Копилка.
Какая же скучная и печальная штука – Жизнь!
Сидишь на своем крутящемся стуле небесно цвета. Сидишь за своим столом-уголком, а перед тобою небо за жалюзями, за стеклом. Справа от тебя стоит монитор, рядом с ним грязная клавиатура. Экран монитора в жирных пятнах, как в следах бывших побед. Прямо перед тобой на столе лежат стопки газет и журналов, стоит пепельница и кружка с кофеем. Все это украшают разноцветные ручки и книжки с записями. А слева – серая стена, в которой такие маленькие песчинки, будто стена бетонная. Но она пластмассовая или из прессованных опилок. На мониторе иногда появляются белые буквы. Они – части слов. Это слова про буквы, про газеты, журналы, про тиражи и продажи. Но это все не мне, мне приходят письма или маленькие статьи. Когда они появляются на мониторе, я вздрагиваю. Я вздрагиваю так уже последние шесть лет. Когда накапливаются десять писем ил двадцать статей, я закуриваю сигарету, по привычке хрущу пальцами или разочарованно киваю, когда они совсем не хрустят. Я поворачиваюсь со стулом направо и начинаю читать все эти письма, статьи. Про несчастную любовь, про несправедливость судей, про смерть близких, про НЛО, про таинственные и ужасные болезни, про все-все-все, из чего состоит эта жизнь. Мне страшно думать о тех людях в толстых очках, о сгорбившихся усатых мальчиках, которые сидят где-то и перепечатывают все это в электронном виде. Они разглядывают все эти закорючки, которые пишут отчаянные, старые или просто сумасшедшие люди. Я знаю, что этих мальчиков не много, потому что у нас тираж маленький, письма приходят редко. А еще где-то сидят точно такие же мальчики, зажав в своих костлявых ручках синие ручки, и пишут статьи на дурацкие темы. Я прямо чувствую, как они разочаровываются, когда читают то, что написали. И, расстроенные, они все-таки отсылают мне эти их статьи. А я их стираю, а другие мальчики где-то сдают грязные конвертики на макулатуру. И так каждый день. Но иногда бывают чудеса, кто-то присылает что-то интересное. Что-то, о чем всем людям из нашей газеты неизвестно. Это про возникающий где-то далеко современный мир с новыми увлечениями и новыми понятиями. Чувствуется, что это написали в промежутках между взрывами молодости и счастливыми днями. Там написана всякая чушь с непонятными названиями, я все внимательно прочитываю, хоть мне и тяжело уже замечать что-то интересное. Потом, если посчитаю это удобоваримым, переделываю и обстригаю с краев, выбрасываю эмоции и жизнеописания. Часто я обращаю все в жалобы, это должно нравиться читателям, мне нравится. Приходится что-нибудь придумывать, но получается сносно. Пару строчек, всего четыре сотни знаков На это даже не посмотрят, но я отправляю это через компьютер куда-то еще, и, скорее всего, это появится в нашей газете на следующей неделе, потому что больше у них ничего нет. Закончив, я закуриваю сигарету. Потом допиваю кофе. Покашливаю и выключаю компьютер. Стихает постоянный гул, натирающий мне мозоль на мозгу каждый день. Становится немножко легче. Я собираю свой дипломат, аккуратно складываю там бумаги. Потом выхожу и оглядываю пустой коридор. Из одной двери выходит уборщица и заходит в следующую. А прохожу мимо, прямо по коридору, до лифта, спускаюсь винз и выхожу. Вечер теплый, дождя не ожидается. И я без помех прохожу под фонарями, между застывших машин и таких же, как и я пешеходов. Смотрю под ноги, чтобы не споткнуться, и скоро попадаю в метро. Опускаю билет в щель, получаю его обратно их другой, выбрасываю. Мне не стыдно за себя, когда я сажусь на свободное место и никому его не уступаю. Я смотрю прямо и вижу извивающиеся в полутьме трубы или провода. Перед остановкой свет в вагоне гаснет на треть секунды, и я закрываю глаза, чтобы ничего не изменилось. Когда я доезжаю до своей станции, выхожу из метро, иди по улице и дохожу до подъезда, я безумно устаю. И я вхожу в свою квартиру, полную одиночества, бросаю пиджак на стул и посреди комнаты расшнуровываю ботинки, сидя на пуфике. Включаю телевизор, чтобы не было так тихо. Готовлю себе ужин (засовываю сосиски на гриль в микроволновке) и достаю из холодильника открытую бутылку вина. Бокал вина налит, поджарые сосиски на тарелке. Телевизор орет, я жую и не чувствую вкуса. После ужина в желудке творится что-то ужасное, но мне довольно хорошо. Я нахожу трансляцию концерта классики на каком-то канале и делаю звук громче. Потом осторожно открываю дверцу шкафа, за ней лежат тетрадки. Тетрадки зелено цвета, все абсолютно одинаковые, только в некоторых уже есть нарисованные мною буквы, а некоторые девственно чисты. Я достаю ту, на которой приклеен номер двадцать два. Полоска ткани разделяет ее листы ровно на две части. Слева – синие частые буквы, кривые и лезущие друг на друга. Справа – разлинованная бумага. Когда же это было? Год, два, три назад, когда я написал здесь последнее предложение? «Мир так устроен, потому жизнь так скучна, и этого не избежать, без тебя». И дата. Три года, два месяца и пять дней назад. Это было давно. После даты там множество точек, которые я сделал ручкой, вот-вот начав писать. Даже одна замазанная пастой до неузнаваемости буква. И все. Я вспоминаю, как все кончалось. Это было через три месяца, как мы расстались. Я был так уверен, что это было лишь увлечение, маленькая проба. Но сердце не тест на озабоченность, оно повторений не терпит. И больше я не смог, не зажег во тьме свечу. И теперь я здесь, ровно посередине, между полными букв листами и пустотой. Опять расчувствовался, жжет глаза. И я закрываю тетрадку, ручка оставляет за собой глубокую синюю полосу, которую я увижу завтра, когда раскрою эту тетрадку. А сейчас я ее аккуратно укладываю спать в шкаф за дверцу. И сам укладываюсь, закуриваю сигарету и переключаю телевизор с затянувшегося концерта. Новости, реклама, ток-шоу, реклама. Я выключаю телевизор, со злостью тушу сигарету в пепельнице на тумбочке. Укутавшись в одеяло и, уткнувшись лицом в подушку, пытаюсь уснуть. Не получается. Я встаю, хожу по комнате в трусах и наливаю себе еще полбокала вина. Отодвигаю шторы с занавесками, в окне едва видно ночное небо за огромными высотками. Наступаю на пульт от телевизора, чертов пульт. Становится прохладно, и я залезаю вновь под тяжелое, большое и плотное одеяло. На небе появляется луна. Я улыбаюсь и засыпаю, ведь я так устал.
А во сне у меня – Я. Я вновь сижу на своем рабочем месте, листаю журналы, пью кофе. Потом встаю и иду сквозь стол, сквозь кружку кофе и кипу журналов. Похожу к жалюзям и прохожу сквозь них. А там завеса дыма и языки оранжевого пламени. Красный кирпич и цепи, свисающие с потолка. Факелы и грязный унитаз в углу. А посередине – мальчики с усами. Одни из них сидят и стучат по клавишам, как хлопают в ладоши. Рядом с клавиатурой на столе лежит большой белый лист бумаги, на котором появляются безобразные буквы, еле читаемые. Когда лист заполняется, срочно подбегают другие мальчики, хватают его своими липкими пальцами и бегут. Они же ничего не видят, поэтому падают, спотыкаются об упавших, толкаются и кричат, ориентируясь по эху от стен из красного кирпича. Если им повезет, они добегут до какого-то огромного станка, в котором блещут острые стальные зубья. Они бросают внутрь листки и быстро убегают прочь. Бывает, кто-то из мальчиков так разнервничается, что толкает того, который впереди. Тот падает под жернова и размалывается на части, потом разрезается на ленты. Виновник зажмуривает глаза и, резко повернувшись, бежит обратно, расталкивая своих соседей. Никто его не останавливает, вокруг такая спешка и крик, что не слышно скрежета пережевываемых костей. В стороне от машины сидит высокое толстое создание и отлепляет от своей кожи листы фиолетового цвета. Мальчики хватают такие листы по одному и радостно убегают в некуда. Лишь я успел все это окинуть взглядом, как произошло ужасное. Мальчики, сидящие за компьютерами, встали и отсалютовали мне рукой. А прочие, бегающие мальчики, так одновременно повернули ко мне головы, что я вздрогнул. И не зря. Все эти усики и толстые очки с прищуренными глазами помчались на меня. Их лица превратились в прямоугольные кнопки со сглаженными краями. Все эти кнопки говорили мне – стереть, стереть, стереть, стереть. А я отплевывался от них коричневой жижей кофе и тушил об их белую пластмассу сигареты. За ними, за всей этой толпой я видел, как существо, обклеенное фиолетовыми листами, вытаскивает из своей пасти стопу толстых тетрадей, зеленых. Оно тяжело встает, ковыляет до огня и начинает издевательски медленно кидать в пламя мои тетрадки. Двадцать третью, двадцать четвертую, двадцать пятую…
И я просыпаюсь. Включаю телевизор, выползаю из-под одеяла. Умываюсь и глажу костюм, выкуриваю сигарету, заправляю постель. Съедаю бутерброд с сыром, запиваю его кофе. Иду на работу. А в шкафу за дверцей лежит пепел от моих тетрадей приятного зеленого цвета, которые подарила мне ты. Тяжелой золотой монетой попадает предыдущий день мне в копилку. И мне не хватает тех дней-пушинок, что проводили мы с тобой. Эта копилка с каждым днем сильнее тянет меня ко дну.