Тихо ступая по ковру босыми ногами, ежась от холода, Василий прошел в ванную. Стенные часы пробили семь раз, было семь часов утра. Семь утра седьмого декабря. Ещё не рассвело, за окном нежно мерцал снег, и неслись и гудели машины.
Сонным, нескоординированным движением Василий открыл краны на всю мощность и горячая, приятная вода стала быстро затоплять ванную. Утренняя тишина уже была нарушена шумом льющейся воды и Василий, перед кем-то стеснявшийся вначале, звучно потянулся. Расправив, таким образом, косточки и сладко зевнув, он включил на кухне чайник, взглянул на часы, еще раз зевнул, снял трубку и набрал номер.
-Здравствуйте, к сожалению, в настоящее время я не могу ответить на ваш звонок. Оставьте свое сообщение после звукового сигнала,- невозмутимо сообщил из трубки голос Жорика.
-Спишь, сволочь…- с досадой подумал Василий и, нечаянно, произнес тоже в трубку.
Рассердившись сквозь сон на Жорика и на свои неосторожные слова, он снова прошел в ванную, запер дверь, избавился от пижамы и, с наслаждением, погрузился в обжигающую воду.
-Надо хорошенько помыться, фиг знает, когда в следующий раз удастся,- думал он, щурясь на включенный свет,- минуток десять полежу, приму душ, хлебну чайку и позвоню Жорику. Нужно его обязательно разбудить.
Предстоящая поездка уже не казалась Василию столь привлекательною, как неделю назад. Подробности её были туманны и сомнительны, и вообще, ей руководил Жора, которого он случайно, минуту назад окрестил сволочью. Не то, чтобы он думал, что Жорик – сволочь, вот просто так получилось.
-Жора, конечно, я надеюсь, поймет. Он не обидчивый, но дело это стоит обдумать…- размышлял Василий, окончательно закрывая глаза,- да, обдумать…еще эта поездка…и не знаю я никого почти, близко никого. Где мы останавливаемся? Тоже толком не ясно. Все ли едут, и не передумал ли Жора. А то дрых бы я сейчас мирным сном, кровать не остыла ещё…
И такие соблазнительные мысли о постели, сне и отдыхе в одиночку стали лезть в голову к Васе, так ярко вспомнилось, как он ждал Жору в клубе, а тот, видите ли, передумал и даже не позвонил, что отпало последнее желание ехать. Василий решил принять ванну подольше, выделенные минуты уже подходили к концу, а после заявить приятелю о своем желании остаться.
- Он огорчится не сильно, компания не маленькая набралась. А если возмущаться станет, у меня есть что припомнить…- с кошачьим удовольствием представил Василий,- и вообще, почему я так нервничаю? Когда мне было девять, я осознавал всё не хуже теперешнего, но нервы целее были, я мог спокойно расслабиться, забыть о проблемах насущных, даже если они занимали все мои мысли. Сейчас только двадцать восемь, а уже сложнее. А в тридцать пять, в сорок и дальше как будет?- Василий представил мамины вечерние истерики,- да, явно тяжелее, она ни на минуту не забывала и не расслаблялась. Наверное, чем меньше времени жить, тем больше напрягаешься. В девять впереди была интересная новая игра, было куда идти. Теперь моя дорога короче. И чем короче она будет становиться, тем сильнее станут натягиваться нервы. А почему некоторые люди в сорок, пятьдесят лет спокойны, веселы и счастливы? Они не вечны и прекрасно это знают. Почему?- и он вспомнил свеженькую теть Тоню, её огород с аккуратными грядочками, молоко на столе и мягкий хлеб,- Воздух дачный? Тогда, получается, он на нее только и действует. Говорит: “Вышним жизнь дана, так грех ей не радоваться”, и улыбается и глаза у нее добрые и молодые. Говорит о боге, а у самой в доме ни одной иконки, да и чтоб она крестилась, я тоже не видал…- Василий начинал забывать о том, что он находится в ванной.
Резкий звонок разбудил его от этих мыслей, разрушил тихий мир мерно шумевшего крана. Василий дернулся, ударился головой о полочку для мыла и, на бегу заворачиваясь в полотенце, оставляя по полу мокрые следы, побежал к телефону.
- Васьк, ну ты что, совсем рехнулся? Что значит, не едешь? Я уже всё устроил, у нас отличные комнаты будут, телевизор, холодильник, ванна, душ, туалет отдельный! Лыжи, снегоходы, сани - и всё на халяву, можно не везти. Палки только захватить лыжные, да, кажется, и все… Кухарку соней зовут, говорят, обалденно готовит борщ, твой любимый, пальчики оближешь. И сама ничего,- налетел после первых же отпирательств Жора, и стал трещать, не давая Василию вставить ни слова,- Маришка твоя будет, для тебя же всё устроил. Тоже одна. Я тебе вот, что скажу…- тараторил Жорик самым убедительным тоном,- я твой друг, я тебе плохого не посоветую. Дело твоё, но мне не приятно…
- Ладно, Жор. Это я еще не проснулся. Минут через сорок зайдешь?- спросил Василий, окончательно и бесповоротно, решив ехать при упоминании о Марине.
- Ты знаешь, я, наверное, не успею, мне еще машину прогреть. Спускайся сам к половине девятого, народ так же подтянется. Возьми только, плиз, на меня палки, мои кто-то спер, ничего одолжить нельзя. Вот народ, да ты знаешь…- явно довольным собственной победой голосом, попросил Жорик и заторопился обзвонить остальных, забыв даже припомнить Васе его “сволочь”.
Настроение вернулось со знаком “плюс”, главным двигателем коего, являлась мысль о Марине.