Недавно мне на глаза попался один сайтовский рассказ Геннадия Неймана (последнее, что я слышал о Геннадии- что он в очередной раз заблокировал страницу – может это и неправда, но мне лень проверять) - и вновь всплыл в голове один вопрос, с некоторых пор меня занимающий – должна действительность рассказа опираться на реальные детали, либо без них можно обойтись: мельком обозначить декорации и сосредоточиться на актерах. Кинематограф, в котором Титаник топят как можно более убедительно, либо современный театр, в котором груда ящиков обозначает Эльсинор, Клавдий носит вызывающе фальшивый рубин размером с куриное яйцо, а Розенкранц забивает косяк?
От инквизиции Неймана – я оставляю в стороне коллизии главного героя( к которым остался, впрочем, вполне равнодушен - кто из нас не валял рассказы про гнусных инквизиторов – ваш покорный слуга - точно валял) - итак, от его инквизиции недвусмысленно веет минималистской театральной постановкой. Рассказ, конечно, не о том, как относились к ведьмам в 14-17 веках; он – о проблемах терпимости вообще. Но инквизиция у Неймана вертится вокруг стандартного набора принятых по этому поводу символов – застенок - пытка – аутодафе. Невозможно, например, понять, ни какой был город, ни как выглядел застенок, ни какое имено “аутодафе” зачитывал доминиканец с эшафота (священник, если верить “Письмам об испанской инквизиции” Де Местра может подниматься на эшафот лишь для того, чтобы поддержать приговоренного в последний час).
Инквизиция, как церковная организация, старалась всячески отдалиться от вершившей суд и казнь светской ветви. На территории той или иной страны инквизиторы действовали в рамках законов данной страны - согласие и прямое участие представителей светской власти являлось необходимым – по крайней мере на бумаге. Упорствующий еретик неизменно передавался светской ветви, которая и занималась финальными деталями. Передавался всегда с просьбой проявить снисхождение – каковой просьбе, естественно, не внимали. Официально церковь никогда никого не жгла. Костром кончалась примерно половина обвинительных приговоров – для попавшихся в первый раз и раскаявшихся имелся широкий спектр других наказаний – от покаяния до галер (см. процесс Галиллея) (повторное попадание в лапы не сулило, однако, ничего хорошего и часто кончалось жреным). Ведьм и еретиков судили не только суды инквизиции – покушение на царя небесного рассматривалось в светском порядке наравне с оскорблением величества – и наказание за такие дела было гораздо-таки похуже, чем костер (на аутодафе иногда сжигали уже трупы обезглавленных либо задушенных, или обкладывали порохом головы жертв) – варианты включали колесование, сдирание кожи, выдирание внутренностей, посадку на кол и т.п. Ведьмы же не только губили свою и чужие души, но и насылали порчу и прочие несчасться, производили стихийные бедствия и приносили вред имуществу. Так что обхождение с ними как с обычными уголовными преступниками, убийцами и отравителями, было вполне логичным. Примерно половина ведьм проходила по светскому законодательству. Историки довольно единодушны в том, что суд инквизиции был отнюдь не худшим вариантом по сравнению с обычным делопроизводством – в том числе и по применению пыток. Опять-таки, официально пытки в инквизиции могли применяться лишь после нудных согласований, однократно (sic), и не калечащие. Обычное законодательство так не церемонилось.
Возможно, приведенная информация, которую я почерпнул из пары книжек и часового копания в интернете неполна, неточна и искажена – но она по крайней мере заставляет задуматься о том, так ли проста и злегантна идиллическая картинка “застенок, пытка, эшафот”.
Кажется вполне логичным, что церковь опиралась в своей борьбе с ересями на светскую власть, а светская власть использовала авторитет церкви для разборок с собственными врагами. К примеру, решение еврейско-исламского вопроса в Испании конца 15 века было вызвано, по-видимому, не столько позицией Ватикана по данному поводу – евреи прекрасно чувствовали себя в Вечном городе, да и в Голландии их потом никто не преследовал – сколько чисто политическими причинами. То, что дела насильно крещеных евреев (некрещеные не подлежали юрисдикции инквизиторов) прокручивались по церковным каналам, означает лишь сотрудничество духовных и светских властей. У каждого был свой интерес – у Ватикана укрепление власти церковной, у католических королей Фернандо и Изабели – укрепление вертикали и борьба за Гренаду - валить все на священнослужителей, видимо, нечестно.
Естественно, ни протестанты, ни просветители не могли пройти мимо инквизиции, не пнув ее ногой. При том, что протестанты жгли ведьм не с меньшим пылом, чем католики, а жертвы инициированной просветителями французской революции за 15 лет с лихвой превосходят те 40-200 тысяч ведьм, которых ликвидировали за три века объединенными усилиями католиков, протестантов и светских властей. На совести собственно инквизиции, по-видимому, не более четверти этого баланса – то есть от тридцати до ста пятидесяти человек в год. Не тысяч - человек. По всей католической Европе – не в отдельно взятой стране. Отвлекаясь от вопросов вины, автомобиль гораздо опаснее.
Валить на Ватикан было выгодно всем – бывшие помощники – в иных случаях и зачинщики – столь щедро облили его дерьмом, что воняет до сих пор. Я вовсе не стремлюсь обелить престол св. Петра - но давайте соблюдать историческую справедливость - не так все было просто и однозначно.
Я привожу эти разборки главным образом для того, чтобы показать, насколько нетривиальную картину дает даже поверхностное копание в деталях, насколько непростую реальность может включать, и по-видимому включало, такое навязшее в зубах слово как инквизиция, при назывании которого любой детсадовец отбарабанит вам стандартный БДСМ с испанскими сапогами по углам.
И всегда ли главный герой спасает бездарную сценографию?
Возвращаясь от театра к кинематографу – “Титаник” для меня спасается именно антуражем. Я не могу смотреть этот фильм по второму разу – героиня напоминает мне муху в сиропе, мелодраматическая дешевка сюжетных ходов, сюсюкающие хиты - “Маай харч вилл гоооооон ” - действуют на нервы настолько, что в иных местах хочется не то идиотски хохотать, не то пойти до торчка, но антураж... Совершенно неимоверные спасательные жилеты, которые – уверен - скопировали с чертежей оригинала, фарфоровая чашка в руках капитана; женская фигура, похожая на ангела в заполненном водой огромном зале, блестящая анимация, когда обломки корабля, на которые наплывает камера, вдруг обретают жизнь, съемки с верхней точки вставшего на дыбы судна. Да хоть едущий по накренившейся поверхности камина стакан с водой – шикарный кадр за пять копеек.
Возможно мое уважение к красивым деталькам – дело личных вкусов, и многие вполне классические вещи страдают пренебрежением к оным. Шекспир, как известно, лепил горбатого направо и налево – у него пушки стреляют до их изобретения. Но при чтении Шекспира у меня не возникает ощущения косо приклееных усов – условность там включена в правила игры.
Приведу еще один пример – стихотворение Бродского “Гуернавака” из “Мексиканского дивертисмента”. Ляп на ляпе. Сама “Гуернавака” - на самом деле “Cuernavaca” - городок неподалеку от Мехико – поэт перепутал “C” и “G”.
“...Жена
Сошла с ума в Париже. За стеною
дворца стрельба, пылают петухи.
Столица, милый брат, окружна
повстанцами.И мой сурок со мною.
И гочкис популярне сохи.”
Это пишет по мнению Бродского посаженный французами император Максимилиан венскому “братану и тоже императору” Францу-Иосифу. Жена Максимилиана сошла с ума в Париже уже после расстрела мужа. Столицу повстанцы не окружали – Максимилиана повязали на севере от Мехико, в Керетаро. Пулеметов “Гочкис”, популярных в первую мировую, в 1867 году еще не изобрели. Три грубых ошибки на пять строк. Почему они не вызывают отторжения? Во-первых, потому что не банальны – Гочкис действительно существовал, Карлотта на самом деле чокнулась, и повстанцы в натуре были. Для среднестатистического образованного читателя, знающего из истории Мексики о существовании ацтеков и Кортеса а также о наличии в данной стране катусов, революции и сериалов, описание авантюры злосчастного Габсгурга имеет всю прелесть новизны, и он не станет копаться в справочниках. Для того же, кому липа видна или подозрительна, она вполне искупается присутствующими по соседству “околачивающими груши селянами”, петухами и братаном Францем. Эти славянские вкрапления в быт потомков конкистадоров и ольмеков-чичимеков настолько заметны, что снимают с автора всякое подозрение в серьезности.
Возможно, тут действует авторитет имени – если бы мне предъявили стихотворение Бродского без имени автора, я сказал бы “не знает, и валяет”. К сожалению, поставить эксперимент по этому поводу уже невозможно. Но могу сказать, что “восьмиугльные соты” Мандельштама меня однозначно раздражают, а Лермонтовское “Терек прыгая как львица с косматой гривой на хребте” - (ну нету у львицы гривы ни на хребте ни вообще) – кажется редкостно шикарным сравнением. Возможно, потому что Мандельштам просто не умел смотреть вокруг – все писал из изнутри; а у строки Лермонтова сплошные плюсы - звучание, экспрессия – личные впечатления - и только один недостаток - отсутствие в природе гривастых львиц. Быть может, в этом и состоят способности писателя – заставить поверить в реальность несуществующего? А достигается это точностью в персказе энциклопедии или наоборот – тут уж по обстоятельствам.