Звон стеклянных банок, выгребаемых с антресолей, был подобен колокольному набату, возвещавшему о пожаре. Жена призывала Григория ехать на дачу. Утаптывая банки в мешок, возбужденно говорила:
- Смородина как антрацит блестит, в каждой ягодиночке солнце отражается. Малина закровенилась, а крыжовник замедовел, прозрачен до косточек. Душист...
В хорошем настроении жена словоохотлива. Григорий закурил сигарету, пустил бледно-голубую струю в открытую форточку.
- У каждого времени, Гришенька, свой вкус. Было время вкуса к поцелуям – помнишь, как ты целовал меня, студенточку? Пока не задохнусь... А ныне мазнешь по щеке сухими губами – и будь довольна. Потом было время вкуса к перемене мест, успехам, деньгам. И вот пришло время – вкуса варенья. Так что выброси ведро с мусором – и поедем...
Григорий никогда не спорил с женой, поскольку считал, что женщина всегда права. Положил ключи от машины на стол, извлек из-под мойки ведро.
С седьмого этажа спустился на лифте. Прошел вдоль подъездов к контейнерам, похрустывая в кармане джинсов новенькой сторублевкой. Суббота - его день. Русский мяч с друзьями – два волейбольных кольца, две команды и никаких правил, кроме этических, которые в кругу настоящих мужчин были во все времена. Потом – преферанс. Взаимное не нарушение границ было залогом согласия в семье. Устои начали рушиться. Григорий не то чтобы не любил дачу... Но не говорил об этом вслух. В будни и в воскресенье ездил, даже ночевал там, чего-то делал. Но чтобы в субботу...
Ведро выбросил вместе с мусором – как наказала жена. Перешел улицу. В баре Агентства воздушных сообщений выпил водки. Выкурив сигарету, повторил заказ. На улицу вышел с бутылкой холодного пива. В лицо пахнуло горячим южным ветром: должно быть соседи-монголы замерзли и включили обогреватель, веющий на Сибирь жаром гобийской пустыни. Шелестящий белесыми листьями тополь накрывал тенью лавочку для ожидающих автобус в аэропорт. Одинокий пилот обмахивался на ней фуражкой. Григорий подсел к нему, сдернул обручальным кольцом пробку с пивной бутылки, предложил:
- Освежись, земляк.
- Спасибо, друг. Мне скоро в воздух. В Черном море освежусь, в Ялте.
- Что говорят синоптики? Не обещают ветер с норд-оста и прохладу северных морей?
- Если навстречу монгольскому ветру чукчи распахнут свой арктический холодильник и повеют прохладой, последствия здесь будут подобны падению Тунгусского метеорита. Дома падут и люди падут. Ты этого хочешь?
- Нет, - ответил Григорий, подумав в первую очередь о Варваре, которую любил.
Обдавая их волнами зноя, неслись легковые авто – из города, на дачи, одержимые временем вкуса варенья.
Варвара, как петрограф, многие годы изучавшая не только состав, но и возрасты горных пород, вправе судить о времени, но не до такой степени, чтобы приговаривать Григория в субботний день собирать ягоду на дачном участке. Опечаленный двумя стопками водки и бутылкой пива, он грустно размышлял, к кому из друзей пойти и пожаловаться на Варвару, чтобы ее призвали к порядку, когда пала на его плечо загорелая рука Славки Заморокина – командира воздушного судна. В рубашке цвета белоснежных кучевых облаков, в голубой форме, голубоглазый, он казался спустившимся с неба, где вечный праздник и нет земных забот. И слова молвить не дал Григорию, обнял так, что у того захрустел позвоночник и воздух стеснило в груди.
- Привет, бродяга! Всех наших встречаю, а тебя - первый раз. Как не позвоню, он то в Африке, то в Монголии, то в Арктике...
- Работа такая, - смущенно ответил Григорий.
- А чего смурной?
- Да вот, жизнь наехала...
Они присели на скамью, закурили, и Григорий, растроганный встречей, пожаловался закадычному другу детства и однокласснику на Варвару.
- Ты не правильно живешь, - по-командирски ответственно сказал Славка. – Пиво на водку – дерет глотку, а вот водка на пиво – это диво. Пока автобуса нет, пойдем в бар. Я тебе что-то скажу, к чему ты еще не готов. Надо дозреть.
Диво, обещанное Славкой, не заставило себя долго ждать: после бокала водки тело стало невесомым, а мысли такими легкими, что, едва зародившись, сразу улетали куда-то – наверное, дозревать на стороне, чтобы потом влететь в чью-нибудь голову уже зрелыми.
- Света тебя заказывает, - строго сказал пьющий минеральную воду Славка. – Помнишь ее?
Светка-соседка, Славкина сестра... Белые банты и фартук, две тяжелые косы, большие голубые глаза, которые когда-то не могли насмотреться на Григория, а он – в них. А потом в студенческом городе Томске другие глаза застили ему белый свет. Варварины.
- Киллеру заказывает? – не понял Григорий.
- Знатно ты поморозил голову в своей Арктике, - сочувственно сказал Славка. – В гости заказывает. Летим?
- Летим, - легко согласился Григорий, потому что созрел, и не только мысли, а сама жизнь стала такой невесомой, что не составляло труда повесить ее на плечо как дорожную сумку, взойти с ней по трапу на борт белого лайнера, где прекрасные как небожительницы стюардессы подадут на подносе рюмку коньяку, а потом не как случайного пассажира, а как друга командира, пригласят к себе в служебный кубрик. Им сразу понравится этот жгучий брюнет, не робкий, но и не развязный, внимательный, но не угодливый, общительный, но не навязчивый; стройный, с интеллигентным лицом, обаятельной улыбкой, умными глазами, немного хвастливый и насмешливый во хмелю, как всякий добрый человек. У таких мужиков бывает всего лишь один досадный недостаток: они, как правило, обычно женаты.
- А мы вас сразу узнали, - скажут они ему, когда он будет развлекать их смешными историями из своей богатой приключениями жизни. – Мы видели вашу фотографию на обложке журнала «Вокруг света». И у Светланы, сестры командира, в альбоме... Она завтра будет с нами на шашлыках, на море...
- А куда мы летим? – беспечно спросит Григорий, разливая в пластмассовые стаканчики коньяк в тесном кругу коротеньких юбок и гладких девичьих коленей.
- В Ялту летим, бродяга, - скажет ему Славка, который заглянет за чашкой кофе.
Варвара час прождала Григория, пока не заметила на столе ключи от машины и не догадалась – сбежал, подлец, играть в мяч. Никогда он с ней не спорил, но все делал по-своему. И за это любила его – у мужчины должна быть твердость в поступках.
А на шоссе, в потоке машин, похожих на блестящих жуков, бугущих из города, ей по-доброму вспомнилось, как однажды в Новогоднюю ночь, когда стол был уже накрыт и шампанское охлаждено, вздумалось ей отправить Григория выхлопать половичок из прихожки – чтобы совсем стало хорошо в квартире.
- Нет проблем, - сказал он охотно и легко поднялся из кресла.
Исчез вместе с половиком. Как его быстро найдешь в геологическом микрорайоне, где каждый ему – что родной брат или сестра, а каждая семья – как своя. Вернулся на следующий год, вечером первого января. Расстелил выхлопанный половик, зябко потер замерзшие руки, весело спросил:
- Ну что, любимая, будем ужинать?
На дачном участке обобрала кусты смородины – будто наметала ведро черной икры. Когда несла в дом, радовала руку его выпуклая тяжесть, где в каждой ягодке отражалось солнце. Полупрозрачные, медово-изумрудные плоды крыжовника были подобны индийскому жемчугу; переспевшая, темно-рубиновая малина сминалась в банке и сочилась алой ягодной кровью.
Ягода в тазике на газовой плите кипела словно лава в жерле вулкана. Пузырилась, вздувалась, потрескивала, извергая душистый пар, которым сладко пахло на веранде и в доме. С волосами, убранными под белый платок, в нарядном фартуке, с большой ложкой, которой снимала пенку, Варвара трепетно священнодействовала у плиты и очень нравилась сама себе. Приговаривала: «Ах, какой я замечательный варенолог!». Это слово она придумала сама, и оно ей тоже очень нравилось. Еще бы: сварить чудесное варенье – это вам не месторождение открыть. Этому в университетах не учат, здесь талант нужен. Чтобы вкус варенья превосходил вкус свежей ягоды, чтобы в нем сохранились все приметы и краски позднего лета; чтобы с середине стылой зимы открыть не банку, а целый мир: услышать полет пчелы, бег электричек за рекой, голоса грибников в лесу, молчание грустных птиц, готовых к отлету в чужие земли, тревожный шелест листьев, лай деревенских собак, крик ворона. Увидеть блестящие паутинки в прозрачном предосеннем воздухе, высокое небо, отягченные плодами ветви ранеток, скучающего на садовом заборе кота, нежный багрянец трепетных осин, утренний иней. Почувствовать солнечный луч на лице, запах увядающих цветов, переспелой черемухи, влажного берега реки, укропа, огуречной ботвы... Господи, да если бы не эти экспедиции, на которые Варвара потратила жизнь, какого бы совершенства она достигла в вареньеологии...
Все ее варенье зимой съедалось в Управлении охочими до чая и сладкого геологами, потому что Григорий еще в далеком прошлом ей честно сказал, что для него самое лучшее варенье – это мясной фарш. Сослуживцы же величали Варвару по отчеству уже не Валерьевной, а – Вареньевной.
О муже Варвара Вареньевна вспомнила когда укладывалась спать: достала из тайника ружье, зарядила дробовым патроном, положила рядом с собой в постель – вместо Григория.
Проснулась под шелест дождя по крыше. Ветер из Монголии принес циклон; горячие воздушные массы из гобийской пустыни, охладившись над горными хребтами, накрыли ненастьем окрестности Байкала от Амурской области до Красноярского края.
В воскресенье, вернувшись домой, Варвара не обнаружила в квартире следов присутствия мужа. Самой пришлось таскать тяжелые банки наверх, отгонять машину в гараж. Поздно вечером позвонила общему другу Володьке, хитро спросила:
- Как вчера поиграли в мяч? Как яйца, наверное, перебились?
Кого хотела обмануть – догадливого хохла.
- Целые... Твоего не было. Потеряла, если звонишь? Не грусти – объявится.
В эту ночь часто просыпалась, беспокойно щупала прохладную подушку рядом. А в понедельник, ближе к обеду, ее на работе вызвал к себе Фарид – однокурсник, друг, начальник. В дальнем углу его кабинета, в кресле, сидел похожий на спящего богомола молчаливый Василь – главный геолог Управления.
- И что? – строго спросил Фарид, глядя на Варвару немигающими, немного раскосыми глазами.
- Не знаю...
- А кто знает? Ты вот что, Вареньевна... Ты, Варенька, иди домой, Гришка, может, объявился. Позвонишь нам.
Она охотно поверила в такое предположение, даже лицом просветлела.
- Уж я ему покажу русский мяч, - многообещающе сказала она, закрывая за собой высокую дверь кабинета.
Комитет заседал в обеденный перерыв, в ресторане, что через дорогу от Управления. В обиходе его называли РПУ – ресторан-против-Управления. Комитет по розыскам русского мужика Григория мог иметь статус международного, поскольку состоял из острого умом и осторожного на слово еврея Левы; упрямого, не меняющего с годами ни убеждений, ни взглядов татарина Фарида; громкоголосого, шумного, как водопад, хохла Володьки; рассудительного, вкрадчивого и молчаливого белоруса Василя. Это были еще крепкие мужики, слегка поизношенные годами и тяжелой работой: многодневными маршрутами, ненормированным рабочим днем, полевыми сезонами, житьем в палатках и засыпных бараках. Они были авторами десятков геологических карт и отчетов, легендарных авантюр и маршрутов. Эти лысеющие мужики в дорогих костюмах, с барскими манерами, умели рубить зимовья и просеки, водить вездеходы и лодки, копать шурфы и прокладывать лыжню; они не боялись брать на себя ответственность за чужие жизни и сотни миллионов рублей государственных денег. Светлые умы и тягловая сила российской геологии, они ныне были ее номенклатурными кадрами: начальниками экспедиций и геологических служб Управления. Там, через дорогу от ресторана, за стеной дождя, – они при полных именах и отчествах, при кабинетах, при разносах из Геолкома и валидоле в карманах.
- Если Григорий не пришел на мяч, значит, с ним что-то случилось, - такой фразой открыл Лева заседание комитета.
- И не звонит! – зло заметил Фарид.
- Сегодня ночью звонил мне из Сочи, - вкрадчиво сказал Василь.
- Из Сочи!.. – Володька вцепился пальцами в остатки смолистых кудрей на голове. – Лучше бы позвонил из Тель-Авива или Сиднея. В Сочи живет его первая любовь – бывшая соседка. Варвара не может об этом не знать. Гришка, такой дурень, все ей про себя рассказывает. Она же его застрелит.
- Варвара – может, - убежденно сказал Лева. – Я видел, как она в тундре валила из карабина диких оленей. Как на швейной машинке строчила.
- Не может быть, чтобы – женщина! - вскинулся Фарид. – У Григория!
- Обожди, друже, - пробасил Володька. – У всех нормальных мужиков есть жены и женщины.
- Так это у нормальных, - возразил Фарид. – А Гришка разве нормальный? Мы его тридцать лет знаем, он Варваре ни разу не изменил, даже с практикантками...
Дюже задумались мужики, не замечая, что в фирменных металлических судках стынет обед. С одной стороны, как раз за не проходящий с годами романтизм и верность Варваре они любили Григория, с другой - как-то не верилось в то, о чем говорил Фарид: чтобы ни разу... Даже со студенточками, приезжающими на практику из далеких университетов.
- Василь, как он там оказался? – спросил Фарид.
- Одноклассника на остановке встретил. Летчика. С ним улетел. Через день вернулись бы, не случись прийти циклону из Монголии. Наш аэропорт не принимает. Гришка и отвис там, в джинсах, майке, без паспорта и денег.
- И Варваре не хочет звонить, чтобы не разбить ей сердце, - догадливо заметил Лева. – Значит, она знает про его сочинскую любовь.
- Это совпадение, - упрямо сказал Фарид.
- Делаем так, - как Иерихонская труба прогудел Володька и шумно, будто товарный состав, двинул по столу металлические судки. – Григория надо как-то перетащить в Москву. Я в обход начальника Управления, через Геолком, попробую оформить ему командировку, Фарид ее подпишет...
- И окажемся в дураках, - заключил скорый умом Лева. – Его полгорода ищет, а мы – командировку.
– Ведь в Москве – Галка, - вспомнил Володька. - Галка – свой человек, прикроет отца. Позвонит Варваре, скажет, что Григорий у нее. Приехал. Поездом, на который спишем Сочи. Даже очень на Гришку похоже: пошел выносить мусор – оказался в Москве. Надо срочно выслать ему деньги.
- Деньги я уже телеграфировал, - скромно сказал Василь. – Утром.
- Бульбаш! – изумился Фарид. – Это сколько же лет мы тебя терпим в России?..
Мужики вышли в косо летящий дождь, под порывы ветра из Монголии. Перешли дорогу. По мере того, как приближались к Управлению, лица их тяжелели, взгляды становились строгими, а походка – ответственной.
Варвара позвонила в милицию, больницы, морг, вытрезвитель и даже в стол находок, где ей доброжелательно посоветовали бросить пить.
Порывы ветра кидали на окна длинные пряди дождя, мокрый город мрачно насупился под тяжелыми тучами. Не находя себе места, кусая костяшки пальцев, Варвара в бессилии металась по квартире. Когда ей попадалась на глаза какая-либо вещь Григория: висящая на спинке стула жилетка, зажигалка на окне, шлепанцы у кровати, - она быстро отводила глаза. Подходила к входной двери, прислушивалась к скрипу лифта в шахте, шагам на лестнице, звукам в подъезде. Равнодушно смотрела на банки с вареньем и киснущей ягодой, брошенные в прихожке. Крепкие ногти стиснутых в кулачки рук впивались в мякоть ладоней. За несколько часов она осунулась лицом, под глазами обозначились темные круги. Слух ее стал до того обостренным, что из комнаты слышала, как в дверях на площадке проворачиваются ключи – это соседи возвращались с работы.
А ее Гришенька не возвращался. Пропал ее жгучий брюнет, с усиками и обаятельной улыбкой, веселым взглядом, мастер игры на семиструнной гитаре и поклонник латиноамериканской прозы. Она уже и не помнила себя без него. Мачете он прорубал для нее дорогу в боливийских джунглях, в тундре правил ее оленьей упряжкой, в Алжире - верблюдом, в пустыне Гоби спасал от сыпучих песков. Сколько раз он отгонял от нее в тайге зверя, отбивал ее от охотничьих собак, пьяных бичей. И не сосчитать. И пока не потерялся, даже не думала, что он не просто муж и отец ее детей, а много больше – часть ее жизни, сердца, души. И то, что теперь от нее осталось, болящее, кровоточащее, сходящее с ума, слепо металось по пустой квартире с безумными глазами.
Но Бог не дает человеку испытания большего, чем он может вынести. После пережитого отчаяния подступила такая пустота, что в ее бесконечную гулкость, отдаваясь эхом в уголках сознания, вдруг пришла спасительная мысль. Дрожащими пальцами Варвара набрала номер телефона, запричитала в трубку:
- Левушка, миленький, скажи: у Григория кто-нибудь есть? Женщина?.. Скажи правду – я успокоюсь. Я не могу больше так. Я не доживу до утра – тронусь умом.
- Я зайду к тебе, - ответил Лева.
Вскоре в дверь постучали. Варвара открыла. На пороге стояла цыганка в мокрых юбке и шали.
- Дайте хлеба. Детям...
- Возьмите, что найдете... – Варвара кивнула в сторону кухни. Ушла в комнату.
В хлебнице цыганка нашла темную буханку «Бородинского» и половинку батона. Оглянулась. Вспомнила невидящий взгляд хозяйки. В холодильнике нашла сыр, ветчину, початую бутылку водки, замороженный фарш и курицу. Сложила все в пакет. На окне нашла женские часики и красивую зажигалку. А в прихожке, на плечиках, - тончайшей кожи куртку, которая мгновенно исчезла под складками шали.
Гобийский циклон плетями дождя стегал асфальт и лужи, шумно клонил деревья, которые упрямо выпрямлялись, но он снова протягивал по ним наволок своего влажного дыхания.
Собираясь в таежных распадках, город пересекала речушка, уложенная вдоль улиц в бетонные желоба. Возле Варвариного дома она уходила под дорогу, в толстую металлическую трубу. На стенке желоба балансировала маленькая изящная женщина, в бежевом плаще и беленьких туфельках, заливаемых потоками воды. Опасно склонившись, одной рукой она толкала длинную палку в трубу, другой – держалась за зонтик, раздуваемый ветром, который и удерживал ее от падения. Две стихи – вода и ветер – боролись за ее жизнь. Уличный фонарь, изогнув тонкую шею, с бетонной невозмутимостью наблюдал, чем это закончится.
- Ты что делаешь? – спросил женщину Лева.
- Ищу... Вдруг он туда упал...
Простуженно всхлипнув носом, Варвара вытерла с лица слезы и дождевую воду.
- Не дури. Пойдем-ка домой.
Любящее сердце прозоливо: как Лева небрежно с ней говорил и был совсем не взволнован, Варвара догадалась: он что-то знает.
Вскипятили чайник. Ознобно обнимая чашку с гоячим чаем ладонями и глядя в Левины добрые и грустные глаза, Варвара спросила:
- Ты пришел сказать мне правду?
- Какую?
- Про Гришеньку. Он – у женщины? Скажи мне Левушка, что он у женщины. И я успокоюсь. Но если с ним что-нибудь случилось, я не смогу жить. Я застрелюсь...
В ее голосе было столько страсти и такие огромные слезы текли по щекам из ее прекрасных глаз, что Лева проглотил подступивший к горлу ком жалости, отвернулся к окну. Что он мог ей сказать и какую подать надежду? Гриншка уже на подъезде к Москве. Через несколько часов позвонит от дочери и Варвара возрадуется.
- Ты ее знаешь, Левушка? Она молодая? Наверное, Гришеньке с ней хорошо. Почему он мне про нее ничего не говорил? – торопливо задавала вопросы Варвара.
Большой, мясистый, в синюшных прожилках Левин нос двумя волосатыми ноздрями упорно смотрел в окно. Голова была гордо вскинута. Лева генетически не любил допросов.
- Ты не отворачивайся, отвечай, - потребовала Варвара.
- Я ничего не знаю.
- А зачем ты тогда пришел? Чтобы сказать мне, что ничего не знаешь?
- Пришел... Беспокоюсь. Могут Володька с Василем прийти. Фарид... Они тоже беспокоятся и ничего не знают.
- А как ты можешь знать, что они ничего не знают? Вы договорились, что ничего не знаете? Ты не умеешь врать, Лева. Сознайся, что он у женщины. Или это не так?
В глазах ее металось безумие – верный признак надвигающейся истерики. Доброе Левино сердце не выдержало такого испытания. Он быстро поднялся, приложил к доброму сердцу руки, весело взглянул на Варвару:
- Я тебе ничего не говорил, - и хитро подмигнул ей выпуклым глазом.
- Я поняла, Левушка! Ты мне ничего не говорил. Можно через тебя ему тапочки и бритву передать? Как же он без всего...
Лева, далеко ступая длинными ногами, в несколько шагов покинул квартиру.
Варвара, не чувствуя холода, в мокром, облегающем еще стройную фигуру платье, постояла с закрытыми глазами, привыкая к мысли, что Гришенька – жив. Господи, радость-то какая! Живой ее Гришенька. С кем он сейчас?
Расхаживая по комнате, перебирала в уме ближайших подруг. Ближайшие подруги в таком деле – первые затейницы. Достаточно ли сознательна эта женщина, чтобы понимать, какую ответственность она берет на себя, привечая Гришеньку. Насколько она наблюдательна, чтобы скоро узнать его привычки.
Варвара подсела к письменному столу, придвинула стопку бумаги. Лицо ее стало строгим и озабоченным. Твердым почерком написала: «ИНСТРУКЦИЯ». Подумав, добавила: «КАК ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ГРИШЕНЬКОЙ».
Ниже следовали пункты:
1. Не сахарить ему чай – не любит.
2. Любит все, что приготовлено из мяса.
3. Не давать колбасы и сосисок (Бог знает, что в них кладут).
4. Беречь от сквозняков – простывает.
5. Следить, чтобы не забывал ключи от квартиры (зажигалку и очки для работы).
6. Носки и рубашки менять каждый день.
7. Не позволять курить дешевые сигареты – они очень вредные для здоровья.
Вся инструкция получилась на двух страницах. Последний пункт Варвара писала слезливо всхлипывая.
35. Ни в коем случае не принуждать ни к каким мероприятиям в субботние дни.
Немного поплакав, Варвара затеяла стирку. Если Гришенька закажет с кем-нибудь вещи, они должны быть чистыми. Только бы не завтра – не успеют просохнуть в такую погоду.
Перестирала все Григорьевы рубахи, носки, белье. Развесила по спинкам стульев и кресел, на двери и батареи отопления. Любовно прошлась одежной щеткой по двум его рабочим костюмам, вложила в карманы свежие носовые платочки. Проверила, все ли пуговицы на месте.
Первый раз за последние двое суток поела: попила чай с сухариками, потому что ни в хлебнице, ни в холодильнике ничего не нашла. Настроение было грустным, но хорошим: с Гришенькой ничего страшного не случилось.
В час ночи позвонила дочери в Москву. Галка только что пришла с работы – долго не брала трубку.
- Знаешь, отец нашелся! - счастливым голосом сообщила она дочери. – Оказывается, у него есть женщина. Он к ней ушел. Радость-то какая.
Сначала Галка долго дышала в трубку, потом спросила:
- Разве он терялся?
- Это я его потеряла. А на самом деле он у другой женщины. Наверное, у них большая любовь. Ты же знаешь отца – он принципиальный. Без любви жить не будет.
- Ты ее видела?
- Нет. Но я думаю, она красивая. Она должна быть достойна Гришеньки. Вот только не знаю: добрая ли? Ведь Гришенька такой ранимый...
- Мама! Кто тебе про нее сказал?
- Не сказали... Намекнули.
- Как намекнули?
- Ну... Подмигнули так. Мол, не беспокойся, все хорошо.
- Что хорошо? Я ничего не понимаю. Такого быть не может!
- Как это – не может! – возмутилась Варвара. – А где же он тогда?.. Ты меня не пугай. Он – у другой женщины.
- Это ты меня пугаешь... Мама, а Мамонтенок дома?
- Нет, они с Наташенькой на полевых работах. На Байкале.
- То-то я их вызвонить не могу. У вас уже ночь? Ложись спать. Завтра я перезвоню тебе на работу.
Варвара пожалела, что позвонила дочери. Хотела поделиться радостью, что Гришенька нашелся. Какие эти дети не понятливые!
Еще одна добрая мысль пришла ей в голову. В стенке нашла фотоальбом Григория, устроилась с ним в кресле. Скрестила, поджав под себя, замерзшие ноги. Гобийский ветер выдул живое тепло из квартиры. Или это без Гришеньки так холодно...
Вот они – он и его соседка – стоят рядышком на фоне школы, держатся за руки. Фотография была черно-белой. Варвара забыла имя девушки, но знала, что глаза у нее голубые. Гришенька рассказывал. Всматривалась в девичье лицо. Хорошенькая... Наверное, вернулась из Ялты. Гришенька выносил мусор, и случайно встретились. Вот и все объяснение.
На сердце стало совсем хорошо. Даже не давило, хоть и понервничала с Галкой. До чего же бестолковая эта Галка.
Из альбома выскользнула пачка фотографий. Чукотка, Якутия, Монголия, Алжир, Боливия, Сибирь... Вот Варвара с Анотоном-Мамонтенком на фоне бескрайней тундры.
Поселковые собаки, которых летом не кормили, в поисках добычи убегали далеко в тундру. Они-то и нашли в отвале мясные шмотки, выброшенные взрывом из канавы. Горная выработка прошла через лежащего на боку мамонта. Канаву документировал участковый геолог Григорий.
Вечером он шепнул Варваре, пугливой, как олененок, доверчивой, как белая куропатка, наивной, как тундровый цветок, полагающий, что лето – оно вечно:
- Не говори никому: там время заморожено. Оттаивает, когда надышишь. Тени мелькают, всполохи костра, в бубен бьют, пляшут, дети плачут. Палеозой... Хочешь послушать? Я туда спальник унес.
Стенки выработки дышали холодом вечной мерзлоты. Укрылись в пуховом коконе. Может, и мелькали тени, но как их увидишь из спального мешка? Крики были...
В мае Варваре пришло время рожать. Вертолет с врачом опаздывал. Григорий огромным ножом крошил оленину, вертел фарш на котлеты. Наказывал Варваре, мечущейся в схватках на лежанке, сделанной из ящиков из-под взрывчатки:
- Сейчас спирт для женщин разведу – и начинай рожать. Народ истомился, ожидаючи. Лева даже побрился, чтобы младенца не напугать. Обрастает он за три часа, так что поспешай. Меня мать в подполье родила, когда за картошкой полезла. Отец за дровами вышел. Возвращается, а я по полу ползаю...
Из всего, что происходило вокруг, сквозь боль и страх Варвара понимала только одно: Гришенька рядом, значит, бояться нечего.
Вертолет не успел. Роды принимал Григорий. Помогала ему Левина жена. Пуповину пересек тем огромным ножом, которым крошил оленину.
Оповестил собравшийся у барака народ:
- Родила мамонтенка с хоботочком. Как заказывал. Зачат в утробе мамонта. Рекомендую. Мальчики хорошо получаются еще на банном полке. Проверено.
На следующий день на поселковой бане появилось объявление:
«Семейные пары обслуживаются в выходной день – в понедельник. Запись на очередь в кассе».
Перебирая фотографии, Варвара удивлялась тому, как много забытого вспоминалось. Какая прожита огромная жизнь, наполненная множеством событий. Жизнь получалась больше прожитого времени. Время – оно прямое, а жизнь – она вокруг него, в стороны. Это как разница между маршрутами: проложенным на карте и пройденным на местности.
Светло улыбалась, узнавая забытые лица. Все это были родные люди – спутники ее жизни.
Разобрала постель. Подумала и не стала убирать вторую подушку.
С легким сердцем закрыла глаза, загадала, чтобы ей приснился Гришенька. Или тундра, монгольская степь, гобийские пески, боливийские джунгли... Но Гришенька – обязательно.