СЭМ*
Электромеханика Николая Семеновича давно уже не называли по имени отчеству или хотя бы просто, но с уважением, по отчеству – Семеныч, как это принято на флоте. И даже по имени теперь в основном его звала только жена Марусенька, бабенка в полной комплекции и с не очень легкой рукой. Звала она, а чаще подзывала его к себе, уже уперевшись левой рукой в полноватый бок:
- Колька! А ну-ка иди сюда! Скотина, пьянь пляжная, поди уж опять принял?! Да что ты там бормочешь, я же тебя за версту вижу, что надрался уже, с утра, сволочь! – Набирала обороты багровеющая Маруся, и видя, что муж не реагирует на команду приблизиться, начинала медленную эволюцию в сторону леденеющего душой Николая Семеновича.
- Ты о детях – то, о детях своих, подумаешь когда-нибудь или нет? Господи, да на что же мне такое наказание, ну ничего, ничего, сейчас я тебе..!
Имея богатый опыт в подобных ситуациях, Николай Семенович даже не рыпался, а принимал удары нелегкой Марусиной руки с тихим повизгиванием, ссутулившись и самое главное старался не смотреть в глаза Марусе. Не потому, что в них было просто страшно смотреть, они становились огромными со стеклянным, убийственным взглядом. Просто ему было стыдно за себя перед женщиной, которую действительно когда-то любил, из-за которой сам когда-то дрался. И отбил. И покорил. И увез на край земли. Она ему поверила и пошла за ним, превратив свою жизнь в череду расставаний, долгих ожиданий и встреч мужа из моря.
Да, Николай Семенович пил. И последнее время пил безбожно. В небольшие перестои судов в порту, когда уставшие в рейсах мужики старались быть как можно больше дома, с семьей и как можно больше управиться по домашнему хозяйству, Николая Семеновича домой почему-то не тянуло. На душе было тоскливо и пусто. Что-то надломилось в нем в эти последние два-три года, а что он и сам не знал. Просто надломилось, и только приняв на грудь, жизнь вроде становилась немного посветлей. И тогда уже не лезли в голову дурные мысли, хотелось всем рассказать, какой он классный спец, что таких на весь флот раз – два и обчелся, и что работа для него сущее удовольствие, и от души. И не нужны ему никакие повышение по службе, подумаешь!
- Я же не какой там нибудь Слава Гордеев. То же мне еще выскочка! – Повышал тон Николай, выпячивал грудь вперед и обводил взглядом воображаемых слушателей, - Да я ему все курсовые в училище делал! Подумаешь, Слава. – и уже сникающим голосом подводил итог - То же мне еще – старший электромеханик на плавбазе. – Выскочка! Да я вот возьму и сам! – А что «сам» - Николай Семенович и сам не знал – просто начинал фантазировать – подливая себе еще и еще. Пока не падал. А потом как всегда ужасное пробуждение. И все заново. И, если честно, Славка все время не выходил из головы.
Приехали вместе 14 лет назад после училища, вместе начали работать. И по-началу все было одинаково, и квартиры дали от конторы, и дети почти одновременно появились. Только вот Славка стал понемногу отрываться по службе. И вот теперь Слава Гордеев уже стармех с четырьмя лычками на погончиках. Ходит на базах СЭМом. В подчинении целая команда из 15 человек. В профкоме управления заседает, все ему только – Ярослав Сергеевич.
А он, Коля Трифанов, бывший друг Славы, как был электромеханик со вторым разрядом, так и остался. Работать он действительно любил, и уважали его на первых порах, что было то было. Но нарвался раз на бездаря стармеха, заспорил, и получил первый урок на всю жизнь.
Карьера пошатнулась. Тот стармех потом в управлении флота большим начальником стал, но Колю помнил и вредил как мог. Вот на этом наверное и сломался Коля. Николай Семенович.
В судомеханической службе управления флота его направляли в основном на корабли старенькие или небольшие – каботажные. Там где по штату положен только один электромеханик, ну может еще один электрик в подчинении. Жизнь и быт на таких судах соответствующий. Спиртик лучший друг, а так как по разнарядке судовая электрослужба перед выходом постоянно получает его в избытке, стало быть для Трифанова не было проблемой, где найти успокоительное для души. Так и жил он последние годы – от рейса до рейса, от захода до захода, от бутылки до бутылки. И уже для многих был ясно виден конец этого человека. Пока не случилось одно событие.
В тот хмурый, заснежено-метельный день, Коля с утра опохмелившись и получив от Марусеньки как по разнарядке смачную оплеуху в ухо, походившую больше на боксерский хук справа, отправился в механико-судовую службу управления флота, в надежде, что получит направление хоть куда-нибудь, хоть на какое карыто. Лишь бы подальше и по-быстрее от всех и вся. Маруська тоже уже надоела. Синяки с физиономии не сходили. В купе с появившимися пару лет назад мешками под глазами, они превратили лицо Трифонова просто в морду, жуть. И никакого диоксина не нужно.
Добравшись на забитой битком маршрутке до центра города, он решил пройти до Конторы напрямую, проходными дворами, - и ближе, и меньше знакомых встретишь, - в Трифонове еще была жива часть души со способностью стыдиться себя самого. Минув почти весь путь, и радуясь, тому что его никто из сослуживцев не видел, в последнем проходном дворе он слету наткнулся лицом на дорогое кашемировое пальто. Поскольку Коля ходил сутулясь и пряча физиономию от взглядов прохожих, наклонив голову вниз, встреча с пальто напоминала больше таран в открытом море. Внутри пальто явно было что-то огромное и нерушимое. Опешивший Трифонов с присущей алкоголикам сноровкой и поспешностью, поскальзываясь и что-то бормоча, попытался обойти правым бортом неожиданно появившееся пальто, так как по разумению и какому-то внутреннему наитию он посчитал, что пальто начнет на него наезжать и требовать объяснений, наверняка в грубой форме. Коле уже почти удалось совершить намеченный маневр, и он было двинулся прочь, когда похолодевшим и ушедшим в пятки сердцем понял, что несмотря на активное перебирание ногами, он стоит на месте. Даже увеличение оборотов Колиных ног не изменило ситуацию.
Так корабль может работать на передний ход, не отдав швартовых. Оцепенение постигло Трифонова. Все это время он тщательно старался не смотреть на содержимое пальто, опустив голову вниз, и анализируя, какого размера могут быть кулаки владельца сорок седьмого размера обуви. Из оцепенения его вывел голос хозяина пальто. Густой и уверенно – командный. Вывел так как будто молния шандарахнула.
- Коля! Николай, в рот пароход! Да стой ты! Ты че? Слышь, это же я, Слава!
Славка! Черт возьми, вот так встреча, будь ты неладно – Трифонов медленно поднял физиономию, а вместе с ней и взгляд недоумевающее растерянных глаз в обрамлении великолепных фонарей.
Воцарилась нелепая пауза. Гордеев внимательно рассматривал ужасного вида старого друга, связь с которым как-то нарушилась. Жизнь закрутила, заездила, минуты свободной для семь-то не всего выкроишь, а о друзьях и говорить не приходится. Надо же, думал Ярослав Гордеев, а ведь кажется совсем недавно Колька просто за уши вытянул его по успеваемости в училище, без него бы ушел Слава ко дну – это факт. А какие девки вздыхали по Кольке на Васильевском. М-да, явно не по такой вот морде.
Трифонов молча переминался с ноги на ногу, сгорая от стыда за все. За морду, за погубленную жизнь, за прошлое, которое он обосрал. Переминался, и только смотрел в глаза старому другу, которому завидовал и которого клял во всех своих неудачах. Но вместо раздражения и неприязни, ему вдруг захотелось обняться со Славкой. Нет не из желания пожалиться, а попрощаться. Попрощаться раз и на всегда. Умер он. Нет больше Кольки Трифонова.
Гордеев наверное что-то такое прочел в глазах Николая, и вдруг подошел сам, и обнял огромными лапищами худенькое тельце друга, одетого в стеганное пальтишко, пропахшее кораблем и тавотом и канифолью. Прижал крепко, затем, отстранив от себя и посмотрев строго, сказал:
- Коля, это еще не конец, слышишь, ты еще всем покажешь, какой ты классный спец!
Так, куда ты идешь, в службу? Погоди. Не ходи. Возвращайся домой. Жди звонка. И не о чем не волнуйся. Только об одном прошу, нет, требую, ты должен вернуться, ты должен снова стать тем, кто способен сдвигать несдвигаемое. Ты знаешь о чем я. Все, иди. Иди и прости меня. Это ты тоже знаешь, о чем я.
Гордеев еще раз хлопнул Трифонова по плечу и пошел проходным двором в обратную сторону, скрипя снегом под ботинками сорок седьмого размера.
Всю дорогу обратно, домой, Коля находился в ошалелом состоянии. Он пытался подсчитать, сколько же они не виделись со Славкой, наверное лет пять точно.
- А что здесь удивительного, - думал про себя Трифонов, - флот огромный, почти семь тысяч только плавсостава, редко когда на одно и тоже судно назначают. А потом, когда уже началось это самое, с газом, как называют на флоте привычку выпить, было уже немного стыдно. А дальше Славка уже взлетел в поднебесье, и, казалось был недосягаем. Маруся говорила несколько раз, сходи мол, к Гордееву, прекратятся все твои преследования на работе, может, на судно хорошее попадешь, но Коля только мотал головой в ответ. Полагал, что в таком положении, как Слава, друзья уже перестают быть друзьями, а навязываться самому, ему было не по душе. Да Славка и сам за последние годы ни разу не объявился, хотя Николай и понимал, что друзьям морякам легче встретиться где-нибудь за тридевять земель в далеком порту случайно в одном ночном баре портового квартала, нежели в родном городе. Такова морская жизнь, но все равно сам к Славке не пошел бы никогда!
А тут, ну надо же, так встретиться – продолжал обдумывать происходящее Трифонов, - вот не ожидал. Хм, Славка теми же закоулками ходит. А голос то у него какой стал. И почувствовал вдруг Николай Трифонов, что голос его друга дал ему какую-то силу необъяснимую, от которой что-то приятно-возбужденно зашевелилось в начавшей было заспиртовываться Колькиной душе. Все! Решено! Я сдвину эту проклятую гору. Коле хотелось кричать, но уже трезво, серьезно.
На остановке возле дома он вылетел из маршрутки, оглядел орлиным, насколько это было возможно, взором окрестность. Взгляд автоматически зацепился за почти родной пивной киоск, но изобразив подобие усмешки в адрес расположившихся у киоска собутыльников, Коля пошел домой, чем привел в замешательство покачивающихся дружбанов. Обычно с автобуса он шел именно в пивнушку.
- Да, - подумали такие же физиономии как и Колина, - наверное уже где-то принял и нет более аппетита.
Утром следующего дня ему позвонили.
- Алло. Здравствуйте – к телефону подошла старшая дочь Надя. - Папа дома, сейчас я его позову.
- Да, это Трифонов. Документы готовы, кроме медкомиссии. – отвечал Николай трезвым голосом, чем привел в дикую озабоченность жену Марусю.
- Второй разряд. Нет, не был. Виза есть, да в отделе кадров все это есть обо мне. Извините, не сразу понял. Да. А когда? Точно? – Трифонов заерзал на месте, как будто что-то ищет и не может найти. – Послушайте, вы меня ни с кем не путаете? Да, да. Извините, конечно.
Он положил трубку и посмотрел так на Надю и Марусю, что те невольно переглянулись и загадочно уставились на главу семейства, одетую в огромные трусы, растянутую майку и дырявые тапочки.
- Ну!? Что уставились, как будто сто лет не видели? Маруся, в конце то концов, где мои форменные брюки!? Надежда, ты почему еще не в школе?
Обалдевшие домочадцы усиленно анализировали непривычную ситуацию.
- Папа, хочу тебе напомнить, что я уже полгода хожу в школу со второй смены!
- А я хочу тебе напомнить, - как-то не по-доброму начала поднимать руки к остаткам талии жена, - что ваши с собутыльниками аферы в срочный вызов на работу не пройдут, и по-моему ты хочешь добавки к вчерашнему внушению!
- Мария! Цыть, я тебе сказал, а то распоясались тут без меня. Ты знаешь, кто это звонил? Нет. А я тебе скажу, это звонил Цалкин. Вот.
Мать посмотрела на дочь и та кивком подтвердила, что говоривший по телефону голос был никак уж не алкогольный.
Иван Анисьевич Цалкин был орденоносцем, капитаном дальнего плавания со знаменитого «Заполярья». Его корабль был просто легендой. Попасть под командование Цалкина означало самое широкое расположение судьбы к мореману. Про заработок в его рейсах ходили невероятные слухи. Но как? Неужели Славка? Вот друг так друг, во век не забуду.
Через два часа, Трифонов постучал в дверь капитанской каюты «Заполярья».
- Войдите.
- Разрешите, Иван Анисьевич. Трифонов.
- Да, да. Заходите. Посреди кабинета стоял невысокого роста, полноватый, с хитрым прищуром мужчина в капитанском кителе с орденской планкой на груди. – Ого-го, красавчик, ёк-макаёк, - сразу перешел на «ты» Цалкин, - да ты я вижу только из переплета вышел, или еще не вышел? – подозрительным тоном командир дал понять о том, что прекрасно понимает происхождение внешнего вида электромеханика. – Ну проходи, проходи. Что стоишь в проходе. Сейчас дед придет, посмотреть, кого ему порекомендовали. Только ты мне сразу лучше подтверди, что из переплета своего вышел, а то ведь потом пеняй на себя, высажу посреди океана на проплывающую льдину, ёк-макаёк.
Трифонов мял в руках вязанную шапочку, и чувствовал, как пот, словно кислота, разъедал ему спину, низвергаясь потоками от плеч до трусов.
В дверь постучали, но не дожидаясь приглашения, сразу вошли. На флоте это как бы традиция, уважаемый спец имеет право зайти к своему начальнику лишь пару раз стукнув в дверь для приличия. Так и здесь, старший судовой механик Пал Карпыч, длинный как шпала, в не по размеру коротком комбинезоне, со стекляшками очков в золотой оправе, залетел в каюту капитана и с ходу уселся в широкое кресло за столом совещаний.
- Анисич, епть, мы же так не договаривались! Ну что это за мода у конторских такая? Присылать своих людей, блатата, бля. Да еще и к капитану а не к стармеху. Ко мне же не приходят твои штурманцы и матросы! Ну, кого нам опять мусолят?
- Да успокойся, Карпыч, ёк-макаёк, это не из блатных. Сам видишь, в переплете он. Рекомендация есть от серьезного человека, не буду тебе его фамилию называть, а то скажешь, что точно блатного пихают. Так вот есть сведения, что очень грамотный спец. А к нам его только на один рейс, для обкатки, так сказать, на данном проекте кораблей, и потом доложить руководству для принятия какого-то решения. Какого – не могу знать. Так что принимай, и не дуйся, ёк-макаёк. Только на один рейс.
Дед осмотрел новоявленного второго электромеханика, и вздернув обе брови ко лбу, со вздохом выпалил: - Ну епть, жизнь! Ладно, пошли, переплетчик. Будем тебя посмотреть.
К этому моменту Трифонов стоял уже ни живой, не мертвый, слушая разговор двух самых знаменитых командиров базы флота. Единственное, что понял, то что ему вроде дается шанс, реальный шанс проявить себя.
Для Карпыча, моремана с тридцатилетним стажем, Трифонов оказался сюпризом. С виду уже готовый хрон, он проявил такие познания, о которых сам Карпыч только догадывался. И практический опыт Николая заставил призадуматься бывалого механика.
- Ну, что-же, молодой человек, считайте, ёпть, что я подписал вам прибытие на судно, можете оформляться у старпома, с завтрашнего дня на работу, выход в рейс через четверо суток, срочно проходите медкомиссию и вперед. Будем работать. Ваша вахта послезавтра, на сутки.
Коля сошел с трапа современнейшего судна, как после хорошей опохмелки. Странно, как он только подумал об опохмелке, весь его организм как взорвался - ! он не брал в рот ни капли больше суток. Еще одна волна холодного пота прошла по его спине.
Через четверо суток СТМ «Заполярье» резал штевнем холодные воды Охотского моря. Каюта второго электромеханика Трифонова была закрыта на ключ. В каюте на шконке, в безобразной позе лежал сам Николай. Ему было плохо. Нет не от морской болезни, он не пил спиртного почти шесть суток. Со вчерашнего дня его стали преследовать видения, или подозрения, что у него видения. Все его сознание сопротивлялось этому факту.
-Как же так, - думал он, - я ведь не сумашедший, я ведь получил шанс, я ведь не могу подвести Славку.
Старший «СВЕТ», как у моряков называют электромехаников, Юрий Юрич, как и дед сразу понял , что Николай в переплете, и сказал по выходу в море только одно.
Коля, мы с ребятами за тебя потащим вахту до промысла, но к промыслу ты должен быть как огурец! Иди отдыхай и держи себя в руках. Лучше запрись на ключ, чтобы никто не вошел и не пожалел тебя, да не налил сто грам. Погубишь себя и меня. Иди.
Коля лежал в каюте третьи сутки и ему становилось только хуже. «Свет» заходил утром, сказал, что если перебороть приступ сегодня, максимум завтра, то все пойдет на убыль. До промысла оставалось два дня пути. Видений Николай так явственно и не увидел, но что-то такое подозревал все равно. Он даже стал вспоминать хоть какие то молитвы, и про себя молил Бога, чтобы у него не началось самое ужасное – белая горячка.
Между тем судно миновало Сахалин и ночью вошло в Японское море.
В два часа ночи капитана Цалкина разбудил телефонный звонок внутренней связи. Встревоженный голос вахтенного второго штурмана доложил из динамика:
- Иван Анисьевич, по системе оповещения получен сигнал SOS.
- Координаты?
- На нашей широте, две минуты южнее, 35 миль к весту.
- Время передачи?
- Да только что, принтер еще распечатывает. Теплоход «Киргизия», пассажир, у них начался пожар, сами потушить не могут.
- Кто-то уже подтвердил прием сигнала?
- Кажется, еще нет. Да и на радаре я в той стороне никого не наблюдаю.
- Немедленно подтверди прием сигнала, продублируй по схеме на весь район. А нам - курс 270, самый полный вперед, сверь часы с машиной. Тревогу играть не нужно, время подготовиться есть. Вызывай «Киргизию» на связь, скажи – мы идем к ним. Я поднимаюсь на мостик, буди старпома. Да, и как метео?
- Пока тихо.
- Ясно, все, действуй, я иду.
- Понял, Иван Анисьевич.
«Киргизия» шла на Японию с пассажирами на борту. Среди них была большая группа – до 200 человек – дети, получившие турпутевку в страну восходящего солнца по линии Пионерской организации. Пожар на судне начался в десять вечера и к двум часам большая часть помещений на главной палубе были в зоне пожара, остальная часть судна была сильно задымлена. Корабль объявил SOS, застопорив ход и ожидая подхода помощи.
Николай был в бреду. Страшные чудовища склонялись над ним, требуя от него невозможного, а именно съесть собственную руку. Иногда пробивался свет. В один из таких проблесков он увидел как ему ставили капельницу, потом убирали. Опять провал, опять проблеск. В иллюминатор он видел звезды и какое-то зарево, наверное северное сияние, подумал он, и быстро закрыл глаза – южнее Сахалина не может быть северного сияния. Ну, блин, началось, глюки. Он не слышал, как «Заполярье» ошвартовалось к другому судну в пять утра, как по палубам бегали спасательные команды. Его никто не тревожил, а он был в забытьи.
- Иван Анисьевич, распоряжение из штаба координации операцией, пассажиров взять на борт, вот телеграмма!
- Они сошли там с ума, ёк-макаёк, старпом, почему не подпускают другие суда для оказания помощи, дьявол, якорь им в одно место, это почти четыреста человек! Хорошо хоть погода не портится, тьфу три раза. Ладно, давай команду о пересадке пассажиров и равномерно их по всем помещениям, давай Сергеевич, ёк-макаёек, действуй. На все-пра-все даю тебе сорок минут, иначе можем взлететь вместе с «Киргизией», туда, куда Макар телят не гонял!
Полный штиль благоприятствовал стоянке у большего по размерам судна, но пагубно сказывался на ситуации. У «Туркмении» появился крен как раз в сторону «Заполярья», и огонь мог в любую минуту перекинуться на спасателя. По натянутым брезентовым рукавам пассажиры с криками скатывались на борт СТМа, и их тут же сортировали, распределяли, направляли и размещали. Через тридцать минут к противоположному борту пассажирского судна подошел океанский буксир-спасатель, и ликвидацией аварии занялись профессионалы. Триста шестьдесят семь пассажиров уже были на борту «Заполярья», когда матросы палубной команды обрубили швартовые канаты, закрывая лица от нестерпимого жара и судно отошло от терпящей аварию «Киргизии».
У Николая появился очередной просвет. Он лежал лицом к переборке, и в просветлевающем мозгу рождались одна за одной, якобы трезвые мысли.
- Странно, вроде работаем на реверс, что ли. Нет. Показалось идем ровно. Надо же какой штиль, даже не шелохнет. Неужели меня начало отпускать. Вроде и дышится легче. Даже вроде аппетит появился. Сходить на камбуз, что-ли? И вдруг, чур! Он почувствовал на себе потусторонний взгляд.
- Неужели чудовища, так ведь это было во сне, а сейчас я не сплю? Или сплю? Так, по-моему на меня кто-то смотрит.
Николай лежал на правом боку, лицом к переборке, но спиной чувствовал взгляд. И взгляд какой-то не такой.
Он лихорадочно начал соображать:
- Так, епрст, если я сейчас закрою глаза, потом резко открою, и ущипну себя, и почувствую боль, значит все на Яву, и по идее все должно пройти. Пот струился по лицу и спине Трифонова. Он закрыл глаза, резко их открыл, ущипнул себя за левую ляжку, понял, что согласно его доктрины он при памяти, и резко оглянулся….
В то же мгновение он отвернулся опять к переборке и просто заскулил от отчаяния!
-Все! Все! Она пришла, горячка. Все так явственно. Этот бред. У меня за спиной сидит ребенок! И смотрит ужасным взглядом!
Трифонов почувствовал, как у него отказывают ноги и отнимается язык.
Последним усилием воли он заставил свой почти парализованный мозг проанализировать ситуацию еще раз.
- Так, все по порядку. Если мы в океане. Откуда здесь ребенок? Правильно, его быть не должно. Значит это плод моей фантазии. Явно больной фантазии, ****ь. Что я могу сделать?
Ага, мне нужно с Этим заговорить, чтобы Оно, это видение выдало себя своим несуществованием, и тогда я победил. Только говорить с ним нужно тихо-тихо, чтобы ни дай Бог, никто не услышал, а то всему конец.
Оно явно не пропадало, Коля чувствовал это. Он повернулся к видению, но не с широко открытыми глазами, а с сильно прищуриными, так как по правде говоря, сильно его боялся, а точнее боялся приведений вообще еще с детства.
Семена Гришина, пионера 43 средней школы г.Чугуевска, как идругих детей – пассажиров распределили в каюты второй жилой палубы, по 10 детей на каюту. В каюту, в которой сначала он оказался очутилось 12 детей, и двоих пацанов хозяин каюты – старший электромеханик дядя Юра, развел по другим каютам. Одного в каюту заступившего на вахту моториста, а другого, т.е. Семена, таскал-таскал да и посадил в каюту к «больному дяде», которого нельзя будить, и сидеть нужно тихо-тихо.
«Больной дядя» видать был действительно очень больной. Он лежал спиной к Семе, и время от времени вздрагивал. Сема старался сидеть очень тихо. Он все время вспоминал весь пережитый ужас на пассажире, и особенно пересадку по брезентовому желобу на это судно. Было так высоко… Вдруг «больной дядя» как-то странно затих. Что-то в его поведении было необычным. Он весь как-то сжался, и совершенно неожиданно развернулся на Сему, лицо дяди было просто ужасного вида, но через мгновение он отвернулся опять и заскулил как собачка. Сема был в состоянии шока. Тем временем дядя что-то начал бормотать, делать какие-то телодвижения, и кажется, стал себя щипать за ногу. Сема даже услышал одно плохое слово, которое ему сказал уже однажды друг Сашка.
Опять же неожиданно, больной дядя, с еще более больным лицом развернулся к Семочке, и его лицо, больше похожее на маску пришельца с глазами щелками, прошипело:
-Ты што?
-Я? – сглотнут слюну Сема.
Оно ответило. Ужас. Оно не пропадает. Но Николай уже был настроен решительно и решил не отступать:
- Да, ты. Кто ты такое?
- Я? Пионер.
Видение явно начало забавляться с психикой Коли, но он не сдавался:
-А откуда ты?
- Я? С Киргизии.
Все, полный писец! Ну откуда приведения знают о всесоюзной пионерской организации и о административно-терреториальном делении СССР!
Николай сдался. Приведение не исчезало, электромеханик уже лежал в луже холодного и липкого пота и молил всех святых о собственной кончине, в голове уже рисовался план собственного ухода в мир иной. Вот он выбегает из каюты, бежит на палубу, его пытаются остановить товарищи, а он отбиваясь вскакивает на планширь фальшборта и крикнув всем прощайте – бросается в море, он слышит шлепок собственного тела о воду…. Нет, не шлепок, а хлопок! Почему же хлопок?
Хлопнула каютная дверь. В каюту ворвался Юрий Юрич и схватил приведение-пионера за плечо:
- Так, пацан, давай быстрее со мной на выход, сейчас вас пересадят на другое судно, вернетесь во Владик. Ну, давай, живее. – СЭМ обернулся на мертвенно бледного Колю, - что, оклемался? Вижу, вижу –оклемался, вон уже пытаешься улыбаться – сделал вывод из Колиной гримасы проходящего ужаса Юрич, - значит будет толк, да не переживай, все будет окей, - и опять хлопнул дверью, закрывая ее уже из коридора, где послышался топот многих ног.
Николай Семенович Трифонов сел на кровать. Осмотрел себя, и неожиданно ощутил такой прилив эмоций, что сердце чуть не вылетело. Через минуту из его каюты донесся крик:
- Я не-е-е су-ма-шед-ший!!! И я очень хочу есть!! И я чувствую себя превосходно! Ребята, ура-а-а-а!!!
Послесловие. Н.С. Трифонов бросил пить раз и навсегда. Через два года он получил первый разряд, работал на флагманских судах до пенсии. И его называли только Николай Семенович. Или просто, но с уважением – Семеныч.
* Прим. Автора: СЭМ – сокращенное название должности судового электромеханика.