Длинная, словно сливающаяся с бесконечностью улица. Старый серый дом, неизвестно как затерявшийся среди рвущихся в небо новостроек. Повсюду разливается странное спокойствие и безмятежность, присущие подобным районам в дневное время суток. Я не люблю новые здания, с их стремлением ввысь и схожестью, гораздо приятнее наблюдать за уже давно поседевшими небольшими домиками, пропитавшимися старческим добродушием и цинизмом тех, кто хорошо знаком с жизнью. К тому же раньше каждая постройка была произведением искусства, не то, что сейчас, когда почти все относится к определенным обществом стандартам. Поэтому вид подобного дома среди белесых великанов приятно умиляет и является неким связующим звеном между этим местом и прошлым.
Двинемся дальше. Под ногами серое полотно еще неразбившегося тротуара, а слева - трасса, обделенная вниманием машин в такое время суток. Маленькие дворики, по-странному похожие друг на друга, наполнены небольшими клумбами, которые перемежаются с газонами и парковками. С одной стороны все красиво, рационально и продумано, но удивляет холодность и безразличие, наполняющие воздух. Стены зданий окружают со всех сторон и словно сдавливают в тиски, старяясь заставить бежать отсюда нарушителей их мрачного благополучия.
Но вот и тот дом. Серые-серые стены, напонятно почему выглядящие ярким пятном на фоне всеобщей чистоты и белезны. Прямо перед домом несколько почеренвших берез, которые как видно скоро отживут свою долгую жизнь. Окно третьего этажа и кормушка на нем. Одинокая кормушка, наверное единственная в радиусе четырех километров, которая странно смотрится среди упорядоченного хаоса этих мест. Подъезд грязный, исписаны стены, почтовые ящики конечно же разбиты. Запах, неприятный, сильно режущий нос, но в тоже время подчеркивающий уникальность именно этого дома и именно этого подъезда, постепенно привыкаешь к нему, и он становится символом домашнего очага и уюта, который особенно радует после долгого отсутствия дома. Лестница, крутая, с потрескавшимися ступеньками. Наконец дверь, кожа на ней частично сорвана, и кривоватый глазок с разбитым стеклом наводит воспоминания о циклопе, ослепленным героическим Одиссеем. А вот и комната с кормушкой.
Большое и, наверное, мягкое кресло, деревянная табуретка, одна из ножек которой обвязана тряпкой и железная кровать с дырявым матрасом. Таково убранство этой узенькой и неживой комнатушки. Все вокруг покрыто достаточно толстым слоем пыли. Так всегда, как только хозяин умрет, умирает и его жилье. Мебель, потерявшая душу сразу же покрывается пылью, что ужасно напоминает прах. В окно без перебоя стучаться синицы. Стук этот, упорный и какой-то отчаянный, выводит из небытия размышлений. Птицы, они выдерживают сильные морозы, но только когда сыты. Распушив перья, они как елочные игрушки облепили неказистую березу под окном и по очереди подлетают к стеклу, словно выстукивая сигнал "сос" азбукой Морзе.
Одинокая кормушка, одинокий дом и одинокие птицы, которым негде будет среди всеобщего моря равнодушия найти еду - кляксы на чистом белом листе бумаги, сейчас такие явные, а потом столь быстро забытые.