Привет, Роман,
В этой городской суете и офисной возне не только написать некогда, но и просто остановиться и оглянуться на все. Голова забита поручениями, контрольными картами и прочей, по сути, никому ненужной фигней. А когда-то, еще когда совсем маленький, в деревне, в «Турусиново», целыми днями, на все лето, носишься как угорелый на старом дедовом дамском велосипеде.
А он настолько старый и невзрачный, что даже цыгане с огромными тюками его не украдут. Колеса разные, кривые, с восьмерками. А руль не прямой как сейчас модно, а такой весь изогнутый, с коричневыми лакированными ручками. Седло потертое, кожаное, со скрипучей пружиной, и нерегулируемое по высоте. Ты едешь, а ноги приходится далеко вниз вытягивать, чтобы сбитые грязные педали провернуть. И когда правой ногой тянешься, весь направо перекосишься, сиденье так красиво скрипнет. Крыльев не было, зато был номерок, как у настоящих мотоциклов. Номерок, какие втыкают коровам на ферме. Они были двух типов: большие и маленькие. Мы еще тогда думали, что большие это для быков, а маленькие для телок. Так вот, номерок гордо висел под седлом. И это было круто приехать на пруд, или как мы называли «к Клавдии на примостки», где все купались, и всем на зависть затормозить юзом, чтобы развернуться на все 180, и показать, что у твоего железного коня тоже есть номер. Все, как у взрослых. Все по серьезному. И это уже не важно, что у всех были эти номерки на следующий день. Все это фигня. Главное, что ты не хуже.
Ромка, а помнишь, у тебя под катафотом такой номерок висел? А ты цифры на нем помнишь?
Так вот, гоняешь целый день на старом дедовом велике со скрипучим седлом по двум пыльным улицам этой большой деревни, по засохшим колеям от «кировца». А на улицах пахнет сеном. И немудрено, ведь сенокос.
Прилетаешь домой и жадно пьешь сырую воду полными алюминиевыми ковшиками. И тут приходит бабушка и просит помочь в осырке (это так огород для покоса называется) сено сгрести и убрать, а то небо заволакивается. Если зарядит дождь, то неизвестно, когда снова распогодится. И ты берешь легкие деревянные грабли и бежишь в осырок. И стоит этот запах… Красота… Сгребаешь сено в валки и думаешь, как же его много. Эх, был бы трактор… А потом несешь это сено с дедом на носилках, ведь ты уже большой, и носилки нести можешь, в сенник или на двор, чтобы на сеновал скидать. Отдельные соломины колют тебя в спину сквозь футболку, и все чешется, а нести надо, останавливаться нельзя. Все торопятся, тучами все заносит. Носилки за носилками сгружаешь сено на крытом дворе, главное, до дождя успеть.
И уже все, с поля осталось принести только грабли. Ветер поднимается, гоняя пыль и ударяясь в прилипшую грязную футболку, и тут же первые крупные и теплые капли прибивают пыль обратно к дороге. Пока выходишь до конца осырка, дождь уже сыплет обильно. Забегаешь на крытый двор, где уже стоят все усталые, пыльные, но бесконечно счастливые и смотрят, как вовремя «спасли» сено. Дедушка присядет, достанет табачок-самосад, оторвет газетки, скрутит самокрутку и задымит. Потом смачно плюнет на улицу в бегущий с крыши поток, и скажет так, почесав нос: «Да-а, самостоятельно поливает. Грибы повылазят. Слышь, внук?» А я стою зачарованный: запах сена, дождь по крыше барабанит. А крыша не шиферная, а из рубероида. И поэтому кажется, что дождь не долбит, а тихонечко стучит. Он так красиво ровно идет, что даже гипнотизирует. Смотришь, как крупные капли обтряхивают одуванчик. И парашютики разлетаются по сторонам. И тебе их немного жалко. Выставишь руку под струю воды и умоешься ей. Хорошо.
Дед покурит, еще раз сплюнет и скажет, что, мол, иди, баба, «поисть сготовь», а мы с внуком на сеновал сено «отсель сметаем». И ты грязный, потный маленький берешь вилы с длинным чернем и помогаешь деду, а он там отбрасывает по сторонам. Или наоборот… ты на сеновале сено по углам раскидываешь.
Сеновал, вообще, кажется, всегда казался и, верно, будет казаться тебе чем-то мифическим. Большой, полутемный… и запах. Где-то наверху хлопают крыльями и воркуют голуби, и, если ты притаишься, потому что же сено шелестит, когда по нему ходишь, то можно все это услышать.
А в конце лета приезжали папа с мамой. И отец не боялся с мамой спать на сеновале. А ты про себя думаешь, оно все шелестит и колется, а еще там, наверняка, живут летучие мыши. Но папу с мамой это не останавливало. На утро они веселые. Они вообще всегда веселые, но тут как-то особенно. Ты думаешь, что это лето и деревня.
Да, так оно и есть. Лето и деревня. Правда ведь, Ром, ты тоже по ним скучаешь, по лету и деревне? Я – да.
ЗЫ: Спасибо за фотографии, которые ты прислал мне. Мне кажется, ты не сильно изменился на лицо, а вот Руслан – да. В этом парне я не узнал бы твоего младшего брата нытика в белой кепке-жокейке, который целыми днями кругами катался напротив сельского клуба на своем «Салюте». Ты говоришь, теперь он занимается боксом и достиг определенных результатов? Ну, что же, это здорово. Он сильно изменился.