январь 2006.
Эх, дороги… Вокзалы, станции, переезды, семафоры… Слезы и радость, встречи и расставания, потери и обретения… Поезд – машина времени, уносящая нас, сквозь летящие мимо иные миры, в будущее или прошлое.
Образы будущего оживают в самом начале пути и живут в дороге вместе с образами прошлого. К концу пути прошлое постепенно растворяется и окончательно тает в радужной дымке грез, мечтаний и надежд уже такого близкого «прекрасного далека». Дорога – это особое измерение, в котором нет ни пространства, ни времени. Тебя уже нет там, где ты был, и еще нет там, где ты будешь, ни во времени, ни в пространстве. Утекающая, как вода, сквозь пальцы, жизнь вдруг останавливается, и ты начинаешь различать предметы и явления с предельной четкостью. Начинаешь видеть то, что не успел разглядеть в суете сует. Бурлящий, мутный поток мыслей и чувств становится спокойным и чистым, как вода горного озера, на дне которого ясно и выпукло видны очертания твоей жизни… Но, вот, парадокс: в дороге - ты в начале координат, ты новорожденный, голый и можешь двигаться по любой оси и рядиться в любые одежды. Бойтесь же подлых лицедеев в дороге и сами становитесь добрыми клоунами! Внимайте тем, кто доверяет вам свои беды и печали, невысказанные близким и родным, но не верьте жуликам и аферистам, играющим на ваших тонких душевных струнах! Утешайте и радуйте, плачьте и ищите сочувствия!
Дорога – это особое измерение, в котором нет ни пространства, ни времени…
Стас уезжал в отвратительном настроении. С некоторых пор он терпеть не мог железных дорог. На сердце было тяжело. Любаша, жена его лучшего друга, погибшего пять лет назад, провожала его с застывшей улыбкой на губах и немым вопросом в серых, бездонных глазах: «Как жить дальше?».
Каждый год друзья летчики приезжали весной в этот приморский город помянуть своего товарища, нелепо прервавшего свой жизненный путь в самом зените, под колесами автомобиля. Женька был самым способным из их кампании. Черноволос, кареглаз, высок и плечист, любимчик женщин, он был баловнем судьбы. Он любил жизнь, любил своих друзей, жену, двух очаровательных дочек. Готовился к рождению сына. Но, как сказал какой-то мудрец, судьба ничего не дает насовсем, она дает только взаймы. Женьке кредит был дан на недолгий срок. Выплачивать этот кредит Любаше пришлось одной. Было тяжело, работала медсестрой, платили мало, приходилось работать на полторы ставки, уставала страшно. Но надо было растить детей, да еще ухаживать за старенькой Женькиной матушкой.
Друзья, как могли, помогали. От денег она отказывалась. Да и все понимали, что одиночество невозможно выразит в денежном эквиваленте и помощь тут нужна другая. Необходимы были человеческое тепло, сердечность, участливость, чтобы заполнить тот вакуум, который образовался в душе Любы с того самого дня, когда бросила она последнюю горсть земли на могилу мужа. Но, у всех свои дела, свои семьи и, погостив немного, седовласые уже мальчишки уезжали.
Стас задержался дольше других. Ездили несколько раз на кладбище, поставили памятник и ограду. Памятник получился красивый. Он был сделан из глыбы красного гранита, с выгравированными «крылышками» и, так любимыми Женькой, кленовыми листьями.
Чувство вселенской несправедливости не покидало.
«Ты не унывай, Люб! Три к носу. Ты ведь у нас – королева!».
«Ага, королева процедурки. А вместо скипетра и державы – клизма и одноразовый шприц. Вместо короны – колпак!»
Стасик чмокнул Любашу в мокрую от слезинок щеку, пригладил её растрепавшиеся волосы и, не оглядываясь, прошел в вагон.
Вагон был спальный. Стас перешагнул через сумку, стоявшую в дверях купе и увидел своего попутчика, вернее попутчицу. Она стояла у открытого окна и, оживленно жестикулируя, звонко хохотала. С перрона, в ответ ей что-то басил долговязый парнишка и тоже складывался пополам от хохота. Наконец поезд тронулся, а женщина все еще махала руками вслед удаляющемуся вокзалу.
«Черт возьми! Вот, не повезло же! Теперь не расслабишься!» - подумал Стас и кашлянул. Она обернулась и смущенно поздоровалась.
«Станислав» - представился Луканин.
«Тамара».
У Тамары был веснушчатый нос, веселые глаза и непослушные кудрявые волосы,которые она придерживала рукой, так как ветерок, дующий из окна, норовил опрокинуть их на лицо.
Стас взглянул на неё и сразу перестал злиться. Мало того, ему почему-то,стало спокойнее и светлее на душе. Он расстегнул рюкзак и принялся доставать оттуда свои вещи. Спутница занялась тем же.
Сначала на пол полетели дорожные, синие шлепанцы. Рядом на полу оказались и соседкины желтенькие сланцы. Потом на свет были извлечены черная футболка и бежевые спортивные штаны. Не глядя на Стаса, Тамара деловито доставала из сумки белую футболку и черные «треники». Далее, оба перешли к съестным припасам. Стас вытащил на столик заботливо упакованную запеченную Любашей, целую курицу, тройку помидоров и два вареных яйца. Тамара достала из пакета и положила рядом половину жареной курицы, одно яйцо и два помидора. Оба достали порезанный хлеб (он – черный, она – белый). Естественно, в кулечках – у неё, а у него – в фирменных «аэрофлотовских" пакетиках была соль. И когда, наконец, им была извлечена и водружена на стол пол-литровая бутылка водки, а она робко вытащила домашнее краснодарское красное вино, налитое в пластиковую бутылку, оба прыснули со смеху.
«Надо бы переодеться» - и Тома, раскачиваясь в такт поезду, вышла из купе.
Стас сидел у окошка и смотрел на пробегающие мимо южные пейзажи.
Были уже сумерки, солнце село, только розовел край неба, рассекаемый силуэтами крыш, деревьев, фонарей.
Стас привык видеть небо там, на высоте. И пространство, и цвет там - на мно-
гокилометровой высоте были другие. Краски были яркие, пронзительные, нереальные, пространство – бесконечно… Стас любил летать, чувствовать свою мощь, скорость, чувствовать власть над земным притяжением! Он не мог, казалось, жить без адреналина в крови, который давало ощущение полета, ощущение неземной красоты и постоянного риска!
А сейчас за окном была земля, родная, теплая земля, и было то, чего не хватало ему там, в небе – был запах.
Запах зеленеющей нивы, цветущих белых акаций и ещё каких-то неизвестных придорожных кустов, запах,доносившийся из открытого окна, дурманящий и кружащий голову.
И этот непонятный, волнующий запах пробудил в Стасе, уснувшую было старую боль.
Ох уж эта способность запахов будоражить нашу память! Запах угля на придорожной станции, сена на деревенском сеновале, запах сырого подъезда в чужом доме или засушенного цветка между страницами давно прочитанной книги способны вернуть к жизни прошлое, утопить в воспоминаниях, заставить окунуться в тепло детства, глотнуть родниковой чистоты первой любви или закружить ураган страстей и желаний!
Старая боль… Он до сих пор не знает, что же это было. Что произошло с ним тогда, много лет назад?
В тот летний теплый вечер он опять напился.
Он, Лешка Скопцов и Женька отмечали сдачу экзаменов на курсах повышения квалификации, вспоминали, как прошли эти несколько месяцев в Ульяновске. Взрослые мужики маялись, по вечерам выпивали, учиться было неохота. Стас был старостой их группы. Ему хочешь - не хочешь приходилось бывать на всех занятиях.
По утрам «с бодуна» все сидели сонные, в классе попахивало перегаром. Молоденькая англичанка нервничала: «Но вы же ничего не учите! Как же вы будете работать?».
« Алла Николаевна! Так мы ж все уже знаем! Вот спросите хоть меня!» - отвечал за всех староста.
И она спрашивала, а Стас как-то умудрялся отвечать, нахально поглядывая на её круглые коленки, выглядывающие из-под короткой юбки. Алла Николаевна смущалась и краснела.
Метеорологию у них вела строгая Екатерина Матвеевна – опытный педагог, с большим стажем. Стас и Катю умудрялся сбивать с толку и смущать своими вопросами. Как-то на занятии он поднял руку и спросил: «Катерина Матвеевна, а что такое «черная молния»?». Она задумалась. Долго думала.
«Я где-то читала. Я обязательно узнаю» - растерянно сказала она. А Стас и сам не понял, откуда всплыл этот буревестник, черной молнии подобный. Мужики потом так и прозвали его - Буревестник.
Дни учебы тянулись медленно.
С утра - занятия, по вечерам - выпивка, пока деньги есть, танцы в местном клубе, письма домой.
Как-то зимой Стас и Женька возвращались в общежитие из каких-то гостей и по дороге встретили англичанку. Она тащила тяжелый сверток.
«Вот, посылку из дома получила»- покраснела она.
«А мы Вам ща помо-о-жем!» -сказал подвыпивший Стас и, выхватив у Аллочки из рук посылку, раскачиваясь, двинулся было вперед, но, вдруг, неожиданно поскользнулся и плюхнулся в ближайший сугроб.
Пока они дошли до дома, Стас упал, наверное, раз пятнадцать. Надо ли говорить, что стало с посылкой! Более крепкий и, потому почти трезвый, Женька уже перестал вырывать этот несчастный сверток из рук Стасика и отряхивать снег с его куртки. Он только тихонько матерился и поднимал Стаса с ,намертво приросшей к его рукам, посылкой, стараясь не глядеть на каменное лицо Аллы Николаевны.
На утро Стас не мог поднять глаз на уроке. Он только украдкой взглядывал на англичанку, пытаясь угадать выражение ее темных, каких-то вишневых глаз.
В тот летний теплый вечер, стоя с ребятами, Стас вспоминал, что стал он с тех пор прилежней всех учить английский. Зацепила его Алла Николаевна своими глазами, цвета спелой вишни и укоризненными речами.
По вечерам, когда писал домой письма, вдруг всплывал перед ним образ милой Аллочки, чудились её круглые колени и крутились в голове разные запретные мысли. Стас отмахивался от них, как от назойливых мух и принимался усердно учить уроки.
И, вот сейчас, когда экзамены были сданы и предстояло расставание, в разгоряченной вином , голове Стаса вдруг настойчиво засвербела мысль, что надо срочно идти к Аллочке, надо поблагодарить её, надо рассказать, какая она хорошая, добрая, красивая! Он и сам не понимал, что он будет делать и говорить, он только знал, что ему надо туда, к ней.
Наскоро закончив разговор, он попрощался с ребятами и, почти бегом, отправился к гостинице, где жила Алла Николаевна. Гостиница была совсем рядом, надо было только перейти железнодорожные пути.
Стас бежал вдоль путей и никак не мог перебраться через заросли кустов, с какими-то жёлтыми, ароматными цветами. Да, это они, эти желтые цветы источали странный, волнующий кисло-сладкий аромат! Это этот запах на всю жизнь будет связан у Стаса со страшной болью!
Когда полоса кустарника закончилась, Стас нетерпеливо прыгнул на полотно, стараясь успеть проскочить до приближающего поезда. Он переступил уже через рельсы, но тут голова предательски закружилась и, как тогда, зимой, Стас упал. Но не было рядом Женьки, а был мчащийся по второму пути товарняк. Стук, скрежет и страшная, нестерпимая боль…
Стас невольно поморщился, вспоминая.
Дикое желание курить вернуло Луканина в сегодняшний день. Только сейчас он заметил, что Тамара давно сидит на краешке диванчика и смотрит на него во все глаза, слегка приоткрыв рот.
Он вдруг увидел её глаза. Её глаза были темно-вишнёвыми! Что-то сладко засосало под сердцем у Стасика. Ему нестерпимо захотелось обнять свою спутницу, дотронуться рукой до её влажных, нежных щек и поцеловать в этот милый, полуоткрытый рот.
«А Вы что-то загрустили. С женой расстались и уже скучаете?» - спросила Тамара.
«Почему Вы так решили, Томочка?» - очнулся Стас.
« Ну, там, на перроне, я Вас сразу заметила. Думаю, такой интересный мужчина, статный, с орлиным носом. И жена у него подходящая – красавица!».
«Вот даёт, однако!» « Да нет, это не жена. Жена у меня тоже красивая – стюардессой раньше работала. Там, сами знаете, все длинноногие и красивые!».
« А это что ж, родственница?» – почему-то посмотрев на свои ноги, спросила Тамара.
Стас понял, что ему надо все рассказать, что ему хочется рассказать все, что копилось в душе, что не мог рассказать он жене, друзьям. Он почувствовал, что милая спутница выслушает, поймет, примет в себя его боль.
«А, давайте уже выпьем, Томочка, за знакомство! Впрочем, я не спросил, может Вы спать хотите?».
«Нет, что, Вы, я ведь в отпуске была, только и делала, что спала! А из чего мы пить будем? Надо бы стаканчики!»
« Момент!» - сказал Луканин и полез в свой рюкзак. Покопавшись там, он вытащил три «аэрофлотовских» пластиковых кружечки.
«А Вы – летчик?!» - грустно-восторженно, полувопросительно, полуутвердительно сказала Тамара, а потом добавила: « У меня папа был летчиком».
Они выпили, закусили, для начала Любашиной курочкой.
«Вкусно, с какими-то травами запекали!»
«Это Любаня готовила – жена моего друга!».
И Стас стал рассказывать Тамаре Женькину историю.
«Давайте помянем…».
Тамара плакала.
«Удивительная женщина - плачет» - изумился Стас.
« Что же делать, Томочка, В жизни плохое, рядом с хорошим ходит. Я, вот, терпеть не могу на поезде ездить, мне муторно на душе, а сегодня вас увидел и успокоился как-то и про страх и боль свою забыл сейчас!».
« Вы про какую боль говорите, не пойму я. Вам, конечно, самолётом привычнее!» - осторожно улыбнулась Тамара.
«Самолеты тут ни при чем! Произошел в жизни моей такой случай…».
Стас закатал штанину и показал изуродованную шрамом ногу. Шрам шел от щиколотки до колена. И нога была, вроде как искривлена.
«Ну, ничего, летать не запретили!»- как будто кого - то успокаивая сказал Стас.
«Как это Вас угораздило?».
«Неприятно об этом вспоминать, но сейчас почему-то захотелось с Вами поделиться. Наверно потому, что напомнили Вы мне мою давнюю знакомую…
За окном давно уже была темная тихая ночь. Поезд мчался среди спящих полей. В купе выключили свет, и только лунная дорожка падала на откидной столик, на стены купе и лица путников.
Стас и Тамара сидели и говорили, говорили, говорили.
«…Болело все, кололи морфий, но помогал он ненадолго. Думал, так и привыкну к наркотикам!» - рассказывал Луканин.
« А жена, как она-то?».
«Плакала, но потом взяла себя в руки, успокаивала меня, даже ругала, чтоб не кислячил! Говорила, что, мол , никуда не денешься, склеят твои косточки и опять летать отправишься, нечего лодыря корчить! Месяца через два в Москву меня перевезла. Лёшка, сын мне книжек из библиотеки натаскал. Домашние-то все уже перечитаны! Через год ещё операция… Костыли, потом тросточка… Зато сколько нового, интересного из книг повычитывал! А сейчас вот – опять летаю. До пенсии еще полетаю! А у Вас, Томочка, батя на пенсии уже?» .
«А он умер. Давно. Уже двадцать лет прошло. Машина сбила. Ему сорок два было…»
« Да-а-а, - протяжно сказал Стас – мама, не горюй!».
« Я , вот, еще хотела спросить, а англичанка-то Ваша, приходила к Вам?».
«Нет, она тогда уехала сразу в Питер, к жениху. Я её потом там встретил. Она в Академии теперь преподает. Обрадовалась, когда меня увидела. Изменилась, стала такая дама…»
Помолчали.
«А Вы в Египте были?» - спросила Тамара ни с того ни с сего.
Он видел, как серебрился в лунном свете завиток её волос, около уха и как дрожала жилка на её нежной тонкой шее.
«Бывал…»
« Я хочу зимой туда съездить, у меня и отец туда летал. Я тепло люблю».
Стас тоже любил тепло. Он вспомнил, сто Светка – жена, тоже хотела поехать с ним к Любаше, но на работе не отпустили. « Надо что ли её тоже в Египет свозить. Сейчас туда все ездят – недорого!» - подумал Стасик, а вслух сказал: « Давайте спать ложиться, поздно уже». « Я покурю, а Вы, Томочка, устраивайтесь».
Когда Стас зашел в купе, Тамара лежала, отвернувшись.
« Можно я на минуту свет включу, бритву никак не могу найти!»
Он зажег свет. На умывальнике лежала Тамарина зубная щётка и паста «жемчуг».
«И у меня тоже «жемчуг»»,- грустно сказал он. Тамара повернулась и посмотрела на него серьезно и пристально.
«Стасик, Вы в порядке?» - прошептала она.
« В порядке » - ответил Луканин тоже шёпотом.
Потом он выключил свет, одним рывком подтянулся и улегся на верхнюю полку.
«Тамара, - он протянул вниз руку, - Где Вы?».
Она протянула свою. Их ладони переплелись.
Стас держал в руке маленькую тонкую ладонь, а тело его напряглось от пронзившего его, словно электрический ток, безумного, страстного желания…
Он слегка сжал её пальцы, а она не вырывалась и не убирала руку.
Казалось, воздух вокруг сгустился и наполнился ароматами мёда, хмеля и жгучего перца.
Сердце бешено колотилось.
Стасу почудилось, что и она чего - то ждет…
Мысли вихрем закружились в его голове, калейдоскопом пронеслись события, пересказ которых занял половину сегодняшней ночи, но ясно отпечаталась в мозгу только одна фраза:
« У меня папа был летчиком!».
« Спокойной ночи, Тамара!».
« Спокойной ночи!».
Ладони разжались.
За окном уже брезжил рассвет.
Стасу снилось, как они со Светой и Алешкой купаются в Красном море.
Снились витрины ювелирных магазинов, усыпанные украшениями, снились лавки, уставленные стеклянными флакончиками с благовониями.
Снились кокосы и манго. Лешка изо всех сил тряс финиковую пальму. А финики никак не падали.
« Надо сильнее ,- говорил ему Стас во сне, - Вот так!».
«Вставайте! – кто-то легонько тряс его за плечо, - Утро уже».
Тамара улыбалась. Она уже умылась и была свежая и чистая, как наступившее утро.
Похотливые мысли растаяли в голове Стаса вместе с остатками утреннего тумана.
«Спасибо Вам, Томочка».
Она пожала плечами и весело посмотрела на него своими темно-вишневыми глазами.
На дне этих глаз синело Красное море, плавали разноцветные рыбки, падали с пальм спелые финики, было тепло и радостно.
Спасибо Вам, Тома!