Телефон

Кто-то не звонил…
Забавно. Смешно, что человеческие отношения могут вдруг завертеться вокруг маленького, совершенно бездушного такого ящичка, который даже говорить сам не умеет, а только может так гудеть бестолково «ту-ту-ту»… А вот ведь если на другом конце города, или даже страны кто-нибудь одновременно с тобой подойдет к точно такому же ящичку, нажмет на кнопки, означающие твой номер (господи, как в концлагере – твой личный номер), приложит трубку к уху и скажет что-нибудь совершенно незначительное – ну, например, «Привет!», или «Алло, это справочная?», бездушный и молчаливый ящичек сразу оживет и заговорит голосом этого человека. И ты услышишь его, и будешь с ним просто говорить, или ссориться, или рассказывать ему анекдоты… Или скажешь, что он не туда попал. Но настроение все равно поднимется.
 Все же это несправедливо, что человеческие отношения могут завертеться вокруг предмета, и даже оборваться из-за него! Точнее, из-за его отсутствия. Нет, вернее даже – из-за его молчания.
Хотя, ведь если молчит телефон, это не значит, что о тебе никто не помнит и не думает. Звонят другие, те, кто помнит, кому ты нужна в эту самую минуту – по делу, или нет – ты им нужна. А они тебе? А они тебе нет. Только ты ведь никогда не разозлишься громко и не скажешь: «Послушай, мне сейчас не до тебя, я жду звонка, одного-единственного звонка и совсем не твоего. До свидания», и не положишь трубку, чтобы дальше бесцельно сидеть и смотреть на черную коробку телефона.
А было семь…
Зимой семь часов – это уже очень поздно. Глубокий вечер. За окном уже страшно темно, и поэтому постоянно хочется спать. И ты тоскливо смотришь на часы и думаешь, скорей бы было десять, потому что ложиться спать в семь как-то неловко, как будто ты маленькая, и вообще, еще куча дел, которые все обязательно нужно переделать, потому что ты ведь все-таки не маленькая, и у тебя есть свои обязанности… Хотя, что это я так обижаю маленьких? У них ведь тоже есть свои поручения и дела. Ну, цветочек там вырезать из пестрой цветной бумаги или игрушки убрать, у кого они где лежат. У кого-то игрушки ночью спят в сереньком или коричневом шкафу с дверцами, и там всегда беспорядок, потому что… Ну потому что не может в игрушках быть порядок! – никогда же не знаешь, какой плюшевый мишка или какой солдатик тебе вот сейчас, именно сейчас, срочно понадобится. А у кого-то все эти мишки, куклы, барабанчики и машинки лежат в большом таком мешке. В розовом. Почему в розовом? Ну, у меня так было. Большой такой розовый матерчатый мешок, и в него нужно собрать все-все игрушки, и это тоже обязанность, и дело, которое непременно нужно выполнить и к определенному сроку – до «Спокойной ночи, малыши» или до того, как позовут ужинать, потому что потом – сразу спать. И распорядок менять нельзя. Так что зря это я так сказала про малышей – у них тоже жизнь не дай Бог, со своими правилами.
Но семь часов зимой – это поздно. И уже ничего не хочется делать, и ты сидишь за письменным столом и не можешь сосредоточиться на раскрытой тетрадке, и поэтому на белоснежной бумаге, расчерченной на сиреневые клеточки, вместо закорючек интегралов появляются некрасивые черные или синие цветочки или еще более нескладные и некрасивые рожицы. Потому что ты ведь рисуешь не намного лучше, чем вычисляешь интегралы. Но рисовать почему-то все равно приятнее… И вот ты рисуешь, и даже не смотришь на бумагу. А смотришь в окно. А за окном другой дом, точно такой же, как твой, и много-много маленьких окошек в нем загорается каждую минуту. И ты понимаешь, что в каждом окошке сидишь такая маленькая ты, точно такая же уставшая и с немного заплаканными мыслями, и каждой тебе хочется спать, и каждой тебе грустно, оттого, что зима, а зимой семь часов – это уже глубокий и тоскливый вечер… И от того, что ты это понимаешь, становится еще хуже, еще печальнее, и еще сильнее хочется спать.
Но так бывает зимой. А весной семь часов – это совсем, ну совсем не так. В апреле семь часов – это немножко после полудня. Еще светло, и даже если на улице холодно и акация еще даже не собирается расцветать, все равно кажется, что там тепло, и светит солнце. Темнеть еще даже не начинает, и поэтому кажется, что сейчас совсем не вечер, и во всяком случае вечер наступит еще совсем не скоро. И хочется гулять. Очень хочется. Потому что дома нельзя дышать полной грудью. А хочется. Но гулять нельзя. Потому что ведь не звонил еще телефон!
А должен?
Ты думаешь, что да. Потому что так не может быть, чтобы ты всем была что-то должна, а тебе никто, ну совсем никто и ничего. Пусть хотя бы телефон, будет должен… И ты будешь сидеть и смотреть на него зло и с упреком, а он будет виновато молчать, потому что ведь он не может зазвонить сам, просто так, чтобы тебе было приятнее… Даже, если бы хотел… Не может… А очень жаль, думаешь ты. То есть нет, что это я, тебе ведь не нужно просто услышать этот дурацкий звонок «динь-дилинь», который уже семь лет треплет тебе нервы, а ты никак не уговоришь родителей его поменять, потому что нет веского повода, тебе ведь нужно именно поднять трубку и услышать в ней гулкое эхо одного-единственного голоса. И больше ничего. И сейчас уже неважно даже, что он скажет, – нужно просто слышать этот голос, потому что ты катастрофически давно его не слышала. А тебе это нужно. Тебе совершенно неожиданно и почти случайно оказалось нужно слышать этот голос. Причем как можно чаще. А раньше ты даже не догадывалась о том, что такое возможно – нуждаться в том, чтобы рядом был кто-то. Рядом? Но ведь телефон не делает вас ближе. Да, но ты собственница, а, разговаривая с ним по телефону, ты знаешь, что сейчас, в эту минуту, он принадлежит тебе полностью, и все его внимание принадлежит одной тебе… И ты вольна им распоряжаться, как хочешь… Ты собственница и эгоистка, и твоему самолюбию необходимо, чтобы его потешили. Хоть немножко.
И вот ты сидишь и думаешь, как было бы здорово, если бы телефон сейчас зазвонил. И ты уже придумала, что ты услышишь, подняв трубку. А что ты ответишь, ты придумала уже давным-давно, когда только поверила в то, что он обязательно будет, этот телефонный разговор. И ты много раз повторяла эти слова перед зеркалом, репетируя интонацию и улыбку, как будто, говоря с тобой по телефону, он может увидеть твою улыбку… Глупо! И ты знаешь это, но тебе все равно кажется, что это будет правильно – улыбаться, когда говоришь по телефону. Хотя бы просто потому, что ты знаешь, что не сможешь не улыбаться… Так надо же это как-то логично оправдать, правда? Все должно быть рационально…
А еще ты сидишь, и пока нечего делать – ничего ведь не получается, все валится из рук! – злишься на себя за то, что опять любовь. Опять какие-то глупости, шуры-муры, тили-тили-тесто… - ты же всегда смеешься над другими, когда слышишь об этих пустяках. А сама… И не стыдно?!
Но тебе не стыдно. Тебе грустно. И даже не хочется спорить с самой собой. Потому что ты всегда права. И от этого тоже очень грустно, потому что надоело. Хочется, чтобы кто-нибудь был правее… И сказал тебе об этом. Может, даже грубо и зло. А ты бы сразу осеклась, обиделась, а потом улыбнулась и сказала: «Ну, наконец-то...»
Как сказала бы беззвучно и сейчас, если бы зазвонил телефон.
И вдруг он звонит. И ты вздрагиваешь, и пытаешься бежать к нему, потому что он, оказывается, в другой комнате, а тебе только казалось, что ты была рядом с ним, но бежать не получается, потому что все тело дрожит и замирает, как будто подходит твоя очередь к зубному врачу. И страшно, страшно, очень страшно, что это не твой долгожданный звонок, но еще страшнее представить, что это он. И ты представляешь это себе, уже когда берешь трубку и дрожащим голосом произносишь это глупое, пошлое и бессмысленное «Алло», которое говоришь всем и каждому, и еще до того, как ты услышишь голос в трубке, ты уже знаешь, что это он. Знаешь, по дыханию, доносящемуся из телефона, по биению своего сердца и по волне сумасшедшего ужаса, зашевелившего волосы на голове. И это он.
И ты блаженно проваливаешься в разговор, который становится кульминацией твоего существования в последнюю неделю. Ты так ждала его, и вот… И вот, уже к третьей, четвертой минуте этого разговора ты понимаешь, что ошиблась. Что нет ничего страшного и ужасного в том, как вы говорите, и бояться было нечего. И ничего чудесного и волшебного в этом тоже нет. Так что нечему и радоваться. И от этого становится так больно и так обидно, что к горлу комом подкатывают слезы, и ты не можешь говорить. Не можешь? Да тебе нечего сказать! И все слова, которые ты придумывала, становятся такими глупыми и ненужными, такими неуместными и слишком… слишком… нежными, чтобы говорить их сейчас, этому вот человеку. И от этого тоже ужасно больно. И ты потеряна, ты расстроена и так одинока в эту минуту, владея тем человеком, о котором ты так долго думала и мечтала!... А ведь он даже снился тебе. Ты делила с ним ночь и постель, хотя он физически был далеко-далеко от тебя. На другом конце города, или на другом конце страны. И ты видела его в самом сокровенном твоем мире – во сне. И если он был там, значит, кто-то сказал ему пароль, как туда пройти. И он пожелал это сделать. И ты была рада, потому что ты проснулась и улыбнулась, вспомнив этот сон. И ты помнишь, что ты лежала, смотрела в темный потолок с пляшущими тенями от редких светлых окошек дома напротив, и думала, скорей бы наступил этот день, и этот разговор…
И вот, он наступил. Вы говорите, точнее, он говорит, ты слушаешь. Молча. И ты рада, что вы говорите. И ты действительно не хочешь, чтобы вы попрощались. Но тебе больно, потому что ты слышишь его и понимаешь – это не влюбленность, это не нежность, это не страсть, это – любовь! Та самая, которую ты так ждала и так боялась, потому что она – это гораздо больше, чем слезы в подушку и охи-вздохи по поводу того, что он «странно посмотрел на Дашку». Это больше, чем эфемерные воспоминания о его неземной красоте и музыкальном голосе, это больше, чем все, что было раньше, это – оболочка, в которую вся-вся твоя жизнь вмещается. И в ней всему найдется место. И нежным словам, и закорючкам интегралов, и розовому мешку с игрушками, и бесноватым теням на твоем потолке. И тебе. Маленькой такой, глупой, с десятью баллами по ЕГЭ, тоже найдется уголок. Теплый уголок, в котором ты не будешь ни центром Вселенной, ни звездой, ни победителем, ни лидером, ни красивой телкой, ни Музой, ни ботаничкой – никем. Знаешь, что нырнешь в эту оболочку навсегда, и уже никогда не вернешься. Нет пути назад.
И вот ты думаешь о том, что скоро придется набрать побольше воздуху свободы, сколько вместится в легкие, и нырнуть в этот странный вакуум любви, в котором есть все, что было в мире, и в то же время нет ничего кроме нее самой. В неподдельную настоящую любовь. Скоро… А ты не готова. Ты не готова отказаться от той жизни, которую вела. Не готова.
И ты думаешь об этом, а он продолжает говорить. И ему кажется, что ты его слушаешь. А ты… ты слушаешь, но не его слова, а его голос, и у тебя не укладывается в голове, что ты слышишь того человека, которого так давно и долго искала. И тебе кажется, что это непременно ошибка, и еще слишком рано для встречи с ним.
И ты ждешь его сигнала. Как пловец перед стартом. Ты еще колеблешься – идти или нет? Когда позовет, идти? И ты сомневаешься, мучаешься, считаешь минуты и нервничаешь, ожидая его приглашения пойти за ним. И вот, ты уже почти приняла решение. Собрала чемодан, одела теплые носки и взяла зонтик. И приготовилась зажмуриться, шагнуть и открыть глаза уже в ней, в пустоте любви. Бесконечной любви с этим человеком. Ты ничего не знаешь, ты ни в чем не уверена, но ты готова… И ты ждешь его слова…
А слова нет. И тут только ты понимаешь, что ждешь напрасно. Что ты напрасно сомневалась, напрасно ждала. Он сам еще не готов. И ты начинаешь слышать в его интонациях страх нерешимости, который он сам только что слышал в твоих словах. Ты вспоминаешь все его слова, все его письма, в которых он кидался из крайности в крайность – из холодной отчужденности в почти страстное признание. Ты вспоминаешь его самого, его лицо, его жесты – и чувствуешь, что улыбаешься. Становится легче дышать, теплеет на сердце. Ты улыбаешься ему, черной телефонной трубке, которую прижимаешь к щеке, и точно знаешь, что он чувствует твою улыбку. Ты успокаиваешься, выравнивается дыхание. Ты медленно начинаешь разбирать чемодан, снимаешь теплые носки и кладешь зонтик на полку где-то глубоко в душе. До лучших времен. Ведь ты прекрасно понимаешь:

Все это только начало.

Все еще впереди.

Нужно ждать

И верить.


Март 2005