...Смерть стояла на пороге, и она совсем не походила на ту страшную старуху в балахоне и с косой, какой ее испокон веков изображают художники. Смерть, что пришла за ней, была прекрасна, как Венера Боттичелли. С веночком из цветов на русой головке, она напомнила Дафне ее саму в тот день, когда она увидела из окна автобуса компанию своих босоногих сверстников на калифорнийском побережье, спрыгнула с подножки на ближайшей остановке и направилась к ним налегке, с маленьким рюкзачком на спине. В рюкзачке - любимая книжка, футболка, свитерок, джинсы и ни одной пары носков: Дафна шла босиком. Сидящие у костра ни о чем не спросили - просто освободили для нее место и с улыбкой протянули тарелку с едой и питье. Следующие три года своей жизни она провела с ними, кочуя по дорогам Америки: спала на матрасе, пела и танцевала в кабаре, мыла посуду в кафе, сбивала коктейли в баре, шила купальники. "Дети цветов" стали ее настоящей семьей. Прежняя респектабельная жизнь (Дафна была замужем за преуспевающим американским инженером, работала манекенщицей в известной косметической фирме "Элизабет Арденн") вспоминалась лишь изредка, как смутный сон, и не вызывала ностальгии.
...Из состояния забытья ее вывело появление в больничной палате сына.
- Боаз, я не хочу, чтобы "Синий лес" разрезали. Пусть останется... - это прозвучало, как завещание умирающего человека. Она тогда и в самом деле была при смерти. Три месяца изнурительной работы в плохо вентилируемом помещении ночного клуба в Яффо, которое организаторы благотворительной акции арендовали для художницы специально, чтобы она смогла написать это огромное полотно (десять метров на четыре), закончились для нее тяжелейшим химическим отравлением ядами красок и непрекращающимся удушьем. Позже Дафна скажет: "Это был момент слабости. Синий лес едва не убил меня. Картина далась мне слишком дорогой ценой, мне казалось, что будет несправедливо разрезать ее и распродать по кусочкам в благотворительных целях".
Однако, у истории был хороший конец. Дафна выкарабкалась и на сей раз (как и шесть лет назад, когда врачи обнаружили у нее лейкемию и сказали, что шансов выжить нет, а она с помощью друзей нашла во Франции целительницу, в течение двух лет пила жуткую горькую настойку из 20 трав, и выздоровела). "Синий лес" выставлялся в Израиле ("Бейт Опера", центр "Азриэли") и Америке (выставочный зал Всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке - тогда "близнецы" еще возывышались над городом), а часть полотна была продана желающим пожертвовать средства для "Бейт-Шанти" (приюта, созданного в Тель-Авиве для "трудных" подростков). Во время благотворительной акции каждый из тысячи квадратиков приобретался жертвователями за 1500 долларов.
Дафна по-прежнему пишет картины, стихи, тексты к политическим песням протеста. В ее доме по-прежнему, как и 40 лет назад, по нескольку месяцев, а то и дольше, живут разные люди, которые в данный момент нуждаются в крыше над головой, а входные двери практически не закрываются - кто-то приходит, кто-то уходит. Наверху, на выступе, еще один приют - для ворон и голубей, которых хозяйка прикармливает не первый год, отчего те стали почти ручными. Под ногами крутятся кошка и пес по кличке Тутти.
Крыша у Дафны просторная - здесь помещается даже круглая ванна-джакузи, в которой хозяфка порой проводит целые дни, покидая ее только для того, чтобы взять что-то из холодильника. Все же остальное - блокнот и ручка для стихов, телефон для связи с друзьями - на расстоянии протянутой руки. Справа от джакузи - цинковое корытце, в каких еще наши бабушки купали детей, с плавающими в нем золотыми рыбками, подсвеченными сркытой среди листвы лампочкой. На пол брошены пара пропитанных смолой и мазутом железнодорожных шпал, бог весть как сюда попавших.
...Тихий шабатний вечер. Полумрак. Мы сидим с Дафной на крыше и не спеша потягиваем из бокалов сухое вино. На тарелочке подогретый "русский хлеб", намазанный смесью маргарина и копченой рыбы (хозяйкино изобретение).
- Будь моя воля, я бы поставила раскладушку в "русском" магазине и там бы жила, - смеясь, говорит Дафна, - до чего вкусные вещи там продают; недели не хватит, чтобы все перепробовать.
Попутно Дафна вспоминает, как год прожила в Москве, куда ее пригласили для работы в одном проекте в непривычной для нее роли архитекторши. Больше всего ей запомнились тогда русские барды, поющие в любую погоду, их покрасневшие от холода пальцы, терзающие струны гитар.
- Мне кажется, - говорит Дафна, - что предназначение творческих людей состоит в том, чтобы сидеть у костра, подбрасывая в него поленья, и рассказывать тем, кто день-деньской тяжко работает и подошел погреться, в чем состоит смысл и радость существования. Ведь люди искусства, в отличие от других, не стоят у станка, не сидят в конторе, перекладывая бумаги. Они наблюдают жизнь в самых тонких ее проявлениях, и празднуют ее, переводя свои впечатления на язык музыки, жеста, красок, слова. И это большая ответственность - донести открывшееся тебе до тех, кто придет греться у огня. Когда я вижу на какой-нибудь выставке инсталляцию из отбросов, или одинокую красную точку в центре пустого холста, я невольно вступаю с автором в воображаемый диалог: "Мы думали, ты собираешься рассказать нам вечером у костра, в чем состоит кайф жизни, для чего нам стоит жить и работать. А ты рассказал нам лишь о том, какой ты странный, даже сумасшедший. Неважно, что твой труд никому не принес радости и не согрел сердца, что ты украл чей-то праздник, и на твои "отбросы", или "точку" никто не придет смотреть второй раз - зато завтра во всех газетах напишут о том, как ты оригинален и непохож на других".
...Я слушаю свою собеседницу и думаю о том, что она, наверное, мало изменилась внешне (та же изящная девичья фигурка манекенщицы, те же длинные пряди волос, разбросанные по плечам, та же ковбойка и джинсы) и не изменила себе за время, прошедшее с баснословной эпохи израильской богемы 1960-70-х годов. Богемы, не имеющей преимуществ хай-тека, не знающей слова "пиар", собирающейся для удовольствия быть друг возле друга и творящей легко, без каких-либо целей.
- Мне повезло, я попала в Калифорнии в компанию хиппи в тот самый момент, когда это в Америке только начиналось, когда еще не было тяжелых наркотиков, коммун, привязанных к одному месту. Мы путешествовали по стране босыми - пешком или автостопом, спали под звездами, сочиняли песни и стихи, подрабатывали где придется, и жили надеждой, что мир изменится, и люди станут другими, - с улыбкой вспоминает Дафна и делает паузу, разминая сигарету. - Знаешь, люди ведь не вплетают цветы в волосы просто так. Они делают это только, когда у них в душе есть ощущение праздника. Мы очень верили в то, что мир уже не такой, каким был вчера, что завтра в нем будет больше радости и света. Материальное нас не интересовало, достаточно было уголка, чтобы поспать, и воды, чтобы умыться. Быт наш был предельно скромен, все помогали друг другу. Но главное - это ощущение непрекращающегося праздника, которое мне удалось сохранить в себе и по сей день.
- В 1969-м, когда я вернулась в Израиль, здесь уже тоже можно было встретить хиппи, приезжающих из других стран, - продолжает Дафна. - Я безошибочно узнавала их по безмятежным выражениям лиц и свернутым матрасикам, привязанным сверху к рюкзачкам, и вела их к себе домой: живите у меня хоть месяц, хоть два - сколько захотите. Потом у нас образовалась своя, местная компания из десятка человек (плюс три десятка попутчиков), которую возглавил художник и режиссер Жак Катмор, умерший полтора года назад. Мы основали нечто вроде студии, назвав ее "Третий глаз". В основном мы жили вместе, в одной квартире, или целыми днями бродили из дома в дом. Мы практически не расставались, и каждый день был насыщен какими-то событиями: снимали фильмы, устраивали выставки, сочиняли стихи, уходили на берег моря покурить травку или уезжали в Галилею - побродить по живописнейшим местам. Жак был удивительной личностью. Он мог сказать парню, который в свои 34 года продолжал жить с родителями и носил стариковские боты на молнии: "Тебе уже 34, а ты еще ничего не сделал". Или ему попадался на глаза простенький рисунок из школьной тетрадки четырнадцатилетнего подростка. "Гениально!" - говорил Жак, и через две недели этот паренек уже воодушевленно малевал на ватманских листах политические карикатуры, а в его длинные волосы были вплетены полевые цветы. Иногда достаточно было одной встречи с Жаком, чтобы жизнь человека изменилась кардинальным образом, - продолжает Дафна. - Но в какой-то период Жан возомнил о себе, что он гуру, и меня это стало раздражать. Я отправилась в Биньямину и потащила за собой еще несколько человек - скульптора, фотохудожника, керамистку, мультипликатора, музыканта, - продолжает Дафна. - Мы основали там подобие коммуны, завели домашних птиц редких пород, к примеру, индийских кур, а во дворе устроили большую коллективную студию, где у каждого был свой уголок. Утром мы устраивали совместные трапезы, по очереди съедая свежее яйцо из-под курицы. Этот счастливый период продолжался четыре года. Потом все разъехались. Время было непростое. Одних напугала Война Судного Дня, други уехали из страны, опасаясь преследований полиции, вылавливающих ради газетных заголовков любителей марихуаны. Жак со своей женой Анн тогда перебрался в Голландию - они прожили там довольно долго.
- Что тебе запомнилось больше всего из богемных 60-70-х?
- Мгновения, часы, дни, месяцы, которые мы проводили вместе, сидя у меня на крыше в Тель-Авиве, или в Синае, или в Галилее.
Неважно где. Это была прекрасная пора - без планов, тревог за завтрашний день, союадений об утраченном. Ощущение какого-то бесконечного празднования жизни и творчества...Мы больше чувствовали, чем думали, мы ощущали мир наподобие трехлетних детей: свободно дышали и радовались всему, что нас окружало, - восходу и закату, непродолжительному дождику, облакам на небе. Посмотри, как большинство из нас живет сейчас? Разум, конечно, хорошая штука, он помогает решать проблемы, но если в голове у тебя тарахтят сразу восемь каналов, и нет кнопки, чтобы все это отключить - разве это жизнь? Если я и жалею о чем-то, то лишь о временах, когда вместо того, чтобы воспринимать каждое мгновение жизни как подарок, погружалась в страхи и тревоги, ненавидела, ревновала, завидовала, сожалела, страдала.
- Сейчас ты живешь иначе?
- Думаю, что да. Внутри меня покой. И ответы на все вопросы - тоже внутри. Единственное, чего бы я хотела достичь, - это оглянуться перед уходом на пройденный путь, поаплодировать себе и поблагодарить эту жизнь за то, что она у меня была.
- Как сложилась судьба представителей израильской богемы 1960-70-х?
- Слава Богу, никто не покончил собой, не "сел на иглу", не спился и не попал в психушку. С большинством из них я и по сей день в дружеских отношениях. От других людей их отличает, пожалуй, то, что их душа не устала трудиться, им по-прежнему присуще желание праздновать жизнь, даже если она вполне рутинна. Среди моих друзей больше женщин, нежели мужчин.
- Как ты относишься к феминисткам?
- Если они не бреют волосы под мышками, воняют потом и постоянно озлоблены, я их не люблю. Когда же они выступают против обрезания кли тора у девочек-мусульманок - я их поддерживаю.
- У тебя двое взрослых детей. Какое место они занимают в твоей насыщенной жизни?
- Когда они были маленькими, я любила рисовать их спящими. Спящий ребенок - это такое таинство, такая чистота, что тебя не покидает ощущение, будто рядом с ними - Бог. А мы, взрослые, если посмотреть на нас спящих, даже во сне не способны отключиться от тревог и забот.
- Потом дети подросли, - продолжает Дафна, - и превратились в обычных израильских подростков - шумных и неуправляемых. Когда они слишком доставали меня своими выходками, я могла бы, как любая другая мать, либо накричать на них, либо обидеться, либо наказать, но я поступала иначе. Я сосредотачивалась на чем-то очень смешном и необычном, входила в их комнату и начинала им об этом рассказывать. Такой реакции они ожидали от меня меньше всего, и напряжение улетучивалось.
- Жаль, что я не знала такого простого и эффективного способа двадцать лет назад...
- Все ответы на все вопросы - в твоем сердце. Просто надо к нему прислушиваться.
- А твои родители - им удалось дать тебе то, что ты постаралась дать своим детям?
- Мои родители, выходцы из Голландии, были замечательными людьми. К сожалению, их уже нет. Отец работал на алмазной бирже, мама была певицей, пианисткой. Она прекрасно готовила, в нашем доме всегда пеклись пироги. Мои родители были обычными людьми, но с невероятным теплом в душе. Представляешь, что это такое, когда, вымокнув под дождем, ты заходишь в дом, где тебя встречают с полотенцем, чтобы просушить волосы, и все пропитано запахом свежеиспеченного пирога?
- И все-таки мне до сих пор не понятно, что ты предпочитаешь в большей степени - общение с другими, или одиночество?
- И то, и другое. В моем доме обитают люди разного возраста, разных профессий, но я устроила свое жилище так, чтобы никто никому не мешал. Вот и сейчас здесь - мой друг, дочь со своим приятелем и дочь моей подруги, но ты ведь не ощущаешь в данный момент их присутствия, потому что каждый находится в своем отсеке, каждый занят своим делом. Что касается меня, я обожаю сидеть дома и почти никуда не хожу. Правда, сейчас на Шенкин (тель-авивская улица, где обитает местная богема - Ш.Ш.) собираются открыть позади домов маленькие магазинчики, как на Нахлат-Биньямин (пешеходная тель-авивская улица, где продают свои работы художники-прикладники - Ш.Ш.), наверное, там я потусуюсь. Когда мы были маленькими, то играли в "маму-папу", "врача" и "магазин". В "маму" я уже наигралась, а в "магазин", очевидно, нет.
- Кстати, я обратила внимание, что ты любишь писать лес, причем, лес необычный, таинственный, в глубине которого мерцает приглушенный свет. Что скрывается в твоем лесу и что означает это сияние?
- Однажды, когда я уже начинала заболевать от отравления красками, я вдруг почувствовала ночью приближение конца, собралась с силами и поехала в ночной клуб, где висел неоконченный "Синий лес". Я изобразила внизу трех фиолетовых бабочек, уверенная, что рисую в последний раз, потом взобралась на платформу и написала вверху специальной краской, которая видна только при ультрафиолетовом излучении, изречение Махараджи: "Это таинственное и магическое место, и оно внутри тебя..." Нет мучительнее смерти, чем смерть от удушья, но когда ты ее не боишься, то чувствуешь себя в этот момент ребенком, который держится за палец отца в Луна-парке и знает, что он не потеряется. Я ощущала примерно то же самое, когда два месяца дышала в больнице кислородом из баллона. Повторяю снова иснова: все, что нам нужно знать, чтобы ничего не бояться, находится внутри нас. Надо только помнить об этом. Но нам некогда помнить и вспоминать, мы же заняты разными глупостями, решаем проблемы, воюем, вместо чтобы наслаждаться жизнью, каждым ее мгновением. Живя с ощущением счастья внутри, ты словно поднимаешься по ступеням, а если переживаешь и страдаешь - у твоей лестницы нет перекладин.
- Интересно, как могла бы сложиться твоя жизнь, если бы около сорока лет назад ты не заметила хиппи, сидевших вокруг костра, не сошла бы на той остановке в Калифорнии?
- Я бы все равно к этому пришла. Накануне того самого дня я устроила дома вечеринку, собрала подруг и сказала им: "Берите все, что у меня есть. Мне не нужны больше мои наряды и мои вещи. Я ухожу. Куда - пока не знаю. Но я знаю одно, в мире что-то меняется, и я должна в этом участвовать". А потом я села в автобус с маленьким рюкзачком. В тот момент я и вправду не знала, где сойду. Если ты хочешь пить - это верный признак того, что вода где-то недалеко.
Сайт Дафны Арод, где можно увидеть ее "Синий лес"
http://www.daphna-arod.com/mwindex.phtml?p=1