...Если бы дело происходило в пустыне, Алик наверняка прислал бы мне верблюда с надежным проводником-бедуином, но поскольку встречу назначили в Иерусалиме, пришлось обойтись автобусом и такси.Мне было поставлено условие - никаких фотокорреспондентов. Позже я поняла, почему. Разговор о пустыне не терпит суетности, поз и вспышек фотокамеры. Негромкая медитативная музыка, крепкий, по-мужски заваренный чай, крупно нарезанные ломти хлеба - все предельно просто и не мешает монологу. А поскольку монолог самодостаточен, мне остается лишь максимально точно зафиксировать то, что нашептала Алику Литваку израильская пустыня.
Монолог
- Крутизна маршрута не есть функция физического движения, - не спеша начинает он, потягивая чай, - она достигается разными способами. Я ежедневно добиваюсь (неважно на какой экскурсии) аутентичного общения с землей. Иногда это трех- или пятидневное движение по пустыне. На однодневных турах оно компенсируется потоком слов. Но цель я всякий раз преследую одну – привести человека к самому себе. В конце ХХ века я оказался в привилегированной позиции, и моя привилегия состоит в том, что я, в отличие от многих других, господин своего времени и никуда не спешу. И у меня есть возможность - неважно, на какой срок и в какой географической точке - ввести человека особое медитативное состояние. Потому что пустынны - это самая большая Синагога, самая большая Церковь, самая большая Мечеть.
В пустыне происходит возвращение человека к некоему ритму, который им утерян в конце XX столетия. У нас есть все, кроме одного - времени. Кстати, не благодаря ли этому обстоятельству появилась необходимость в экскурсоводах и экскурсиях? В прошлом веке, когда паломник прибывал в эту землю, у него была масса времени - от нескольких месяцев до нескольких лет: он нанимал надежного проводника (далиля) и шел этой земле. И это описано во всех дневниках путешественников конца прошлого века. Моя задача: в кратчайший срок ввести своих спутников в такую вневременную историческую медитацию, которая приведет их к одному - ко встрече с собой. И я говорю не об истории материальной культуры, а об истории духа, пытаясь подняться к его вершинам.
Пустыня прошла через всю мою жизнь - начиная от армии и до "релакса" у ночных костров бедуинов. И потому я знаю совершенно четко, что крутизна маршрута в пустыне определяется не тяжестью переходов и не количеством пролитого тобой пота, а качеством духовного очищения, которого ты в ней достиг. Мне неважно, кто идет вслед за мной по пустыне: иудей, мусульманин, христианин... Иудаизм, христианство, ислам - это по сути три тропы человечества к Едино¬му, нерасчленяемый поток человеческой мысли от начала земной эпопеи и до ее конца.
Пустыня и Иерусалим неразрывно связаны: они суть этой земли. И потому в пустыне я могу говорить об Иерусалиме, а в Иерусалиме - о пустыне, и всякий раз речь будет идти все о том же - о величии духа. Иудейская пустыня всегда была генератором духовности града Иерусалима, в нее на протяжении веков уходили люди, которые хотели найти для себя более интенсивную форму общения с Предвечным.
Иудей у Стены плача, христианин у Гроба Господня, мусульманин на Храмовой горе молятся и плачут об одном и том же - о себе: в рамках той или иной религиозной культуры происходит общение человека с самим собой. Ничто не меняется. Две тысячи лет назад римские легионеры своим присутствием успокаивали тысячи иудейских паломников, несших на Храмовую гору свое покаяние, сегодня эта же гора собирает тысячи мусульманских паломников, и в рамках изменившейся ситуации государственно-политическая структура, которая образовалась в этом регионе 51 год назад, и ее административная длань - "мишмар ха-гвуль" успокаивает тысячи мусульманских паломников, которые несут свое покаяние на ту же гору.
Историю Иерусалима определяют не фазы политических изменений, а нечто неизмеримо большее. С момента разрушения материального храма начинается история Храма иного – храма книги, храма идеи, храма духовного поиска. Все неспроста…
Религиозно-этнические конфликты в Израиле дошли до кульминации: Иерусалим поделен стенами, и за каждой стеной свой абсурд и своя норма. В пустыне таких стен нет. Это почти идеал, и неважно, кто в нее попадает - иудей, христианин, мусульманин, буддист. Встретив в пустыне человека, его нельзя не окликнуть и не услышать ответное приветствие.
Мы идем по пустыне от водоема к водоему, от колодца к колодцу, мы внедряемся в это движение, сразу вырывающее нас из той привычной рутины, в которой мы пребываем. На протяжении многих лет я водил по пустыне протестантских теологов из Германии, и мне нравилось наблюдать, как они постепенно входят в состояние физического и духовного очищения. Они начинают день с молитвы и чтения главы из ТАНАХа, описывающей движение сынов Израиля по пустыне, затем сами начинают движение, которое продолжается три-четыре часа - до ближайшего водного источника. В первый день группа смердит, как стадо коз: солнце и пески работают по принципу хорошей сауны, и из людей выходят все шлаки, поэтому мы обходимся в пустыне самым минимальным. Грубая лепешка, которую бедуин творит на твоих глазах из ничего, чашка крепкого чая воспринимаются в раскаленный полдень как верх блаженства. По сути мы повторяем движение древних евреев к тому космодрому духа - Храмовой горе в Иерусалиме, где приземлился Ковчег Завета.
Скудость материи возмещается глубиной духа - это суть пустыни, и она одинакова и в песках Иудеи, и в песках Синая. Пустыня на протяжении веков была местом, куда отшельник удалялся в поисках духовной пищи. Первое, что понимает человек в пустыне, - это то, как он мал по сравнению с вечностью. Здесь исчезают все позы, здесь не нужны слова. Мы просто идем по пескам от водоема к водоему, находя для отдыха тень, потея, впитывая в себя безмолвие пустыни. Так в конце прошлого века далиль вел паломника от Яффского порта до нужного места. Он был охранником и проводником. Все его снаряжение состояло из винтовки, сабли и коня.
...Понять до конца, что есть молитва, - это услышать в четыре утра около песчаного плато протяжное "аллаа уакбар", увидеть развевающуюся куфию бедуинского шейха под огромной луной. Житель пустыни бедуин, который на протяжении веков живет здесь в своем размеренном ритме, - самое социальное, самое клановое существо из всех, кого я знаю в этом мире. Любой бедуинский праздник - это праздник не отдельного стойбища, а всего племени, и личность здесь обретает правильные пропорции.
18 дней - самое длинное путешествие по Синаю, в которое я отправляюсь с группой туристов. Я веду их вместе с бедуинским племенем: тут присутствуют шейх, его семья, старики, дети, верблюды. Бедуины живут рядом с группой, они - наши проводники по пустыне, не порывающие со своим привычным бытом. Недавние предки этих бедуинов промышляли разбоем - паломники прошлого века описывают путешествие по Иудейской пустыне от Иерусалима до реки Иордан как очень опасное. Обычно паломники шли по этому участку пути большими группами под охраной сопровождавших их янычар. Те же, кто путешествовал малыми группками, часто становились жертвами разбойных нападений.
...Поначалу бедуинский быт производит на современного человека странное впечатление: маленькие колышки, на которых натянуты тряпки, загончики с козами, огромные лепешки, испеченные на костре. Но постепенно житель города начинает понимать, какое чудо представляет из себя эта духовная теплица, эта цитадель пустынников, первозданно сохранившаяся в Синае. И моя функция - дать возможность гостю пустыни плавно и быстро соскочить с поезда рутинной жизни и помочь ему очиститься. Именно поэтому путешествие по пустыне становится для путников одним из самых ярких жизненных впечатлений.
После передачи Синая Египту здешнее побережье стало приобретать все более курортные черты: строятся новые гостиницы, туризм превращается в бизнес для бедуинской молодежи, которая развлекает приезжих. Это уже не те бедуины. Настоящие синайские бедуины, не потерявшие своего лица и достоинства, живут вдали от курортной зоны. Я отправляюсь к ним раз в полгода. И в течение недели, что я там нахожусь, я предпочитаю не встречать ни египетских полисменов, ни представителей туристского сервиса. Я сажусь на джип или прошу верблюдов у шейха Ахмеда и отправляюсь в глубь пустыни, чтобы побыть среди синайских гор и песчаников, наедине с собой. В пустыне понимаешь, как мал ты сам и как беспредельна окружающая тебя вечность. И обостряющееся здесь ощущение скоротечности земного пути наполняет жизнь иным смыслом.
Предыдущий монолог
(записан в апреле 1996-го года)
- Пустыня - совсем не мертвое место, как может показаться на первый взгляд. На самом деле ее жизнь необычайно богата. Просто надо знать время и место. Оживает пустыня в предвечерние часы, когда все живое выходит из скалистых укрытий, выползает из песчаных нор и устремляется к водопою. Здесь в любое время года можно найти прохладный источник и укрытие от жары.
Зимой по пустыне мчатся мощные дождевые потоки, сметающие все на своем пути и прокладывающие новые русла. На исходе зимы пустыня цветет, и это необычайное зрелище.
Пустыня может убить, если ты отправился в нее налегке и не зная дороги, а может омолодить тебя на несколько лет. Ночевки под открытым небом в горных ущельях наполняют путников необычайной энергией, а сухой и жаркий климат выводит из человеческого тела вместе с потом все шлаки, которые в нем накопились за годы.
Змеи и скорпионы в пустыне - если вы не потревожили их покой - не опасны и никогда не нападут первыми. Осмотрительность и осторожность - два простых правила, которыми не стоит пренебрегать, отправляясь в пустыню.
Пустыня спасает от равнодушия больших городов с их искусственной жизнью. Среди бескрайних и кажущихся безжизненными ландшафтов время как бы замедляет свой ход. Пустыня лечит от суетности и одаряет новым мироощущением.