"Как иней жизни на зимнем окне смерти,
блики на клинке"
Медленно падает снег, опускаясь на землю, дома, да на всё. Я стою и смотрю на него, как эти белые пушистые хлопья кружатся в своём дивном танце. Этот танец меня завораживает. Я никогда не обращал внимание на снег, сколько живу, не было надобности. Снег как снег, в нём нет ни чего такого, а вот сейчас… Что манит меня? Сейчас снег казался мне самым необычным, что я когда-то видел, и это если учесть, где я нахожусь.
Вот я стою, босой, благо, что в брюках и рубашке, мёрзну. Мне хочется замёрзнуть, хочется ощутить этот холод сей час как можно сильнее, хочется запомнить эти минуты.
А ещё не так давно всё было совсем не так. Я жил, ходил на работу, встречался с друзьями, застревал в пробках, проклиная всё на свете, и ругался со своим издателем. Я писатель, пишу, так как мне вздумается, а мой издатель требует чего-то невозможного: что бы я переписал главы! Немыслимо! Да, я пишу, и не отрицаю, что произведения мои мрачноваты, что поделать, что на душе, то и на сердце, а значит всё это и на листе бумаги. Я, как писатель, создал целый свой мир, я фантаст, и мне нравится то, что я пишу, хоть там по статистике добрые рыцари гибнут чаще, чем этого хотелось бы. В общем, это и есть основная причина моих ссор с издателем.
Я вот верю, что писатель, это летописец, но летописец не простой. Он не видит того, о чём пишет. Он слеп в этом отношении, его ведёт интуиция. Но ещё такой летописец обладает весьма необычным даром, он может менять судьбы того мира или человека, о ком или о чём пишет. Он меняет, сам того не ведая. В моём представлении, летописец, писатель, если угодно, это человек, который, держа в руках ручку, печатную машинку или клавиатуру компьютера , держит судьбы. И не важно, об одном человеке он пишет, о нескольких, или о целом мире, он пишет, прежде всего судьбу, как это делали Мойры, когда тянули нити судьбы. И даже не важно в каком жанре он писатель. Но что-то меня занесло с моими мыслями.
Вот я стою и смотрю на эти снежинки, они медленно падают. Я уже не чувствую ни рук ни ног. Вскоре я уже ни чего не буду чувствовать, и не потому что окончательно замёрзну стоя тут.
Я стаю на плахе , мой палач ждёт, когда мне зачтут приговор. Толпы народу собрались посмотреть на казнь. Они смотрят на меня, на того, кто о их писал.
Как я оказался здесь? В мире, о котором писал с таким упоением? Мои творения живут, говорят, дышат. Это невероятно! Я не могу объяснить, как я попал сюда, может, сошёл с ума, попал в аварию, у меня кома и мне всё это снится? Но холод, я же его чувству, поэтому мне хочется замёрзнуть, ощутить, что я не сплю и всё реально. Но я здесь, в этом мрачном мире, И ведь я о нём писал. Я создал его таким мрачным. Когда образы возникли впервые, они не были так мрачны, я, своею собственной рукой, искалечил жизни этих существ. И только я повинен в том, что здесь всё так плачевно. Поэтому они ненавидят меня.
Мои творенья жаждут расправы надо мной, тогда некому будет о них писать, и они будут свободны, или на оборот, чье-то доброе сердце всё исправит за меня.
Я смотрю сей час на них, они всматриваются в черты моего лица. Я знаю здесь каждого, судьба любого из них была мне подвластна. Только не моя.
Мне зачли, наконец, приговор, да, ну и натворил же я дел. Палач велел положить мне голову, его топор блестнул. Сей час ему позволено убить своего же летописца. И я знаю, что мою историю кто-нибудь напишет, она так же ворвётся в чьё-то сознание, мой смутный образ и всё это действо.
Но тут топор опустился…