Одним из моих ярких деревенских воспоминаний остается то, как я пас коров. Сам. Один. Маленький, в больших старых дедовых серых резиновых сапогах, в зеленом бабушкином плаще и с двухметровой вицей в руках.
Роман, я, наверное, тебе уже об этом рассказывал. Ну, ничего. Послушай еще раз.
У нас в «Турусиново» так заведено, что каждый день один человек от улицы пасет выгоняет на выпас все деревенское стадо. Эта очередь переходит от дома к дому вниз по улице. За лето приходится раза два или три пасти общее стадо. Мои дедушка с бабушкой были людьми пожилыми, и они сами не ходили пасти скот, а нанимали кого-нибудь. Благо, шалопаев в деревне, которые «за бутылку» готовы были выпасти вместо нас коров, было… Ну, не хоть отбавляй, но они были, в общем.
Вообще бутылка в деревне была самой конвертируемой валютой. За один «пузырь белой» можно было привезти телегу дров, «расчеркать картошку», скосить трактором осырок. При чем некоторые даже не брали «наличными», а пили тут же с хозяином. Всем было хорошо. В те времена это был, конечно, дефицит. Нигде достанешь. В местном магазине ее было не купить. Наверное, по этому так ценилась водка, привезенная из райцентра.
Другими словами дедушка настоял на экономии, и я был откомандирован пасти коров. Нужно было встать рано утром, гнать их от самого крайнего дома в деревне.
Я немного боялся коров. Они были такими черно-белыми пятнистыми, медленно статно шедшими и что-то постоянно жевавшими. Они почти никогда не бодались. Нужно было постараться, чтобы какая-нибудь из буренок боднула тебя. Но рога у них были страшные.
Как-то я нашел в дедовой мастерской ножовку с ручкой из коровьего рога. Я осторожно осмотрел ее. И положил от греха подальше. Немного странные ощущения овладели тогда мною.
А еще в стадо выпускали колхозного быка. Не всегда. Но иногда выпускали. Это был здоровенный детина с кольцом в ноздрях. Про него ходило много баек, что он, дескать, кого-то на ферме трепал как тряпку, сломал ребра и выбежал в поле. Еле поймали. А еще, что чтобы усмирить этого убийцу, его цепями приковывали за носовое кольцо. И еще говорили, что он уже дважды не-то вырывал это кольцо, не-то разгибал его. Поэтому у него кольцо специальное, запаянное. Я не знаю, Роман, слышал ли ты эти байки. Почти все из них рассказал мне Серёга Тюлькин.
Выгнать коров в поле оказалось задачей простой. Коровы сами меня боялись. Я бежал в их сторону, растопырив руки, и кричал: «Ну, пошла!». И она медленно, как грузовик с фурой, сперва голову, а потом и вся, разворачивалась и уходила в направлении от меня. А я для солидности и пущего страха размахивал вицей по сторонам.
Все это оказалось не проблемой. Проблемой же был мелкий противный дождь, который начался, едва мы выгнали стадо на ничейный луг за деревней. Чем дальше мы отходили от деревни, тем больше усиливался дождь. Сперва я не замечал его. Ну, моросит, и моросит. Когда же голова намокла, и промокли плечи якобы прорезиненного плаща, стало немного грустнее. Это был один из тех дождей, который «заряжает» надолго.
Уже близился полдень. Я стоял под деревом промокший насквозь. И прорезиненный плащ, и дурацкая зеленая клетчатая рубашка под ним, и спортивное трико с вытянутыми коленками и даже ноги в сапогах. Я давно съел несладкие печенюшки «Мрия», которые в целлофановом пакетике дала мне бабушка. В левом кармане лежала почти пустая водочная бутылка с молоком под полиэтиленовой пробкой. А пакет я вскоре нацепил на голову. Это был простой прозрачный пакет. А вот у меня вид с этим простым прозрачным пакетом на башке, был уже непростой. Даже жалкий. Я промок и замерз. Самое обидное, что и коровы не ели. Они как я встали и молча стояли. Никто из них не мычал. Хотя, наверное, это было не самое обидное. Обидно было, что торчишь среди поля мокрый и замерзший. И никому до тебя в деревне дела нет? И ни присесть, ни лечь нельзя, везде сыро.
Вицу к тому времени я где-то уже успел «посеять». Понурый я медленно курсировал между коровьими лепешками вдоль стада и вслух считал до шестидесяти, пытаясь поторопить время. Я допил молоко из бутылки и выбросил ее в канаву, до которой шел минут пять и столько же обратно. Но время тянулось. Я брел, глядя под ноги, и увидел маленький листик дикого щавеля. Он такой тощенький с красным гребешком. Сорвал его, разжевал. Он такой приятно кисленький. Не кислый, а кисленький. И как-то веселее стало. Но ненадолго.
Я даже не сразу заметил, что дождь сперва ослабел, а чуть позже перестал. День клонился к вечеру. Я глядел на бабушкины часы, которые были на коричневом потертом и уже совершенно неблестящем кожаном ремешке на левой руке. Глядел, как медленно самая тонкая длинная стрелка чертит круги.
Я почти готов был плакать. Как же сильно не повезло с погодой! Где же социальная справедливость? Ребята рассказывали, как они могли поспать в поле, прямо в траве, другие успевали сбегать в близлежащий лес и набрать грибов, а третьим их папы или, ну, кто там с ними пастушил, делали им свистульки из веток деревьев. И они гордо шли в конце стада и свистели.
Я поднимал глаза и смотрел в сторону деревни. Тогда я не понимал, но она выглядела красиво. Темные, не успевшие еще просохнуть дощатые стены домов, и легкий, едва слышный, шум работы тракторов. Шум жизни, которая несется там. Там. А ты здесь. Там твои деревенские друзья, наверняка играли с буксовалками во всех глубоких грязных лужах. Это как ручка-заводилка для машины, только длиннее, и на конце шестерня от комбайна. Крутишь ручку, а шестерня в грязи по-разному буксует. Классно!
Около шести часов вечера мы погнали стадо обратно. Коровы, овцы, козы – все, по-моему, с превеликой радостью неслись домой. Пастухи едва поспевали сзади.
Я сразу же пошел домой. Загонять на ферму убийцу-быка, которого я так ни разу в стаде и не заметил, пошли другие. Я разделся в сенях, бросив всю грязную и сырую одежду на пол. Зашел в избу, а за мной по полу тянулись мокрые и грязные отпечатки моих носков. Я переоделся во все сухое. Бабушка позвала ужинать. Я с жадностью съел тарелку горячего супа на собственных консервах, заедая большими кусками хлеба.
Хлеб здесь, кстати, только белый, в буханках, и немного горьковатый. Это из-за полыни, растущей на полях.
Я попросил добавки. Попил чая. Лишь потом меня дед спросил: «Ну, как, внук, отпастушил?» Я не нашел ничего лучше ответить как: «Да нормально».
И я завалился спать на диване, под пестрым настенным ковром с оленями. Где мама-олень смотрит на оленя-ребенка. Я закрыл глаза, а перед глазами неподвижно стоят коровы. Пестрое черно-белое безликое стадо. Это последнее, что я помню. Потом я отрубился, именно отрубился, а не заснул, и проспал до следующего вечера.