ДОРОГА
23 часа 21 минута. Свобода?
«Автор данного поэтического сборника всё своё продолжительное пребывание на планете З-ля пытается найти правду жизни. Необыкновенная многогранность поэтических произведений поэта тому подтверждение. Стихи Драугеля, быть может, наивны, но эта нарочитая наивность приводит читателя к верной попытке осознания себя, как такового, себя и места поэта в кладовой познания Жизни.
Поэтические изыскания Василия Драугеля не раз оценивались по достоинству известнейшими поэтами России.
Насколько поэзия автора заметна на небосклоне литературы, остаётся решать Читателю. Наедине с собой».
Мне совершенно не хотелось прикасаться к «необыкновенно многогранной» поэзии «Правды жизни». Я вяло листал книжицу.
«Наверняка, это предисловие навалял сам старикашка…» – думал я.
Я заглянул на последнюю страницу «Правды…» и увидел, что тираж у неё даже по нынешним временам ничтожно маленький – 500 экземпляров.
«На свои издал, – думал я. – Может, на пенсию за год… А раз сам издал, значит, точно: вступительная статейка – его рук дело… Как это нелепо расхваливать самого себя… Вот она нынешняя свобода… Это же надо было додуматься – «планета З-ля!..»»
Я брезгливо внюхался в обложку. От неё отдавало клеем, намешанном на выделениях скунса.
«В принципе, – рассуждал я, – если встать сейчас посреди этого кафе и громко сказать: «Я – начинающий, никому не известный музыкант. Но я гений! Во всяком случае, я талантлив. Поверьте мне на слово. Всё это – истинная правда. Пожалуйста, подбодрите меня в моём начинании! Поаплодируйте мне, а я вам сыграю на гитаре и спою все свои самые лучшие песни! Потом вы меня осыплете монетками, и все будут довольны! Договорились?..» То есть, по большому счёту я могу это сделать. Что мне мешает?.. Ведь нашёлся же у Драугеля покупатель и в какой-то степени читатель – я… Но нужна мне его «Правда…»? Вот в чём вопрос… Да на фиг она мне сдалась! И всем эта долбанная правда по барабану! Только ему – нищему фантазёру – она и нужна. Ему и его мятому портфелю!.. А может, это и есть свобода? Только свобода от чего и от кого?!. Куда она ведёт – эта свобода? Кривая у неё дорожка…»
Так думал я в тот августовский день, раскачиваясь на стуле в кафе «Третье колесо».
23 часа 22 минуты. Занавес.
Снежный занавес за окном превратил наш городок в волшебный театр.
Когда-нибудь, может быть, через час, а может, и через минуту, этот занавес упадёт, и спектакль начнётся. Спектакль под названием «Дом напротив. Правда жизни».
В другое время я бы с удовольствием взял в руки полевой бинокль, купленный папой на распродаже полевых биноклей, но мне сейчас мне не до него и не до волшебного спектакля.
Я жду твоего звонка. Телефон молчит.
Я жду твоего звонка.
– О снежный занавес, когда ты дрогнешь под порывом страсти?!
– Когда застывшие снега ветрам уступят и ненастью,
Когда на сцену выйдут те, кому положено печалить,
Когда софиты не спасут измученную нашу память…
23 часа 23 минуты. Тени.
Она – миллион лет назад бывшая в моей жизни первой – появилась на третий день. День, сгустившийся в нашей с тобой любви мрачным вечером.
Галя Вторая ждала меня у Дунаевки. Прямо у дверей.
Было градусов пять мороза, и у неё раскраснелись щёки и нос.
– Прости меня, – сказала Галя. – Я была неправа. Я поступала с тобой подло и мелко! Я никогда не встречала таких, как ты! Давай начнём всё с начала…
– Зачем? – удивился я.
– Ты уже не любишь меня? – тихо спросила она.
– Нет, – сказал я.
Галя всхлипнула:
– Мне так плохо без тебя!
Она расплакалась. Я стоял перед ней, и мне безумно захотелось курить. Мысленно я скомкал все пачки мира и выбросил их в гигантскую урну.
«Я не курю! – смедитировал я. – И никогда не курил… И Макс никогда не курил! Я молодец!..»
Во рту собралась мерзкая тошнотворная слюна. Я сплюнул. Я никогда не буду курить!!!
– Я люблю тебя! – Галя попыталась обнять меня.
Я отступил назад.
– Я никогда тебя не брошу! – продолжала она. – У нас всё будет хорошо! Честное слово!
– Я верю, – сказал я. – Но я тебя не люблю.
Галя недоумённо уставилась на меня.
– Что ты? – спросила она. – Что ты? Не надо так! Я прошу тебя! Не надо!..
– Пока, – сказал я и пошёл к дверям.
– Кто она?!! – крикнула Вторая. – Я убью её!
Я даже не оглянулся.
Тени сгустились над городом.
23 часа 24 минуты. Картофель в ломтиках.
У Драугеля я нашёл стихотворение. Наивное, смешное, печальное.
Хороший, наверное, он человек, этот старикашка…
Из разбитых частичек любви
Я собрал свою новую душу.
Потонули мечты во крови,
Не добравшись до Милости суши.
Как бывает: полюбишь красу,
Поплывёшь к ней на парусе Счастья –
Волны в сторону лишь унесут,
Оставляя на судне ненастье.
Сколько раз я сбивался с пути.
Сколько раз выбирался на берег.
Сколько раз… Только, как ни крути,
Потерял я в Красивое веру.
И живу на высокой горе,
Моё счастье – далёко на суше,
А мечты для меня на заре
Мастерят мою новую душу…
Тогда – миллион лет тому назад – она – Галя, бывшая в моей жизни первой – сказала:
– Ты мне очень нужен, Серёжа. Ты всё, что у меня есть. Ты мой лучший друг, и я не хочу, чтобы наша дружба превратилась во что-то несерьёзное.
– Любовь – это «что-то несерьёзное»? – разозлился я.
– Конечно! – улыбнулась Галя.
– Да, но я тебя люблю. Я отношусь к тебе, как к любимой, а не как к другу! – я смотрел ей в глаза, а она их отводила.
– Тогда, – ответила она, – не надо мучить друг друга. Давай просто не будем общаться. Так тебе будет легче.
– Не мне, а тебе! – прохрипел я.
– Тебе, – повторила она.
– Я не могу без тебя! – заорал я.
– Сможешь, – ответила она. – Ты меня скоро забудешь.
Мы стояли во дворе её дома. Было зимнее утро. Светило солнце. Пели птицы. Бегали собаки. Визжали дети на снежной горке. И от всего этого хотелось повеситься!..
– Ну чё? Как жизнь мужики? – передо мной вырос огромный придурок в пуховике, точнее не придурок, а гора мускулов. – Будем знакомы? Лёха!
Гора-придурок протянул мне свою ладонь. Такой ладонью можно крошить кирпичи.
– А чё у тебя с носом? Кто-то врезал? Расскажи, брат. Я послушаю.
Всего полчаса назад меня избил скинхед Пися – Влад Пискунов. Не избил, а так вмазал пару раз. Подло и неожиданно…
– Я этого урода, – говорил новоявленный Лёха, – если захочешь, в порошок сотру. Ты только скажи!..
Неожиданно он добавил:
– Хочешь чипсов? Это… типа… «Хрустящий…»
Лёха загоготал и во всю глотку продекламировал надпись на пакете с чипсами:
– «Хрустящий картофель в ломтиках с солью!» Во загнули, а! «В ломтиках!» Гы-гы! Юмористы!..
Нет, он не придурок, он дегенерат!
– Познакомься, – сказала Галя, – это Лёша. Это мой молодой человек.
Я откашлялся.
– Что? – спросил я.
– Молодой человек, человой молодек! – передразнил её Леха. – Жених я твой! Да, Галка?
– Да, – ответила Галя. – У Лёшеньки большие планы на будущее.
Она посмотрела на него с таким удовольствием, что мне стало дурно.
– Лёше двадцать один год. Он учится в физкультурном институте. Да, Лёшенька? – она встала на цыпочки и поцеловала его в подбородок.
– Ага, – хмыкнул имбецил, перемалывая картошку. – Так чего, брателло? Кто тебя так приложил носом? Скажи – разберёмся!
– Стоп, – сказал я. – Какие планы? Это же бред! Зачем он тебе?!!
– Он мне нравится, – ответила она.
– Вы о чём мужики? – встрял Лёха.
– У вас же ничего не получится! – заорал я. – Тебе же пятнадцать, он старше тебя на шесть лет! Понимаешь?! На шесть! Шесть лет назад тебе было девять. У тебя еще сиськи тогда не выросли!
– Не смей так со мной разговаривать! – покраснела Галя.
– Галчонок, я чё-то не понял, он тебя обижает? – вякнул тупой Леха и облизнул свои мерзкие солёные пальцы.
– Да подожди ты! – отмахнулась от него Галя.
– Да кто он?! – смеялся я. – Почему ты выбрала именно его?!
– Он добрый и большой!
– Чересчур, я бы сказал!!!
– Не смейся над ним!
– Я не смеюсь, я рыдаю!!!
– Ты смеёшься!
– Над ним грех не посмеяться!!!
– Прекрати!..
– Мужики!!! – дико завопил Лёха. – Вы чё, охренели?!! Чё происходит?!!
– Знаешь, что происходит? – процедил я сквозь зубы, и подошел к Лёхе вплотную.
Я схватил его за пластмассовую пуговичку на его идиотском пуховике.
– Я сейчас тебе объясню! – сказал я.
Я резко дёрнул рукой и пуговичка оторвалась. Вместе с куском пуховика. Имбецил опешил.
Затем я вырвал у него из рук эти грёбаные чипсы, скомкал их и бросил ему под ноги.
И наконец, я собрался лишить его завязочки от капюшона. Завязочка растянулась, неожиданно вырвалась у меня из пальцев и больно стеганула Лёху по подбородку.
И тогда Лёха взревел.
Через секунду я лежал в сугробе.
Лёха примитивно выругался, обнял Галю за талию и увёл её от меня по заснеженной солнечной улице.
Так я остался один.
Без Гали Первой, ставшей теперь Второй, или, вообще, исчезнувшей из моей жизни?
Нет-нет… Ах, нет, зачем она появилась снова?
23 часа 25 минут. «Читано и одобрено…».
Барон Геккерен-старший – Пушкину:
«Милостивый Государь!
Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обращаюсь к виконту д'Аршиаку, который вручит вам настоящее письмо, с просьбою выяснить, точно ли письмо, на которое я отвечаю, исходит от вас. Содержание его до такой степени переходит всякие границы возможного, что я отказываюсь отвечать на все подробности послания. Вы, по-видимому, забыли, Милостивый Государь, что вы же сами отказались от вызова, который сделали барону Жоржу Геккерену и который был им принят. Доказательство того, что я здесь утверждаю, существует, оно написано собственной вашей рукою и находится в руках секундантов. Мне остаётся только предуведомить вас, что виконт д'Аршиак едет к вам, чтобы условиться о месте встречи с бароном Жоржем Геккереном и предупредить вас, что встреча не терпит никакой отсрочки.
Я сумею позже, Милостивый Государь, научить вас уважению к званию, которым я облечён и которого никакая выходка с вашей стороны оскорбить не может. Остаюсь,
Милостивый Государь,
Ваш покорнейший слуга
Барон Геккерен.
Читано и одобрено мною.
Барон Жорж Геккерен».
23 часа 26 минут. Сумасшедший сон: продолжение (Музей-усадьба им. Чарльза Гашека).
Мы проснулись на рассвете и, подкрепившись дворницким чаем, отправились в путь.
– Сынок, – обратился ко мне дворник Александр Сергеевич. – Я так понимаю, а не стоит ли нам заглянуть для начала в Музей мётел и веников? Не волнуйся, сынок, ты со своим Дирижёром обязательно встретишься!.. Так или иначе…
Я ничего не ответил, и дворник, приняв моё молчание, за согласие, повернул в переулок, ведущий к музею.
Минут через пять мы подошли к закрытым воротам с вывеской внушительных размеров: «Главное управление Мётел и Веников. Музей-усадьба им. Чарльза Гашека. Охраняется ГУ Охраны Чешской Объединённой Империи под личным курированием Его Императорского Величества Гонзичека Первого. Не сорить! Не плевать! Внимание! Регистрация посетителей каждые 30 минут! Время посещения не ограничено!»
Перед воротами топталась маленькая рыжая женщина. Та самая.
При нашем появлении она резво подскочила к дворнику Александру Сергеевичу и энергично проинформировала его:
– Вы будете за мной! Я – шестьдесят шестая!..
После этого она продемонстрировала нам свою кисть с номером-наколкой.
– Выходит, я шестьдесят седьмой, а ты – шестьдесят восьмой, – подытожил дворник Александр Сергеевич. – Ну что ж, сынок, постоим, наберёмся, так сказать, терпения…
– А вы считаете, мы встретим в музее Дирижёра? – спросил я.
– В музее-то? – дворник вздохнул. – А я и не знаю, что тебе сказать на это… Всякое в жизни бывает, сынок… Всякое и несуразное… Этот сон – он ведь наша жизнь… Но ты не боись, сынок, не боись… всё у тебя будет, дай только время… И Дирижёр будет, и пюпитр с нотами…
Неожиданно дворник вздрогнул и схватился за глаз:
– От, понимаешь!.. Ну-ка, глянь, чего попало?
– Секундочку! – маленькая рыжая женщина оттолкнула меня бюстом и надвинулась на дворника Александра Сергеевича. – Я сама!
Она ловко ковырнула пальцем по глазу дворника и выудила на свет что-то сверкающее, величиной со спичечную головку.
Спрятав этот странный улов куда-то в собственный бюст, она жеманно улыбнулась:
– Пригодится! На счастье!..
Дворник Александр Сергеевич достал из кармана чёрный платок в коричневую клеточку и приложил его к глазу. В то время как он занимался собой, маленькая рыжая женщина скривила рот и шепнула мне так быстро и тихо, что я с трудом разобрал следующее:
– Не верьте ему… пр… дохе!.. Нет… дирижёра!.. Сразу в ГУ… Ох… идите! Там он! Не верьте… лышь?!.
Дворник повернулся к нам и хмыкнул:
–Теперь я навроде Кутузова.
Чёрная повязка закрывала от всего мира глаз дворника Александра Сергеевича.
– Не боись, сынок! – улыбнулся дворник. – И не такое проходили!
Маленькая рыжая женщина, как ни в чём не бывало, отошла в сторонку.
Из динамика над воротами раздался вальяжный баритон:
– Шестьдесят четвёртый и шестьдесят пятый вне зоны действия!.. А теперь пошли шестьдесят шестая, шестьдесят седьмой и шестьдесят восьмой… Просьба – руками ничего не трогать и не рыгать!.. Время посещения не ограничено для всех, кроме маленьких рыжих женщин!.. Ха, это шутка! Добро пожаловать в мир мётел и веников!..
Ворота перед нами со скрипом распахнулись, и мы попали в парк с ровными аллеями, которые от ворот расходились лучами. Вдоль аллей стояли вековые дубы. Их голые ветви на фоне мрачного неба переплетались причудливыми вензелями, освещёнными снизу фонарями.
В конце одной из аллей виднелось трёхэтажное здание, такое же древнее, как и дубы.
– Это музей-усадьба имени Чарльза Гашека, – пояснил дворник Александр Сергеевич. – То бишь – Музей мётел и веников.
«Не верьте ему… пр… дохе…» – сказала она.
Пройдохе, что ли?
Я поискал глазами маленькую рыжую женщину, но она куда-то исчезла.
23 часа 27 минут. Дуры!
«Я убью её!» – кричала Галя Первая-Вторая. – «Убью!..»
Я шёл по коридорам Дунаевки, и меня трясло.
«Дура! – страдал я. – Набитая дура!.. Все они дуры, кроме тебя!..»
Я вспомнил этот год. Чего я только не испытал! Я вспомнил её – Галю Первую-Вторую, вспомнил ненормальную Снежану, почему-то вспомнил Валю, которая мучила Макса…
От Гали Первой-Второй я всё это время чего-то ждал! Я только и делал, что ждал от неё ответного чувства, но вместо любви не получал ничего. Ровным счётом ничего!
«Наверное, трудно ждать» – так бы сказал Форрест Гамп. Он прав. Ждать трудно. Ждать невыносимо!..
– Ты можешь подождать? - спросила она, когда я признался ей в любви. – Немного, совсем немного. Я должна подумать – всё взвесить. Понимаешь, за эту неделю ты уже третий, но всё равно ты лучше всех! Пойми, мы ведь с тобой очень долгое время были просто друзьями. А теперь, вдруг… Так внезапно. Взял и признался… Не обижайся на меня. Мне, правда, нужно подумать. Позвони мне через неделю, ладно? Через неделю я буду готова дать ответ…
Прошла неделя, две недели, месяц, но она только отшучивалась или снова просила меня подождать!..
Я начал впадать в состояние, которое Толян – Валькин ухажёр – охарактеризовал всего двумя словами: «Морковный кердык».
Сумасшедшая Снежана была куда многословней.
– Зачем тебе кто-то другой?! – зашептала она, едва поздоровавшись, и схватила меня за локоть. – Зачем?! Ты ведь любишь меня. Ведь любишь?
«О, Господи!!!» – завопила моя душа.
– Почему ты не отвечаешь? Ты меня любишь или нет? – Снежана больно стиснула мне предплечье.
Я именно так и подумал: «Моему предплечью больно!»
– Я вижу тебя второй раз в жизни! – вскрикнул я.
– Это всё твоя чёртова Галя виновата! – Снежана зло сверкнула глазом. – Втюрился в неё по уши!
И зачем я только разоткровенничался с этой дурой тогда в поликлинике, сдавая анализы?
– Почему ты любишь её, а не меня? – взывала ко мне эта психопатка.
– Да… я тебя толком даже не знаю! – я отбрыкивался, как мог.
– Ну, хочешь я тебя поцелую… У меня сейчас нет никого. Пойдем ко мне! – Снежана бросилась на меня и попыталась поцеловать.
От ужаса у меня зашевелились волосы в носу. Мне стало противно.
– Да что такое?! – заорал я. – Не люблю я тебя! Как я могу тебя любить?! Ты мне не нравишься!..
Я чуть было не задохнулся от возмущения.
Снежана истерично улыбнулась, и по её лицу потекли слёзы.
– Ты не такой, как все. Ты особенный, ты лучший! Как ты не можешь этого понять! Ну полюби меня! Полюби!..
– Слушай, – я попытался успокоить эту ненормальную. – Какого чёрта ты ведёшь себя как психопатка?
Снежана попятилась. Глаза у неё забегали.
– Я ошиблась, ты такое же ничтожество, как и все остальные, ты сволочь! – скороговоркой произнесла она, и неожиданно плюнула мне в лицо.
Ведь действительно плюнула! Неужели плюнула?!
Я стоял абсолютно оплёванный в прямом и переносном смысле этого слова.
Слюна сползала по щеке, я стёр её рукавом. Потом меня стошнило.
Снежана убежала.
Что произошло? Малознакомая девица плюнула мне в лицо из-за того, что я не люблю её. Полный бред!
Эту Снежану я видел в своей жизни раза два, не больше. В первый раз – в поликлинике: просто ведь поболтали и разошлись, правда, я дал ей свой телефон. А во второй раз, в этот самый день, когда она позвонила, сказала, что у неё ко мне срочное дело, потом молила о любви, после чего плюнула в лицо с точностью верблюда, разрыдалась и исчезла.
Здорово, да?
Какого фига всё это со мной происходило и происходит?
23 часа 28 минут. Принял вызов.
И он ведь тоже стал жертвой таких вот интриг – поэт Александр Сергеевич Пушкин!
Эх, Александр Сергеевич, эх! Зачем вы поддались на провокацию?!
…Нет, мир не изменился, и никогда не изменится. Всё так же властвуют в нём глупость, пороки, ненависть, путаница и равнодушие… Нет, не изменился мир и не изменится… Нет…
А может, всё-таки изменится, а?!
Появилась же у меня ты. Ты – Галя Первая. Настоящая Галя! Самая первая, самая лучшая и самая правдивая! И другой мне не надо… И я у тебя есть. Я никуда не исчезну из твоей жизни, я буду всегда.
Князь П. А. Вяземский писал великому князю Михаилу Павловичу:
«Д'Аршиак принёс Пушкину ответ. Пушкин его не читал, но принял вызов, который был ему сделан от имени сына барона Геккерена».
Пушкин принял вызов.
23 часа 29 минут. Сумасшедший сон: продолжение (Первый вызов).
Мы прошли по аллее и приблизились к музею-усадьбе.
Здание было освещено прожекторами сверху, снизу, словом, со всех сторон.
Над высокими застеклёнными входными дверями висел портрет волосатого и бородатого мужчины средних лет в белом цилиндре и чёрном фраке. Под красным платком, которым была перевязана длинная шея мужчины, никаких признаков сорочки я не обнаружил.
– Это Чарльз Гашек? – спросил я Дворника.
– Он самый, – с лёгким благоговением ответил дворник Александр Сергеевич. – Великий английский дворник!
– Кто? – удивился я.
Дворник Александр Сергеевич взял меня за руку и с некоторой властностью втянул за собой в музей-усадьбу.
Двери перед нами не открылись. Мы прошли сквозь них.
В вестибюле было совершенно пусто. Я не увидел ни полагающихся в таком заведении больших зеркал в резных позолоченных рамах, ни раздевалки, ни тем более услужливого гардеробщика, ни, в конце концов, хрустальной люстры, которая должна была бы свисать с украшенного лепниной и гипсовыми ангелочками потолка.
Ничего этого здесь не было и в помине.
Мы уже собирались пересечь вестибюль и подняться по лестнице, ведущей на верхние этажи, как вдруг откуда-то из низенькой боковой дверцы, которую раньше я не заметил, нам навстречу выбежала маленькая рыжая женщина, одетая во всё красное.
– Какая радость, Чарльз! – воскликнула она, захлопав в ладоши. – У нас посетители! Чарльз, ты слышишь?!.
Я подошёл к маленькой рыжей женщине и произнёс:
– Разрешите представиться! Сергей, э-э… Граф Сергеев!
Я взял её пальцы в свою руку и нагнулся, как могло бы показаться, для галантного поцелуя. На самом деле я искал у неё на кисти порядковый номер…
Я впился взглядом в её руку. Я не верил собственным глазам. Наколки не было! Я покрылся испариной.
– О, милый мой! Какая Вы прелесть!
Маленькая рыжая женщина надула губки и принялась без остановки выкрикивать:
– Ну, где же ты, Чарльз?! Чарльз! Где ты, чёрт тебя побери! Чарльз, это уже хамство! Где ты, Чарльз! Мы ждём тебя! Чарльз!
Неожиданно она произнесло спокойным тоном:
– Раньше он был принцем. Но год назад его вынудили сменить фамилию и переквалифицироваться в дворники. И ничего, как видите, это ему пошло только на пользу… Чарльз, ты оглох, что ли?!!
Рядом с женщиной возник бородатый мужчина с портрета – Чарльз Гашек собственной персоной.
– Кто они? – спросил Гашек.
– Посетители, – ответила маленькая рыжая женщина.
– А я то тут причём? – спросил Гашек.
– Они к тебе, – ответила маленькая рыжая женщина.
– Я сегодня не принимаю, – сказал Гашек. – У меня выходной! Может быть у заслуженного дворника выходной или нет?! Я не при-ни-ма-ю!!! Слышите?!
– Даже по вызову? – маленькая рыжая женщина, видно, никогда ни перед кем не отступала.
– Хорошо… – сдался Гашек. – Оставьте свой заказ у моего…
Он кивнул на маленькую рыжую женщину.
– У моей секундантки… я приму вызов…
– Когда? – спросила маленькая рыжая женщина.
– Сейчас, сейчас! – раздражённо произнёс Гашек. – На чём соблаговолите выяснять отношения?
Гашек уставился на дворника.
– Я? – дворник Александр Сергеевич развёл руками.
– Вы, вы! Кто же ещё?
– Я нич-чего такого!.. – замотал головой дворник.
– А вы? – Гашек ткнул в меня тростью. – Это вы желаете стреляться?
– Я? – мне стало смешно. – Нет, не желаю…
– Я не понимаю! – разозлился Гашек. – Что ты себе позволяешь?!
Он замахнулся тростью на маленькую рыжую женщину и исчез…
– Продолжим осмотр экспозиции! – рыжая секундантка развернулась на каблуке и, не глядя нас, поскакала по лестнице наверх.
Нам ничего не оставалось, как последовать за ней.
23 часа 30 минут. Преклонный возраст.
Вот ещё одно стихотворение старика Драугеля:
Когда гостей не будет званных
И, молча, вера уплывёт,
Я побегу за талисманом,
Не то его другой найдёт.
Я побегу назло удаче
Искать заветный оберег –
И я найду, и озадачу
Свою судьбу. За этот век
Все звёзды в бездну распадались
Иль попадали в руки тем,
Кого по жизни движет зависть
И кто к ближайшим слеп и нем.
Но вопреки дурным канонам
Я проплыву через туман,
Я пробегу по горным склонам
И разыщу свой талисман.
Когда-нибудь, в преклонном возрасте, я напишу книгу «Пушкин, Драугель и я. В поисках талисмана». Я посвящу её тебе.
Ты будешь вязать очередной норвежский свитер, за окном так же, как и сейчас, будет тихо-претихо падать снег, а я буду сидеть в кресле с задранными к потолку ногами и читать эту книгу вслух.
Красиво, правда?
Доживём до преклонного возраста?
23 часа 31 минута. В другую сторону.
П. А. Ефремов писал:
«Николай Первый велел Бенкендорфу предупредить дуэль. Геккерен был у Бенкендорфа.
«Что делать мне теперь?» – сказал он княгине Белосельской. – «А вы пошлите жандармов в другую сторону».
Эта княгиня! Она видимо ненавидела Пушкина, если предложила такую подлость – послать жандармов в другую сторону, и таким образом, НЕ помешать дуэли. Но за что она так ненавидела Пушкина?!!
23 часа 32 минуты. Сумасшедший сон: продолжение (Истина бытия).
Мы проходили залы – один за другим, и в каждом из них было всего лишь по одному экспонату: по одной метле или по одному венику.
Мётлы и веники покоились под стеклянными кубами, которые венчали изящные платиновые таблички, инкрустированные рубиновой крошкой.
Текст у табличек был скуповат, и поэтому могло показаться, что таблички дублируют друг друга, но, приглядевшись, а точнее, причитавшись, я понял, что это не так.
«Метла Вождя Ганзелки Одноглазого», «Веник Патрисии Сушёной», «Метёлка Девы Пражской-Врславской», «Метла Пачека Добродушного», «Метла Короля Ярослава Чумного», «Метла Принцессы Патрисии Второй», «Метла Принцессы Патрисии Четвёртой Опечаленной», «Метла Кардинала Петрички Длиннопалого», «Веник Короля Артуричека Тринадцатого», «Венчик Императрицы Гржержички Миловидной», «Метла Королевы Марушки Последней», «Павлиньи Метёлки Президента Михася», «Веник Свободы Президента Михася», «Железная Метла Неизвестного Диктатора», «Универсальная щётка Премьер-министра Велимира Чеславского», «Детская лопаточка Императора Гонзичека Первого»…
Таким образом, мы прошли шестнадцать залов, не считая первых, в которых я не успел ознакомиться с содержимым табличек.
Более всех меня поразили два экспоната: чёрная окаменевшая метла Вождя Ганзелки Одноглазого, между полуистёртыми прутьями которой явственно просматривались почерневшие от времени зубы, клыки и мелкие кости; и аккуратный венчик Императрицы Гжержички Миловидной, снабжённый рукоятью, которая была изготовлена в виде щипцов с двумя крючковидными зубьями. О предназначении этой рукояти я догадался сразу.
Подойдя к вышеупомянутому экспонату, рыжая секундантка Гашека, поведала нам следующее:
– Раз в месяц, чаще всего после бала, сопровождаемая придворными и иностранными гостями, императрица Гжержичка Миловидная наведывалась в камеру пыток. Здесь императрица беседовала с арестантами, напоминая им, что мир создан и для благих дел, а затем демонстрировала присутствующим действие своего венчика. Кричать арестантам во время экзекуции строго воспрещалось. Провинившиеся подвергались казни немедленно. Тем же, кто проходил через испытание духом и телом с достоинством, Гржежичка Миловидная подносила чарку вина.
Дворник Александр Сергеевич уважительно крякнул:
– Воистину – истина в вине!
– Совершенно согласна с вами! – радостно кивнула рыжая секундантка. – Истина в вине! Только вина человека определяет истину бытия. Насколько обыватель виновен в чём-либо перед истиной, то есть перед государством, настолько и предопределена его судьба! Суд истины, предстающей перед миром в облике государя, суров, но справедлив…
– Аминь! – выдохнул дворник. – Так и есть!
Маленькая рыжая женщина кокетливо улыбнулась ему.
– Немеренно приятно пообщаться с благоразумным мужчиной! – сказала она. – Милый мой, и как Вас величать по батюшке?
– Сергеичем, – отвечал дворник Александр Сергеевич.
– А по матушке?
– Людмилычем! – отвечал дворник.
– Я вас буду величать по матушке? – рыжая секундантка сложила губы бантиком, причмокнула и представилась. – А меня величать Агнессой Лукиничной. Для друзей просто Гася…
Дворник Александр Людмилыч пискнул, словно мышь, и припал потрескавшимися губами к пухлой ручке рыжей экскурсоводши.
– Может быть, вина? – она погладила дворника по высохшей лысине. – Вы же, бедненький Людмилыч, совсем измаялись от жажды. Небось, с утра не пивши?
– С утречка… – прохрипел дворник.
Агнесса Лукинична повисла у Людмилыча на плече, но вдруг они воспарили и, пролетев сквозь потолок, исчезли, словно их и не было вовсе.
Я остался один. Я совершенно не знал, что мне теперь делать и куда податься, и в какую сторону идти…
23 часа 33 минуты. Почему?
Я совершенно запутался тогда с Галей Первой-Второй.
Но ведь понятно, почему!
Какие мы, на фиг, друзья, когда всё уже было?!! Между нами! Всё было…
– Приезжай ко мне! – кричала она мне в мобильник. – Я очень хочу тебя видеть!!!
– Не могу!!! – рыдал я. – У меня мама в больнице! Ей должны делать операцию! Папа поехал вместе с ней в Москву, а я сижу с собакой на даче у Дрона!
– А что с твоей мамой?!! – орала она.
– Миома! – вопил я.
– Какой ужас!
– Да!!!
– Слушай, я придумала!
– Что ты придумала?!!
– Я к тебе сама приеду!!!
– Но я у Дрона!!!
– Ну и что?!! Он что, кусается?!!
– Нет, конечно, давай, приезжай!!! Только давай сделаем так…
– Как?
– Ну, вроде бы ты гостишь у своей подруги, и мы встретимся случайно…
– Зачем это?
– Ну, чтобы Дрон не дёргался. Его девушка бросила…
– Ладно…
– А когда ты приедешь?!
– Я могу завтра. А как зовут мою подругу?
– Какую подругу?
– Ты же сам сказал, что я гощу у своей подруги…
– А… её зовут Настя…
Настюха – надёжный человек. Не выдаст. И дача у неё в двух километрах от дачи Дрона…
И ведь, правда, она – Галя Первая-Вторая – приехала на следующий день. И мы столкнулись «совершенно случайно», когда слонялись с Дроном по окрестностям.
Перед этим я позвонил Насте, всё ей объяснил, она встретила Галю на остановке, они очень быстро нашли общий язык, и всё вышло так, словно они закадычные подружки, мало того, Дрон тоже оказался в плюсе. Настюха его быстренько разговорила, и от его депрессии не осталось и следа...
А потом мы отправились на шашлыки. К нам ещё кто-то присоединился. Но мы от всех отстали и убежали на плот, и занимались тем, чем, кстати, уже занимались за неделю до этого, а потом смотрели на звёзды и шептали друг другу разные глупости, и я читал ей, и только ей, свои стихи!..
Как-то, однажды,
Всякий и каждый
В море уходит, не попрощавшись.
Мы улетаем.
Не догораем.
И замираем, не надышавшись.
Ангелы вьются,
Переплетутся
Крылья и небо, дождём упиваясь.
Мы не расстались,
Не расплескались.
Свечи задули, не обжигаясь…
Ведь всё это было! Почему же она выдумала, что это просто какая-то банальная дружба, что любовью тут и не пахнет?..
К чему эти выдумки?
23 часа 34 минуты. Дополнительные иллюзии.
Интересно, а что за жизнь у этого Драугеля? Чем он занимается помимо поэзии? Может он дворник? Может сторож…
Бог его знает! Может, он, вообще, больше ничем и не занимается, а просто существует в своём придуманном мире, в мире иллюзий, где всё гармонично, и Василий Драугель – добрый властелин своих выдумок.
Все мы живём в мире желаний, которые редко сбываются. Только кто-то из нас этот мир время от времени покидает, а кто-то нет. Выбираться из собственных иллюзий тяжело…
Дождь стучит за окном.
И потухла свеча.
Вместе с горьким вином
Я хочу помолчать.
Посидеть и забыть
Все печали и сны.
Двери в сердце закрыть
До зелёной весны.
Это сочинил Драугель. И судя по этим стихам, не всё в его королевстве так уж гармонично…
Наверное, и иллюзии нуждаются в дополнительных иллюзиях.
23 часа 35 минут. Пьесы, отмеченные карандашом.
В. А Жуковский писал С. Л. Пушкину:
«Пушкин спокойно дожидался у себя развязки. Его спокойствие было удивительное; он занимался своим «Современником» и за час перед тем, как ему ехать стреляться, написал письмо к Ишимовой (сочинительнице «Русской истории для детей», трудившейся и для его журнала)».
Последнее письмо Пушкина. 27 января 1837 г.
«Милостивая Государыня
Александра Осиповна.
Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на ваше приглашение. Покамест, честь имею препроводить к Вам Barry Cornwall – Вы найдёте в конце книги пьесы, отмеченные карандашом, переведите их, как умеете – уверяю Вас, что переведёте как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл Вашу Историю в рассказах, и поневоле зачитался. Вот как надобно писать!
С глубочайшим почтением и совершенной преданностью честь имею быть,
Милостивая Государыня,
Вашим покорнейшим слугою
А. Пушкин».
23 часа 36 минут. Сумасшедший сон: продолжение (Панске капесник).
Внезапно одна из стен раскрылась, словно двери лифта, и в зал вбежал толстенький человечек в банном халате.
– Почему вы не приветствуете меня? – удивился человечек, подскакивая ко мне.
Я постарался улыбнуться, но у меня вышла довольно-таки мерзкая гримаса.
– Что такое?! – покраснел человечек.
– М-м... – промычал я.
– Понятно, – догадался человечек. – Вы тот самый юноша, который ищет Дирижёра! Ха-ха!
Человечек весело рассмеялся:
– На что он вам сдался, Сергеев?!
– М-м… – снова промычал я.
– Вы начинающий поэт и музыкант, так? – воскликнул человечек.
– М-м… – мне никак не удавалось произнести ни единого слова; я беспомощно развёл руками.
– Вы влюблены, так? – продолжал человечек.
– М-м…
– Ну и живите себе, как живётся! Не лезьте, куда не надо! Не будьте выскочкой!
Последние слова удивили меня настолько, что ко мне вернулся дар речи.
– Я выскочка?! – вырвалось у меня.
– Слушайте! – человечек запахнул на груди халат. – Да знаете ли вы, с кем вы разговариваете?
Человечек подпрыгнул и ловко уселся на стеклянный куб с «Детской лопаточкой Императора Гонзичека Первого». Он скосил глаза на платиновую табличку и надулся, как индюк.
Я понял, что передо мной САМ император.
Гонзичек Первый неожиданно опечалился.
– Послушайте меня, Сергеев, – задумчиво произнёс он. – Послушайте меня внимательно, панске капесник… Я – носитель традиций… Я вынужден буду изолировать вас… Изолировать – это в лучшем случае… Если вы не вернётесь в Подкрконоши, что в Хоржицах…
– Куда? – не понял я.
– Не перебивайте меня, Сергеев! – император сердито стукнул кулачком по стеклянному кубу. – Мне придётся вас изолировать, если вы не откажетесь от своей Сумасбродной идеи! Я никак не смогу поступить иначе! Поэтому выбирайте! Или – или!
Император закрыл глаза и едва слышно проговорил свои собственные стихи:
Я сын монарха, и монархом быть обязан
В мечтах людей и собственных мечтах.
Я связан по рукам, а, может, и не связан,
И от того останусь в дураках…
– Извините, Ваше Высочество… – я абсолютно ничего не понимал.
– Величество! – поправил меня Император.
– Ваше Величество! Объясните, наконец, что происходит! – взмолился я.
– Я не намерен вступать с вами в дискуссии… панске капесник! – Гонзичек Первый посмотрел на меня со стеклянного куба.
Взгляд у него потух.
– Словом, я не позволю вам будоражить подданных своими непозволительными причудами!
– Какими причудами? Ваше Величество!!!
– Влюблённый поэт, стремящийся к совершенству… – Император пренебрежительно сплюнул. – Тьфу!.. Я вас предупредил. Я не буду нарушать традиций. Истина – в вине!
С этими словами он исчез за стеной.
23 часа 37 минут. Достучаться до небес.
Достучаться до небес
Так легко и так смешно:
К морю выйти через лес,
На песке допить вино,
Докурить в последний раз
Усмехнуться, словно бес…
И уснуть среди прикрас
И заоблачных чудес.
Это стихотворение сочинил я. Пока это моё самое лучшее стихотворение.
23 часа 38 минут. Голос.
Я уставился на единственное, что осталось в зале – на куб с лопаточкой.
Я увидел своё отражение в стекле куба, и оно удивительно удачно улеглось на эту самую лопаточку, и я подумал, как легко меня можно вышвырнуть из всей этой несуразной, но такой непредсказуемой нашей жизни, и зашвырнуть, куда подальше, при помощи самой обыкновенной детской лопатки…
– Поэт! – раздался голос. – Ты ведь тот самый поэт, который ищёт Дирижёра?
– Да, – ответил я, даже не удивившись внезапному голосу. – Я и есть тот самый поэт.
– Чего ты ждёшь от меня? – спросил голос.
– От тебя? Кто ты? – спросил я.
– Я – Дирижёр, – ответил голос.
– Мне надо поговорить с тобой, – ответил я.
– О чём? – сказал голос.
– Мне надо поговорить с тобой о моём пути, – сказал я.
– Ты не нуждаешься в этой беседе, – ответил голос.
– Почему? – спросил я.
– Нет, не нуждаешься, – повторил он. – Но я покажу тебе вот это.
И когда голос произнёс последние слова, исчезли стены зала, исчезла усадьба, исчез и я, и всё вокруг превратилось в Ничто, чтобы спустя мгновение вынырнуть из пустоты толпой, закидывающей гения камнями.
– Где ты?!! – крикнул гений в сверкающее молниями небо, по которому носились рваные тучи. – Зачем ты сделал это?!!
Превозмогая боль, он повернулся к толпе и воздел руки, дабы остановить Время Зависти и Непонимания.
И толпа застыла на миг. И этого хватило, чтобы вернуть всё на свои места.
– Что это было?! – крикнул я.
Голос молчал.
– Мы должны поговорить! – прокричал я. – Я нуждаюсь в твоих советах!
Но я не дождался ответа, потому что стекло, взорванное невидимой силой, разлетелось в стороны, и Детская Лопаточка Императора Чешской Объединённой Империи, подлетела ко мне, пнула в лоб, и, словно скомканную бумажку, отбросила к окну.
Навалившись на подоконник, я увидел, как во дворе перед музеем-усадьбой дворник Александр Людмилыч и Агнесса Лукинична садятся в большую позолоченную карету. Кажется, это был дилижанс.
Потом я потерял сознание…
23 часа 39 минут. Я счастлив.
А если ты не позвонишь?
Что случится с нами тогда?
Разве может такое быть? Разве может, чтобы всё забылось, и то непонятное, что встало между нами, разрушило бы наше счастье?
Неужели ты не позвонишь?
Мне вдруг становится невыносимо жалко себя, и тебя, и весь мир, но больше всё-таки – себя.
Мне хочется съёжиться, свернуться калачиком, стать маленьким и зарыться под мягкую тёплую подушку, но в памяти всплывает вот что.
Мне четыре года. Я гуляю с мамой. Я вижу детскую площадку, и тяну за собой маму. Мне хочется залезть на детскую горку. Мама колеблется, но потом отпускает меня, я весело бегу к этой горке и вскарабкиваюсь на неё по лестнице. Я счастлив. Я на вершине. Я смотрю на солнце, мне тепло. Ветерок ласкает щёки. Я делаю шаг, поскальзываюсь на железном спуске, падаю, скатываюсь по горке вниз и ударяюсь лбом обо что-то твёрдое. Мама вскрикивает, бежит ко мне, я собираюсь зареветь. Изо лба у меня течёт кровь…
Мне больше не хочется обратно в безмятежное детство.
Я снова жду твоего звонка.
23 часа 40 минут. «Сделал правым».
Император Николай Первый писал великому князю Михаилу Павловичу:
«Дотоль, как Пушкин себя вёл, каждый бы на его месте сделал, и хотя никто не мог обвинить жену Пушкина, столь же мало оправдывали поведение Дантеса, и в особенности гнусного его отца Геккерена. Но последний повод к дуэли, которого никто не постигает и заключавшийся в самом дерзком письме Пушкина к Геккерену, сделал Дантеса правым в сём деле».
23 часа 41 минута. Сумасшедший сон: продолжение (Недобитая лампочка).
Кто-то тормошил меня, и, наконец, придя в себя, я увидел прямо перед глазами своего старого знакомого – бритого на голо юношу в тёмных очках.
Юноша осклабился и спросил:
– Молодой человек, Вы можете встать сами?
– Да, – ответил я и подумал: «И всё-таки, где же я его видел?..»
– Ах, можете! – закричал юноша и замахнулся, чтобы ударить меня своим красным мясистым кулаком.
Я успел подставить руку.
Я схватил его за пальцы и невероятным усилием выкрутил их так, что они захрустели, и юноша истерично завопил:
– Сволочь! Ублюдок! Ай, больно!..
Я подумал: «Вот бы вмазать ему по голове и по ушам, чтобы он валялся у меня под ногами и мечтал бы, как я в прошлый раз, потерять сознание»
И в тот самый миг, когда я решился нанести первый удар, откуда ни возьмись появился скинхед Пися – Влад Пискунов, и все мы очутились в тёмном вонючем подъезде, где пахло собаками, кошками, крысами и людьми.
– О-о! Кого я вижу! Кто к нам пришёл?!! Да ты подойди ко мне, не стесняйся! – радовался Пися – отморозок, сын алкоголика и алкоголички.
– Да пошёл ты! – ответил я и попытался пройти мимо него к дверям и свету.
– Стой, сука! – сказал Пися и врезал мне по носу, добавив: – Дирижёра ему подавай! Я тебе покажу – Дирижёра!..
Я знал, что он ударит меня. Я ждал этого, но он – этот подлый удар – снова оказался для меня внезапным, как и тогда – не во сне, а наяву.
Я упал на юношу в тёмных очках. Юноша выкарабкался из-под меня, несколько раз пнул меня кованным ботинком под рёбра, выругался, и они ушли вместе с Писей.
…Я лежал на оплёванных ступеньках этого Богом забытого подъезда, я смотрел на недобитую лампочку, мне она в тот момент напоминала луну.
Кто-то лизнул меня в щёку. Мне показалось, что это мой пёс, мой Гансик. Но это был в стельку пьяный дворник Александр Людмилыч.
Из носа у меня текла кровь. В голове играла музыка.
23 часа 42 минуты. «Ты!»
В тот вечер я должен был зайти к тебе.
Я зашёл.
Ты открыла мне дверь и улыбнулась как-то странно.
– Что случилось? – спросил я. – Что-то случилось?
Ты ничего не ответила, потому что в прихожую из твоей комнаты вышла Первая-Вторая!
Она вертела в руках твоего игрушечного медведя, который при каждом движении издавал звук, напоминающий сирену «скорой помощи».
– Привет! – сказала Вторая.
Я молчал.
– Почему ты не спрашиваешь, что я здесь делаю? – спросила Вторая.
Мы молчали вместе с тобой. Мы совершенно растерялись.
И не было в этой квартире больше никого, кто мог бы превратить эту абсурдную ситуацию во что-то более абсурдное, такое, когда можно просто рассмеяться и легко вздохнуть.
Жаль, что мы не договорились встретиться у меня. Там был бы папа. Он бы сказал или выкинул какую-нибудь глупость и атмосфера бы разрядилась, и мир бы вернулся в наши души, хотя бы на какое-то время.
– Спроси! – потребовала Вторая.
– Что? – только и произнёс я.
Ты смотрела на меня, как побитый щенок.
Почему ты не прогнала её?! Ещё до моего прихода!..
– А вот что! Я возвращаю себе то, что должно принадлежать мне по праву первовладелицы! – с силой произнесла Вторая.
– Что тебе принадлежит? – спросил я.
– Ты! – ответила она, подошла ко мне и поцеловала в губы/
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ