БОРИС АЛФЕРЬЕВ
БЕЛАЯ РЫСЬ
ПРИЛОЖЕНИЕ 1 К РОМАНУ.
ПОЭТИЧЕСКАЯ ТЕТРАДЬ Б.Р.БАГРАТОВА.
***
На диком берегу Озера Мрака,
Где тучи сыплют истаявший снег
На хребты хрипящих собак,
У которых нет пищи, нет крова под небом,
Но есть таковой под землей —
В тесной келье безмолвного, нежного Ветра,
И псы ему благодарны за милость и ласку,
И, верные, смотрят в седой тишине,
Безмолвного, замерзшего Времени,
Как слезы с лица утирает он, угрюмо и нехотя.
Брат твой, Ветер, выходит на свет со своею сворой,
Лающей внятно и гулко между гранитных колонн,
На которых начертаны даты — судеб, начал и концов;
В безмолвии мертвого града он рыщет,
Без звука, без шороха, без повеленья,
Лишь треплет безветрие пламя на песьей его голове.
Но кончатся сказки, и брат дорисует свой круг,
Замкнет свои цепи, сотрет устаревшие знаки,
Хламом железным засыплет могилы,
А поле, залитое кровью, засеет пшеницей твой Ветер.
Страшные символы спрячет в сундук в покосившемся домике Дэвы,
Стоящем средь древних болот на окраине Мира,
И там их оставит меж лампой и книгой навеки,
Затем, чтоб они не подумали вырваться снова наружу.
Дети возьмут наши шпаги за жала,
И будут гонять воробьев на обломках великих империй,
Бездумно и грустно,
А нам — нам останется только воскреснуть,
Чтоб было кому рассказать о деяниях наших,
И выпить по чаре за наше здоровье.
Царствуй, Роксана.
[1898]
***
Боль листопада в глазах,
Мера предела в снах,
Плачет, возмездья ждет, скалится в окнах башен,
Истина женского ждущего тела
Есть символ борьбы, и суть сутей в сиянии Мира,
Соки Земли зарождаются в язвах могил,
Дева в руке превращается в мокрый песок.
Но реет памятью Вечных незримая надпись:
Тень серой птицы в забытых руинах неизвестной жизни:
Тень твоей души — красного дерева в разности Воли и Права,
Тень твоей души — между синих огней неустроенной гаммы,
Пламенем меча в диске Солнца приложенной силой
Мечется душа — бьется
Тень серой птицы в забытых руинах неизвестной жизни.
Только и будет венцом расстояния в день — жизни тропа —
От рожденья, до судорог смерти — гранит да огонь,
Горсточкой праха окончится шествие факелов верных сердец,
И только тень серой птицы мерцающим светом
Застынет в забытых руинах неизвестной жизни...
[1900]
***
Спрятав руки в полотенца, рыщут, примеряя обломки лиц,
Непослушные младенцы — в темных окнах полуночных больниц,
Горсть огня швыряют в небо, чтобы выпал дождь на замшелый гранит,
Чтобы дети подрастали, и жевали старухам их пищу!
Каждый вечер ковыляют в серых тряпках их худые тела,
Стекла о землю швыряют, жгут янтарь, и упрямо плюют в зеркала,
Рвут тряпицы, вяжут нити, топят воск, и гарцуют верхом на свиньях,
И хотя мы их не видим — одинокие, сидим мы и плачем!
Кто на реках вавилонских плачет вместе — каждый о своем,
Кто на холмиках убогих плачет в горе под могильным столбом,
Кто — от боли, кто — от счастья, кто — от страха, или же — просто так,
В этом нет ни капли смысла, ибо плакать — свойственно детям,
А детям — естественно плакать...
Дети, дети, подрастайте, что б жевать старухам их пищу...
[1904]
***
Между Западом и Югом,
Где песок глотает воду,
Пашет Смерть железным плугом
Полумертвую Природу.
Набивает снегом тучи,
Наполняет силой порох,
Повторяет, словно учит,
Символ Веры, згу да морок.
Оградив стеной от пушек,
Тянет смело к небу шпили,
В вихре кружек и подружек
Бьет неистовство кадрили
Ублажает и калечит,
Возражает и кичится,
Злато плавит, карты мечет,
Под шрапнелью в грязь ложится.
Там, где лишь шалит направо —
Чуть налево — рвет на части,
Кто за славой? Рысью! Лавой!
Шашки вон! Все в нашей власти!
Пуля — дура, но невинна,
Штык — герой, однако ломок,
В бой, вторая половина
Потаскух и экономок!
А звезда иного мира
Предоставит без смущенья
Деревянную квартиру
Вместо божьего прощенья,
Что б нам? Мы — седые дети,
Семя Гога и Магога;
Время наше — мера Смерти,
Смерть для нас — прообраз бога...
[1914]
***
Да почиет граница света — туман в созвездье Трех Волхвов.
Да почиет строка Завета — оракул неразумных снов.
Да почиет дитя Закона, хватавший грудь во имя звезд,
Да почиет Земля без стона, без глупых слов, без лишних слез.
Идущий в путь да не преступит границ Небес, и края Дна,
Сидящий здесь да не возлюбит бокала терпкого вина,
Войдя в погост, чье имя — город, не тронь могил, им имя — кров,
Не то найдешь чуму и голод, обломки лиц, детей, веков.
Да почиет постылый гомон Орлов, Комет, Дождей, и Крыс,
Да почиешь ты, что прикован к греху, и путь твой — только вниз;
Да почиет твой дух без тела в седой петле цветов земных,
Прости ж детей Огня и Мела, они мертвы — мир праху их!
[1915]
***
Рваного сумрака хлопья слепящие спадают по узким плечам.
Тихая девочка, упрямо молчащая, рыщет по старым следам.
Кровью сочится земля терпеливая, снега не ждущая впредь —
Лижет опавшие листья, забывшись,
Тихая девочка, с проклятым именем —
СМЕРТЬ — в нестрашном обличье.
Осень-красавица снегом венчается, золото сыпля из рук,
Тихая девочка стоит, улыбается, в круге безмолвных подруг.
Где-то вне времени флейта визгливая ухарский свищет напев,
Тихая девочка неторопливо,
И явно презрев всякий стыд
Тянет платьице с плеч —
Таких знакомых мне.
Рада она, что в огне не сгорела, и воду ласкала стопой,
В бездну не пала, в земле не истлела, не стала глухой и слепой,
Тихо смеется: — Тебя я помилую — ты слишком со мною знаком!
И убирается прочь моя милая
Тихая девочка, Вечный закон, или
СМЕРТЬ — в нестрашном обличье.
[1915]
***
Эта пыль сохранит его след от немытых перстов,
Его слово поведает то, что не знал и Господь,
Его крик просочится как дождь между граней веков,
И в бесстрастном стекле формалин приютит его плоть...
Принужденный веленьем Судьбы появиться на свет,
Поделенный на сажу и мел сирый символ окна,
Словно в зеркало смотрящий в лужу на все, чего нет —
На любовь без любви, и на реки без глади и дна:
Так вернулся домой Победитель, не видя дверей,
Он не знал, что в дверях отвалилась его голова —
Покатилась по лестницам с плачем по тысячам шей,
Кои тер он веревкой во имя богов и людей.
Его ноги искусаны в драках за землю и мать,
Его руки разбиты в тоскливой извечной борьбе
Его сердце измотано страхом предать иль понять —
Но его голова отвалилась сама по себе.
Он был пьян, или спал — неизвестно, но видеть не мог
Всю нелепость и глупость постигшей внезапно беды:
Он был слеп, он был глух, он был нем как трехдневный щенок,
И желал лишь хорошеньких женщин и вкусной еды.
Он узнал свою мать, хоть не видел ее никогда,
Он подумал, что мир, где он есть, слишком черен и глух,
Он руками хватал чью-то грудь, но была то вода,
Он ногтями царапал поверхность, давящую дух.
Он забыл, что есть ночь, что есть день, что есть круг, что есть ключ —
Извращенная линия века свернулась петлей,
Он не помнил, как снегом в висок щелкал солнечный луч,
Он не гладил земли, что удобрена вечной войной.
Его пульс отбивал как сапог героический марш,
А желудок от голода выл, как подстреленный волк —
Так пришел Победитель домой — перемолотый в фарш,
Так, быть может, рождался Пророк, но ... родился мираж.
Он не видел своей головы, что скатилась во двор,
Где веселые дети ей тотчас сыграли в лапту,
Ей швырялись как камнем в разъезд усмирителей ссор,
С ней под мышкой ловили ****ей на Фонарном мосту.
Он с протяжным и яростным всхлипом пытался вздохнуть,
Его шею хватали, тянули, и мяли в руках,
Он звериным чутьем угадал всю грядущую муть,
И уперся руками, застыв обелиском в дверях...
Тишина после воплей и стонов спустилась стеной,
Два архангела гладили голову в белом чепце,
А в руках акушерки обмяк безнадежно седой,
Мертворожденный мальчик с улыбкой на добром лице...
[1917]
***
Брату:
Корни прошедшего, вопли грядущего,
Видимость лучшего — окна с решетками,
Сирые молнии, блеск Бесконечности,
Роспись Судьбы, фатум, поприще, улица…
Шумно справляется Вечная Молодость —
Крови пустили, да водки добавили,
Серость ли их виновата? Не следствие
Верности, кою мы сами отставили?
Осень-проказница светом венчается
С Солнцем: стыдливо разденется в омуте —
Добрый младенец родится на золоте...
Глянешь поближе — там снег блещет в локонах:
Памятью вечной погибшим и брошенным,
Славою вечной пока еще выжившим —
Все, что останется, станет надгробием
Девки-паскуды в рубашечке вышитой.
Камни с могил перемелет промышленность,
Кости и прах уподобятся прочего,
То и другое пойдет в удобрение
Рая для всех, то есть ада всеобщего.
Где результат? Где начало? Где следствие?
Ты знать не хочешь — само к тебе явится:
Русский народ, утопая в безвестии
Роет могилки нам, с нас же и станется.
Снова родись — ничего не изменится:
Снова дубины готовы к восстанию,
Слева и справа потащат на мельницу —
Все там и смелется, пепел останется.
Жди своей участи — к стенке да к тополю,
Либо стань жерновом, либо же — пожили:
Русских в России почти перешлепали,
Быдла в Расее — обло и умножило.
Родина ротой солдат раскорячена,
Дом твой давно съеден ржою и голодом —
Дым над погостом, дурь жизни растраченной,
Флаги. Портянки. Вошь. Череп под молотом.
Ложки над мисками. Шашки над шеями.
Пыль — отношение Власти и Вечности.
Бог, породненный с лесбийскими феями,
Темные улицы. Блеск Бесконечности.
Совесть же скажет, что в нынешнем времени
Русь невиновна, а чернь — невменяема,
Так и застынет под струями семени
Трупом Россия, Расеей терзаема!
[1920]
***
Дай мне, Ангел, счастья быть изгоем
От Отчизны плотского смиренья,
От крестов Господня Воскресенья,
От хожденья голым перед строем.
Я устал — от теплого томленья,
Я забыл понятие наследства,
Дай мне, Ангел, от прощенья средства,
С вечной болью дай соединенья.
До свиданья, Ангел — ты бесстрастен,
Убирайся, Ангел — ты не нужен!
Сохрани, коль можешь, тех, с кем дружен,
Схорони хоть тех, над кем ты властен.
Выйду вон — останусь сам собою
Чтоб несло меня моей же волей —
Стану пулей, или ветром в поле,
Или... сам себе тюрьму построю,
И забуду, что прошел полсвета,
И врагам прощу я — от бессилья,
И в обнимку с рогом изобилья
Сделаюсь вопросом без ответа.
Сердца не питая больше кровью,
Запалю свечей своих огарки,
И друзьям подсыпав яду в чарки,
Брошу розы.
Мертвым.
К изголовью.
[1923]
***
Дремлет горная цепь в окружении звезд,
Покрывая собой лоно спящей Земли,
Погребенный в песке, дремлет каменный бог,
Сузив губы в гримасе последней любви.
Непонятный как Вечность, и скорбный как стон,
Обвинитель песка тщится сбросить песок,
Белый череп Владыки венчает Закон,
Свищет Ветер приветом в пробитый висок.
Спит гранитный Христос, и ему не понять
Обескровленных парий каддиш удалой,
Он не верит в тебя, что рожден умирать,
Дочь преступной любви не согреет собой.
Он лежит в ожидании воли Времен —
Когда горы в вершинах исторгнут мечи —
Усмехнется, и вновь погружается в сон,
Уступая главенство Царю Саранчи.
А вокруг поднимаются к небу кресты,
Тот, кто ищет беды, тот находит беду,
И подагра кривит золотые персты,
И болтаются петли во вшивом ряду.
С неба падает прах, вперемешку с водой,
Не справляется ключ с заржавевшим замком,
И, отставя величие, книжник седой,
Заспешил на базар торговать порошком,
И народ сокрушает устои грехом,
Ибо время прошло, а Ему — не слыхать!
Спит гранитный Христос — покрывается мхом,
Упивается сном, и не хочет вставать!
[1930]
***
Там, где млеет пустая страна в синем дыме,
Тихо тлеет война между нами и ними,
Оставляя нам десять часов для подсчета потерь,
Изможденный май укрывается снегом,
Беззаконный рай изуродован веком,
В небесах грызет свою цепь заколдованный зверь...
“Стоп!” — визжат часы, и хотят оглохнуть,
Ясный день запить коньяком, и сдохнуть,
В зеркалах — отражения дыр, и кометная грязь...
Облака в следах пограничных стычек,
Реет Смерть в лесах обгоревших спичек,
Обрывая последние сполохи, вопли, и связь...
Ныне все взрывают мосты — кто в силах,
Как пшеница растут кресты на могилах,
И из нас никогда и никто не вернется назад,
Ныне взмахом руки, без огня и разведки,
Двинут в Ночь полки Возрожденные Предки —
На последний и вечный парад...
Бей барабан, бей, бей, барабан войны!
Бей! Бей! Громче: дом-дом, барабан войны!
Бей, раздирая столетия ревом полков!
Громче! Уравнивай ряд зевлоротых стволов,
Демонов, павших, подков, шлемов, плеч, и штыков —
Slaet on den trommele van dirre dom deine,
Slaet on den trommele van dirre dom-dom!..
Властелин Зари сокрушает меры,
Из пустой двери в чаде жженой серы
Вельзевул приходит взглянуть на визжащий белок,
Шелестят зрачки, как сухие листья,
Время рвет в клочки, вороша и чистя
Непокойную серую муть, что штурмует Порок...
И фата развевается, словно саван,
И Звезда с ревом падает в тихую гавань,
И растут на костях городища солдатских квартир,
Ибо вовсе нет ни весны, ни лета —
Или нашей кровью упьется Планета,
Или мы покорим этот Мир.
К черту тех, кто ждет, но не нас, а Веры,
К черту кратный год, вместе с чувством меры,
Хорошо ль воевать в темноте,
Где не видно врагов?
Завтра будет Весна — если будут спички,
Завтра снова Война — результат привычки,
Так до края, который в руках обреченных Богов...
...Slaet on den trommele van dirre dom deine,
Slaet on den trommele van dirre dom-dom!..
[1939]
***
Дай нам, Боже, жить как в сказке,
Наплодиться, напитаться,
Даждь нам днесь жратвы и камня,
Будем обелиски ставить,
Дай зачатия и денег,
Дай железа и бензину,
Дай послаще, дай побольше,
Или вздернем на осину,
Обезглавим, закопаем,
Оскопим и расстреляем,
И возьмем себе живого,
Или выберем другого,
Так что, Боже, ты подумай!
[1940]
***
Время сна, и вокруг торжествует гранит,
Сохраненный в последних строках завершенных романов,
Звезды жгут, воет ветер, младенец хрипит —
Седовласый младенец — злосчастный король ураганов.
На земле Око Света поймали в капкан,
Над землей разлетаются темные, грязные птицы
Плачет небо дождем из открывшихся облачных ран,
Кто рожден — те мертвы, те, кто мертв — ожидают родиться.
Это время плачущих вдов, это время серых собак,
Чуть присыпано пеплом пресыщенных, глупых зевак,
Это время плачущих вдов — в красных блестках осин —
Исчезает под пылью дорог, и больших величин.
Приходящий Отец вечно красной грозит простыней,
Отвернувшимся взглядам Великих из камня и стали,
Время жить осененным холодной кровавой зарей,
Время плачущих вдов, утонувших в неведомой дали.
Время плачущих вдов вспоминает былые дела,
Освященные сладким вином, и мадонной из гипса,
Прошлых дев и скопцов, отвращенных понятием зла,
Поднимает из падших руин Золотого Египта
Время плачущих вдов, время серых собак,
Задохнувшихся в пепле пресыщенных, глупых зевак,
Время плачущих вдов в красных блестках осин
Погребенное пылью дорог, и больших величин
Не поднять из горящих руин
Золотого
Египта!
[1941]
***
Наследие — как дым, стелящийся по ветру,
Как этот дым, что ядовит, неуловим,
Почти бесцветен; он зовет, манит,
Но каждый, кто подходит ближе метра —
Убит.
Огонь прекрасен, но он в прах сжигает Славу,
Свет, чуть проникнет в Сферы — станет Тьмой,
Варавву отпустили с миром — были, в общем, правы,
Теперь приходится вести дела со мной.
Проклятие — не плеть, и не боится
Проклятия веселый мой народ,
Мечтает он нажраться и напиться,
Ходить на голове, гулять и волочиться,
Ни страх ни совесть в сердце не войдет —
Собаки взлают — ветер понесет.
А плоть не воск: ей нужно человека,
И сердце — не простые потроха: все ищут,
Снег идет, краснеет осень века,
Смерть, как всегда, невинна и тиха —
Обыденность, беспутная калека
Гармошки скуки штопает меха.
Гори же все огнем! Тепло и славно,
Гори, а дальше горе — не беда,
Убитым все едино и все равно,
Грехи скостит наш подвиг достославный,
И смоет кровь церковная вода.
Все для меня! Я создал порох, пулю,
Вас, Бога, все! Все от моих щедрот!
Так вот:
Дарю вам и запретный плод —
Тех, кто стеня на горькую судьбу,
Войдя в ворота, вылетел в трубу!
[1944]
***
Здесь и сейчас! Покоробясь в огне
Лживые книги "осанну" завыли,
Падают звезды в глухой тишине,
Плачут, и гаснут в податливой пыли.
Солнце играет в бубновых тузах —
Мозесу Кону подносит свободу,
Гимны свистят в снеговых облаках
Сыпля селитру в бесплодную воду.
Свет фонаря над железным щитком —
Томный, усталый, и пахнет карболкой,
Ночь закрывает железным замком
Воздух — застывший, холодный, и колкий.
Стоны молитв в воспаленных губах
Палой листвой зашипят и увянут,
Сменятся смертью и сном впопыхах,
В землю уйдут, удобрением станут.
Снегом укроет, травой зарастит
Подлое время, оплачет, искупит,
Кон Исаак — пожурит, и простит,
Зная, что сын его так же поступит!
Мертвые — в землю, живые — за стол!
Все преходяще, и все объяснимо!
Водка — рекой, несогласных — на кол,
Радуйся! Или проваливай мимо.
А я возвращаюсь, хотя и не ждут!
И хорошо — пусть подольше не знают,
Что не Хорст Вессель меня зовут,
А Румпельштильцхен меня называют!
[1945]
***
Бледный огарок свечи умирает в себе.
Спуталась пряжа, и ветер поет в ветвях,
Скачет котенок в углу, кличет черт в трубе,
Плачет Мария, качая дитя на руках.
В башне высокой дрожит непокойный свет —
Старый колдун заклинает огнем и водой...
Милый Роланд, почему тебя долго нет,
Милый Роланд, почему не спешишь домой?
Пенится в кружках хмель, словно дева-Ночь,
Угольщик чистит флорин, проклиная войну,
Старый еврей вспоминает красавицу-дочь,
Ласково гладя рукою тугую мошну.
Угли пылают, и кости стучат по столам,
Водка вливается в глотки с довольной божбой,
Милый Роланд, почему тебя нет и там?
Милый Роланд, почему не спешишь домой?
В поле, где ворон роняет с небес свой крик,
Там, где меж двух столбов есть дорога в ад,
Ты ли примерил к себе пеньковой воротник?
Ветер тебя ли качает вперед и назад?
И, между небом невинным и грешной Землей,
Твой ли то голос звенит на дороге пустой —
“Милый Роланд наконец-то обрел покой,
Милый Роланд никогда не придет домой”.
[1945]
***
Отныне вчерашняя ночь превращается в век.
Оловянный Полковник врастает в сплетенья времен,
Живые похожи на мертвых, вокруг — гарь да снег.
За снегом — ни голос, ни тишь, и не явь, и не сон.
Оловянный Полковник свой реквием прячет в карман,
В котором есть женщина, спички, дожди и Звезда,
Оловянный Полковник — злосчастный герой и смутьян,
Исписанный лист, и скульптура из крови и льда...
Оловянный Полковник вернется в свой город седым,
Прошедшим весь свет, все вокзалы, любовь и войну,
Осмотрится, и зашагает, закутанный в дым,
По лестнице каменных буден в чужую страну.
Оловянный Полковник венчает бессмысленность дня —
Он просто — незваный — пришел погостить в нашу тень,
Он — Вечность, он тихо уйдет, не смеясь, не стеня,
Он — где-то забытый наш символ, а мы — его день.
Зеленые свечи рвут Прошлого сонную гарь,
Весна растворяется теплым бездумным дождем;
Полковник, который есть сам себе воин и царь,
Пьет водку как воду, и в воздухе чертит свинцом.
И плачут солдаты на крик с ноября по апрель
Когда он их мучит прицельным и плотным огнем,
И девок швыряет в окно — из постелей в метель,
И... кошка мурлычет, уютно укрывшись хвостом.
Они плачут, сбиваясь в колонны по два и по три,
Чтобы учиться у Ангела Бездны добру,
Чтобы в оттаявших лужах пускать пузыри,
Чтобы могильной вороной кричать на ветру,
Те солдаты, которым не надо ни есть ни спать —
Оловянные...
[1949]
***
Молитесь Господу Христу, источенным листам,
Сойдите к белому холсту, могилам и крестам,
Швырните в небо горсть огня — он выпадет водой,
Да посягните на меня — обручитесь с бедой!
Когда ломается клинок, то властвует кинжал,
Усталый бог пускает сок, смягчающий металл;
И год идет за миг, а миг плетет узлы в веках,
И вот: дрожит иконный лик в трепещущих руках.
И черви к свету восстают, и свет плодит червей,
Пляшите, кости, там и тут, пляшите веселей,
Червивым кубком обнеся всех тех, кого уж нет,
Седая Смерть дает Червя — единственный ответ.
Молись кровавым образам, царица без царя —
Низка цена твоим глазам, и слезы — тоже зря;
Не будет вечности тому, что тщится быть всегда —
Знамена склонятся клейму, и смоет кровь вода.
И червь найдет себе приют, в том, что язык ласкал,
Собаки гневно воспоют свой истинный хорал,
Кресты, кресты, и ветра стон, деревья, пустота —
Законы победит закон "Червя-земли-креста"!
И Книга молится Огню, а человеку — прах,
Нет славы умершему дню, погрязшему в веках!
Мудрец — да склонится червям, что жрут его Завет,
Я к вашим воззову рукам, держащим лунный свет:
Налейте кубки для гостей, желанных, дорогих,
Пляшите, кости, веселей, под песни псов худых,
ОН звездной пылью греет тьму, проросшую зерном,
Кто не поклонится ЕМУ, тому грозят огнем,
А больше ничего и нет — единственный ответ.
[1953]
***
Над камнями гонят ветер ревом вспугнутые птицы —
Это Эблис вылезает на открытое пространство
Из норы своей глубокой;
Он одет в собачью шкуру, он смеется, скаля зубы,
Он разводит крылья смело, и взмывает над землею
Не боясь огня и Солнца...
Знает он, куда несется — в место, где копают штольни:
Землю жрут, ломая зубы, чтобы Эблиса не видеть,
И не слышать его зова;
Жилы рвут, стенают, плачут, и дрожат, и молят бога —
Пусто, пусто, только пляшут
ОЛИ-ЭКТ и САМ ЧЕРТ-РЫЦАРЬ,
Призывая, заклиная:
Chad-walad — приди, желанный!
Chad-walad — явись во славе!
Славным будет пепелище!
Всем, кто спит — спокойной смерти,
Всем, кто жив — спокойной ночи!
И на крики эти Эблис направляет взгляд свой острый,
И свистя в бескрайней выси Эблис сбрасывает крылья,
И встречается с собою.
Он кричит: “Я буду первым, я свободен, я всесилен,
Я собой закрою Солнце!
Всех, кто спит, мой плач разбудит,
Всех, кто жив, мой крик погубит!” —
Свищет Эблис, не скрываясь, растекается над миром,
Он хохочет, торжествуя — всех узнает, всех увидит,
Грянет встречу, гикнет, всплачет:
“Пойте лазаря, и ждите — Эблис жив, и скоро будет!”
[1957]
***
Так исполнится — а искупится ли?
Так запомнится — а забудется ли?
Не приспеет ночь, и не будет дня:
Он придет к тебе, Он заявится!
Он придет к тебе — забирать свое,
Он пожалует, не помилует!
Ни тебе страны, ни тебе войны,
От бессилия не шумит ничто,
Или плачет дождь, или сыплет снег,
Для тебя еще остается день:
Ты не жил еще, ты еще незрел.
Уберутся прочь твои присные,
Разметется пыль, разорвется ткань,
Уберутся слуги постылые,
Низко кланяясь, в страхе мучаясь,
Взбунтовался дух, разошелся крик:
"Убирайтесь прочь — бесполезно все!"
Ни тебе жены, ни тебе стены —
От бессилия не кричит никто,
Плачет ранний дождь, в глине чавкая,
А тебе еще остается ночь —
В вольном воздухе тишины кусок.
Торопись смотреть — твой недолог век;
А забудешь что — не забудет Он,
Будет дым столбом, будет тихий час,
Или Вечность выйдет, поклонится,
Разведет в броске руки тонкие —
Еле видима, еле значима,
Набежит, отхлынет, и скроется.
Или станет ночь, и не будет дня —
Он придет к тебе, Он заявится!
Он придет к тебе — забирать свое,
Он пожалует — не отвертишься!
[1958]
***
Падают звезды как листья во тьму и покой,
Квестор ласкает рукой потемневший гранит.
Квестор закончил свой круг — он вернулся домой,
Меч, аккуратно протертый, до времени спит.
Квестор укроет плащом дочь преступной любви,
Кровью запятнанный плащ охранит ее сон.
Солнце взойдет на Востоке — все в той же крови,
Свет его канет в провалах разбитых окон.
Квестор бросает Историю жадным кострам,
Пеплом которых потом удобряет сады.
Ищет благого, идя по истлевшим костям,
Гноем сочится земля, заливая следы.
Мерзнет в дырявой кольчуге бессмертный старик,
Медленно падает снег, именуемый Злом;
Квестор безмолвен — бесцелен в безмолвии крик;
Верные псы окружают патрона кольцом.
Квестор меняет свой облик в кристалле судьбы,
Чтобы отмылись рубцы на усталых плечах...
Чтобы отстроить дворцы — где остались столбы.
Тщетно!
Метель.
Пустота.
Одиночество.
Страх.
[1959]