По привычке презираешь ты старые фотокарточки и семейные реликвии и всевозможные талисманы и цыганские украшения, ведь все эти украшения - языческие, тебя раздражает одежда, которая не закрывает, а прикрывает, ты не веришь людям, которые перебирают четки.
А родословную начнем от Аденауэра - с единственного, кто заслужил уважение после бесславного бегства Хайдеггера. Аденауэр, отец наш безмерный, всеобщий и многоязыкий, он возник из темноты неизвестности и во мраке исчез, оставив нам наследников и мелодию своего имени: «А... Де... Нау...».
Шатобриан. За ним Циклоп, что не назван и не зван явился в офицерских сапогах на стрийско-львовский вокзал и появится еще согласно будущим пророчествам.
Потом Марта, царственно печальная и одинокая,
за ней затаился Сальвадоро Моро, мизерный сальвадоро из дома лао ше и рондо чжан, прославленный режиссер подпольных фильмов (ошибка: Моро звать Себастьяном).
Затем хотелось бы увидеть Годо по соседству с Пепой,
вот только боюсь, что Пепа с его любовью
к желтым районам Торонто
(«С желтыми просто, старик, желтой скажешь комплимент о ее груди, и она уже твоя, а вот с негритянкой у меня так ничего и не вышло».
«А о чем же ты с ними говоришь, с желтыми? То есть утром».
«А нечего и говорить - они язык знают приблизительно так же, как и ты, так что перепихнулся - и бай».
«Сиди дома - не гуляй?»
«Сиди дома, неваляй.»),
с его ранне-львовским гигиенизмом не впишется в эпоху лодок Марке, сифилитичных мух, домашней прислуги, крема и вербены.
Вот и пусть торчит один, милый наш Пепа, без иерархий и регалий - кто как не он мог еще так истово верить в праотцовство Аденауэра.
Пепа, Пепа, Пепа.
После хлам серо-золотой - убогий Бруно, зеленоватый Захер, медузоподобный Нестор, полнокровный Мазох и боеспособный и бездетный Вель.
Вель родил Карпа Любанского, Карп Любанский переял Матиаша Кудусая, Кудусай полюбил Олли.
О, Найджел, ночной мотылек моих страданий! Ты возникал, как возникают в снах ангелы покаяния, ты дарил и прощение и прощание и пока каялся я грешный, в твоих голубых отражаясь глазах, ты отнимал у меня все. Последнее ты отнимал у меня. Мои любови сворачивали за тобой вдогонку. Ведь на этой земле я был последним пристанищем для нескольких обреченных прекрасных, но появлялся ты, о Найджел, никчемный мотылек моих потерь, и люди шли, целуя твои следы, шли след в след, исчезали с тобой, и небосклон подымался отвесно, как склон.
Таким был Найджел (Олли). Бесшумно, в балетных тапочках Нижинского и в чьем-то гимнастическом трико, сын обрюзгшей Айриш, припадал он по ночам к нашим замочным скважинам, негодник, верный муж старой Эдды Мириам, ворожил он у наших дверей, бросал на ступеньки зеркала и сыпал соль и мел, медом поливал, выцарапывал граффити, а исчезал, как всегда, неслышно, словно хозяин тьмы растворялся во тьме, хоть был он на самом деле посланцем света, но от другого, неведомого мне бога.
Но ведь Бог один! Опомнись!
Найджел родил двоих сыновей, но ни один из них не дал потомства.
Напротив Марта, царственная богоравная Марта, о которой уже вспоминали мы поначалу в анналах, все же зачала от собственного придворного шута - коротышки Себастьяна, и тайком выкинула недоноска, без имени, без носа и губы (то есть с одной только заячьей губой), который в обход канонической генеалогии умудрился влить кровь свою и сперму в зореносную реку царской крови и спермы, чем и спас от пресечения бесконечный род Аденауэра, и чья заячья губа ни с того, ни с сего вынырнула много поколений спустя у сына полностью благочестивых особ, у некого Пуцика, человека хоть и недалекого, и невысокого полета, но норовистого и, как его далекий пращур высокочтимый многославный Блюд, падкого на женщин, особенно на женщин деревенских и одиноких.
Одна из них, правда, не деревенская, но по-настоящему одинокая убогая самочка, ведьмочка с черными волнистыми волосами на голове, черными густыми зарослями под мышками, и черным деликатным пушком под ягодицами, и уже неделикатным, но все еще черным ворсом на небритых голенях, и неожиданно рыжей и, может, потому бритой щетиной между ног - не могла не завлечь ненароком, просто так нашего редкоземельного норовистого Пуцика. Хотя бы потому, что - Пуцик, хотя бы для того, чтобы почувствовать вкус его заячьей губы на своих таких разномастных, таких разнопородных, но непременно звериных губах.
И тут, как это нередко, но полностью неожиданно приключается, возник очень тесный, прочный и верный брак, и результатом этого брака, этой, не побоюсь сказать, любви, стала дочурка Мириам, такая милая, такая смышленая, такая многообещающая девочка, она еще в школе начала писать на удивление хорошие стихи, да и с другими науками справлялась, даже с самыми точными, да и лицом вышла - не красавица, конечно, но миловидна - волосы роскошные унаследовала от матери, густые брови, карие глаза и так далее, и ничто не предвещало беды, как вдруг за порогом печально известного полового созревания набросилось на девочку неведомое гормональное несчастье, словно неконтролируемый взрыв случился в ее нежном организме, и -
загнулись крючками ногти,
и разрослась непомерно голова, загнили зубы,
а кожа на лице сделалась синей, фиолетовой, розовой,
и покрылась угрями, гнойниками и струпьями,
и стали лезть и поблекли густые и полнокровные некогда кудри,
оставив лишь рыжеватые жгутики на раздувшемся черепе,
взамен выбились нежданно волосы вокруг сосков,
что так и не развились в налитые соком груди,
а ноги остались короткими и маленькими,
получив способность превращать обувь в точную копию свою, что и перенес вскоре со временем на мерзкое свое полотно старательный школяр Магрит.
Следует проявить милосердие, отдать должное этой юной Мириам - она не опустилась и не пустилась во все тяжкие, не опустила руки и не наложила их на себя, - упрекнуть ее можно лишь в неумеренном употреблении алкоголя - но кто из нас без греха? - она продолжала писать неплохие стихи и, пройдя сквозь первое полигамное неистовство, остановила свой выбор на вполне приличном и неплохом мужчине (правда, чужом), с которым и прожила (не причиняя зла его жене и детям) остаток дней своих бурных и бурлескных.
Наследников, как известно, она ему не родила, поэтому совершенно непонятно, каким образом уцелело Аденауэрово племя, но все же как-то уцелело, иначе откуда бы взялись:
Юхан Сизоокий,
Боровчак Больной- бешенством и
Горвиц С- вечно- влажными -руками и
Цезарь Вечноюный -с- вечно -мертвыми -руками и
Троица Густавов- Бессмертных и
Шварцкопф Герой- фиолетовых- пяток и
Мириам Почему-я-не-кончаю-со-своим-мужем и
Мириам Пресвятая-дева-соленого-хребта и
Мириам Золотое-горлышко и
Яковина сын своих родителей, бесцеремонный парень Яковина, эсквайр - то есть все герои наши. Да и откуда взялся бы, в конце концов, этот Воццек, Воццек Этот - твой немощный фаворит, льстец, любимчик, подлиза, рекомендованный сынок, паскуда, предатель, протеже - хоть, может, следовало бы заботится не столько о нем, сколько об А. - имя это, такое чужое и нехарактерное по звучанию для твоего восточного воццековского языка - ведь даже не сама по себе родословная, а скорее факт наличия этих двоих в колене Аденауэровом предвещает твоему самоотречению, милый Я, огромные возможности.
С украинского