Безверие
Обычная история
Вот я богохулил.
Орал, что Бога нет,
а Бог такую из пекловых глубин,
что перед ней гора заволнуется и дрогнет,
вывел и вылел:
Люби!
В. В. Маяковский
"Флейта-позвоночник"
Глава 1.
Бабушка.
Я снял на пороге обувь. Такой светлый и родной дом. Бревенчатый, маленький, по-настоящему уютный. Стены здесь не давят своей теснотой, а скорее обнимают. А у бабушки лицо все в морщинках. Родное, сердечное лицо. И каждая морщинка у нас с ней на двоих. Я знаю, она меня ждала. Так ждать могут только старики - вечно, всегда, не смотря ни на что. И когда придешь к ним, непременно радуются. Как любимая собачка виляет хвостом и молчит, или воет что-то непонятное, такое одинаковое, что и не слушаешь, не вслушиваешься, словно зная все слова наперед. Вот так и сейчас. В моей бабушки нет дворянского величавия, а её полное тело не лежит ненужным грузом. Она вся в движение. Моя бабочка. Плачет. Говорит, что ждала. Знала точно, что приду. Милая моя, да откуда ж тебе было знать? Чувствовала? Постоянно чувствовала, а тут как-то по особенному сердечко кольнуло. Так что знала.
- Я все молилась. Все говорила Высшему, чтоб ты счастливым был. Чтобы не болел, милый мой. - Вот так бессвязно шепчет и плачет.
Так плакать могут только те, кто любят. Бессмысленно и словно от их слез сейчас весь мир расколется под меня. Выливают себя через сито души. У меня тоже слезы навернулись, но я сдержался. Стер их неумелой, корявой рукой.
А вот и чайник засвистел. Раньше она все с самоваром или еще с этим чугунным старым монстром, кипятящем в своей драконьей пасти даже дрова, носилась бедняжка. А два года назад я ей чайник подарил. Со свистком, чтобы слышала, когда кипит. Я все порывался помочь разлить все по стаканам, а она только бранила меня в шутку и просила сесть.
Я по старой привычки занял деревянный, вечно не под рост низкий табурет. Бабушка бегала как заведенная, неизвестно из каких захромав доставая бублики, печатное печенье с нелепыми решеточками на одном боку и неизменные ириски "золотой ключик".
Чай был на столе. Бабушка никак не унималась. Все что-то лепетала слащаво-ласковое, что-то, что я уж совсем начал забывать в путах города. Что тебе никогда и никто не скажет так же. Даже очень любя, у него никогда так не получится. Этот голос будто лился откуда-то из самого детства, из моего самого начала. Странно, но чай почему-то совсем не чувствовался. Ни вкус, ни даже то, что он был очень горячим. Или не был. Или чая вообще нет… Стоп. Что-то я запутался.
- Зачем ты все там себя мучаешь? Зачем тебе это? - лепетала бабушка. - Ты молодой, тебе тут хорошо будет. Будешь молодым. А там у вас так холодно. И ты один совсем, кровиночка моя. Ты у меня совсем особенный…я знаю…мне это сам Высший сказал. Сказал, что ты не там. Что ты здесь со мной лучше б остался.
- Нет, бабушка, мне нужно идти.
- Да куда ж ты пойдешь? Один же ты совсем. Только я у тебя была и-то тебя предала. Тебе ж плохо…
- И что с того? - перебил я бабушку. - Всем бывает плохо.
- Ну, ты же знаешь, мой родной, что я не хочу, чтоб тебе плохо было. - Её голос плакал, в то время как глаза оставались сухими и неподвижными. - Я счастья тебе хочу. И покоя. А где ты больше покоя найдешь?
Мы замолчали. Конечно, бабушка, я знаю все это. Знаю и понимаю. Знаю, как сильно болит за меня твое уставшее птичье сердце. Как беспокойно бьется за мою распутную головушку. Но что же я могу сделать? Не могу я с тобой остаться. Не могу, потому что все вокруг движется, а эта избенка стоит. Стоит как старый сундук с мягкими игрушками уже выросшего ребенка. Стоит и не меняется, да и некому её менять. Разве что изредка в неё украдкой заглядывают, утирая сантиментальную слезу.
Тут с мелодичным скрипом открылась дверь в зал. В тот самый с огромной черной печкой на дровах служившей отоплением. Из зала вышли двое насквозь черных смазанных человека, похожих на шахтеров. Они прятали глаза и не стали даже оборачиваться ни на меня, ни на бабушку. На плечах они волокли за собой слабое и бескостное тело деда Жени, брата бабушки. Но узнал я его не сразу. Он так сильно опух. И почему-то болезненно посинел. Как перележавший на морозе утопленник. Он не подавал признаков жизни. Не дышал, не сопротивлялся этим черным людям.
- Бабушка, что с ним? - онемев от удивления, одними губами прошептал я.
- Ой, это дед Женя только что приехал.
- Куда его понесли?
- Не знаю. Им виднее. Вот мы с тобой здесь чай пьем, а он туда значит пошел.
- Не понимаю…
Бабушка отряхнула свой забавный желтый фартучек и слегка привстала.
- И нечего тебе тут понимать. Чего понимать-то?
Голова упрямо не хотела думать.
надрывистый крик будильника
Суббота 11:00
Глава 2.
Безверие
Вечер того же дня.
Полупустой клуб.
Столик в углу, друзья, карты, недорогое вино.
- Не-е-е, ребят, я завтра не могу, - отмахиваясь, вторил молодой мужчина в синей рубашке и отвратительно подобранном под неё бежевом галстуке. - Завтра воскресенье. Я в церковь хотел сходить.
Его звали Сергей, но из-за его чрезмерной мягкости и набожности (если так вообще возможно говорить о вере) его называли - Монахом. Он не любил яркой одежды, был сдержан, мудр, не интересовался "секундным счастьем" и лишь по субботам и воскресеньям позволял себе расслабиться в компании беспутных и безответственных (как он думал о них за их спинами) друзей.
- Монах как обычно в своем репертуаре, - покрывая своим последним козырем вражескую карту, усмехался Фома. - В церковь ему завтра нужно. Я вот, например, в церковь не хожу и прекрасно себя чувствую.
- Я вообще считаю, что вера это как талант. У одних он есть и им только раз помолись, и манна с небес сыпется. А другие и молятся, и свечки ставят, и на коленях все ночи напролет проводят, а все равно жизнь у них поганая, работы нет, семья разваливается, болезни сыпятся, и дохнешь в сорок с небольшим уже весь лысый, беззубый и порядком уставший от жизни.
Вовка никогда не играл, ему как-то больше удовольствия доставляло наблюдать и участвовать в разных случайно родившихся беседах, вроде той, к которой мы пришли сейчас. Философ и просто гений, он пять лет назад блестяще окончил институт по профессии психоаналитика, отчасти от того, что его собственные психологические болезни никто кроме него не мог понять и тем более вылечить. Парадокс жизни - больные лучше разбираются в лекарствах, чем здоровые.
- В этом я с Вовкой согласен, - Фома резким движением выкинул последнюю карту на стол, знаменуя полную победу. - Как же это там: "Есть люди, в которых живет Бог. Есть люди, в которых живет Дьявол. А есть люди, в которых живут только глисты".
Шутка была низкой и грубой, но все с удовольствием посмеялись. Проигравший Монах заново раздал карты и положил на середину стола мятую рыжеватую купюру.
- Но все же лучше боятся Бога, нежели всего подряд. - Высокопарно изрек он.
- Боятся - не боятся. Ну, верю я, что где-то там наверху есть кто-то и что с того? - Видно было, что Вовку очень заинтересовала поднятая тема, и он не успокоился бы сегодня точно, не доведя её до какой либо границы. - Смотри, вот я верю в то, что когда я умру, я буду перед Высшими силами отвечать за свои дела. Вот тогда мне и надо будет бояться. А в чем толк боятся сейчас?
- Например, чтобы не совершить еще больше этих самых дел сейчас. - Предположил Монах, не поднимая глаз с карточного веера у себя в ладонях.
- Причем же тут Бог? Дела-то творю я. Мне в себя нужно верить. А Бог за меня ничего не сделает. - Вовка в пылу спора слегка наклонился вперед, облокотившись локтями о колени. - Ну, допустим, Бог решает, когда я умру, когда кого встречу, когда споткнусь, но ведь выбираю и иду я. Только я. Бог дает жизнь, но живу её я. И вообще, что это за извращенные наклонности дать человеку заранее несчастливую жизнь, а потом где-то на небесах его же за это и покарать?
- Мы сами кузнецы своего счастья! - как на Первомае прокричал Фома и тут же получил за это одобрительный хлопок по плечу от Вовки.
- Вот-вот. И согласись уж, что библия, с точки зрения рационального течения событий, полнейшее вранье, - Вовка пригладил короткие черные волосы.
- Это еще почему? - озадачился Монах.
- А вот почему, - предвкушая безоговорочную победу, Вовка по-барски размашисто развалился в своем кресле. - Кто такой вообще Бог по библии?
- Иисус, - Подсказал Фома, чуть прищурив глаза на Монаха.
- Нет. Ты плохо читал - Иисус это сын Бога. Значит он не Бог. А кто тогда Бог? - Вовка ухмыльнулся, наблюдая полное смятение в глазах оппонента. - Я спрашивал об этом у одной очень закаленной в плане религий женщины. Она ответила, что и Бог-отец, и Бог-сын, и Святой Дух - это, в сущности, одно и тоже. То есть Бог переродил себя сам на нашей земле, а потом умер за нас (кстати, грехи-то он своей кровью наши искупил, а жить разве стало лучше? Мы в рай вернулись, как вообще-то после искупления грехов полагалось? Нет. Очевидно, для этого надо было в тот момент совершить массовое самоуничтожение под Иисусовым крестом, и тогда мы б в рай точно попали бы). А ну-ка не верти головой, я просто перекапываю твою же настольную книгу. Тебе не кажется, что получается полнейшая ахинея?
- Ну, знаешь, брат, если ТАК на все смотреть, то и Любовь и дружба - это тоже весьма бесполезные вещи. - Монах отложил надоевшие карты и посмотрел в непробиваемое каменное лицо Вовки.
- Совсем и не бесполезные. Просто непрактичные. - Пожал тот плечами. - Чтобы семью построить достаточно хорошего материального положения обоих сторон, возможность иметь детей и просторную жил площадь. Ну и чтобы оба представителя семьи были людьми умными. Вот цыгане же женят вслепую и ничего. Любовь и ненависть - это недолгие чувства. Я вот, например, никого в своей жизни ни разу не ненавидел. Почему? А я смысла не вижу. Ради чего свою энергию тратить на это, в сущности, не дающее ни одного плюса чувство? Непрактично. И вообще, продолжая тему Бога, если б этот ваш всесильный хотел бы, он бы создал каждому по своей половинке и сделал так, чтобы эти двое всю жизнь любили только друг друга. Сразу же отпадает и ревность, и измены, и случайные связи, и болезни всякие половые, детская и взрослая проституция - во всем этом так же теряется смысл. Продолжали б себе род на здоровье и горя б не знали. А так как сейчас такого закона нет - смысл вообще любить? Вечный поиск утомляет. Расходуешь только себя зря.
- Вовку в Боги! - Задорно закричал Фома.
- Н-е-е, брат, этим миром я управлять не хочу. Глупое-глупое творение. Безобразная поделка. Я б свой собственный мир хотел бы создать. - Вова расплылся в мечтательной улыбке и прикрыл глаза, напомнив Монаху сытого кота рядом с раскрытым холодильником. - И, к слову, Бог ведь тоже грешник еще почище меня или Фомки.
- Бог безгрешен! Он чист! Он чистейший!- в ужасе от подобного заявления почти прокричал, от чего-то в миг охрипшим голосом, Монах.
- Совершенный Бог создал бы Совершенный мир. А мы покалено в грязи проживаем. Где ж тут безгрешность? А, говорят, творение всегда похоже на своего Творца. - Тут Вовка резко наклонился к самому уху Монаха, - Я тебе секрет открою. Богу там, на небесах, скучно, вот он и отрывается на нас. Особенно разных гениев любит. Любовь, ну или, на худой конец, ненависть им шлет великую, но обязательно к какой-нибудь бездарнейшей дряни. Они мучаются, стишки, музычку там разные пишут, картины малюют на века, а он смотрит с вершины своей и ржет. А ты читал в библии о любви Иисуса? Там её нет. А знаешь почему? Да потому что это сугубо смертное, грешное, непрактичное чувство. И даже переродившись, Бог его испытать не смог.
- Ты страшный человек Вовчик, - рассмеялся Монах. - Просто Монстр какой-то, насквозь практичный. Чудовище.
- Все мы твари грешные, - сложив в замок руки, пропел Вова.
Фома подсчитывал выигрыш.
истерически-веселый колокольчик сотового телефона побежал по перепонкам
- Да? - грубым резким басом почти прокричал в трубку Вовка.
- Вова? Это ты? - череда глупых вопросов на другой стороне.
Это был дядя Федор. Какого черта он звонит сюда? Нарезался опять, старый алкоголик.
- Вовочка, - заплакал голос. - Приезжай срочно, Вовочка. Дед Женя помер.
где-то глубоко в толще стен клуба играл радиоприемник
Глава 3.
Церковные купола.
Вечер того же дня.
шелест ветра по кожаным курткам
- Простите, - бессвязно мямлил Вова, натыкаясь на людей бегающих по вокзалу со своими вечными сумками, родственниками, детьми, пирожками и другими вещами первой необходимости.
Дома он лишь успел сгрести в кожаное портмоне все деньги, нацепить на тело старый вязаный свитер - любимое место пикников всей местной моли, положить в спортивную сумку пару вещей, вложить плечи в теплую куртку с меховой подкладкой и вот он уже посреди автовокзала. Все слилось в один прочный ком и отказывалось давать объяснения. Дед Женя помер. С чего? Он же разговаривал с ним всего лишь на прошлой неделе. Старик рассказывал ему, что, наконец, собрал деньги на новый мотор для своей "Волги", которая еще помнила всех его овнучавшихся детей маленькими. Да видно не судьба. В любом случае все осознать возможно будет только на месте. Человек так устроен - он не верит в смерть, как будто это что-то крайне редкостное и невозможное в реальном мире, пока сам с ней не столкнется.
Вовка присел на скамейку с облупившейся краской, протертой не одной тысячей приезжих штанов. В попытке собрать мысли в кучу, он с силой сжал голову ладонями. Все та же гулкая тишина. И только болезненное осознание. Сейчас, здесь и сейчас, нигде…деда Жени больше нет. Нет и не будет. Он больше не повторится, не скажет ни слова, не сделает ни жеста, ни шага. Тишина…
- Ой, а я тут давеча была в Чертановке. Ну, деревенька за перевалом речным. - Услышал Вовка рядом голос незнакомой старушки, закутанной до самого подбородка в ватную телогрейку и синий платок с висячими лохмотьями по краям.
- Угу, угу, - подпевала ей вторая старушка, зажав в своей сморщенной белой и рыхлой руке пакетик с семечками и, ничего не стесняясь, сплевывая кожуру прямо себе под ноги.
- Так вот, там такое рассказывают. Ужас! - бабулька в синем платке наигранно подняла руки, будто стараясь напугать свою подругу. - Говорят, будто там, на зеленом пруду, русалки завелись. Выходят, бесовские души, по вечерам на берег волосы расчесать и всякий мужик, что мимо пройдет, залюбуется, пойдет за ней, да и сгинет в воде. На утро соберется народ, а на берегу утопленник новый.
- Ужас! - кряхтя, вскрикнула вторая старушка. - Креста на них нет.
- А все знашь почему? - старушка в синем платке пригнулась к самому уху своей подруги и зашептала так тихо, будто это был величайший секрет её жизни, но Вовка все равно слышал каждое слово. - Видела там на холме церковь недостроенная?
- Ну?
- Да не нукай ты. - Слегка толкнула подругу старушка и, нескладно повернувшись в своем ватнике, продолжила рассказ. - Её не достроили-то почему, знаешь?
- Известно почему, - подпрыгнула старушка, чуть не рассыпав семечки. - Денег не хватило, как всегда.
- Дура! - еще раз толкнула её бабушка в синем платке. - Там все сложнее. Тогда эту церковь поп один строил. Молодой еще, ничего не повидавший, не с кем не говоривший. Нанял на деньги от высшего руководства нашей губернии рабочих и начал закладывать первые кирпичи. Когда стены, подвал, крыша и купол были готовы, поп нанес кучу иконочек святых, золотишко кой-какое на обшивку стеночек, да вот дело уже к вечеру было, и решил он это дело вместе с освящением на утро перенести.
- Ну? - нетерпеливо пробормотала старушка, уже потеряв интерес и к семечкам, и ко всем окружающим разом.
- Не нукай, я тебе говорю, - обиженно прорычала старушка в черном ватнике. - Так вот и этой же ночью, как только все мужики-рабочие по хатам разбрелись, да и поп уснул, в ту церковь двое молодых забежали. Парнишка-постушек и любимая его девушка. Ее, по-моему, толи Рада звали, толи еще как. Ну, это к делу не относится. Главное-то что? Что они там ночь-то провели. А на утро их поп и застукал.
- Вот молодежь, - хлопнула ладонью об коленку бабулька с семечками, - как будто больше негде.
- Ой, ну не ворчи ты. - Махнула на неё рукой старушка в платочке. - Не об этом сейчас речь. Так вот, поп-то их застукал и все. Церковь значит опорочена. Освящать её нельзя. Не по-христиански это. Да еще и сколько денег зря потрачено. Разозлился поп и приказал высечь обоих влюбленных розгами. Зря он, конечно. Теперь выходит что на стенах церкви не только похоть, да еще и кровь. Узнал об этом губернатор, да и выслал попа того куда-то в Сибирь. А церковь на холме так и стоит недостроенной. Проклятое место там. Говорят, сам Бог не хотел, чтобы там ему дом строили. Вот и развелась всяка нечисть.
- А с попом-то что стало? - прошептала бабка, явно под впечатлением от рассказа.
- Да какая разница? Помер, наверное. Это к делу совсем не относится. - Бабка в синем платочке схватила свои потертые временем авоськи, подаренные ей еще при её работе в колхозе имени Ленина. - И что я с тобой, клюшка старая, разговариваю? Фома ты неверующая!
- Я верую, верую.
Крестясь, старушка уложила пакетик с семечками в просторный не раз и не два зашитый насмерть карман телогрейки. Вовка проводил их взглядом, с усмешкой глядя, как они бранятся между собой.
- Мда… - задумчиво протянул он. - Вот старые сплетницы. Благодаря таким из сознания людей вера во всяких несчастливых черных котов и ведьм на помеле никогда не исчезнет.
Чертовщина какая-то. Бабки, русалки, черти, проклятые церкви. Вот уж, правда, - чем дольше в лес, тем непонятнее тропинка.
Было уже очень темно, когда автобус, проглотив пассажиров, наконец, тронулся с места. Вовка сиротливо сжал плечи, укутавшись в свою старую куртку. За окном замелькали пейзажи родного города. Магазины на знакомых улицах, знакомые центры, мигающие афиши. Люди уже разошлись по домам, даже не догадываясь о том, что сегодня у кого-то умер близкий человек, как и Вовка не догадывался в свою очередь об их делах и заботах.
- Можно здесь присесть? - прокряхтел старый скрипучий голос.
Вовка поднял глаза и наткнулся ими на пожилую женщину лет 60-70. Она хотела занять пустое место рядом с ним и уже втиснула под сиденье свою маленькую сумочку, в которой, судя по звуку, гремели пустые банки из-под молока. С рынка, наверное, едет.
- Да, конечно, садитесь, - Вовка сделал услужливый жест, но всего мгновение спустя уже отвернулся от неё, решив продолжить созерцать пейзажи ночного города.
Проснулся Вовка от внезапно яркого света лившегося ему прямо под тонкую кожу век. Он поморщился, не желая просыпаться, но свет не уходил. Золотистый и горячий, он словно прилипал к коже лица.
- Что? - прорычал Вовка, распахнув глаза.
За темно-зелеными спящими деревьями, почти протыкая небо, сияла белая часовенка, переливаясь в блеске луны золотым сиянием куполов. Опять церковь.
- Красота-то какая! - умилялась соседка.
- Да, - нехотя, будто через силу выдохнул Вовка, - действительно красиво.
- Вот-вот, - улыбнулась старушка. - А ты не верил, что чистая красота бывает. Что чудеса от Бога идут.
- О чем вы? - не отрывая глаз от окна, прошептал Вовка.
- Я? - пробормотал грубый голос.
Вовка резко обернулся. Рядом с ним на мягком сиденье сидел здоровенный мужик, с бутылкой минералки зажатой в огромной волосатой руке. Вова подскочил на месте, и забегал взглядом по салону автобуса.
- Здесь же старушка сидела, - заикаясь, бормотал он.
- Какая старушка? - мужик оценивающе пробежался по Вовке глазами. - Нарезался что ли? Какая старушка? Я с тобой рядом всю дорогу еду. Не было тут никакой старушки. Вот народ…
Мужик долго о чем-то причитал, ворча на своего молодого соседа своим хриплым голосом из-под пазухи. "Привиделось" - подумал Вовка, бросив взгляд за окно. Там черной линией тянулась остроугольная, расцарапанная колесами дорога.
Глава 4.
Приезд.
Закинув на плечо легкую исхудалую сумку, Вовка раскрыл знакомые ворота. Бобик, любимая собака деда Жени, залился лаем, но как-то иначе. Совсем серый крошечный пес смотрел на него из-под скамейки своими глубокими карими глазами и лаял, и даже не столько пытаясь напугать, прогнать, сколько судорожно говоря о чем-то понятном лишь ему одному.
- Тише, тише, друг. - Ласково зашептал Вовка, протягивая вперед пустую, незащищенную ладонь.
Пес, проволакивая исхудалый живот по земле, выполз из своего убежища, очевидно узнав знакомый запах. Он преданно лизал чужую руку, словно умоляя о чем-то, прося о защите большого человека.
- Вовка приехал! - послышался знакомый хриплый голос дяди Федора. - Заходи скорее в дом. Там уж все собрались.
- Здравствуй Федор, а я вот только с автобуса, - приветливо улыбаясь, рассказывал Вовка, на ходу стряхивая узкую обувь и проходя в дом.
- Ой, все так быстро случилось, - грустно мотая головой, дядя Федор открыл для Вовки входную дверь, обшитую коричневой кожей. - Никто не ожидал. Женя всегда такой здоровый был. Молодой. Жить бы еще и жить, а тут такая нелепость.
- Да что случилось-то? - В глаза Вовы ударил резкий искусственный свет, на который те отозвались режущей болью в районе зрачков.
- Да лекарств просроченных выпил и отравился, - махнул рукой Федор. - Мы его к нашему лекарю отвезли, но ты же знаешь наших деревенских ишаков. Я б им и барана не доверил лечить. Полежал Женька у них, а ему все только хуже. Опух вон весь. Посинел, да и сегодня днем помер.
- Посинел, говоришь? - задумчиво пробормотал Вова.
Вовка оглядел комнату. В голову залился сладкий туман задумчивости. Зыбкое чувство, которое топит тебя собой. Только бы вспомнить. Было, было что-то.…
- Ты чего? - Федор прервал его самокопания в поисках более-менее реалистичного ответа, заметив смятение на лице племянника. - Ну да. Мне тоже его жаль. Хороший был человек. Добродушный. Пил, конечно, но кто ж без этого в деревне? Какой мужик? И подраться любил. Это ж он по пьяни глаз-то потерял. Но эт ерунда. Глаз потом отличный, стеклянный мы ему нашли. Но, несмотря на все свои грехи, человек он был хороший. Ничего никогда для людей не жалел.
- Да. Дед Женя мне был как родной дедушка. - Грустно заметил Вовка. - Своего родного ж деда я не знал, а дед Женя мне его заменил. Да и не нужен мне другой… Жалко человека. Жил бы еще и жил, а тут…
- И не говори, - вздохнул Федор, подталкивая Вовку к двери в зал, которой тот почему-то отчаянно сторонился. - Иди попрощайся. Там его гроб стоит. Да ты не боись.
- Я не боюсь, просто… - замялся Вова, в то время как чувство легкого де'жавю никак не покидало его, - странно это все просто.
- Не можешь поверить? - Ласково обнял его дядя, - Да, я тебя понимаю. В смерть вообще трудно поверить. Вроде был человек, а всего минута и нет. Странно очень. И куда ушел, почему - никто уж не ответит. Ясно только одно, что ушел навсегда. Но ты не бойся. Иди.
Вовка перескочил порог, составляющий преграду между прихожей совмещенной с кухней и просторным залом. Зеркала и экран телевизора по традиции завешаны тканью. Кровать и диван укрыты темными покрывалами. Посередине на коричневых, вечно не по росту низких табуретках стоял гроб деда Жени. Вовка подошел ближе и храбро взглянул дедушке прямо в лицо. Глаза закрыты. С лица только начал сходить отек и оно казалось чуть больше чем обычно. Болезненный синий цвет с кожи уже почти спал, смешавшись с суровым угольным загаром, оставшимся деду Жени с его юных лет в работах на шахтах.
- Вовочка, - заплакал колокольчиком молодой голос, откуда-то из глубины комнаты. - Вовочка, это ты?
Вовка резко обернулась, слегка испугавшись посторонним звукам, всегда болезненно звучащих в одной комнате с покойником. Наденька, его двоюродная сестричка, выглядывала из-за большой печи служившей здесь зимой отоплением, сверкая своими молодыми голубыми глазами.
- Наденька, - казалось, что от радости Вовка сейчас же рассыплется на мозаику с цветастым детским рисунком. - Наденька, хорошая моя, сколько ж мы с тобой не виделись? Как ты выросла. Такая красивая стала.
- Да, я уже не та маленькая капризная девочка, которую ты катал на велосипеде до соседней деревни, - шептала Наденька, крепко прижимаясь к брату.
Вовка изменился. И дело не в росте, не в сломанном к басу голосе, не в дорогом одеколоне, тут же наполнившем своим запахом всю комнату, стоило его хозяину лишь сделать шаг через порог. Нет-нет. Изменились глаза, в них появилась агрессия, городская хватка, такая редкостная для тихой и спокойной жизни, к которой она привыкла в этих краях. В жестах угадывалась старая неловкость, тщательно завуалированная размашистостью и резкостью. Это был тот же мальчишка - бабушкин любимый оборванец, просто одичавший на городской лад и научившийся самостоятельно пришивать пуговицы. Все тот же Вовка.
- Как у тебя дела? - неудачно на фоне обстоятельств вокруг спросил Вова, чуть отодвинув сестру от груди.
- В целом нормально, - грустно констатировала Наденька. - Почему ты не приехал, когда бабушке год исполнился?
- Почему? - переспросил Вовка, чувствуя свою неискупимую вину. - Я был занят. В командировке, на конференции.
- Понятно, - разочарованно кивнула Наденька, поправляя края своей скромной голубой кофты с красивой вышивкой на груди и рукавах. - А мы тебя ждали. Но раз ты был занят…
- Я, правда, очень хотел приехать. Очень. Ты же знаешь, как сильно я любил…люблю бабушку. Её смерть до сих пор не укладывается у меня в голове. Казалось, совсем недавно я приезжал к ней на каникулы, поливал огород, пил с ней по вечерам чай, а тут… Мне и сейчас, когда нахожусь в этой избе, кажется, что она просто вышла. Вышла за какой-нибудь мелочью, или ушла в магазин за своим любимым печеньем. Что она вот-вот постучит в дверь и войдет. И начнет рассказывать, кого видела…и как скучала по мне. Но ведь этого не. Понимаешь, нет! Она не придет больше. Ничего больше не скажет. Я её больше не увижу. Это очень больно…
- Тише, - прошептала Наденька, заметив блестящие слезы в глазах Вовы, и поторопилась прижаться к брату еще крепче. - Я знаю-знаю, что ты не хотел. Что если б ты мог, ты бы приехал. Никто тебя не винит. Ты не в чем не виноват.
Наденька выросла за все эти годы, пока он её не видел, а все равно осталась все такой же нежной и светлой. Она всегда умела делать добро естественно, просто так, а это, скажу я вам, очень редкий талант.
- Послушай, - поборов в себе горько и больно оборвавшиеся воспоминания, прошептал Вовка, - я ж и тебя с днем рождения в тот год не поздравил. У тебя ж месяц назад…12 марта круглая дата была. Как-никак 20 лет это срок.
Вовка попытался улыбнуться, но получилось плохо. Наденька ласково потрепала его по щеке. "Какое День Рождение? Тебя всерьез сейчас это интересует?" - недоумевала она, глядя на Вовку.
- Я тебе подарок привез, - зашептал он ей на ухо, будто это был какой-то страшный и крайне важный секрет, который непременно кто-то хочет подслушать. - Только не знаю, понравиться ли тебе. Ты вон какая большая стала.
- Понравится, конечно. - Еще крепче прижавшись к окрепшей за годы разлуки груди брата, уверяла Наденька. - Я люблю подарки.
- Тогда пойдем, - потянул её Вовка в кухню, где оставил свою сумку.
Наденька нетерпеливо выскочила из зала вперед, увлекая брата за собой. Вовка лишь бросил грустный взгляд на темный гроб, где, уже не дыша, лежал мертвый дедушка Женя, случайный свидетель их встречи и её виновник одновременно.
Глава 5.
Собачье сердце
Воскресенье
Близится вечер.
где-то одиноко кричит петух
Вовка сидел на деревянной скамейке во дворе избы, тихо покуривая дешевую сигарету, пачку которых он купил в здешнем магазинчике. Сегодня ночью он почти не спал. И дело было не в обстановке Наденькиного дома и не в кровати, которую его сестра ему любезно постелила. Просто не так-то это легко дается - отпускать кого-то, тем более отпускать от себя навсегда. Тем более такого родного, каким ему был дедушка Женя. Ой, как нелегко. Щемит сердце, стучится, а слушать его не хочется. И вспоминать ничего не хочется. Будто улитка, у которой в секунду отобрали домик. Хочется спрятаться, а от себя куда ж спрячешься? Сам себя всегда найдешь и накажешь. И вспомнишь все. Таков уж человек.
- Бобик! - обрадовался Вовка родному существу, так преданно подкравшемуся к его ноге. - Какая ж ты все-таки хорошая собака.
Но Бобик почему-то не пришел в восторг от похвалы. Он уложил свою косматую морду на истоптанные тапочки, взятые Вовкой из дедушкиного сарая, и жалобно заскулил. Так беспомощно, будто зная, что ему не о чем просить, что в его просьбах нет смысла. Как маленький измученный ребенок. А Вовки вдруг показалось, что пес вообще просит застрелить себя, что он лег к его ногам умоляя именно об этом, как заезженная лошадь.
- Эй, ты чего, брат? Ты это брось. - Растерянно бормотал Вовка. - Рано нам с тобой еще себя хоронить. Пережил ты своего хозяина, но сам себя ж не переживешь. Эй, ну ты не плач. Эй?
Пес не отзывался, не слушал слова, которые говорил большой человек со знакомым запахом на тапочках. Слова уже давно потеряли смысл. Словами никто еще никому не смог помочь.
- Ну, Боб? - ласково потрепал его Вовка. - Ну, пойдем, я тебе миску костей свалю. Хочешь? Сегодня только свинью зарезали. Идем?
Вовка встал со скамейки и ушел в дом. Через несколько минут он вернулся, держа в руках большую миску с мясом.
- Ой, у тебя ж там друг сторожит! - вспомнил Вовка про второго дедушкиного любимца, привязанного на заднем дворе. - Идем, Бобик.
Серый пес нехотя встал с места и, слегка шатаясь, побрел за человеком. За запахом на его тапочках.
На заднем дворе было пусто. Обычно дедушка сажал здесь картошку, но цвести она должна была еще нескоро. В уголочке он заметил небольшую деревянную будку, рядом с именным орешникам, который дед Женя посадил в самый день рождения Наденьки.
- Бимка? - позвал Вовка, но никакого движения в будки не появилось.
Вовка подошел ближе и снова попробовал позвать собаку. Никаких изменений. "Какое-то мертвое царство" - начал уж было злиться Вовка, но, подойдя ближе и заглянув в саму будку, тут же замолчал. Из круглого проема, похожего на окошко, на него безразлично смотрели два темно-синих глубоких глаза. Маленькая белая собака с черными ушами, скрестив лапы и уложив на них вытянутую морду, смотрела на него как будто его и не было вовсе. Не чуя запаха вкусных костей, не чувствуя холода в просторной будки, не бросаясь на чужого с бессмысленным лаям. А зачем лаять? Кто придет? Кто защитит от чужого? Бим закрыл глаза, сделав вид, что задремал, хотя на самом деле просто хотел чтобы этот большой человек ушел и забрал с собой все что принес.
- Эй, вы чего? - удивился Вовка, поставив миску с костями на землю перед будкой.
Бобик обошел миску стороной и, что-то проскулив на последок, залез в будку и лег, слегка потеснив своего друга. Вовка еще долго наблюдал за ними, пока его кто-то не окликнул. Большой человек ушел, но ничего так и не двинулось с места. Собаки молча рассматривали пустоту вокруг себя своими глубокими искренними глазами.
где-то одиноко кричал петух
Глава 6.
Наденька
Воскресение
Теплая апрельская ночь.
гулкие глубокие глотки тишины
- Не спишь? - мягко прошептала Наденька, положив голову на напряженное плечо Вовки. - Не волнуйся. Все уже готово. Поминки будут не бедные, могила уже вырыта. Завтра утром…
Девушка запнулась и решила не продолжать эту и без того больную тему. Она знала, что Вовке сегодня весь день пришлось бегать то в поисках машины для гроба, то лишние табуретки понадобились, то цветы и венки, которые отчего-то трудно достать в это время года (тоже мне, сезон покойников закончился), то священник закапризничал, то еще куча дел навалившихся на его плечи. И видно было, как сильно он устал, как вымотался весь до последней капли. Конечно, ей тоже было не сладко. Готовка, уборка и еще раз готовка для поминок, все это её очень утомило. И руки, обожженные об огромные общие кастрюли, покраснели и немного щипали на ветру. Но разве Наденька когда-нибудь умела заботиться о себе?
- Хм, - как-то грустно усмехнулся Вовка, стряхнув с сигареты пепел себе под ноги. - Федора не видела?
- Видела как же, - встрепенулась Наденька. - Пьет безбожно. Вбил себе в голову про какую-то очередь, что он следующий покойник.
- Смерть деда произвела на него впечатление, - сложно сказал Вова, чуть приобняв Наденьку за плечи.
Повисла тишина. Такая особая, сладкая, которую не хотелось прерывать словами, которая получалась настолько редко, что не наслаждаться ею было бы преступлением против совести.
- Ой, а я знаешь, чего больше всего сейчас боюсь? - по-детски открыто улыбнулась Наденька.
- Чего?
- Я слышала, что когда у соседки бабы Шуры муж помер, он к ней ночью приходил, когда она спала. В окно стучал, просил, чтобы она впустила. А баба Шура так испугалась, так испугалась, что и пошевелиться не могла. Вот он, значит, все громче и громче стучит. А потом петух запел, он и ушел. - Наденька крепче прижалась к брату. - И я теперь боюсь, что дедушка Женя придет вот также ко мне и будет стучать. А я ведь открою…или если не открою, то сразу умру…от страха. Вот.
- Глупенькая. Не верь ты разным россказням. Мало ли что старухи наплетут от горя или безделья. - Вовка ласково потрепал сестренку по длинным рыжеватым волосам.
- Нет, я верю, - подняла на него глаза Наденька. - Баба Шура врать бы не стала. Она христианка, в Бога нашего верит и…
- По твоему все люди, которые верят в Бога, никогда не врут? - перебил её Вовка. - Это же абсурд.
- Это ты значит глупенький. Если в человеке живет Бог, в нем всегда будет жить что-то доброе, - открытая улыбка продолжала озарять её молодое лицо.
Снова тишина, но на этот раз другая. Смятение блеснуло в глазах Вовки. Он судорожно хотел что-то сказать, но никак не решался. На секунду Наденьке даже стало страшно, что сомнения вот-вот разорвут нечто важное, живущее где-то глубоко внутри её брата.
- Знаешь… - начал Вовка. - Я никому не говорил, но…за день до смерти деда Жени мне приснился сон. Приснилось, будто бы я сижу на кухне в этой самой избе, а бабушка моя - покойница, мне чай наливает и все говорит, как сильно скучала, и остаться с ней просит…. А потом…из зала дедушку два каких-то человека вынесли. Понимаешь, я ж тогда не знал, что он отравится. А там во сне уже видел, как он опух, как посинел. Вот. Я у бабушки спросил, но она мне так ничего путевого не сказала. Так странно все это…
Наденька задумчиво опустила глаза и принялась перебирать в своей головушки что-то. Вовка покрепче прижал её к себе.
- Я тебя напугал? - тихо спросил он.
- Вовсе нет. Хм, может тебе об этом со священником поговорить?
- Нет… - Вовка снова замялся. - Понимаешь, я-то вообще-то как бы не верующий…
- Не верующий?
- Прекрати, в твоих устах это звучит как диагноз.
- Неужели ты совсем не веришь в Бога? - казалось смятение, так сильно мучащее Вовку, перекинулось и на Наденьку. - Но ты ведь хороший. Такой правильный, добрый, умный и в Бога не веришь. Но почему?
- Я вообще не вижу смысла в какой-либо вере. - Вова снова закрылся в себе, - глупости это все. Веришь в Бога - голову себе забиваешь. Веришь в людей - они тебе плюют в душу. Верить не во что, да и смысла нет. Ты же знаешь, я психологией занимаюсь. Верит - не верит человек, на его моральные качества, на его воспитание и поведение в обществе это особо не влияет, я думаю.
- Это все город, это он тебя испортил! - голос Наденьки заливался слезами. - Раньше ты таким не был. Раньше ты добрее был. И не боялся всего на свете.
- Я и сейчас не боюсь, - воспротивился Вовка.
- Боишься. Еще как боишься. - Наденька горько замотала головой, - мы за свои поступки Бога одного боимся, а вы всех подряд. Я знаю, так всегда бывает, когда веры нет. Когда человек не во что лучшее не верит, он и сам лучше не становится. Не растет, понимаешь? А человек должен стремиться к чему-то. Расти к чему-то душой. А ты…ты ведь себя живым хоронишь. Живешь только снаружи, а внутри у тебя жизни нет. Одна пыль да мрак. Что же это за жизнь получается?…
Снова тишина. Наденька чуточку перевела дух, но взгляд её остался грустным, а открытая улыбка на лице померкла, растаяла как воск.
- Я устал, - прошептал, наконец, Вовка. - Да и тебе тоже нужно выспаться. Пойдем-ка спать. Не бойся больше ничего. Дедушка Женя добрый был, он тебя пугать не станет. Он тебя очень любил.
Вовка поднялся с деревянной скамейки и направился в дом. На пороге его догнал тихий голос Наденьки:
- Обещай, что хотя бы подумаешь о том, что я тебе сказала.
- Хорошо, - кивнул он, скрываясь за обветшалым деревянным косяком.
где-то в кустах заскрипел свою песню кузнечик
Глава 7.
Слезы
Понедельник.
Еще очень рано. Свет еще девственен до самых своих розовых нитей, а воздух на вкус похож на молоко. Вовка вышел во двор и сладко потянулся. Плечи немного болели из-за непривычного ночлега на жестком полу.
- Доброе утро, Вовочка, - улыбнулся голос где-то в глубине уличной тишины.
Вовка быстро пробежался глазами по еще не совсем распустившемся веточкам и ранним зеленым травам, в промежутке между которыми бегало знакомое платье.
- Доброе утро, Наденька, - Вова пошел вперед, в поисках своей сестры, размышляя на ходу, сколько же она спала, раз уже на ногах и такая бодрая. - Ну что? Ночью тебя никто не тревожил?
- Нет, - девушка отрицательно замотала головой, - но спала я все равно плохо. Меня мучили какие-то непонятные кошмары. Я даже не поняла, что именно мне снилось, но это было очень страшно.
- Просто ты очень впечатлительная. - Сделал свой вывод Вова, подходя все ближе к сестре.
Она мыла посуду под уличной колонкой. Огромные синие кастрюли и еще кучу разных по форме и рисунку тарелок, щедро выданных напрокат соседями и родственниками. Волосы Наденька спрятала под некрасивый серый платок, который не собиралась снимать до конца похорон и первых сумерек после поминок. Платье из тяжелой теплой ткани тоже выглядело бедно и угрюмо. На фоне всей этой темной палитры, её руки, шея и лицо казались удивительно белыми, Вова даже спросил себя, не больна ли она, не обескровлена ли этой ночью собственными страхами.
- Ты голоден? - Заботливо спросила Наденька.
- Нет, - соврал Вовка, пряча руки в карманы дедушкиных спортивных штанов.
крик петуха
Вовка вздрогнул:
- У меня достаточно сил, чтобы нести сегодня гроб деда Жени, - гордо и немного отрешенно пробормотал Вовка.
Эти слова заставили Наденьку положить тарелку и с ужасом посмотреть на брата.
- С ума сошел? - строго сказала она. - Близкие родственники не должны нести гроб. Это плохая примета. Следующим будешь.
- Я не… - Вовка хотел возразить, но не решился. - Ладно. Если ты так хочешь, я попрошу ребят.
- Вот-вот, - кивнула Наденька.
далеко за калиткой мычала блудная корова
Понедельник
Утро.
Люди медленно подтягиваются к дому.
кто-то громко плачет
Вовка спрятался на заднем дворе. Дым мерно вливался в легкие, оставляя где-то недостижимо внутри горький привкус. Сигареты заканчивались.
Вовка видел, как местные ребята вынесли гроб во двор. Как постаревшие, едва узнаваемые лица подходили к дедушке. Как громко и пронзительно рыдали бабы. Как прятали глаза местные мужики. Как вдруг усмирели дети, забившись в уголки по всему двору. Как протяжно по-волчьи пели бабушки свои молитвы, успокаивая угасшую душу деда Жени, направляя её.
Вовка зажал голову ладонями. "Нет, ничего этого нет! - шептал он. - Я сильный! Сильный!". Слова не помогали. Он не хотел себя слушать, игнорировал разумные клятвы, приказы, даже просьбы. Из глаз потекли слезы.
- Я не верю, - сказал он вслух и тут же словно проглотил собственные слова.
"Не верю, - вдруг в ужасе подумал он. - Я не во что не верю. Я не в кого, не во что не верю. Не верю. Не верю в слова, в обещания… не верю в людей. Не слышу, не верю. Не верю в себя. Не верю в то, что я делаю. Делаю наугад. Не верю в то, что завтра буду жить. Не верю. Я ни во что не верю". Теплые-теплые слезы вымывали откуда-то недостижимо изнутри горький привкус, цедя через себя черный туман, доселе безраздельно властвовавший где-то глубоко.
до заднего двора донеслись протяжные молитвы певчих бабушек
Несколько часов спустя
Дорога пошла в гору. Наденька цепко держала Вовку под руку, и они вместе шли вперед, за синеватым грузовиком везущим в последний путь дедушку Женю. До кладбища оставалось еще совсем немного, и Вовка с жадностью глотал глазами всех присутствующих, боясь, что видит их в последний раз. Боясь, что с потерей деда, все вдруг исчезнут. Решат, что больше нет смысла видеться и не о чем говорить друг с другом. Боясь, что дед был тем самым важным звеном, на ком держались все, сами того не зная. А теперь все рухнуло. Дом продадут, и он больше никогда не сможет туда вернуться. Наденька уедет учиться и забудет его, да и чего его вспоминать. А если не получится с учебой, выйдет замуж и тогда ему уж тем более в её жизни места не будет. Ей будет некогда поговорить с ним, будет не интересно вот так вот заботится о своем уходящем и зачем-то вечно возвращающемся брате. Это будет для неё непрактично. Непрактично до безобразия.
"Непрактично, - грустно усмехнулся он про себя. - Совсем недавно я вкладывал в это слово совсем другой смысл. Совсем другим оно было, пока я сам не стал его носителем. Пока сам не стал непрактичным звеном чужой жизни. А ведь я не хочу сейчас…не хочу, чтобы было практично. Хочу чтобы было…чтобы никто не уходил. Все были вместе. Все любили друг друга, как я видел в детстве вокруг себя. Как было, пока была жива бабушка. Боже! Я рассуждаю как капризный ребенок. Господи, дай мне сил все это пережить!".
- О чем ты думаешь? - прошептала Наденька, заметив вновь откуда-то пришедшее жестокое смятение на лице брата.
- О чем? - приходя в себя, переспросил он. - О вере.
- И что же ты надумал? - улыбнулась она, как будто заранее зная, что он скажет, давно зная все наперед.
- Знаешь… - нерешительно начал он, - раньше я никогда не думал, что верить во что-то так важно. Важно, не потому что правильно, не потому что несет в себе какие-то плюсы или минусы.… Это как верить в чудо, но не верить, что ты сам способен его совершить. Верить, это значит любить. Любить без сомнений, безвозмездно, жертвовать собой и все равно верить. Это очень важно. Так же важно…как жить. Просто верить.
- А как же вера в Бога? - Наденька нарочно пошла медленнее. - Почему ты не хочешь мне сказать об этом?
- В Бога? Не знаю. - Вдруг Вовка почувствовал, что все смятение и весь испуг исчезли, ушли из него через пролитые слезы. - Верить в Бога тоже значит любить. Я понял. Я, наконец-то, понял. Родная моя, как же я раньше не видел. Не осознал. Я все думал, какой он этот Бог? Где он? Почему его никто не может описать, назвать, сказать точно, когда он родился, кто его сын, что он делает, кого любит, кому помогает? Но все это полнейший вздор. Глупость. Пустота. Бог - он никто. Ничто, а точнее нечто. И оно не на небе и не под землей. Он внутри меня… и внутри тебя. Глубоко. Он - это ты сам. Это так трудно объяснить, но я это чувствую. Чувствую в себе. Это нечто что, породив меня, во мне же и переродилось.
Вовка смутился. Ему вдруг показалось, что с него стянули кожу и оголили каждый нерв, каждое сухожилие представили перед взором людей вокруг. Скомандовали откуда-то сверху "Касайтесь нервов! Режьте их!". Но было только неловко, непривычно, но не страшно. Совсем не страшно. Как когда-то не страшно ему было ребенком засыпать с бабушкой, всего секунду назад до слез боясь темноты в своем одиноком углу.
Наденька спрятала улыбку у него на плече, крепче прижимаясь к брату, к своему любимому, новорожденному брату. Как будто заново обретя его.
скрип калитки ведущей на кладбище
Глава 8.
* * *
Понедельник.
Вечер. Рано стемнело.
После поминок люди разошлись по домам.
- Береги себя, Федор. - Вовка похлопал по плечу любимого, уже изрядно пьяного дядю. - Я приеду на сорок дней. Жди.
- Конечно, буду ждать, коли не помру, - крепко обнимая племянника, горько бормотал Федор.
- Что еще за глупые мысли? - Вовка старался казаться веселым, хотя на душе было мучительно больно. - Ты, Федор, еще всех нас переживешь.
- Не дай-то Бог, - перекрестился дядька, отпустив, наконец, племянника. - Вы живите. Вы молодые. Лучше уж я.
Дядя Федор еще долго что-то бормотал, махал руками, но уже отойдя на прилично расстояние и присев на лавку. Вовка подошел в Наденьке и крепко обнял её. Она вся дрожала, как осиновый лист. И Вове вдруг мучительно захотелось сказать что-то важное, что-то, что успокоило бы его любимую сестренку. Что-то ласковое, доброе…но слова не находились. Он так и молчал, все крепче обнимая её.
- Ну, ты не грусти. - Вновь чувствуя неловкость, выдавил он. - Я приеду очень скоро. Я обещаю.
- Только не пропадай, пожалуйста. - Наденька почти шептала, и её слова было трудно разобрать, но Вовка знал, что все равно запомнит их на всю оставшуюся жизнь. Каждое слово. Каждый жест. Даже запах.
- Не пропаду, - кивнул он. - Я же тебе обещал. Просто верь мне.
- Я верю.
брюхо автобуса нетерпеливо зашипело
- Мне пора, - не двигаясь, грустно сказал Вовка.
Наденька, не спеша, отстранилась, и подала ему его сумку. Вовка бросил прощальный взгляд на вмиг замолкшего дядю Федора, потом на сестру. Вдруг Наденька показалась ему совсем маленькой, озябшей, брошенной всеми. На глазах снова навернулись слезы и Вовка, пряча их, быстро вбежал в автобус. Там он занял свое место номер тридцать три в самом хвосте и быстро закрыл лицо ладонями.
"Я даже не попрощался" - вдруг осознал он и подскочил на месте.
зашумел старый грузовой мотор
Наденька долго наблюдала за удаляющемся автобусом и, только когда он стал совсем неразличим в приближающейся ночной мгле, опустила блестящие уставшие глаза. Руками она покрепче сжала большого плюшевого медвежонка, которого совсем недавно подарил ей Вовка, как всегда чуть опоздав с поздравлением.
Глава 9.
Колыбельная
Понедельник.
где-то громко капает вода
Я лежал на знакомой кровати с осевшими пружинами, положив голову к бабушке на колени. За столом пила чай та самая старушка, которая пошутила надо мною в автобусе. Хорошая женщина с мягкими чертами лица. Они с бабушкой давно знакомы. Жили когда-то на одной улице.
- Как хорошо, что ты пришел, родной мой, - успокаивающе шептала бабушка, гладя меня по голове.
- Я так по тебе скучал, - признался я, вдруг, как будто проведя пальцами по каждому мною невысказанному слову где-то недостижимо глубоко внутри меня. - Я люблю тебя, бабушка.
- Я знаю. Знаю, мой хороший, - бабушка укрыла меня своим теплым мягким одеялом, - поспи. Устал ты, мой милый. Устал совсем.
Я закрыл глаза, чувствуя до боли знакомый запах, и руки нежно гладящие мою голову. Так по родному знакомое чувство, так отчаянно желаемое сохранить, уберечь и так быстро потерянное. Бабушка пела мне старые колыбельные своим добрым укутывающим голосом, пока я тихо спал где-то недостижимо глубоко внутри веря в то, что проснусь.
Конец
Декабрь 05 - январь 06