А я всё пытался оторвать этот кусок сердца, который постепенно начал загнивать и приносить мне невыносимую своим завидным постоянством боль. Да, в общем-то, он уже отмер, да только осталась эта пыль, этот песок, который имеет обыкновение оставаться, когда всё, казалось бы, закончилось, а потом ещё этот последний камень, брошенный в окно, заставляет стекло мелко подрагивать, что в свою очередь противно щекочет нервы. Я остался стоять, почва не ушла из-под ног, но теперь я стою один. Она умерла. Я могу сутками расписывать, как она была мне дорога, но к чему теперь это?
Она была…а мне осталось лишь найти в себе силы это пережить. Да нет, не хочу просто сидеть и ныть, но все же прекрасно понимают, что слова типа «все там будем» не действуют. Что не говори, а когда отрываешь от себя кусок сердца, это больно.
Я познакомился с ней, когда ей было двенадцать. Она представилась . Я ,как и все подростки, имел какое-то предубеждения относительно людей, которые сильно младше меня, некий максималистический снобизм. С высоты своих семнадцати лет я смотрел на неё с каким-то лёгким пренебрежением. Однако не та была ситуация, чтобы выделываться. Я сидел в парке на скамейке и почти плакал: меня бросила девушка, моя первая любовь. А тут ещё она подходит и с таким важным выражением лица начинает что-то говорить. Я гулял с ней до вечера и, пожалуй, если бы не она, то непременно напился бы. Вероника, её звали Вероника. Я-то и сейчас её так зову, ибо ночное небо глухим забором заколачивает пространство моего громадного гроба жизни и нечем дышать…
Она всегда выглядела старше своих лет, говорила очень по-взрослому и рано разучилась веселиться. Сначала ей казалось, что всё это к лучшему, но потом, когда появилось одиночество, общение со сверстниками, как с младшими братьями, постоянно исчезающий энтузиазм, тоска, тогда хотелось, чтобы всё это ушло, хотелось быть маленькой девочкой, которая смотрит на мир с безумным любопытством и жаждой действовать и познавать. Но всё это было, когда-то… оно потерялось…ушло.
Она сидела передо мной. Красивая, талантливая семнадцатилетняя девушка. Слёзы в её глазах я видел впервые. Не знал я, что её скептическая ухмылка может превратиться в громаду нечеловеческого отчаяния. Вероника сидела за кухонным столом в моей неуютной квартире. Полпачки сигарет и пятая рюмка водки, а она всё не говорила ничего.
Вы когда-нибудь видели близкое вам существо со смертельно тоской в глазах?
Я видел. Беспомощность перед тем, что поглощает её изнутри меня медленно убивала…
Вероника заговорила. Она говорила много, но всё не то. Она, как и я, знала это.
Вероника всегда это «что-то» пыталась выразить стихами. Она ненавидела свои стихи, но продолжала их писать. Чем больше она их ненавидела, тем лучше они получались. Она всегда говорила, что писать стихи – это сумасшествие.
Я всегда боялся в неё влюбиться. В таких, как она, всерьёз влюбляются редко, но если это происходит, то держит крепко и долго, ибо в ней сложно разочароваться, так как невозможно до конца разгадать.
Ей перерезал горло какой-то маньяк, а потом сам покончил с собой. Я видел её труп в морге. Бесцветное тело и боль в глазах…
Вероника была очень порочна. Этим она безумно привлекала. Я всегда очень трепетно относился к вопросам морали, но Вероника…
Она не поменяла моё отношение к тем или иным вещам, однако примириться с тем, что она порой пытается найти себя у кого-то в штанах, мне пришлось. Однажды она пришла ко мне какой-то девушкой, весьма себе симпатичной. Я свято верил, что это просто её подруга (девушка по началу тоже так думала), но когда я понял, что Вероника её искусно соблазняет, я был в шоке. Многое я узнавал по ходу дела и про её мужчин, и про женщин, но так и не смог понять, что за этим всем стояло.
А сейчас всё это же не имеет значения. Её нет, а я почему-то всё ещё жив…
Хочется найти в себе силы, хочется…
Я вышел из дома. На улице не было погоды, просто её не было, да там ничего не было. Я поехал на кладбище. Теперь мои друзья в основном там. Да нет, не все. Просто иногда надо слушать тени, их безмолвие часто подсказывает нам, как поступать.
В машине было душно. На улице было душно. Я доехал до кладбища – там тоже душно. Я сел обратно в машину, решив, что без воздуха невозможно принимать участие в дружеской беседе с могилами. Я отправился в супермаркет, там купил бутылку Мартини, сок, ещё какого-то бреда, который приводит женщин в восторг. Позвонил Марине, сказал, что буду проезжать мимо и хочу заехать к ней пообщаться и прочую чушь. Она была рада. Марина всегда рада. Она снимает квартиру вместе с дальней родственницей-феминисткой, а по сему рада любому мужчине. Её соседка редко выходит из своей комнаты, когда я прихожу, но когда мы пересекаемся я невольно в ответ на её порывистые фразочки выливаю целую волну шовинизма, к которому, по правде говоря, отношения никого не имею. Так вот, Марина. Чудное создание, моя бывшая одноклассница. Она где-то училась, теперь где-то работает. Она всегда стремилась меня опекать, но теперь с ней просто приятно поболтать, послушать пустой женский трёп иногда очень приятно, а так как в плане личной жизни мы оба «недотёпы» , то по ходу дела можно какие-нибудь ещё потребности удовлетворить. Короче, Марина была мне рада. Соседки не было. Всё складывалась в мою пользу. Мы безудержно трепались, разбавляя беседу алкоголем. И тут меня осенило, просто как мешком по моей пустой голове. Я понял, что если я сегодня останусь у Марины, то всё. Вся жизнь пронеслась мимо. Проклятьем пронеслись слова Вероники о том, что эта девушка пригреет ещё тебя на своей груди, а потом будет стирать твои носки, сплетничать со свекровью и готовить тебе завтрак по утрам. Я за пять минут свёл на разговор на нет и, даже не позаботившись о благовидности предлога, уехал домой. Марина была в шоке, а я чувствовал удовлетворение от того, что успел всё-таки подумать. А дома меня ждала чашка тошнотного растворимого кофе и доза необходимого мне тогда шовинизма в форме фильма «Восемь женщин». Озон, конечно, гений, ибо шедеврально продемонстрировал все тонкости, которые присущи женскому полу. Не подумайте, я люблю женщин, больше, чем хотел бы, возможно. Но сейчас мне нужен был лишь вздох облегчения.
Ну почему? Почему это прекрасное создание плачет? Мало ли поводов у юной девушки, чтобы плакать?! А много ли?! Как же быстро мы забываем, что нас волновало когда-то, над чем смеялись, о чём плакали, хоть записывай. Но вот, сломалась машина, спустился в метро, а тут девушка. Она сидит, смотрит в одну точку и плачет. Это отвратительно. Почему женские слёзы так стали на меня действовать. Может, она с другом поругалась или сессию не сдала, вот подойду к ней, а она пошлёт меня куда подальше. Лучше не буду. Зачем. Глупости. И я не стал к ней подходить.
Через несколько дней я случайно вновь встретил эту девушку в каком-то кафе. Она что-то праздновала со своими друзьями. Смех, веселье, безмятежность. И я обрадовался, что не стал тогда подходить, возможно, каждый должен самостоятельно упиваться собственными горестями и радостями. Знал бы ответ на этот вопрос, не предпринимал бы порой бесплодные попытки найти утешение.
Размышлял я над этим, когда мчался по шоссе в сторону своей так называемой дачи. Я ехал в маленький домик на окраине захолустной деревеньки. Там когда-то жили мои бабушка с дедушкой, сейчас сюда приезжаю только я. Родители построили себе дом поближе к городу, а в моё распоряжение поступил эта лачуга, с которой я, пожалуй, никогда не смогу расстаться. Уютное одиночество в комнате рядом с печкой, где каждый сантиметр будит огромное количество по большей части приятных воспоминаний. Пожары в деревне – это всегда страшно. Деревянные дома сгорают, ещё до того, как кто-то успевает позвать помощь. Я сидел на холме, пил пиво и вспоминал тарзанку, костёр, дешёвую водку, песни под гитару…Через некоторое время я увидел вдалеке пламя, похожее на обычные деревенский костёр, но пламя стало разрастаться, стало понятно, что где - то там, за несколько километров пожар. Пожар на фоне заката, дивные пейзажи и яркое пламя – это было чертовски красиво. Но красота эта была тревожная. Звук лопающегося шифера и треск загоревшихся досок сводил с ума. Очевидно, что это был большой жилой дом, а может и не один, так как площадь возгорания постоянно увеличивалась. Завораживающее зрелище…Я никак не мог абстрагироваться, просто смотреть и наслаждаться зрелищем. Я всё думал о чём-то, о ком-то, представлял трагические судьбы. Не было страшно, просто больно.
А так собственно жизнь и шла, ничего не хотело меняться, а, может, я сам просто боялся перемен. У меня появилась женщина, потом она ушла от меня, сказав, что я уделяю ей недостаточно времени, что я невнимателен и прочее… Я всё ждал дубины, которая, ударив меня по голове, разбудила бы, и эта жизнь перестала бы казаться вечным тусклым сном.
Мы сидели с ним в каком-то баре. Невыносимое желание одиночества в нас сочеталось с боязнью остаться наедине со своими мыслями, так мы и помогали друг другу тем, что не мешали. Водка, сигареты, пустой сопливый разговор «за жизнь». Лишь бы забыться, лишь бы не думать, лишь бы не думать…Он говорил о каких-то абстрактных вещах, как всегда в таких случаях. Мы бросали друг другу высокопарные фразы, искусно избегая упоминания о самом главном, о том, что болит. Так я разбавлял тусклые серые будни не менее тусклыми встречами с друзьями.
А потом вдруг я взял билет на поезд . В Петербург. Город, которого я всегда боялся, его атмосфера сводила меня с ума. Но я всё – таки поехал. Покидал кое-какие вещи в рюкзак и поехал. Я не сказал никому, что уехал. Просто уехал. В поезде я ехал со школьниками…
И всё это звучит так романтично с таким приторным оттенком меланхолии, мать вашу. Как это всё банально и пошло! Ахи, усталость, тяга к перемене мест, ностальгический бред и прочее. Вечная тема. Пора бы ей уже себя изжить… Всё как-то более вульгарно. Просто грёбаная жизнь, просто тупая бессмысленность, просто тоскливое бездействие, порождённое собственной глупостью. Всё это прелюдии, но жить, чорт побери, не девушку перед половым актом развлекать. Что все эти бестолковые разговоры? Говорить о сексе и бездействовать, говорить о смерти, зная, что будешь продолжать жить. Боль, тоска, скука, ну и что дальше? Я спрашиваю ЧТО дальше? Сидеть и размазывать это, как кашу по тарелке?! Тошно уже от всё этого, ещё чуть-чуть и вырвет.
Вот собственно и вырвало меня. Сидел на асфальте пьяный страшно, можно сказать, в гавно. Было уж так плохо, что почти уже всё равно, будет хуже или нет. Помню всё смутно, конечно. Но как тяжелым ботинком заехали по лицу, конечно, сложно забыть. Очнулся я в луже собственный крови и блевотины. Вот она, бля, самая настоящая романтика! Денег нет, документы вроде на месте, телефона и прочей фигни, понятно, тоже нет. Морда разбита, грязный, разбитый, да ещё и в городе Петербурге. Вот что выбивает меланхоличную дурь. Нашёл я – таки знакомую в славной приветливой северной столице. Она жила в одном из грязных питерских районов, такие места обычно показывают в фильмах, пытаясь передать атмосферу городу. В этот раз я так хорошо вписывался в эти мрачные места, что мог бы, кажется, слиться с какой-нибудь помойкой. К Жанне я пришёл часов в пять-шесть утра. Она жила в огромной квартире – мастерской. Жанна была тогда довольно известной художницей. Мне было так больно и холодно, что я не смог переждать хотя бы пару часиков, чтобы Жанна проснулась. Я стоял на пороге довольно долго, по крайней мере, мне так показалось. Она вышла в коридор, долго вглядывалась в глазок, потом всё-таки поняла, что этот кусок грязи и крови её старый друг. Увидев меня, Жанна даже почти обрадовалась, мой внешний вид её не сильно удивил, хотя немного и расстроил.
Я был очень ей благодарен за то, что первый вопрос она задала после того, как дала мне вновь почувствовать себя человеком. Я был отмыт, отъет, отпоен чаем, что не могло не радовать. Типичный рассказ о попойке и драке (точнее избиении) плавно перетёк в поток сознания, который я решил озвучить. Надо сказать, что я был на редкость внимательно выслушан, после чего собственно Жанна ответила мне тем же. Тут бы я хотел остановится на судьбе этого прекрасного создания. Когда-то ради чего-то я размышлял о ней, что вылилось в следующий отрывок:
«Жанна сидела на полу и утирала слёзы отчаяния в перерыве между бесплодными попытками убить хоть одного таракана своим ботинком. Уже не первый раз ей приходиться в одиночестве вести войну против полчища ненасытных насекомых. Жанна не один раз травила их, вызывала какие-то службы, но они появлялись вновь. И вот теперь она сидит на полу и думает о том, что люди в подавляющем своём большинстве есть те же тараканы, обитающие под плинтусом жизни. Сколько бы не произошло землетрясений, наводнений, ураганов; сколько бы люди не травили и не убивали друг друга, дальневосточные леопарды при этом погибают, а род человеческий, как и тараканий и не думает прерываться. Жанна решила оставить в покое и уже порядком истерзанный ботинок, и обретших в её глазах бессмертие тараканов. Она поставила пластинку Louis Armstrong в древний проигрыватель, разбавила Campari грейпфрутовым соком и села на пол. Это был отдых для Жанны, отдых от всего вокруг, а в первую очередь от себя. Она просто сидела на полу и наслаждалась «невыносимой лёгкостью бытия». В голове обрывочно прокручивались осколки вчерашний бурной ночи, какими полнится жизнь сливок творческого общества. Жанна была человеком искусства, она была художницей, той, чьим творчеством восхищаются при жизни и тело которой так страстно жаждут. Помимо многочисленных полотен на её счету было большое количество самых буйных оргий. Жанна была властительницей той невидимой грани, которая пролегла между бытовым ****ством и истинным наслаждением. Любовь? Секс был для неё уже любовью, любовью к телу, к страсти, к жизни. Вчера. Их было шестеро. Они выпили друг друга до дна, не оставив даже возможного осадка сожалений и сомнений. Осталось лишь тотальное опустошение: духовное и физическое – столь желанное для человека, дающего себе волю лишь на полотнах. А так, непроницаемая на первый взгляд стена, немного отчаяния и циничная усмешка на устах. Всё оно, конечно, так выглядело, так многие говорили, кто-то утрируя, кто-то намеренно опошляя, но такой персонаж не имеет ни настоящего, ни будущего, он не может существовать. Этот картинка портретиста – романтика, наверное качественная, тем более неестественная. Такое амплуа часто встречается в жизни, имеющий его либо сознательно поддерживает подобную иллюзию, сложившуюся о его персоне, либо делает это, считая, что таковым и является. Жанне на данном жизненном этапе было решительно всё равно, что и кто думает. Она понимала, что есть не две стороны, что их куда больше. Иногда она сама поражалась своим эмоциям, желаниям и чувствам. С появлением вещей, не поддающихся трактовке самоанализа, фундамент принципов и незыблемых понятий пошатнулся, а это не безболезненно. Когда она была совсем юной, она смотрела на взрослых и думала: «Вот будет цунами или землетрясение, и не станет этих маленьких людей с их маленькими мирами, они-то считают себя такими большими и важными. Жалкое зрелище!» Возможно, это и предопределило формирование в её голове порой несколько другой картины ценностей, нежели у её сверстников. Хотя не надо думать, что эта разница была глобально больше, чем разница между приоритетами развивающейся творческой личности и человеком, которому ближе другие спектры жизнедеятельности. Итак, пришло время взрослеть, и Жанна приложила все усилия для того, чтобы первым делом уйти из под родительской опеки. Несколько бессонных месяцев: работа, учёба, учёба, работа - и вот Жанна уже делает первые глотки кофе, затягиваясь первой утренней сигаретой, на кухни маленькой съёмной квартиры. Далее последовали творческие успехи, недурственная карьера элитарной художницы, собственная квартира-мастерская, где мы встречаем нашу героиню.
Сознание Жанны разъедала огромная глыба тошнотворной желчи при виде почитателей её творчества, столичная элита, чёрт побери. Очередная выставка для тех людей, которые считает, что творят, и для тех, кто считает, что спит с предыдущими.
Это было не всё, что разъедало её сознание, но об этом хотя бы можно позволить себе думать. Остальное спряталось глубоко и ,как бомба замедленного действия, ожидало своего звёздного часа.
Жанну мучил один и тот же ночной кошмар: она сидит в глубоком колодце, наполненном грязной водой, на поверхности колодца плавали цветы, а дно было склизким. Жанна пытается выбраться из него, но не может поднять левую ногу, правая двигается свободно, а левая будто вросла в дно колодца. И вот Жанна просыпается периодически в холодном поту в бесплодных попытках оторвать от земли левую ногу. Жанна не ходила по этому поводу к психоаналитикам, так как считала их шарлатанами, не читала сонники по тем же причинами, самостоятельно постигать глубины человеческого подсознания в многотомных сомнительных сочинениях она просто не желала. Людям часто сняться кошмары, иногда оставляя неприятный осадок, иногда подавая повод задуматься. О некоторых кошмарах люди не желают рассказывать, ибо интуитивно понимают к чему всё это…»
Этот отрывок – это смесь фактов её биографии и вымысла, но здесь отражено то, как я видел этого человека.
Вскрыв черепную коробку и показав друг другу каждый свой гниющий мозг, надрезав сердце и вылив оттуда каждый по немного желчи, мы остановились на том, что извергли пару грязных и липких ругательств. Молчание.
Мы уснули под просмотр какого-то шедевра мирового кинематографа, что впрочем было неудивительно, мы были морально истощены, а я вообще уже не спал нормально много ночей.
На этом всё не закончилось… Мы брезговали плотскими удовольствиями. Мы пили терпкий яд, нас тошнило кусками сознания, мы довели друг друга до животного страха. Мы уже не говорили. Просто смотрели друг на друга. Моя поездка в Питер, изначально отдающая вульгарным романтизмом, превратилась в невыносимый постмодернизм. Мы хотели убить друг друга. Мы прятались по разным углам огромной квартиры. Каждый сидел, уткнувшись головой в колени, и дрожал от страха и ярости.
Когда я очнулся, Жанна целовала мой горячий лоб своими холодными губами. Я бился в лихорадке, она пыталась мне помочь. Я пролежал в кровати (в её кровати) несколько дней. Жанна не позволила увести в больницу. Что со мной случилось? Объяснять долго. Если просто, то снесло крышу. Подурнело на нервной почве. Форма не осилила содержание.
Меня выходили. Жанна выходила. Кто бы мог подумать, что моя сумасшедшая подруга может при желании стать заботливой и ответственной.
Мне стало несколько стыдно. Потом несколько всё равно. Потом я в качестве эксперимента остался жить у Жанны. Просто решил проверить себя на прочность. Смогу ли я? Смогу ли в этом городе и с этим человеком?
Я перенёс свои дела в домашний режим. Потерял некоторое количество денег, но не сильно расстроился по этому поводу.
Вот и стали мы жить вместе. Жанна постоянно где-то пропадала, потом приходила с какими- то женщинами и мужчинами. Всегда звала меня с собой. Я же работал дома, а потом ходил по питерским улицам, заходил в самые грязные кабаки, в самые неприятные парки, пил с самыми неприглядными незнакомками. Каждую ночь наступал момент, когда мне хотелось завернуться в тёплый плед, закрыть глаза и забыть об этой подлой жизни, о собственных мыслях, о своём прошлом. Просто хотелось ощутить себя в безопасности, узнать что такое покой. Однако кто-то решил, что я этого недостоин.
Меня уже тошнило этим миром. Меня наёбывали снова и снова. Мужчины, женщины, друзья, подруги. Я хотел перерезать глотку, просто вырезать всех этих сук, которые забыли, что я тоже человек. Но я медленно успокаивался, а потом опять всё по новой. Я никогда не смогу защитить себя от этого мира. Меня всегда будет тошнить им. Снова и снова. И никогда не стошнит окончательно.
И вот я опять задыхаюсь, давлюсь собственной кровью. Периодически я пытался понять, кого же я проверяю на прочность... Я не мог найти ответа на этот вопрос. Я ломал, не боясь сломаться.
Заполняя пустое пространство на листах бумаги, я стал постепенно забывать, когда я писал жизнь, а когда уже жизнь начала писать меня. Страшно. Немного страшно. Будто где-то в темноте появился тихий шорох. Там в углу. Кто там? Там кто-то спрятался? Или в углу просто играется с тобой твоё больное воображение?
Познакомился с девочкой. Хорошенькой такой. Маленький рост, короткая стрижка, красивые губы, хрупкое и нежное тело. Она смешно пыталась казаться циничной. Она явственно желала, чтобы я всё решил и сделал. Она хотела подчиняться, а не руководить. Она слабо сопротивлялась лишь для того, чтобы я был твёрже. Это был отчасти игра, отчасти страсть. Я было поверил во что-то. Не чему-то, а именно во что-то. Я не успел понять во что, а маленькая девочка уже успела уколоть меня своей маленькой подлостью. Я было расстроился. Нет, я расстроился. А потом понял, точнее вспомнил, что не она одна. Просто она была такая хорошенькая, я думал, что мне именно этого и не хватало.
Я решил, что прекрасный Питер мне стоит оставить. Просто я что-то наверное всё-таки понял. Надо было где-то поставить точку. Я хотел опыт – я его получил. Теперь надо было обработать полученную информацию и уж наконец научиться её применять.
Я собрал вещи, распрощался с Жанной и уехал в Москву.