28 марта.
Сегодня человек в белом халате сказал, что жить мне осталось не более трех месяцев. Сказал - сочувствует, опустил глаза, и, неглубоко вздохнув, вышел. Неправда, он не сочувствует, само собой, разумеется, сообщать такие вести нелегко, но если бы он разделял чувства каждого обреченного в своем мире бледно-голубых стен и запаха лекарств, он бы самое меньшее уже был седым, не смотря на молодой возраст. Вряд ли ему многим больше тридцати.
Позднее.
Мне разрешили прожить не более трех месяцев. Возможно, это странно, но я не поверил, почему? Такое чувство, что все еще можно изменить, а может даже можно просто проснуться? Я хорошо представляю, что буду делать лет через десять, нельзя же так хорошо представлять то, чего никогда не будет?
29 марта.
Начался первый день моей новой жизни обреченного на смерть. Что мне делать? Как использовать время, которое так неожиданно приняло понятную лишь мне материальность. Время всюду, оно густое, словно кипящий кисель, в нем тяжело двигаться и практически не возможно дышать. Я вижу время, чувствую, как оно придавливает меня к кровати, и как оно, появляясь откуда-то сверху, из потолка перекатываясь через меня, самым неестественным образом вытекает в закрытую дверь. Время вытекает, а я так непростительно неподвижен.
6 апреля.
Я уже второй день дома, почти не встаю с дивана, смотрю телевизор, фильм за фильмом.
Мне 24 года, последние три из них я живу один, из родного города переехал сюда, в Петербург, получил высшее образование, какое, ныне уже не имеет ни какого значения. Жизнь должна была быть вполне интересной и даже неплохо обеспеченной, но ни человек в белом халате ни жизнь, увы, этого не знали, а я оказался совершенно бессильным в принятии решения о собственном будущем.
24 апреля.
Приснился замечательный сон. Как бы хотелось, что бы он случился со мной как можно скорее. Я любил их всех! Такого секса просто не бывает! Белые, чернокожие, последняя, прищурившись, сказала, что она японка. Все вызывающе голые.
Нужно позвонить Лидке, она мне поможет, а потом еще раз поможет, я возбужден, а она мне никогда не отказывала.
Позднее.
Странно, вот я уже и не хочу. Да и что для меня сейчас может значить половой акт, подачка со стороны Лиды, не значащая ничего. Самое позднее, я умру через 65 дней, никакого спокойствия, радости любовь мне уже не принесет, и какой отвратительной она мне сейчас кажется, эта плотская любовь.
28 апреля.
Осталось два месяца.
28 мая.
Остался месяц.
Я практически ничем не занимался с 28 марта. И где мое забавное желание знать? Песни птицы Гамаюн, скандинавские сказания о богах и героях, мифы Египта и тексты зулу, пять Солнц ацтеков и жертвоприношения в Юкатане, Блистательный Гильгамеш и придание безумного араба, что же говорил Заратустра? Вишну, Брахма и Шива? Кастанеда, Кортасар, Касарес, Борхес, Маркес, Кафка, Камю, Сартр, Кудзее, Набоков, Довлатов и все, что я не перечислил, все, что мне незачем больше знать. Религии, мифы, эзотерика, философия и психология остаются живым, а меня уже практически нет.
5 июня.
Как жаль умирать летом.
Я не с кем уже не общаюсь, да и как это невыносимо, беседовать с теми, кто остается. Видеть у них на лицах отрешенное сожаление, они не смотрят больше мне в глаза, им стыдно, не удобно передо мной, как не забавно, за то, что они остаются жить. Они спешат распрощаться и уйти, говорят, опаздывают, предложив зайти к ним в гости как-нибудь. Что значит – как-нибудь? Откуда у человека в моем положении может быть «как-нибудь»? Они понятия не имеют, о том, как вести себя в моем присутствии и, естественно, хотели бы этого присутствия избежать.
9 июня.
Просиживая свое бесполезное время на лавочке, я рассматривал прохожих, прихлебывая пиво из горлышка пол литровой бутылки, я всегда любил пить пиво из горлышка стеклянной бутылки. В последние свои дни я пью его очень много и не вижу ни одной причины себе в этом отказывать.
И так, я немного отвлекся оттого, что хотел рассказать. Мимо проходила Лида. Возможно, в другой день она бы просто поздоровалась и со словами «очень тороплюсь, опаздываю» и, постукивая указательным и средним пальцем правой руки по запястью левой, не смотря на отсутствие там часов, поспешила бы дальше, ускорив шаг. Но, пребывая в очень возбужденном состоянии от полученных парой часов ранее новостей, тем более что такие новости никак не могли миновать мой слух, она с очень озабоченным видом присела рядом. Для начала разговора она осведомилась с самым безразличным видом о моих делах, вопрос ради вопроса. Я видел, что мой ответ ее никак не интересует,
да и что ответить я, собственно и не знал, но после моего унылого пожатия плечами, она сообщила – Сашка мертв, убили минувшей ночью, забили до смерти неизвестно кто. Я замер, она продолжала рассказ, постепенно вдаваясь в предположения, подбирая слова, усиливающие трагизм случая.
Я слушал молча, уставившись в неподвижные носки ее изящной летней обуви, звучавшие слова стали такими же осязаемыми, как и мое новое время, они окутали меня, и, угрожающе перекатываясь, показали мне всю картину произошедшего. Голос Лиды исчез, все вокруг исчезло, там, где только что я видел носки обуви, появилась темная улица частного сектора.
Было видно лишь неизвестно откуда упавший желтый круг света, небольшой отрезок узкого тротуара, часть деревянного дома с темным окном, глухой забор из крашенных в зеленый цвет и уже изрядно облупившихся досок. Все это пространство на столько ограниченно, что больше напоминает декорации на сцене театра. Внезапно появляются уже убегающие в темноту люди, нельзя сказать, сколько их, на границе света мелькнули спины и подошвы ботинок, кажется, двоих или троих, еще один, неуклюже наклонившись в сторону, пнул в живот лежащего Сашку и побежал вслед за остальными.
Тут Лида замолчала, и я пришел в себя. Я сидел, словно в чем виноватый, ссутулившись и опустив глаза, странно, смерти жду я, мне разрешили прожить не более трех месяцев, а Сашка мертв, именно ему я хотел оставить ключи от своей квартиры, что бы он нашел там меня мертвого, а теперь перед смертью мне предстоит посетить его похороны, странно.
Лида вышла из ванной, думаю, у меня будет великолепная ночь, жаль только я этого уже не смогу оценить как должно.
10 июня.
Лида ушла, все было так, как я и ожидал.
Лида особенная девушка, она живет своею, выдуманной ею жизнью, живет одна и никого из мужчин к себе не подпускает, кроме меня. Мы с ней знакомы лет пять, кажется, у нас много общих тем для разговоров, и это главное, что нас объединяет. Мы оба очень одинокие люди, живущие в своих однокомнатных мирках, а любовью занимаемся, так как нам это очень нравится, если быть точнее, мне нравилось, теперь все равно. А ведь она это заметила и расстроилась, искренне думая, что проблема в ней.
Вообще, я ей нужен, я единственный из ее многочисленных знакомых, кто ее понимает, и как она меня ревновала, узнавая о том, что я начал с кем-то встречаться, хоть и знала, что все это не надолго. Я ей необходим, нас связывает крепкая дружба и чувство взаимной благодарности. Лиде меня будет не хватать.
11июня.
Похоронили Сашку. Я был один из тех, кто нес гроб, как же тяжело было нести, нет, не физически, словно я нес себя, а не его. Марина, его сестра, попросила закрыть гроб, хотела его запомнить живым. Я же очень боялся увидеть мертвеца, боялся увидеть себя в черном костюме, окруженном белой скомканной тканью и со спокойным лицом. Мысль о том, что вместо меня, уже мертвого меня, хоронят живого Сашку, нарастающее чувство вины перед всеми собравшимися, разъедала меня изнутри, начав с груди и распространившись по всему телу, подмышки обильно потели, ноги совсем не держали, было страшно упасть, особенно когда шел с гробом на плече. Как можно скорее я постарался вернуться домой.
13 июня.
Я вспомнил свое детство - время, когда все торопятся взрослеть. Многие вечера я просиживал за небольшим столиком, у которого, как и у меня самого, не было определенного места в той квартире. Столик постоянно перемещали по комнате, то, чтобы не мешал проходу, то, чтобы разложить на нем необходимую для новой работы литературу и непонятные мне схемы и таблицы, этот же столик накрывали по праздникам для неизменных трех человек семейства. Именно за ним, за слегка покачивающимся, немножко побитым с уголков столиком я стал замечать, как телевизор в комнате родителей с годами слышится все громче и громче, обсуждаемые ими по вечерам планы на будущее становятся проще, да и разговоры в целом стали больше походить на сплетни, чем на ранее звучавшие неразрывные логические цепочки, не терпящие опровержений доводы, и даже неисчерпаемое ехидство отца превратилось в набор устоявшихся фраз, которые предугадывались без особого труда.
Может, они даже не замечают, как время изменяет некогда беспокойную и во многом враждебную внутреннюю жизнь нашей, в общем, обычной семьи в размеренное, практически безжизненное, скучное сосуществование родителей и ребенка.
Всю свою сознательную жизнь я мечтал о своей квартире, как буду жить в другом городе, хотелось бы в Петербурге. Как я был счастлив, приехав учиться именно в Питер, самым прекрасным звуком на свете был щелчок замка входной двери моей квартиры, куда я переехал из студенческого общежития, запертой мной изнутри. За свою короткую жизнь я успел побыть счастливым, я исполнил свою мечту.
Почему я все это рассказываю? Все воспоминания наполнены спокойствием. Вероятно, мне просто необходимо жить прошлым, будущего то у меня нет, а в настоящем…
27 июня.
Завтра я умру, завтра мой последний день. Человек в белом халате разрешил мне жить не более трех месяцев, завтра выходит последний срок. Уже пять дней я не запираю входную дверь, уже три месяца я жду смерть. Как я устал от ожидания! Хотел попросить Лиду заходить ко мне, но передумал, не хочу пугать ее своим мертвым лицом, и стал приглашать под разными предлогами товарищей, не хотелось бы проваляться дома несколько дней, пока кто-нибудь меня не найдет уже попахивающего.
Что чувствует человек уже три месяца пребывающий в ожидании собственной кончины?
Очень устал, страшно, нет ни одного места, где можно было бы почувствовать себя уютно, практически не сплю, а если и задремлю, то такое снится, что описать мне просто не под силу, я совсем потерялся, где явь, где сны, что существует вне меня, а что рисует мое перепуганное воображение, непереносимо устал. Уже пять дней кажется, что я умираю: то немеют ноги, то странно пульсирует боль в затылке, то сердце, никогда не чувствовал так собственный организм, каждую точку на поверхности и внутри себя. Наверное, так зарождается паранойя. Да даже если и паранойя, какая мне разница теперь.
Надоело писать, пора прощаться, меня в завтрашнем дне уже не будет.
29 июня.
Я жив. Вчера весь день ждал, но не умер. Неужели я посмел ослушаться человека в белом халате, и прожить больше как минимум на день. Необычное состояние, очнувшись утром от забытья, сном мое ночное состояние невозможно назвать, никак не мог понять, правда ли я еще в этом мире, или так начинается путешествие в иной, пошевелился, получилось, страшно хочется есть - ЖИВ! Но надолго ли? Опять ждать. Куда-то исчезло все прошлое, словно я явился на свет только сейчас, будущее настолько выше моего нынешнего понимания, что я боюсь не только о нем думать, но и произнести само слово, даже проговорить его про себя страшно. Но я прекрасно осознаю настоящее, неясный ни кому мгновенный момент пребывания в настоящем для меня до-скучного прост. Мгновение настоящего сегодня задержалось во мне, обернулось временем, тем, что прячется во всех остановившихся часах.
Позднее.
Сколько раз за свою жизнь меня называли невыносимым, и правильно, я постоянно со всеми спорил, никого не слушался, все делал по-своему, не редко от этого страдал, но чаще выигрывал, и вот оно, мое новое несогласие, я продолжаю жить! Удивительно, как я мирился со своей обреченностью долгих три месяца, моя природа всегда была лишена отчаяния, и вдруг я так переменился, нужно было рассмеяться в лицо тому типу в больнице, и назло ему жить вечно!
Позднее.
Я все еще пишу этот дурацкий дневник, а значит живой, уже вечер, а я живой! Время снова неосязаемо. Будущее, не терпящее промедления настоящего, гонит его в прошлое. Пойду, запру входную дверь, а то как-то беспокойно.
3 июля.
Он так и не запер дверь.
Лида.
Март 2005