Ержан Асбергенов был человеком советской закалки. Когда он вспоминал о былом или задумывался о будущей смерти то, на его лице появлялся хронический румянец. Передёргивались височные артерии, пульсировали тяжёлые скулы, и, как баянные меха, растягивались и сужались на лбу морщины. Ержан догадывался, что болен. Он побаивался инсульта.
— Симптом, однако, — поговаривал пожилой казах, принимая лекарство от страха. Водочка в Казахстане была всегда и повсюду. Жена его пилила.
— Ты посмотри на Саната — построился Санат. Простой механизатор, мальчишка, а отгрохал себе домину.
Добротный одноэтажный особняк у Саната имел мансарду и выглядел внушительно.
— Доверь ему последнюю технику, — проворчал Ержан.
— А ты второй год не можешь завезти угля — кизяками, ведь, печку топим. Изба до конца не обложенная стоит. Тоже мне руководитель хозяйства. Срам перед людьми.
— Замолчи, жена! Если я тебя не бью, это не значит, что ты должна перечить.
Сам призадумался: «Она права». Домишко был сколочен из старых шпал на скорую руку в годы социализма. Тогда пеклись не о себе, а о родине, складывали почётные грамоты в семейный альбом и гордились своей причастностью к созидательному труду на общее благо. Но неожиданно всё поменялось. Около моста, разделяющего Азию и Европу, уже таможня, в России — капитализм, а в Казахстане, по эту сторону Урала, первобытнообщинный строй. Ержан уже давно догадался, что лучшие его силы ушли напрасно, что жить ему осталось всего ничего, а уюта нет. Очень многим он помогал подниматься в гору, имея передовое хозяйство при социализме. Выдвиженцы Ержана обустраивались в райцентре, а он оплошал и остался у разбитого корыта. Дважды начинал Ержан обкладывать свой домишко кирпичами, но так и не закончил. Чёрные шпалы выглядывали наружу, и казалось, что за стенами дома — чума или оспа.
— Проехал бы ты в Россию... Может быть, договорился бы про уголь?
В советские году Ержану стоило только дозвониться до дирекции чёрной металлургии, как через день машины с углём уже приезжали к нему в посёлок и разгружались. Того угля хватало для всех.
— Дорогу обновляют на очистные, говорят, что приедут наши президенты, — подсказала жена. — Там очень много строительных машин из России. Может быть, какая-нибудь из них подкинет на зиму уголь.
— И не учи учёного, старая ведьма! Сегодня тебе бесплатно никто и ничего не подкинет. Бери-ка велосипед и вместе с дочерью отправляйся в горы за кизяками.
«Раньше было намного проще, — удручился Ержан. — При советской власти мы жили в одном государственном пространстве, сел на мотоцикл верхом и через два часа ты уже в России. Всё-таки сумел мой старший сын переселиться за Урал, женился и работает сегодня на шлакоотвале бульдозеристом. Добывает металлолом. Заработал русские деньги, купил себе иномарку, приехал в гости. Детей ко мне привозил. Я показывал им седые горы Урала, где прошло его босоногое детство, потом мы ходили на рыбалку, ещё — в нашу сельскую школу. Сегодня она пустая. Были на кладбище. Восемь лет как уже в могиле наша любимая Рашида — учительница сына. Не пережила она смены общественно-политических формаций. Не осталось ныне в посёлке ни педагогов, ни гармонистов. На территории школы — загон для скота, пустые классы. Два десятка голов — вот и все поселковое богатство. Малые дети взрослеют по интернатам. Без отцовского окрика, без ремня. Разве это дело? Приезжают они домой на каникулы да безобразничают, курят коноплю. Была в посёлке одна машина, да Санат, её водитель, приватизировал. Вторую неделю как раскидал он у себя на дворе этот старый тарантас — ремонтирует. Разве что «Беларусь» под навесом ржавеет? Живой ещё тракторишко, да нет солярки. А угля в посёлок, кроме как из России, и привести-то больше неоткуда».
Холодное было лето. Дома, как в погребе. Чтобы уснуть Ержан накрывался овчиной. Его овдовевшая рано дочь и супруга ночевали не раздеваясь, ворчали, что, замерзая, превращаются в камень. Но отгремели грома, утихли степные ветры. Сегодня хорошая погода восстановилась. С юга пришло тепло, смягчающее кожу. Мухи, которых было не слышно, ожили и зажужжали, ударяясь об оконные стёкла. Ержан отправился в сторону очистных сооружений, чтобы пообщаться с рабочими, укладывавшими асфальт. На полпути к нему привязался шмель. Человеку стало досадно. Его раздражало не то, что шмель может ужалить или принести с собою заразу, а то, что сам он Ержан является для него привлекательным — потным и грязным. Две встретившиеся ему пацанки тащили полусогнувшись кусок застывшей битумной смолы. Шмель на время оторвался от Ержана, кинулся к детям. Но дважды их облетевши, он не нашёл ничего интересного, помчался, было, на разноцветье, где мирно летали пчёлы, но опять вернулся к Ержану. Тяжёлый шмель ударился об его ногу, отскочил и озлоблённо завис около человека, готовясь к новой атаке.
— Зачем вам это смола? — спросил старый поселковый администратор, подумав, что кто-то из взрослых надоумил девчонок её украсть.
— Жевать, — почти одновременно ответили пацанки и бросились в бега, не выпуская свою добычу.
— Значит, сами украли. Вот я сейчас вас обеих поймаю и расскажу вашим родителям про ваши дурные поступки, — прокричал Ержан им вслед, а сам, вдруг, подумал: «Чего я от них хочу? Я, ведь, тоже иду на разведку, чтобы узнать, нельзя ли мне поживиться тем, что плохо лежит или в избытке около дороги».
На свежем покрытии асфальта парили горячие битумные лужицы. Неугомонный шмель бросился к Ержану с новой силой, но человеку на этот раз удалось откинуть его ударом ладони вниз. Тяжёлое насекомое угодило в смолу и прилипло к ней. Старик ядовито улыбнулся. Ступая по обочине, он направился, было, к водителю самосвала, да шмель пронзительно зажужжал. Это проклятие мелкой умирающей твари, заставило Ержана. вернуться. «Нельзя же вот так отправить живую муху на убой только за то одно, что она тебя хотела ужалить». Человека напугало злорадство, с которым он покинул невинную жертву. Шмель безуспешно ворочался в смоле. На него катилась тяжёлая машина, укатывающая асфальт.
«Остановись», — приказал Ержан машинисту. Подобравши щепку, казах осторожно освободил из битумного плена жалкое насекомое и отнёс его в поле. Шмель поднялся не сразу. В полёте он ударялся о встречные стебельки и падал. Его предсмертные движения походили на отскоки резинового шарика, брошенного ребёнком.
Ержан поднялся с колен и виновато улыбнулся людям, укоризненно наблюдавшим его поступок. К нему подошли машинист катка и водитель самосвала.
— Мы подумали, бабай, что с тобою случился сердечный приступ, — важно произнёс машинист.
— А это — приступ сердечности, — рассмеялся водитель.
— Ты так сильно кричал. Послушай, бабайка, если ты перед каждой букашкой будешь молиться, то мы никогда не построим дорогу для нашего президента. Чем она ближе подходит к отстойникам, тем больше мух. Для них смола это — деликатес. Что-то вроде щербета.
— Жалко стало букашку, — оправдался старый казах.
— Жалость это — не сила, это — слабость.
— Я с вами согласен. Когда была советская власть, каждую осень в наше хозяйство привозили каменный уголь. Его отгружали на комбинате…
— Тебе нужен хороший уголь? — догадался водитель.
— Я бы за него заплатил, но у меня казахские деньги.
— Их можно поменять на доллары.
— Мне до смеха.
— А я серьёзно. Бери свои казахские деньги и садись ко мне в машину. Мы поедем в Россию. Визы тебе не надо, регистрация прямо на мосту без всяких проблем. В «Аэробанке» ты обменяешь свои тенге на наши русские деньги. Потом я отвезу тебя в управу комбината, где ты оплатишь за уголь и оформишь пропуск на территорию. Мы, как положено, загрузимся углём и вернёмся к тебе домой. За всё, про всё — договоримся. Не бойся, я тебя не ограблю.