...Только баловень судьбы может позволить себе такую жизнь – ни от чего не зависеть, без сожалений расставаться со всем, что начинает обременять - надоевшим жилищем; женщиной, к которой не испытываешь прежней любви; страной, где тебе стало тесно, - и при этом всегда оставаться окруженным преданными и любящими его людьми.
Израильский художник Ави Файлер именно из этой породы счастливчиков. В который раз я прихожу в его странное жилище в старом Яффо, напоминающее корабль. Просторный балкон нависает над яффским портом, а изо всех окон виден один и тот же пейзаж – бесконечная морская синева. Ступеньки, галерея небольших комнат, переходящих одна в другую, и толстые-толстые стены шириной в четыре метра - неудивительно, что все мобильники в этом доме безнадежно молчат. Зато по утрам поют петухи, которых у Ави целых шесть, а впридачу к ним еще имеются 40 кур дивной окраски. Ави кормит своих пернатых домочадцев отборными овощами, а снесенные яйца раздает соседям и забежавшим на огонек друзьям.
- Я предпочитаю просыпаться под кукареканье и шум набегающих волн, - говорит Ави. – А поскольку последние девять лет живу в старом Яффо, то в моем доме вывелось уже третье поколение петушиного племени.
- Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе про свою жизнь? – смеется он, вытаскивая из пачки сигарету. – Но это может занять очень много дней. Вся моя жизнь – это сплошное путешествие. Такое большое приключение, растянувшееся на десятки лет. Я просыпаюсь утром и говорю себе: «Слава Богу, наступил еще один чудесный день, вот и славно».
Первые на Синае
Иные периоды его жизни могли бы послужить сюжетом авантюрного романа. Например,
когда он совершил налет на тель-авивскую гостиницу, где жили участники съезда предпринимателей, занимающихся сбытом алмазов. Награбленное Ави раздал неимущим семьям, оставив себе на память об этом событии всего один шекель. Судьи учли бескорыстие молодого грабителя и отправили его в тюрьму всего на полтора года. Освободившись из заключения, Ави женился на дочери председателя алмазной биржи – как раз одного из тех, кого он тогда и ограбил в числе прочих. Ави прожил с Дафной восемь счастливых лет. Они были первой израильской парой, которая поселилась в Синае неподалеку от Нуэйбы – в самодельном доме (кстати, все дома в своей жизни Ави строил сам, а в яффском саморучно соорудил лифт для спуска в студию, расположенную внизу).
- Первый наш с Дафной дом на Синае был из камня, а потом мы построили второй – из чудного дерева. Однажды разразился сильный шторм, а когда он закончился, я пошел на море и увидел, что весь берег и риф усеяны пятиметровыми бревнами красного дерева, очевидно, упавшими с какого-то корабля. Это была такая удача! Я вернулся домой, завел джип и отправился их собирать. То жилище было самым красивым в моей жизни, - произносит Ави. – У меня даже сохранились его снимки, правда, черно-белые. Глядя на них, ты бы, наверное, не узнала Синая – настолько он выглядел тогда пустынным - не то что, сейчас. Сначала мы с Дафной жили в дюнах вообще одни, потом к нам прибился разный народ и образовалось нечто вроде коммуны, где из меня сделали этакого гуру. Мы поддерживали теплые отношения с бедуинами из соседнего стойбища. В общем, все было замечательно, пока я не почувствовал, что мне на Синае стало тесно. Я ведь бежал в дюны от цивилизации, а получилось, что она настигла меня и там. Мы покинули Синай и стали искать другое место.
Вместе с еще тремя парами друзей Ави и Дафна остановили свой выбор на Биньямине, где основали коммуну художников, получившую позднее название «Третий глаз». Но и туда вскоре потянулся народ, который с утра до вечера крутился в студиях коммуны в поисках интересного общения. Шумная богемная жизнь начала утомлять Ави, он вдруг снова ощутил, что ему становится тесно. Прожив в Биньямине два года, Ави с Дафной отправились за границу, а вслед за ними Биньямину покинули и другие художники. Компания распалась – все разъехались кто куда. Спустя некоторое время Ави с Дафной вернулись в опустевшую Биньямину, и Ави построил там новый дом – еще лучше прежнего. В нем Дафна родила сына, но вскоре после этого супруги расстались: за восемь лет они успели дать друг другу все, что могли: отношения себя исчерпали. Прекрасное жилище было продано, Ави купил бывшей жене и сыну квартиру в центре Тель-Авива, выплатил алименты на несколько лет вперед, надел на спину рюкзак и отправился в длительное путешествие по миру. Он объездил много стран, в иных из них жил подолгу. Например, в Японии, где преподавал искусство живописи в токийской академии. В Швейцарии, Франции, Кении, где у него были собственные студии. Его работы хорошо продавались и оседали в частных коллекциях по всему миру.
История одной картины
Картина, где Ави изобразил обнаженную Дафну в их доме в Биньямине, ознаменовала собой финал насыщенного периода его жизни, уместившего синайское отшельничество и богемное бытие коммуны «Третий глаз». Это была внушительная точка: Ави писал картину для себя и не собирался ее кому-либо продавать. Однако, обстоятельства заставили: все же это случилось - в 1984 году. В ту пору художник жил в тесном старом домике, который впоследствии был снесен – на пересечении улиц Дизенгоф и Ха-Яркон. Его дом был полон картин, которые в Израиле продавались плохо. Деньги иссякли, под окном стоял джип с пустым бензобаком. Ави ловил рыбу и коптил ее во дворе – вот и вся еда. А поскольку электричество отключили за неуплату, по вечерам в доме зажигались свечи – и это было очень романтично. В жизни Ави тогда царила вторая жена – американская манекенщица Антония. Они были настолько влюблены и всецело поглощены друг другом, что совершенно не придавали значения бытовой неустроенности.
В один из дней в дом привели англичанку, путешествующую по Израилю. Перебрав все картины художника, любительница живописи добралась до портрета Дафны и сказала: «Хочу эту». - «Но как раз эта – не продается», - ответил Ави. Категоричность его тона не оставляла сомнений. Женщина вышла, а спустя пару часов вернулась со своим мужем.
- Послушай, - сказал он художнику, - мы хотим эту картину. Даже если у нее нет цены, кто ты такой, чтобы я платил тебе за твою работу 100 или 200 тысяч долларов? Я предлагаю 20 тысяч. Вот мой телефон, подумай до утра. В девять у нас самолет - мы возвращаемся в Лондон.
20 тысяч долларов за картину по тем временам – это была немыслимая сумма! Ави не спал всю ночь и к утру «сломался». На вырученные деньги он тут же купил Антонии новые туфли и платье, а так же два авиабилета до Монако, где открывалась международная выставка с участием художников из сорока стран. Дело в том, что Израиль был представлен на ней единственной картиной, отобранной членами жюри, и ее автором был Ави Файлер. Естественно, ему захотелось присутствовать при этом событии. Прилетев в Монако, Ави первым делом отправился в казино – к тому моменту у него еще оставалось около 16 тысяч долларов из тех, что были выручены за потртрет Дафны. Утром Ави вышел из казино с 60-тью тысячами долларов – ему определенно везло, и тут же позвонил в Лондон: «Я готов заплатить вам за свою работу на пять тысяч долларов больше, только отдайте мне ее назад», - попросил он. На том конце провода засмеялись и повесили трубку.
- Очередную попытку выкупить потртрет Дафны я предпринял два года назад, - говорит мне Ави, - но безуспешно. Они не соглашаются ни в какую.
- Почему тебе так важна эта картина? – спрашиваю я его. – Это своего рода ностальгия по временам, связанным с Дафной и коммуной «Третий глаз»? Или что-то другое?
- Не только ностальгия, - отвечает Ави после некоторого раздумья. – Понимаешь, я слишком много вложил в ту картину. Это была своего рода игра с собственным «эго». Я словно доказывал себе, что достаточно силен в технике и смогу выписать все световые эффекты, создать нужный объем, в общем – достичь всего того, что удавалось старым мастерам живописи. Ну и кроме того - ты права, я тем самым закрывал какую-то очень важную главу своей жизни, изображая женщину, которую любил столько лет, которая родила мне сына, - в доме, где мы жили вместе и были счастливы.
Море в подвале
Вслед за Ави я направляюсь к самодельному лифту, который спускает нас в студию. В центре ее – большой холст. На нем изображено море, небольшое суденышко и больше ничего, но отчего-то хочется всматриваться во все это снова и снова, и смотреть долго. Картина затягивает. Ави зажигает яркую лампу, и море сразу светлеет, обретая глубину и вместе с тем прозрачность. Взяв меня за локоть, художник вынуждает отступить чуть влево и посмотреть на изображение под другим углом. Я замечаю, что тень от суденышка ложится иначе, и на поверхности начинают играть солнечные блики. Я потрясенно молчу, а Ави тихо произносит:
- Сколько бы та нее не смотрела, всякий раз будешь видеть что-то другое. Я работал над этой картиной не один месяц. Иногда – по многу часов, неотрывно, безо всякого перерыва.
- Что ты собираешься с ней делать? – спрашиваю я.
- В Израиле такое не продается. А отдавать за границу я пока не хочу, - отвечает он. - Оставлю до поры до времени у себя. Мне нравится на нее смотреть.
Мы поднимаемся наверх и возвращаемся за массивный деревянный стол к уже успевшему остыть чаю. Ави включает электрочайник и, повернувшись ко мне, говорит:
- Знаешь, в моем доме всегда, сколько я себя помню, толпился народ. Как-то раз я из чистого любопытства прикинул и к своему удивлению обнаружил, что за одно только утро мне пришлось налить 60 кружек чая для друзей и просто знакомых, которые забежали «на огонек». А сейчас я уже немного другой – слишком долго, наверное, был для всех гуру. Теперь мне все чаще хочется оставаться наедине, размышлять, готовить себя к работе, писать картины.
Ави открывает секрет
- Я всегда любил рисовать, и с тех пор ничего не изменилось. Все, что мне теперь остается: сохранить в себе это. Цвета притягивали меня с детства. Бумаги в Израиле тогда было не достать, и я с нетерпением ожидал конца месяца, когда мама оторвет очередной лист большого календаря и я смогу разрисовать его обратную сторону.
Родители были не в восторге от моего намерения стать художником. Для них, переживших Катастрофу, а впоследствии – сталинские лагеря, самым главным считалось наличие в доме муки и масла, все остальное казалось им слишком мелким. Мне же моя будущая жизнь представлялась совсем иной – родительский дом я покинул еще подростком. Я был такой бунтарь, предпочитал плыть против течения, выламывался из любых рамок и всегда считался «черной» овцой. В то время, когда мои работы уже продавались за границей за десятки тысяч долларов, в Израиле я был совершенным аутсайдером – меня игнорировали устроители выставок и местные художники. Они были непонятны мне, я был непонятен им. Происходящее напоминало мне открытую больницу, где каждый пациент проводит для себя самотерапию, выплескивая на холст свои стрессы и проблемы. И вот человек покупает «чужую проблему», вешает ее на гвоздик в своем доме, где и без того хватает проблем – и что получается? Стресс, помноженный на стресс.
Я представлял себе задачи искусства иначе. Картина для меня – это окно в мир, который ты открываешь для себя и других. Я всякий раз готовил себя к работе не меньше десяти часов, освобождаясь от всего суетного. И вот наступал момент полной отрешенности, когда внутри меня уже не было стрессов, сиюминутных переживаний и суеты, а было лишь пустое гулкое пространство, и оно было сродни космосу. Я ощущал себя коридором, через который течет поток мощной и светлой энергии. Если я писал воду, я становился в этот момент водой, если я писал птицу, то ощущал, как мои руки превращаются в крылья. Я мог стать в этот момент чем угодно – лодкой, ветром, конем. Мне не нужно было смотреть на предметы или живые существа, чтобы изобразить их. Я ощущал их внутри себя и понимал их строение до последнего атома. Потом, когда я выходил из этого состояния, продолжавшегося порой больше суток, и смотрел на свое новое «окно», я говорил себе: «Это было прекрасное путешествие!»
Мне кажется, что когда человек смотрит в такое окно, он поднимается на какую-то новую ступеньку, независимо от того, умен он, или глуп, молод или стар. Он не может не ощутить той энергии любви, которая исходит от картины, и его душа пребывает в этот момент в состоянии покоя и гармонии.
Искусству живописи я начал учиться у Рембрандта, когда был еще мальчиком. В доме была книга с репродукциями старых мастеров. Больше всего мне нравился портрет матери, написанный Рембрандтом. Я изготавливал холсты из старой простыни, натягивая их на самодельные рамки, и делал копии его картин. Потом я учился в разных академиях, в том числе – в Италии, овладел разными техниками, но окончательно разочаровался в академической системе, при которой мои учителя прежде всего аппелировали к моему сознанию, а не к чувствам. Я решил идти своим путем.
В Голландии я каждый день ходил в музей, где хранятся картины Рембрандта – те самые, что я копировал в детстве. Я принимал ЛСД (в 1970-е годы это было распространенным явлением) и словно подключался к атомной станции: у меня открывалось совершенно иное видение предметов. Я мог стоять напротив картины Рембранда часами, разлагая ее на атомы и понимая, как он ее строил. Мне открылось тогда, что, оказывается, Рембрандт использовал в качестве основы не белый фон, а красный, достигая тем самым невероятных световых эффектов (позднее, когда картины старых мастеров научились исследовать с помощью излучений, это было доказано научно). Я торчал в музее до его закрытия, пока меня не выгоняли сторожа, возвращался домой и пытался воспроизвести в своих картинах увиденные эффекты. Вот это и было для меня настоящей школой. А потом я уже учил в академиях других, обращаясь прежде всего к чувствам своих учеников, а не к их разуму.
Сегодня мне 57, и для меня все открылось. Я понял главный секрет творчества и бытия – сохранять в себе это постоянство любви и ощущения радости от каждого мгновения жизни. Если тебе удается остаться на этой высоте, ты можешь перевести все светлое, что тебя наполняет, на визуальный язык, и открыть новое «окно».
Вместо послесловия
Я могла бы рассказать еще о том, как из-за Ави Файлера однажды едва не прервались дипломатические отношения Израиля с Эритрией, куда он отправился в в 1997-м году в морское путешествие и оказался пленником на судне, которое, как потом выяснилось, никто не захватывал. Но это особая история и она требует отдельного рассказа.
А пока мне остается лишь добавить, что Ави снова в пути и собирается расстаться с уникальным своим жилищем, стены которого пережили периоды древней Византии и мамелюков. Он намерен открыть новую главу в своей жизни: поселиться в пустыне Арава и выстроить среди песков новый дом – разумеется, со студией и курятником для своих любимцев.
сайт Ави Файлера, где можно посмотреть его картины и узнать о нем:http://www.avifeiler.com/
Шели Шрайман