СЛОВО ГОЛОСА
Он любил море. Собственно, он никогда не сомневался в том, что он создан для моря. Самые приятные его воспоминания были только о море, о всех его степенях состояния – от ласкового и спокойного, отражающего всей своей бесконечно-огромной зеркальной чашей такое же красивое и теплое небо до немилосердно взрывающегося и гремящего, сотрясающего так, как это может делать только первородная стихия. А еще у моря есть цвета, всех-всех оттенков, которые только существуют. Иногда эти цвета разные в одном и том же месте и в то же самое время. В зависимости от того, куда направишь свой взгляд. Вдоль поверхности в спокойную погоду это может быть голубовато-белесый цвет, и в тоже время посмотрев в глубину увидишь, как глубина играет сразу несколькими цветами: бирюзовым, темно-синим, светло-фиолетовым. И еще шум. О да, шум и звуки вообще в море, это совершенно фантастический мир. Ни что так не способно сливаться в общую музыку жизни, действительно наполненную чудеснейшими мелодиями, никогда не играющими в разрез с общим ритмом или мотивом, а только дополняя и наполняя потрясающую симфонию мироздания. Будь то шелест рассекаемых штевнем волн и крики летящих рядом чаек, или секущий свист в натянутых струнах лееров и вант и громовые раскаты неба с барабанной дробью дождя о палубу. Теперь добавьте к этим песням картины буйства красок моря, неба, и его дыхание, бесконечное, глубокое, знающего наш мир с первого дня его существования.
Но для Него, кроме обычных звуков окружающего моря, еще существовал другой мир звуков, к которым Он относился неоднозначно. Поначалу, Он их боялся. И все его внутреннее сознание вздрагивало при каждом таком звуке. Потому что эти звуки были внутри Него. Попытки разобраться в природе этих звуков ни к чему не приводили, от чего иногда Он был противен сам себе. Однако, со временем, эти звуки заполнили Его полностью, и несколько позже Он все же понял, что это голоса. Это Его собственное открытие как-то не поразило Его, а вопреки здравому смыслу заставило прислушиваться к этим голосам, и еще дальше, живя с этими голосами внутри Он стал пытаться их анализировать, пытаться понимать то, что же, собственно говоря, происходит с этими голосами внутри его самого, почему они не дают Ему покоя, и почему это с Ним происходит.
Шли годы. Почти сорок лет жизни, отданной только морю. Овеянный ветрами всех румбов и закаленный водами всех океанов, Он не страшился смотреть в конец своей жизни. Он понимал, что настанет и его черед, но свой путь Он прошел славно, стыдиться ему не чего. А гордиться, пожалуй, найдется чем. И только голоса внутри, Он теперь уже не мог себе представить свое существование без этих голосов. Они так и жили в Нем, все эти долгие годы. Что же станет с ними после Его ухода в небытие? С возрастом Он заметил одну закономерность, что в зависимости от Его собственного настроения, меняется и особенность поведения этих голосов. Когда после долгого, и как Ему казалось, скучного отдыха в порту, Он наконец-то мог снова вернуться в море, вместе с подъемом собственного настроения Он слышал внутри себя веселую перебранку голосов, причем часто некоторые из них говорили лестные слова о Нем самом. То же самое происходило и перед возвращением в порт, трескотня голосов, все одна и та же тема, возвращение домой. Он уже давным-давно перестал сопротивляться этим голосам, избавиться от них не было никакой возможности, а допустив их присутствие ему стало даже как-то легче. Иногда он не без снисходительности даже давал этим голосам проявить заботу о Нем самом. Особенно их забота умиляла старого ветерана во время какого-нибудь шторма, когда они давали Ему советы как и что лучше делать, чтобы стихия не оказалась сильнее. Ему было смешно. Нет, ну действительно, отдать всю жизнь морю, и слушать какие-то голоса….
Шестидесятый градус северной широты, Берингово море. До береговой линии не более 12 миль. Курс на северо-восток. Поздний октябрь. Он знал здесь каждый мысок, каждый ориентир, каждую изобату, это был хорошо известный Ему район. Время уже довольно позднее для навигации в этих местах, в округе судов совершенно нет, все уже далеко на юге, где потеплее и понадежнее. Да и Он в принципе изменил курс только сейчас со 180 на юг на 45 на северо-восток, при этом сбавив скорость до минимальной. Была на это причина. Сутки назад начался шторм, волна и ветер с южного направления постепенно завернули согласно правила циклона сначала на восток, а потом довернули ближе к северу и вот уже почти шесть часов прикладывали усилия чисто с северо-востока. Быстро выросшие волны яростно соревновались друг с другом в силе ударов, сокрушавших борта. Но это не была бы беда, если бы не тот морозный воздух, который стал захватываться северо-восточным ветром с побережья. А на берегу уже под минус двадцать. Конечно, было бы лучше побыстрее убираться на юг, но идти лагом, то есть бортом к почти уже семиметровой волне равносильно самоубийству. Оставалось заштормовать, развернувшись носом на волну и сбавив ход, держаться почти на месте, ожидая, когда стихнет ветер и спадет волна. Он так уже поступал сотни раз, и всегда оказывался в выигрыше перед морем.
Однако сейчас что-то было явно не то, и как Ему казалось, поднявшемуся в Нем беспокойству были причиной голоса внутри. Такими Он их никогда еще не слышал. Сейчас, прожив с ними всю свою жизнь, Он мог точно сказать, что такими они еще не были. Он где-то и когда-то слышал подобную интонацию, но где и как не мог вспомнить; так может кричать только раненное или попавшее в западню животное, предвидя свой скорый и неминуемый конец. Но голоса в Нем не кричали, они просто говорили, но говорили обреченно. Да, именно, обреченно! Он понял, что они говорят обреченно…. Вырастающие впереди волны уже не удавалось обыгрывать, скорость хода была минимальной, чтобы только руль слушался, но слишком большая, чтобы не таранить гигантские стены черных волн. Теперь их верхняя часть уже просто срезалась как ножом, носовой частью, и обрушивалась десятками тонн на палубу, разливаясь стремительно по всей ее поверхности, превращаясь в бурлящий, все сносящий на своем пути поток. Сразу же начавшееся обледенение дико заиграло своей гротескной фантазией, облепляя причудливыми наледями все, чего касались вода и брызги. Сталактиты и сталагмиты замороженной воды протягивали друг к другу уродливые щупальца, обвивая борта, леера, ванты, палубу и борта; превращались в сплошное ледовое покрывало, утолщающееся и тяжелеющее с каждой новой волной. По тому, как появившийся крен на левый борт быстро увеличивается, а нос медленно но верно проседает, он понимал, что постоянно растущая и неравномерно распределяющаяся тяжесть льда может сыграть трагическую роль в Его жизни. Нужно было что-то срочно предпринимать. Но что? Остервенелые волны заходились в жутком хохоте, нещадно круша посмевшего им воспротивиться. Нет, Он так не уйдет. До последней минуты, до последнего мига Он будет бороться, такой была вся Его жизнь, и Он не предаст свою мечту, самого себя, а еще он не предаст те голоса, которые были частью Его. Сейчас он прислушался к ним. В кокой-то миг Он отключился от мыслей о своей жизни и решении решительно противостоять морю, потому что в нем самом разыгралась не менее тяжелая драма. Они уходили. Его душу стало содрагать, словно судорогами; голоса пропадали. Не может этого быть, он четко слышал, что они уходят. Но как!? Ведь он же их не предавал! Он позволил им быть в нем ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ! Он позволил им стать частью ЕГО судьбы! Он не боролся с ними, пытаясь их не замечать или забыть, ОН ИМ ВЕРИЛ! Немилосердная горечь, сто крат жгучее самой соленой воды, прожгла его душу. Они уходят…Все, их уже не слышно. Он еще раз напряг внутренний слух. Пусто. Душа пуста. Если бы он мог взвыть как дикий зверь. Душа пуста… Льда на палубе стало критически много. Левый борт полностью погрузился в воду. Душа пуста… Я пуст.. Я пуст…
- Я хочу взв-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ть,- получилось у Него столь протяжно и обреченно, что Он сразу и не понял, что так сделал, потому что в Нем остался один единственный голос, непонятно почему, но остался. В следующее мгновенье в Его памяти пронеслась вся Его жизнь, миллионы картин красивого, красивейшего моря, все его краски, все его обитатели, вся его музыка, и все голоса внутри, каждый из которых он почему-то запомнил до самой своей последней минуты. И самое главное, что его не бросили. Хотя бы один голос, но до последнего остался с ним. Он был ему благодарен. А голос, хотя сначала молчал, все же что-то делал такое, от чего ему не было страшно умирать. Кажется, он его гладил изнутри, похлопывал, и потом стал благодарить за всю его жизнь, полную скитаний, испытаний и удивительных событий, когда он покорял тысячемильные расстояния, ледовые торосы, смертоносные шторма, часто спасал и всегда выходил победителем. Это было то, ради чего стоило вообще жить, подумал Он, принимая благодарность голоса. Я прожил не зря…. Над разъяренной поверхностью воды торчала только рубка и кормовая часть; двигателя еще работали, но в машину уже хлынула черная вода, безудержно заполняя последний отсек. Почему-то голос затих. Он не пропал, нет, он просто затих. И о странно, но кажется, он тоже о чем-то думал. А почему нет? Пусть он и внутренний, разве ему нельзя думать? Ему показалось, что он стал слышать теперь и мысли голоса. Да, точно. Голос прощался с Ним самим, с другими, ушедшими голосами, он, этот голос, был не в обиде на ушедших, нет; было похоже, что он сам так захотел, чтобы они все пропали, ушли, а он остался один с Ним. Чтобы быть до конца. Остаться до конца, не предать и согревать до последнего мгновенья.
Прежде чем шипящие волны сомкнулись над затянутым в белый саван льда кораблем, последний оставшийся на нем член экипажа, пожилой, белобородый капитан, стоя уже практически по грудь в ледяной воде дал второй, после схода всей команды в шлюпках и последний в жизни корабля протяжный гудок, таща на себя изо всех сил сигнальную рукоять тифона.
-Будем жы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ть… - вторя гудку кричал, не разжимая зубов старик, до последнего мгновения задирая подбородок кверху от подступающей воды.
- Да, будем жить, - с болью подумал корабль, но больше не для себя, а для него, для последнего своего голоса, чтобы поддержать его так же, и чтобы дать понять, что Он преклоняется перед мужеством своего верного внутреннего голоса.