трех «Георгиев» только семеро получили. Отчаянные храбрецы. Но, полным георгиевским кавалером так никто и не стал. Не довелось.
Тимошка поднял глаза на дядьку Пахома:
- А вот эта медаль? Ее тоже за подвиги дают.
Пахом Кузьмич кивнул головой:
- Тоже. Такую медаль давали всем, кто на супостата в рукопашную ходил. Всем кто Плевну брал, да на Шипке до последнего стоял.
Ливни обильны, но скоротечны. Ветер протянул тучу дальше на восток, и дождь прекратился так же скоропостижно, как и начался. Вскоре сквозь облака пробились первые солнечные лучи. Над большой железной кроватью хозяина висели часы-ходики. Дядька Пахом посмотрел на часы, справился о времени. Без четверти шесть. Еще есть пара часов, чтобы рассказать ребятне про войну. Старый солдат ласково потрепал Тимошку по голове и предложил:
- Ну что, озорники, пойдем на кухню, чайку хлебнем? Заодно расскажу, как русское воинство братьев-славян из османского рабства вызволяло.
Следом за хозяином братья проследовали на кухню и уселись по своим местам. В этот момент что-то негромко звякнуло по стеклу. Дядька Пахом отдернул занавеску, и вздрогнул от неожиданности. В окно заглядывала козья морда. Это была неугомонная Пелагея. Коза умудрилась залезть на завалинку и приподняться на задние ноги. Передними копытцами она елозила по стеклине, пытаясь удержать равновесие. Пахом Кузьмич хлопнул ладошкой по стеклу, отпугивая незваную гостью. Коза отпрянула от окна и, не удержавшись на узкой завалинке, сорвалась вниз. Глядя на козу, дядька Пахом выругался:
- Вот пропастина! Чуть заикой не оставила. Надо бы ее в стайке закрыть, чтобы по двору не шарахалась.
Часть 3. Сказ про воинскую доблесть
Андрейка с трепетом поднял на дядьку Пахома глаза и тихонько спросил:
- Дядь Пахом, а на войне страшно было?
Пахом Кузьмич посмотрел мальчишке в глаза и кивнул головой:
- Страшно. Помирать-то кому охота. По первости, шибко боязно было. Это потом, когда второго «Георгия» получил, я смело в атаку шел. Не так страшно, когда три креста от смерти оберегают.
Несмышленый Тимошка удивился:
- Как это три?
- Два на груди, один на шее.
Дядька Пахом тишком глянул на мальчишек. Те сидели тихо, раскрыв рты.
- Давно это было. Четверть века уж минуло. А сны до сих пор в ту войну возвращают. Сколько народу побито, жуть! И нашего брата, православного, и нехристей с ятаганами. Совсем осатанел султан турецкий. Резню в Болгарии учинил, злыдень, чтоб покорности от славян добиться. Вот, государь наш - Александр Николаевич - и заступился за люд христианский, на турка войной пошел. А султана турецкого англичане к войне подбивали, помощь обещали. Так и завертелось.
Для начала Пахом Кузьмич рассказал про то, как первого «Георгия» получил. Он сидел на табурете, прислонившись спиной к печке, и, поглаживая забравшегося на колени Тимофея, погружался в воспоминания:
- Это случилось в самый разгар войны, девятнадцатого декабря 77 года. Наш полк штурмовал Тишкисентские высоты. Мы по снегу на Директивную горку карабкаемся, а османы яростно отбиваются. Сверху-то им куда как ловчее. Многих наших постреляли, пока мы до вершины добрались. А уж когда в рукопашную сошлись, тут у турка супротив гвардейца никаких шансов не осталось. Первую линию мы сразу на штыки подняли. А потом резня началась - ничего понять невозможно. Я уж и винтовку бросил - одним тесаком орудую, как казаки научили. И такое остервенение: сам черт нипочем! Справа от меня командир наш, генерал-майор Миркович сражался. Рядышком знаменосец полковой. А я, значит, с фланга их прикрываю. Гляжу: всех, кто возле них был, поубивало, знаменосца тоже. А командир держится, стяг подхватил и сразу с тремя басурманами бьется. Я на подмогу, да не поспел: изранили командира, в три клинка искололи. Обрадовались супостаты, что втроем одного одолели. Давай знамя поганить, ногами топтать. Святыню полковую, кровью нашей пропитанную. Осердился я, рассвирепел. Налетел на османов, как беркут на зайцев, да переколол всех в два счета. Двое сразу дух испустили. А третий кровью харкает, одной рукой в ногу мне вцепился, а другой тянется знамя вырвать. Из последних сил. И бранится по своему, по – османски. Смертью мне грозит, лютой. А сам не жилец уже.
Тимошка громче обычного шмыгнул носом:
- Дядь Пахом, так пырнули бы его ножиком ишо разок, чтоб не скалился.
Андрейка грубо одернул брата:
- Да уймись ты, сопленосый. От горшка два вершка, а туда же - старших разуму учить. Маломерок. Будто без тебя не знают, как надо.
Пахом Кузьмич шикнул на Андрейку:
- Опять братишку без нужды укоряешь?! Нельзя таким быть. Мал он еще, не сведущ. Потому и говорит глупости. А что касаемо роста, так я вам старую поговорку напомню: мал, да удал! Слыхали, поди? Верная поговорка. У наших казачков в пластунском батальоне тоже был маломерок. Неказистый малый: ни ростом, ни статью не вышел. Зато солдат отменный. Никто в отряде не мог с ним в ловкости сравниться. Ни гвардейцы, ни гренадеры, ни егеря. Знатный казак, меня вот от лютой смерти спас. Сейчас поведаю, как все было.
Дядька Пахом отхлебнул из кружки остывшего чаю и начал:
- Это еще в августе случилось, под Плевной. Как раз накануне третьего штурма. Наш полк тогда на передовых позициях стоял, к сражению готовился. Так вот, поставили меня в пикет, дозорную службу нести. Чтобы турок на нас внезапно не напал. Сижу в кустах и вижу: от турецких позиций бегут двое. Пригнувшись бегут, по кустам, как зайцы петляют. Следом за ними турки. Много турок, человек двадцать. Беглецы по всему видно наши. Из разведки возвращались, да на секрет напоролись. Турки решили их перехватить, пока они до своих не добрались. Но не поспевали. Гляжу: остановились и винтовки к плечу подняли, целятся. Залпом пальнули. Один беглец сразу замертво упал, а второй кувыркнулся, вскочил и дальше бежать. Бежит, а сам за бок держится. Ранение получил, значит. А я и помочь-то ничем не могу, далеко слишком. Дай, думаю, пальну - отвлеку турка, глядишь, оторвется от погони. Навскидку пальнул в супостатов и подстрелил одного. Даже не целясь. Они как раз в кучу сбились. Турки чуток замешкались от неожиданности - наш беглец и нырнул в густой кустарник. Считай, спасся. Он то спасся, а на меня всадники налетели. И как я их раньше не разглядел?! Я ведь себя обнаружил, выстрелом-то. Все думаю, хана: в капусту изрубят. До своих с полверсты будет, пока подоспеют! Троих-то я успел подстрелить, а потом ружье за дуло и от сабель отбиваться. А они вчетвером вокруг крутятся, рубануть норовят. Зазевался и получил по хребту. Ладно, хоть не по шее – голова бы враз отлетела.
Пахом Кузьмич машинально погладил ладонью по левому плечу:
- Шрам на спине видели? Первая отметина. Ну, так вот, упал я на землю. В пыли, меж копыт конских валяюсь, пытаюсь на спину перевернуться, чтобы смерть свою в лицо встретить. Слышу: выстрел рядом. Гляжу: осман, что на меня сабелькой замахнулся, дернулся и с коня рухнул. Еще выстрел - второй с коня кувыркнулся. Двое других от меня сразу отстали - стрекача дали, только копыта засверкали. Поднимаюсь на ноги и вижу: из кустов, парнишка идет, совсем молоденький. В одной руке револьвер дымится, другой рукой за бок держится. А меж пальцев кровь сочится. Глянул я на спасителя своего и ахнул: это же тот самый беглец! Вишь, как получилось: я ему жизнь спас, а он меня от верной смерти уберег. Недаром ведь говорится: сам пропадай, а товарища выручай! Так-то. Отдышались, малость, а потом и признакомились: его Семкой величали. Такой же, как вы конопатый. Отчаянный малый! На войне размеры не главное. Была бы сноровка, да сердце храброе!
Дядька Пахом взял в руки свой страшный нож:
- С одного турка я этот тесак и снял. Мы уже оружие с мертвяков собрали, когда на подмогу казаки подоспели. Нас обоих на коней и в лагерь. Меня в лазарет, рану штопать, а Семена в штаб, к начальству. Хотя и раненный, спешил депешу важную командирам доставить. Семену за этот подвиг второго «Георгия» на грудь повесили. И по праву.
Андрейка прервал рассказ неожиданным вопросом:
- А вас, дядь Пахом, тоже наградили?
Пахом Кузьмич искренне удивился:
- А меня-то за что?! Я никакого геройства не свершил.
Обстоятельно и не торопясь, старый гвардеец рассказывал притихшим сорванцам о доблести русской армии. Про стойкость гвардейцев и мужество гренадер. Про лихих казаков и отчаянных егерей. Про резню на «Волынской» горке и штурм Плевны. Про оборону Шипки и взятие деревушки Мечка.
Пахом Кузьмич увлекся воспоминаньями и не сразу заметил, что начинает смеркаться. Глянул в окно и спохватился. Небо окончательно разъяснило. От полуденной духоты не осталось и следа, воздух пьянит свежестью. Рябят пора отправлять домой. Было видно, что им не хочется уходить. Но, что делать? Уже за оградой Тимошка поднял на дядьку Пахома глаза и спросил:
- Дядя Пахом, а можно мы завтра придем? А Вы нам еще расскажете, как турка воевали. Шибко интересно.
Пахом Кузьмич растрогался:
- Нет, завтра нельзя, завтра я на службе. Приходите послезавтра, с обеда. Будем оладьи печь. Любите оладьи?
Стряпню братья любили и охотно согласились. Андрейка пристально посмотрел на дядьку Пахома:
- А где Вы служите, дядь Пахом?
- Помнишь, мы днем под мостом проходили? Мне еще караульный солдат рукой махал. Вот этот мост я и охраняю. Завтра мой караул.
Андрейка удивился:
- А чего его охранять?! Он же не сбежит.
- Эка ты бестолковый. Это же стратегический объект. У нас в России без охраны никак нельзя. Охраняем, чтобы под паровоз никто не попал, да аварии через то не приключилось. Чтоб пьяные с него в реку не падали, да сорванцы – вот такие как вы – на спор не ныряли. А то ведь вам только дай волю! Нельзя без охраны, никак нельзя. Но да ладно, ступайте, темнеет уже. Через рельсы аккуратно переходите, в мазуту не залезьте. А то будет мамке новая забота.
Пахом Кузьмич долго глядел вслед своим новым малолетним друзьям. Две детские фигурки торопливо уходили в сумерки, шлепая по лужам босыми пятками. В конце улицы Андрейка обернулся и помахал ему рукой. Старый солдат почувствовал, как ком подступает к горлу. В это момент он понял, что его жизнь вновь наполняется смыслом. Он должен принять участие в судьбе этих сорванцов. Должен научить их жизни, должен помочь встать на ноги. Ведь он солдат, русский солдат. А на Руси солдат бывшим не бывает!