Жених приехал к Жельке утром на мотоцикле, тарарахнув у ворот тучей пыли. Он даже не вошел, а Желька уже забегала по общаге, застрочила шпильками. Потом мазнула пару раз по себе косметикой и крикнула:
- Девчата, все ко мне на свадьбу. Автобус два раза в день, один кэмэ до станицы. Хоть пожрете раз в год. Паня, без тебя не начнем.
Сиганула в мотоцикл и тот с разьяренным ревом урвал невесту вдаль. Паня поежилась от колющей глаза жизни, протерла очки... Юбку с кофтой ей подобрали, подарок общий заготовили, то есть деньги собрали, а Желька сама взяла на базе, что надо. Осталось только поехать. Делать ничего не надо, сиди слушай тамаду, ешь, пей, отдыхай... Про эти здешние свадьбы такое наговорят, что...
Ей удалось запрессоваться во второй рейс и два часа ее трясло по проселкам как погремушку. Выпав из автобуса, она тупо потащилась за оживленными станичными женщинами, которые из райцентра несли по четыре сумке через плечо. Паня несла только скромный сервиз на двенадцать персон, и то скрипела зубами. Потому что на зубах песок скрипел, а солнце палило, жара под тридцать пять. Несмело окликнула:
- К Анжеле Проценко куда пройти?..
На нее глянули впервые за весь километр, хотя она в том же автобусе ехала.
- У которой свадьба...
- Туда, дочка.
На широком дворе было полно людей, так что Паня испугалась, что свадьба уже идет. Но в белом платье она никого не нашла. Походив с огромной коробкой и потолкавшись у одной кучки, у другой, спросила, куда девать подарок, и услышала:
- Гости невесты — туда, белый флигель, первый этаж!
На дверях стояли стрелки, как в казаках-разбойниках: подарок — туда, спать — сюда. Подарки стояли до потолка, кровати — до горизонта. Уставшая от жары и переживаний Паня робко села на крайнюю койку, строго затянутую солдатским одеялом. Ей уже не хотелось видеть любимую подругу, она поняла, что попала на конвейер и покорилась.
И вдруг рупор:
- Гости, на выход!
Под деревьями белели буквой “Г” свежеструганные столы. На короткой палке стояло пять мощных мясорубок, на которых с хряском давили мясо. На длинной палке было чисто и лежала веселенькая в радужках скатерть.
- Гости, руки-ноги мыть!
Стояло пять тазов с водой и на колышке ворох вытиралок, напротив на деревьях — рукомойники. Гости, их было немного, человек десять-двенадцать, первая смена — поплескались и смущенно подошли к столам. Паня увидела, как несут прочь три таза фарша, и ей стало не по себе. Молодой парень стоял в торце стола, коричневый и блестящий, как скумбрия горячего копчения. Хоть и был он в желтой майке и военных штанах, Паня догадалась, что это тамада. И правда, тот хлопнул себя по обширной груди и душевно сказал:
- Гости дорогие. За здоровье молодых — все, быстро!
Скромная подружка невесты покорно взялась за стакан с мутной жидкостью и ливанула в себя. Жидкость, оказавшаяся самогоном, взорвалась в ней оранжевым сиянием и забулькала в ушах. Водку ей случалось опрокинуть, но это было явно злее, до того зло... “Мбл... Мбл...” — заклокотал самогон, норовя вылиться.
- До дна, до дна, не ставить! — весело подгонял парень, и Пане показалось, что она тонет — глаза таращились, руки махали. Осилив больше, чем пол-стакана, она уцепилась за тяжелую скибу арбуза и ткнулась в нее носом как в берег. Дальше она так и сидела, выев только среднюю часть. “Ничего не пойму, — подумала она, — от самогона жарко или от солнца?” Все вокруг уже весело смеялись, а над чем — трудно сказать.
- А где Анжела? — невпопад спросила Паня. -— Подружка я, как-никак.
- Была б ты дружка, пошла бы в другой корпус, а по-дружка идет на общих основаниях. Тебе выпить дали? Дали. Нельзя Анжелку. Готовится она.
Что было дальше, Паня не запомнила. Проснулась ночью и вышла. Под деревьями горели огни. Вся буква “Г” была занята тазами и кастрюлями. В одном тазу горой печень, в другом котлеты, в третьем жареная рыба, вареные языки, еще что-то... Летняя кухня дымила двумя печами, горел костер. Кто есть будет? На армию еды...
Она долго умывалась из бочки и боялась идти в кровать, ее бы там опять начало качать и кружить. Попила воды — закружило пуще прежнего. Народ ломил ночью как в аду, как на заводе во вторую смену. На фоне ярких звезд пели сверчки. Кусты сирени трещали от вздохов. Непонимающая Паня посидела на лавочке в ночной рубахе и пошла качаться дальше.
За утренней рюмкой был инструктаж, который она проспала. Не уловила главного — если ты гость невесты, то сидеть только с гостями невесты, к гостям жениха не подходить. Поэтому она всю свадьбу недоуменно бродила между теми и другими, нарываясь на сердитые взгляды и окрики.
В машину доехать до сельсовета на роспись она не влезла, села к тому копченому пареньку на мотоцикл, и они оба, ревя разом, довезли ее до торжества, когда роспись уже произошла. Жених и невеста расписались, обменялись и стояли как памятники, а престарелый кубанский хор пел трагическую свадебную песню. Песня была душераздирающей и хоронила Анжелку, отдаваемую под плеть. Паня восприняла обряд всерьез, очки ее запотели. Спиральная юбка в синих полосах надувалась тяжелым станичным воздухом, крылышки на кружевном топе трепетали, а по щекам сползали слезки.
Паня смотрела вдаль на Анжелу, ласково, утешающе кивала ей, пыталось даже помахать рукой, но Анжела не была уже прежней Желькой: она стояла надменно, не видя ничего перед собой. Рыжие волны прически вспыхивали живыми цветами и жемчугом. Трехслойное платье вместе с фатой казалось водопадом. Жених и невеста, утес и водопад — сошли по ковровой дорожке с сельсоветского крыльца мимо хора в лентах, сели в черную конную коляску, разрисованную под палехский поднос . “А-а!” — грянул опять хор и встрепенувшись, Паня побежала к ближайшему мотоциклу. От сельсовета к широкому двору Проценок хлынуло народное шествие.
Процесс дарения подарков стал мукой — стояла очередь человек сто. От палящих лучей на подтаявших гостях расплывались темные мокрые пятна. Гости морились как перед мавзолеем, прочно держа свои коробухи. Те, кто стоял без груза, смущались: ждать долго, а подавать нечего. То есть конверты у них, может и были, но не будешь же всем говорить, сколько у тебя в конверте... Но зато с конвертами легче было стоять. Одни говорили два слова и долой, другие долго и читали заготовленную речь по бумажке, а в это время задние перешептывались и осуждали.
Паня не опозорилась: подтащила сервиз волоком и отбарабанила стишок по открытке. Желька ее как бы не узнала, опять надменный гордый вид, и что ни чудней всего, дежурно поклонилась ей в пояс, как и всем. Никак не дала понять, что в общаге они из одной тарелки ели! Паня обалдела — Желька, общежитская дикая орхидея номер один, стала чуть ли не Василисой Прекрасной...
За подарок всех награждали чаркой и шишкой — большой глазированной сдобой в виде сосновой шишки. Паня опять глотнула горячей водки, заела сухой сладостью и у нее все поехало в глазах — и широкий двор, и толпы людей, и женщины в атласных кофтах, которые сносили на столы еду тазами. Вдоль столов уже стояли ящики с водкой. Но несчастная подружка, честно хватившая самогону дважды и натощак, очень икала. И искала просто попить. К столу пока не пускали.
Подкралась к костру, увидела, что в кастрюле стоит без присмотру бульон, быстро зачерпнула прямо рукой... Счастье, он был не горячий. Это спасло ей жизнь. Когда подарки были подарены, снесены опять во флигель и заперты на замок, зарокотал мегафон.
- Гости невесты, для вас музыка... Гости жениха — за стол! Грянула из колонок магомаевская “Свадьба”. Одна толпа послушно стала разбирать жареных куриц, другая обреченно запылила ногами. Паня, оказавшись рядом с сивоусым казаком, у которого на полосатом пиджаке немо кричали орденские планки, едва успевала подбирать подол чужой спиральной юбки, чтоб его не оборвали. Хорошо, она хоть каблуки не надела, не совладать с ними здесь. Песен десять отпрыгали. Казак толкнул Паню: “Передают сводку!” Рупор повторил:
- Музыка для гостей жениха, гости невесты — за стол!
Паня испугалась, что их погонят за чужие тарелки, но нет, их сажали с другого конца буквы “Г”. Первый раз. А потом, когда это повторялось и дважды, и трижды, все уже сбились! Это было жутко интересно, так как каждый раз толпа приносила к другой лавке и другому стакану. Первый-то раз Паня нацелилась наконец на курицу. Но успела осилить только малую часть, а мелкой фасовки не было. А когда вернулась, то увидела эту уже хромую курицу под фаршированным карпом и постеснялась доставать. Она в панике глянула на другие тарелки, там тоже было два-три слоя. Еды было столько, что казалось — никакая сила никогда это не сожрет, казалось, обобрали все станицы Кубани, чтобы Желькина свадьба погуляла как надо. То она ела что- то воздушное — голубцы в сметане. То огненное — помидоры по-армянски. То вникала в круг холодца, который непонятно почему не таял, с яйцом и лимоном посередке, то в розеточку с печенью.
- Гости! Встать!... Гости! Сесть! Все дружно... Плясать, кушать! Отды-хать! — то и дело разносилось из рупора.
Магомаевскую свадьбу перекрывали баянные ревы. Молодым хотелось врубать магнитофон, а старым хотелось хотелось петь любимые песни. На какие-то полчаса молодые и старые совпадали и одинаково истово вытягивали “Вот кто-то с горочки спустился...” или “Ой цветет калина”. Но потом свадебные вихри враждебные опять разносили недопетые песни по окружающим садам.
Паня ошибалась и поскольку никого не знала, ориентировалась на сивоусого казака. Она плюнула на все, дорвалась до кваса, и скоро ей стало невмоготу. Нервно пляша очередную летку-енку, она подскакала к сивоусому и глупо улыбаясь, спросила:
- А вы не знаете, где тут у них?..
Казак кашлянул, харкнул, вытер лицо и шею платком и потащил Паню в кусты сирени. Они шли по кустам долго, потому что там везде уже кто-то был, забрели в сад за домом и разбежались. Им, конечно, было все слышно, но какие мелочи! Над головой щебетали птицы, а по голове стукали падавшие яблоки. И никаких “сесть- встать”! Чудо!
Казак глянул на девушку и засмеялся.
- Шо, поблажало?
- Ага. Спасибо.
- А ты шо, подружка?
- Ага, а вы?
- Оцэй Анжелы дядько. Заморывся вже. А дэ твий парубок?
Паня промолчала.
- Нэма парубка? Отож гарно... — Да как начнет целовать Паню! Та подхватила свою спиральную одежу и драпать...
Дальнейшая смена блюд и декораций пошла в тумане. Рупор призвал гостей на улицу для демонстрации. Свадьба обязана была из дома невесты перемещаться в дом жениха, и тем временем гости невесты опять должны были как лыски переть на себе приданое. А гости жениха — идти и обсуждать — какое, да много ли, и так далее. Паня смутно запомнила, что ей досталось что-то вроде большой подушки в оборочках. Кто нес пододеяльники, кто кастрюли и супницы, кто вообще комбинации и платья на плечиках, причем плечики подняты на швабры, как штандарты полка, а пониже дубленки и шубы. Перины везли на двуколке. После девятого вала еды пошел десятый вал барахла. Это было дико, потому что подушки и покрывала падали в дорожную пыль и никто не смущался. Тем более никто не смущался, что ветер колышет комбинации. Паня раньше думала, что ее Желька — королева, а тут такое раздевание, унижение. Какое счастье, что Паня не дождалась выноса кровавых простыней, обязательных после первой брачной ночи. Она бы мешок на голову натянула. Стоял шум и хохот, как на базаре...
Дом жениха был гораздо меньше, но оказался на берегу реки. Наличие столбиков, с которых сняли забор, намекало на сильную подготовку к свадьбе. Поверх грядок был брошен специальный высокий настил. Уж конечно, если бы пьяным гостям говорили, что нельзя топтать грядки, никто бы не понял, для того и настил.
Ослабевшая от самогона, от мяса, от жары и жаркой подушки Паня не понимала, откуда взялась эта власть над людьми, заставляющая их так уродоваться. Сгонять столько родни, чтобы сколачивать столы и сносить заборы, день и ночь жарить-парить, ставить большой прожектор на ночь, освобождать корпуса и этажи для ночлега, тратить немыслимые деньги, лезть в долги, вообще заводить эту фабрику-кухню, этот хай... Ведь никакой же радости от этой фабрики, только команды, только ощущение себя пешкой. И глядя на Жельку, хотелось всем напомнить: она тут самая главная, так сказать, царица бала, но тоже стоит манекеном и подчиняется молча. Было жалко ее, было жалко всех. Не так показывали в кино. Не так праздновали свадьбы в институте. Не так представляла себе Паня свадьбу обожаемой подружки. Ну, стол в саду, ну, родители, может скрипочка поиграет, Желька посидит в плетеном кресле с женихом и Паней. Они будут перебрасываться взглядами, только им понятными! Это будет и прощание, и благодарность за все, что между ними было. За пылкие разговоры, слезы друг у друга на шее, секреты, клятвы... Вина на столе, фрукты, цветы! Цветов — вот чего жаждала бедная Паня, а их в силу бесполезности тут вовсе не предусматривалось.
Она, выходя из двора невесты, узрела на помойке гору котлет, которые жарили еще ночью, которые она так и не успела попробовать! Над горой котлет стояла туча мух. Паня, купившая на весь аванс новое платье и сидевшая на пшенке, люто завидовала людям, которые могут позволить себе котлеты. Но чтобы позволить выброс котлет — этого понять было уже нельзя...
Очередные хозяева сделали вид, что они не знают, сколько было выпито и съедено в гостях у невесты, как будто не сидели там! Во дворе стояли такие же свежеструганные столы и волынка “плясать - кушать” повторилась. Только есть уже ничего не хотелось, и наверно, это было продумано...
А потом родители жениха стали играть страшный спектакль вроде хора в сельсовете. Они всех расставили полукругом и завели торжественные речи о послушании мужу. Паня знала все тонкости Анжелкиной любови и даже то, как она лишилась невинности, да и вообще вертела милым, как хотела! И вся общага знала об этом . А тут тихий белокурый жених стоял в жестяном пиджаке и держал плеть. Шикарная плеть с изящной ручкой, витая кожа и позолоченые кисти...
Паня волновалась, лихорадочно поправляла очки и хватала за лацканы Желькиного дядьку в орденских планках, забыв, что она на него как бы обиделась.
После речей жених выпил литровую вазу вина и как хлестанул Жельку этой театральной плетью! Желька стояла тихо, только чуть дрогнула кружевной спинкой и ее накрашенные глазки налились тяжелой слезой. Паня зарыдала в орденские планки. Казак схватил ее, решив, что она перепила, и понес в речку прямо в спиральной юбке. Но Паня сквозь рыдания кричала, что одежда чужая, и хозяйственный казак аккуратно снял чужое, завернув Паню в
свою рубаху. Затем искупал, не тронул, положил обсохнуть и снва чужое надел. Он же с ней и возился потом, собирая по двору невесты ее манатки и сажая в последний автобус.
В общаге Паня проснулась утром в понедельник. “Всем встать!” — зычно крикнула вахтерша тетя Маша.— Чайники кипят!.. Паня, твой багаж у меня в холодильнике.” Паня, сдерживая похмельную дрожь, на цыпочках подошла к именному холодильнику тети Маши и обомлела. Там было два целлофановых мешка жареных кур, печени, арбуз и многое другое, что предусмотрел хороший сивоусый казак, поминай его как звали. А как звали-то?