Этот парень, с больной головой, приснился мне в одну из ночей в белой своей комнатке - вначале это было трогательно, это обнадеживало, я сжился с ним, я к нему привык, я думал так, как он, я старался болеть так, как он, но оказалось - ему тоже снятся сны, и однажды он увидел меня, за столом, съежившегося от сопереживания - этот превратный и порочный круг разорвать трудно, а то и невозможно, главное - не перепрыгивать ни через пятое, ни через десятое, а идти в ритме слов рифмой шагов, и прежде, чем прийти к снам Воццека, следует прийти к сну про Воццека, а это еще так нескоро, скоро только «Жизнь» Гюи де Мопассана привиделась тебе, что дало толчок к новым размышлениям о сути свобод, дарованных ночами. Свободный от времени, свободный от необходимости быть самим собой, равно как и от необходимости быть всеми, не связанный неотвратимой последовательностью событий, свободный от быстротечности и от неподвижности, от неожиданности и повторяемости, от необходимости повторять одно и то же, от не-романа с названием «Жизнь», который написал Мопассан, точка.
А вначале, за четыре сна до этого, было по-другому, совсем по-другому, говорю вам, к тебе пришла поэтесса, одна из тех молодых поэтесс, которые перед тем, как вручить тело, вручают вам конспект с собственными стихами, трах-тарарах, так оно было и на этот раз, к тебе, не очень молодому поэту, пришла молодая поэтесса, одна из них; вы сидели на диване, приподнятые несколько над всеми (ты еще не знал, что это приподнятая над уровнем зала сцена), ты что-то читал из толстой обшарпанной тетради, читал, может быть, вслух - во всяком случае некоторые непонятные места, и когда ты о чем-то спросил, о какой-то неразборчиво написанной строчке, гостья твоя, нагнувшись как будто над тетрадкой, нагнулась, собственно говоря, над твоими коленями, она почти легла на тебя и тут... и тут весь кусок, весь этот эпизод сна повторился еще раз, оказалось, что ваше расположение на диване плохо продумано и неудобно, и вам будет непросто убедительно сыграть следующую сцену, и твоя фраза о том, что сбоку вы похожи сейчас на любовников, а уж никак не на людей, которые читают стихи, эта твоя фраза не прозвучала, хотя ты в точности знал свой текст - а, значит, сценарий уже существовал к тому времени, и дело шло к заранее известному финалу! - итак, эпизод повторился снова, теперь ты сидел справа от девушки, а тетрадь положил еще дальше справа от себя на диван и читал, скосив глаза, теперь ей действительно пришлось перегнуться и почти лечь тебе на колени, но это выглядело так естественно, таким спонтанным, искренним и грациозным оказалось это движение, что было просто невежливо сразу реагировать на неожиданную близость ваших тел, но строчка в конспекте была, наверное, и вправду неразборчивой, потому что автор сама никак не могла прочитать ее (а, может, и не хотела - наконец догадался ты), твои колени чувствовали ее грудь, а ухо ее, милое такое ушко, вынырнуло прямо перед твоими губами, и тебе осталось только сказать шепотом давно заученную фразу о том, что сбоку вы, наверно, не похожи на читающих, а то, что вы похожи на любовников, станет очевидным, как только ты прикоснешься к ее коже устами, а потом языком, а потом легко стиснешь ее плоть между зубами, вотейбогу.
Да. А потом окажется - как всегда, ни с сего, ни с того, окажется - что уже играешь роль не свою, то есть не не-очень-немолодого поэта, а какого-то подростка, ты даже с определенным равнодушием осознаешь себя подростком, нисколько тому не удивляясь, будто всю жизнь был пятнадцатилетним, да еще и не собою пятнадцатилетним, а кем-то совсем другим– тогда как попала сюда юная поэтесса? А не удивишься ты, наверно, еще и потому, что когда возвратится отец этого твоего героя, отец этого твоего парня, роль которого ты вынужден был играть, и который только что проиграл свою подружку (хотя на самом деле это была твоя добыча - юная поэтесса, которая отдает собрату сначала тетрадку, потом - тело), так вот, когда возвратится отец, ты ощутишь себя еще и этим отцом, а значит - обоими (тут как раз ничего удивительного, ведь все персонажи твоих снов - это всегда только ты сам), когда ты-отец поскользнешься на лужице неосторожно пролитого семени (каким это образом смогли узнать о происхождении лужи зрители?), ты-сын не совсем почтительно пошутишь, и вот наконец вся упомянутая театральность проявится как нельзя отчетливей, материализуется и сполна даст себя прочувствовать: отец выругается и разразится проклятиями («чтоб утром я тебя тут не видел», - так, кажется, потому что дело шло к ночи), и круглая сцена повернется (сценография полностью условная - на круглой сцене только диван), а из-за кулис выкатят бутафорский фанерный корабль - символ утреннего отъезда изгнанного и проклятого развратника-сына (тебя-сына, который отобрал твою-духа добычу, и тобою-отцом был наказан), и все вместе это напомнит тебе даже не фарс, а скорее пародию на фарс, ну и причем тут поллюция?
А?
Но ведь Мопассан, Мопассан! Не отбрасывайте прочь раздраженно! Ведь через четыре сна после этого тебе привиделось не монпансье, не монтаньяр, не Вес Монтгомери на Монпарнасе, а не что иное, как «Жизнь» Мопассана. Роскошно изданная, она стояла там, где на самом деле у тебя плесневеют никогда не читанные тома Жюль Верна и Джека Лондона. Синий корешок, золотое тиснение и аметистовые разводы на обрезе. Сама «Жизнь» находилась почему-то во втором, а не в четвертом, как положено, томе. Твердая лощеная бумага и иллюстрации, Боже правый - какие иллюстрации, о небо, небо, какие роскошные сдержанные полные достоинства пастельно-акварельные краски, для чего-то изображено там белье, что сохнет на ветру на солнце. Разноцветное белье постельное - от него тени красочные по земле лежали, прекрасно, истинно прекрасно, говорю я вам, только все было наоборот, как на негативе: земля темно-зеленая, такого тусклого окиси хрома цвета, темнела везде, где не было теней, а там, где были тени, она светилась, просто пламенела, и почти сияла, ну, что тут говорить - такая была картина на первом развороте «Жизни» Мопассана в стиле ар нуво или, проще говоря, модерн.
Но сама «Жизнь» была не совсем «Жизнью», поскольку в ней действовал герой «Милого друга» - нахрапистый нахал, бабник, ну просто пара пятнадцатилетнему капитану из четыре-сна-до-этого, только опытнее, наглее, взрослее. На одной из страниц мне бросилась в глаза фраза: «В тот вечер она позволила ласкать свои колени», - действительно ли эта фраза принадлежала бессмертному Ги де? - а дальше никаких фраз не было, они уже не могли пробиться сквозь густую сюжетность жизни, этот болван склонял героиню к содомии, если только под содомией понимать конкретное извращение, и, мало того, все происходило после гашиша, они курили гашиш (не знаю, курится ли гашиш или принимается как-то иначе) и этот брутальный тип из мопассановского романа ставил в пример героине этого же романа Роксолану, которая будто была образцом в подобных непристойностях, а в историю вошла благодаря тому, что сама после гашиша не могла осуществлять упомянутые контакты из-за ущемления под действием наркотика некой мышцы, что и называют теперь в медицине «комплексом Роксоланы». Так говорил наш милый друг своей подруге милой, подбираясь к ней сзади («а ну посмотрим, не ущемило ли у тебя мышцу, моя дорогая»), а все это было после гашиша, то есть без сомнения в эпоху вседозволенности и плотских беспорядков, когда длинноволосые студентики - вольный дух Европы - хотели что-то revolutionize (кто сегодня помнит, чего они там хотели?), когда длинноволосые пятнадцатилетние капитаны - вольный дух Европы - искали нирвану в надтреснутых звуках ориентально ориентированного мелоса, когда длинноволосые интеллектуалы - вольный дух Европы - взбадривали свое интеллигентское либидо и либидо своих кембриджских вольноотпущенниц невинным дымком невинной травки; когда длинноволосые вспотевшие паломники - вольный дух Европы - ловили счастье на многолюдных стадионах, где звучал Hotel California, а впрочем, что я вру, Hotel California появился значительно позже, а вольный, вольный, неистребимый дух Европы вольной...(фраза не окончена). А значит, после всего сказанного тебя не должно удивлять твое житье-бытье в шкуре французского подлеца, тем более, что оно, как и предыдущая фраза, тоже оказалось незавершенным, утро оборвало твои приключения, и второй том в синей обложке так и не попал на свое место в шкаф, где на самом деле тлеют-догорают никогда не читанные Жюль и Джек.
С украинского