М. Жаравину
РЕДАКЦИЯ ВСЯ ИЗ ТЕЛЕФОННЫХ ОЧЕРЕДЕЙ ВИЗГА ДВЕРНОЙ ПРУЖИНЫ РЕДАКЦИЯ ЖЕЛТЫЙ ТЕПЛЫЙ СВЕТ. ГОВОРИ СКОЛЬКО СТРОЧЕК СДАЕШЬ НАКОНЕЦ, ВЫ ВСПОМНИТЕ ЧТО ПЛАН У ВАС ТРИСТА СТРОК. А ВЫ СЕННИКА ИЗ ЛИТЕЙКИ ПОСТАВЬТЕ МЕСЯЦ ЖДЕТ. ПОРА ТЕХНИКУ БЕЗОПАСНОСТИ ШЕВЕЛИТЬ КОНЕЧНО НЕ ХОДИЛИ В КОМБИНАТ ПИТАНИЯ НА ОЧЕРЕДИ ШАРИКОВЫЙ ЦЕХ СКОЛЬКО РАЗ ГОВОРИТЬ НА ПЛАНЕРКУ ИДЕТ РЕДАКТОР ИЛИ ОТВЕТСЕКРЕТАРЬ ОСТАЛЬНЫЕ ДАЮТ ОТКЛИКИ НА ГОРЯЧУЮ ТОЧКУ. НА ПОДВАЛ КЛУБ ДАДИТЕ ОПЯТЬ ЛИТЕРАТУРА ВАША НЕ СЛИШКОМ ЛИ ЖИРНО. А МЫ КУРСИВОМ КУРСИВОМ. ДЕВОЧКИ ЧТО ОПЯТЬ НЕ ПОЛИВАЛИ ВАНЬКУ МОКРОГО ЗАВЯЛ СОВСЕМ. ЗАВЯЛ НЕ ОТ ПОЛИВА СТРАШНО ДУЕТ ОТ ОКНА. ЛЕНА ЗАЙМИ ДЕНЕГ САМА ЗАЙМИ НО ДАЙ ВЫПИТЬ. КТО ТАМ ОПЯТЬ РАБКОРЫ ИЗ ШЕСТОГО ЦЕХА
- Дважды ты звал меня поехать к тебе в деревню. Летом, в тот давний послеразводный год, ты ехал с сыном и я отказалась , понимая, что меня не поймут. Ты, конечно, все понял бы - и то, как бы я согласилась, и то, как отказалась. Поэтому я поехала в твою деревню уже без тебя, но к тебе. А тогда мы ничего не обсуждали, и молчание было единственным фактом. Ты ничего не сказал, написал тогда большое письмо, со стихами про сенокос, я его сейчас ищу-ищу, не могу найти. Оно, я помню, было молодое, независимое такое, порывное, разговор вровень. Помню, я тогда удивилась, обрадовалась, что-то такое от свободы, от усталого дыхания... Ты что, смеешься надо мной?
- Какая там свобода! Я обрубком был после Светки. Нет ноги, руки. Запить мог, и начинал даже, не хотелось только мать гробить-то совсем. Но про это я писать не мог, а мог про сено, ну и вот... Сынишка так скакал у меня, так визжал у реки, душа радовалась. Да нет, я знал, что ты не поедешь - что дома говорить? - но внутренне этого просто хотел. Чтобы пока я там на покосе, ты бы с детишками погулять сходила, цветов набрала. Потом бы костер сделали, чаю. Мы ж никогда не могли с тобой поговорить. В редакции ты пешкой была, на тебя шумели, строчки трясли. Я минуту урву, приду - ты план гонишь, печатаешь, красная вся, боишься. Тебе влетало за меня?
- Очень влетало. Потому и приставала, рабкором хотела сделать. Чтоб ты как рабочий написал мне про наладчиков, про сборщиц, бригадира какого-нибудь зафигачил, с наставничеством - тогда еще наставничество было, надо же! И чтобы ты пришел в редакцию с новым расссказом, мы сели обсуждать, редактор закричала бы, а мы ей - раз - и железку твою про бригадира. Вот это бы да. Уж она бы тогда не тронула.
- Они народ не тот, чтобы болтать. Они ж не могут из пальца высосать, как вы. Когда не о чем говорить...
-У вас всегда есть о чем. Не ври лучше.
- О чем надо - про то вам нельзя говорить. Редакция против директора попрет разве? Не посмеет. А мы ж это всегда знали, да и вы знали, только делали вид. Потому и врать не хотелось. А про редакцию я тогда честно написал, и редакторша милостиво смотрела, аж в областную отдала. Да мура это все. Я к тебе шел не просто, а когда еще не знал, про что писать буду. Ты слушала, раскрывши рот, и мне хотелось тебя удивить. Из меня тогда и полезло черт те что.
ЗИМА БЫЛА ОЧЕНЬ СТУДЕНАЯ ЖИВОЕ НЕЖИВОЕ ВСЕ СКОРЧИЛОСЬ БЕЛЫЙ ЧУЖОЙ КАБИНЕТ СТЕКЛА НА СТОЛАХ И ТЫ В ПЯТНИСТОЙ РОБЕ НЕЛОВКИЙ СРЕДИ ТОЛПЫ ВЫСОКОМЕРНЫХ ЛЮДЕЙ ГЛАЗА ЧЕРНЫЕ ЯКУТСКИЕ ГОРЯЧИЕ ПРЯЧЕШЬ ВДРУГ ГОВОРИШЬ СВОИ НЕБРИТЫЕ СТИХИ И СЛЫШНО КАК ОНИ БОЛЯТ НЕНАРОШНО. НЕ УМЕЩАЮТСЯ. ВЫ ХОТЬ ПОНИМАЕТЕ КАКОЙ ЭТО КЛАСС. А Я САМА ТОГДА НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЛА ВЫЛЕЗЛА ИЗ ДЕКРЕТА ДИКАЯ СМОТРЮ И ТЫ САМ НЕ СВОЙ ДИКИЙ ВОТ ЭТА ДИКОСТЬ НЕУДОБНОСТЬ МЕДВЕЖЬЯ ЗАСЕЛА В СЕРДЦЕ ЧТО ДЕЛАТЬ НЕЯСНО И ТАК ОСТАВАТЬСЯ НЕЛЬЗЯ ОЧЕНЬ ПОНРАВИЛОСЬ ВСЕ
- Не черт те что, а обалдеть. Мне нравилось то, что ты пишешь. Всем говорила.
- А я сам чувствовал, что тебе нравится. Помнишь, пошел с тобой вместе мне машинку покупать?
- Ты тоже нашел советчицу. Я ж ничего в железе не понимаю. Ты наладчик, а я кто?
- Знаю, что ты не понимаешь, знаю, что наладчик. Не в том дело. Ты меня писать заставляла, я машинку пошел брать. Чтобы ты поняла, что послушал тебя. Начао писать если, не брошу. Что ты, мол, теперь не бросай.
- А я бросила тебя. Вот после того скандала, где вся братия писательская на меня орала, а ты молчал. Почему ты молчал-то, а? Неужели тебе все равно было, что меня поливают? И все ни за что. Один ты мог заступиться. Не жалко?
- Как не жалко. Только я ведь не мог. Столько крику было, а на деле стена, глухая защита. Я слышал, что никто не слышал ничего. Ни ты их, ни они тебя. Все это бесполезно. Я надеялся, что ты не будешь скандал поднимать, а ты такой базар устроила. Я злился на тебя, хотел, чтоб ты выше этого была. А ты в одно корыто с ними.
- А я не могла быть выше. Я, значит, такая же, как они. Но не в том дело! Ты меня считал дурой, я тебя предателем. Я помнишь, крикнула тебе - “за сколько ты продался?” Ты сказал - “за двести”. Я сказала -”неплохо”. Видишь, о чем мы? А нам надо было выйти вместе и говорить, говорить, говорить, говорить. Ведь у нас-то с тобой глухой защиты не было?
- Не было.
НА СЕССИЮ ЕХАТЬ БУМАГ НЕ ХВАТАЕТ КОНТРОЛЬНУЮ ПО ЛОМОНОСОВУ Я ПИСАЛА ДВЕ НОЧИ ЩИПАЛО ГЛАЗА ОТДАЛА ИЗ КАССЫ ВСЕ ДЕНЬГИ ТЫ В ОТЧАЯНИИ ЧТО НУЖНО ЕЩЕ РАСПЕЧАТАТЬ ДВА РАССКАЗА МУЖ ПОШЕЛ В ИНСТИТУТ ТАМ КСЕРОКС ДОИСТОРИЧЕСКИЙ БУМАГУ ЖЕГ КАК ПАРОВОЗНАЯ ТОПКА ПОЛОВИНА ЛИСТОВ ОКАЗАЛИСЬ ВООБЩЕ РЫЖИЕ ТЫ СИДЕЛ ИЗВОДИЛСЯ СМОТРЕЛ НА ЧАСЫ НИЧЕГО НЕ СОБРАНО Я ЖАРИЛА ТВЕРДУЮ ЯИЧНИЦУ ПРОСИЛА НУ ПОЕШЬ РАДИ БОГА НО ТЫ НЕ ЕЛ НИЧЕГО
-Я тогда принес тебе “Глухую защиту” перепечатать, ты так и вцепилась. Наверно, понимала, о чем речь.
- Да! Меня потрясло то место, где девчонка кусала руки в постельной сцене, я рассердилась, а ты рассказал про сына, как тот кусался на вокзале после развода. Поразил сам герой, который пошел армию служить за другого. Сейчас никто не хочет за себя идти, а твой пошел за чужого.
- Не за чужого, а за друга. Разные вещи это. Я сам бы пошел.
-А за тебя пошел бы кто?
- Не знаю.
- Все равно александро-матросовщина. Глупый героизм, надрыв. Шаламов писал.
- Не глупый. Спасаясь от себя, от боли своей. Лучше сдохнуть, если по-другому эту боль не избыть.
- И ты так? И ты ушел от нас потому, что не мог свою боль избыть? Господи, а я... Я думала, что ты просто алкаш, не можешь остановиться пить. Думала - бросишь пить, бросишь драться со своей бабой и вернешься ко мне. И мы опять будем сидеть, разговаривать... Как тогда, в редакции. Или в твоей кондейке в цехе. Там грохот такой был от станков. А я все говорила, говорила, срывала голос - какой ты хороший. И твои мужики, приятели по смене, смотрели на меня с насмешкой, наверно, думали, что я “того”.
- Я не мог бросить. Я чувствовал, что умираю. Что кроме адской боли, ничего не чувствовал.
- А тебя в это время учила жить! Какая я глухая, кошмар. Я просто кипела тогда. Спросила: сколько, мол, тебе заплатили за предательство. Какая же я все-таки...
- Да зачем. Ты вскипела, потом опомнилась. Я под пальмой рассказывал тебе, как стал зверем, догадывался, что во мне скотство какое-то, я ж помнил себя раннего. И ты все слышала, говорила, что любишь, жалела. Я не боялся тебе говорить.
- Пойми, был момент, когда я от тебя отказалась. Ты все время был мой, потом после этих тысяч я как бы отвернулась. Я тебя описала в “Графоманке”. Я не должна была руку отдергивать.
- Ты не должна никому ничего. Ты один раз призналась “стою на коленях” - когда не могла писать и не могла не писать. Сколько лет можно на коленях стоять, ты человек тоже. И ты сейчас почти отвоевала себя, держись. Вспомни лучше, как мы у тебя дома сидели.
МЫ СИДИМ СУМЕРНИЧАЕМ ВЕЧЕР БЕСПОДОБНЫЙ МОЖНО ГОВОРИТЬ НАКОНЕЦ О ГЛАВНОМ О ЛУЧШЕМ НО СЛОВА ВСЕ ЗАСТРЯЛИ В РЕДАКЦИИ НЕ ДАВАЛИ А ЗДЕСЬ РОВНО КЛЯПЫ ВО РТУ. ТЕБЯ ПОТРЯХИВАЕТ, ПЯТНА НА СКУЛАХ. А ТЫ СЕССИЮ СДАЛ ХОРОШО ПОКАЗАЛ ПОСВЯЩЕННЫЕ ТЕБЕ СТИХИ МАРИНЫ ГАХ. НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ ЧТО ПОКОРЯЕШЬ СТОЛИЧНЫХ ПОЭТЕСС Я ОПЯТЬ НЕ ЗНАЮ ЧТО ДУМАТЬ И МОЛЧУ ТАК С ТОБОЙ ЗДОРОВО
- Слушай, да! Ты мне все время приносил амаретто. Ты почему знал, что я люблю амаретто?
- Все женщины сами не свои от амаретто. Мне лично противно. Я лучше водку. А ты вечно свое амаретто выпьешь и язык проглотишь. Разговор только начинается, а ты как эта...
- Это не потому что я слабая на вино. Я всегда знала, что тебе надо больше, чем я могу. Мне стыдно было своей мелкости.
- Не мелкости. Когда я болел один дома, ты пришла ко мне с журналом. Хотя не осталась, как просил. Хорошо, что до этого рассказ тебя отдал, который посвятил -”Я в квадрате”.
ОБОДРАННЫЕ ДВЕРИ КОМНАТА ЕЩЕ НА СТАРОМ МЕСТЕ ВСЯ ЗАХЛАМЛЕНА ТЫ НА РАЗОБРАННОЙ КРОВАТИ ЧУТЬ ЖИВОЙ В РАСТЯНУТОМ ТРИКО ЗАРОС ПО ГЛАЗА ЩЕТИНОЙ ИЗ ГРУДИ НЕ КАШЕЛЬ ДАЖЕ СИП ИДЕТ ПОКАЗЫВАЕШЬ ПИСЬМА ИЗ “СПОЛОХОВ” ОТ АУШЕВОЙ -ОНА ХОЧЕТ ТЕБЯ ПЕЧАТАТЬ ХВАЛИТ “ПЕРЕКРЕСТОК” НЕ УХОДИ НЕ УХОДИ ОСТАВАЙСЯ У МЕНЯ ВОДКА ЕСТЬ И ТОРТ ТЫ ЧОКНУЛСЯ ЛЕЖИ БОЛЕЙ НЕТ ЕШЬ Я ТОРТ ТЕБЕ КУПИЛ ДА ТЫ ЧТО СОВСЕМ ЧТО ЛИ ТЕБЕ НЕ ДО ЭТОГО А ТЫ ПОЧЕМУ КО МНЕ РЕДКО ХОДИШЬ ЛАДНО ДАВАЙ ТВОЮ ВОДКУ И ТОРТ
- Ой, плохо, плохо я старалась. Когда ты болел, я моталась с лекарствами, моталась на такси, ревака давала, но это - после. А надо было до того. Надо было тебя тут удержать.
- Ты думаешь, что могла изменить мою судьбу?
- Могла бы хоть облегчить. Тебя бы вылечили, может, если б раньше...
- Раньше, позже... Я уже тут был никому не нужен. Я устал уже мучиться.
- Ты мне был нужен. Ты и сейчас мне нужен.
- Это мура все. Это совесть в тебе орет. А так если по -крупному, ты что хочешь?
- Хочу узнать, как мне с тобой дальше. У меня тоже хвори, тоже сил нет. Может, бросить все и спокойно ждать конца?
- Знаешь, что ничего не бросишь, зачем врешь опять. Ты держись.
- “Не позволяй мне, бросивши кого-то, лететь к тебе дробиночкой к виску.” Это тебе нравилось, потому что это про тебя. Ты про это?
- Хоть бы и это.
- Меня правда заносит не в ту сторону. Мне хочется книжку тебе сделать.
- Теперь ты надрываешься, Матросова изображаешь. Ты нищая, дети. Я тебя освобождаю от этого. Кому меня надо было узнать, тот узнал и полюбил. А ты начнешь памятник лепить, тошно это. Брат молодец, что против доски. Я тоже против.
- Не тошно. Ты русский писатель, дар божий, пусть все это знают. И вот второй раз я к тебе не поехала, тогда зимой, с братом, когда тебя увезли. У меня маленький болел. А теперь далеко, смотреть на могилку и то нет возможности, а доска твоя стоит где-то на заводе, спрятана. Куда смотреть, где свечку ставить? Надо доску на дом сделать, но как?..
- Говорю же, никогда не успокоишься. Хочешь вместо меня -доску.
- Только ты не уходи из своего далека, ты ведь оттуда слышишь же меня? Слышишь, как краешки сердца сжимаются, силясь скрыть эту дыру, эту пробоину навылет...
- Тебе подружка умная сказала, что ты встретила меня уже не в первый раз. До этого мы встречались в прошлых жизнях. Значит, и дальше не исключено.
- Но в пределах этой жизни так трудно представить следующую! Стой, не уходи, побудь еще. Мне нужны доказательства, что ты не исчез насовсем, что будут отзвуки, дуновения...Что ты узнаешь, когда я буду звать. Мне сон в больнице снился - чтоя пошла к цыганке твой дух вызывать, а самой стыдно до ужаса, ведь верующая, иначе зачем так волноваться бы с соборованием... Кричу - “уйду”, а цыганка бесится, что все испорчу: мол, он уже здесь... И вроде даже ты позвал меня по имени, протяжно так, а я тяжко проснулась, вся дрожа. Ты ведь слышишь меня. Я начала себя хвалить через тебя - не прошло, а как стала грубо отвечать - так более похоже.
- С тобой грубо? Да врешь ты все. Не надо тебе ни досок, ни цыганок, к лешему. Я и так с тобой, когда ты хочешь.
МЫ СТОИМ ОКОЛО ОСТАНОВКИ И ХОТИМ ЕХАТЬ ПРОЩАТЬСЯ С ТОБОЙ - ГИРЛЯНДОЙ КРАСНЫХ ЦВЕТОВ МЫ СТОИМ ПО КОЛЕНО С ПЛОТНОМ НЕТАЮЩЕМ СНЕГУ НАВЕРНО ТАК СТОЯТ НА СЦЕНЕ ЗВЕЗДЫ НЕБОЖИТЕЛИ ПАРЯТ В ОБЛАКАХ КОЛКИЙ МОРОЗНЫЙ ВОЗДУХ ДУШИТ ГОРЛО НЕ ЖЕЛАЯ НИКОГО ОСТАВЛЯТЬ В ЖИВЫХ МОРОЗ НЕВЫНОСИМЫЙ ЗИМА КОНЕЧНО ЗИМА ДА ЗАЧЕМ ЭТО НАДО ПРОЩАТЬСЯ ОСТАВАЙСЯ