отгораживает часть водоема. Над ней волны несутся, но долетает только нежная пыль. Чуть дальше спуск ступеней и струй, освобожденная вода падет на камни, в рев, клекот и пение. Ровно пение вод, ровно и выспренно пение в саду. Кто-то играет на расстроенных клавишах, дребезжа металлом струн и связкамии, звенящими от слез. Обширный старый парк как карнавал жизни на фоне зова судьбы.
В беседке какие-то женщины говорят пылко и гневно, речь напоминает французскую, руки переплетены, платья -- ветхое старье. Находят тучи, дует ветер, птицы механически скачут в траве, а они все говорят и говорят... Вечность уже говорят. Вино возле них не тронуто.
Поодаль две молодые пары любят друг друга на виду у всех, точно они ливерпульская музыкальная богема. При этом они еще умудряются окликать и вышучивать друг друга, и вина им явно не хватает.
Празднество громоздко, цель его забыта, и толпа разодетых людей рассеянно впиталась в сумрачный парк. Издали струнный оркестр – не из одной точки, а как бы отовсюду, рассеянный и умноженный эхом. Трещат салютные выстрелы, нервный розовый огонь отражается в чьих-то глазах, устремленных вверх. Иногда это парализованные мечтатели, иногда разгоряченные сластолюбцы. Сил ни у кого уже нет, а вечерон все ветвится, ветвится, взметая шлейфы.
К плотине бегут двое. Еще один сюжет, начавшийся за столом! Сначала застольные драмы. Потом диваннные страсти. На женщине глухое, длинно-черное, на мужчине распахнутое просторно-белое. Она вроде убегает, но переводя дух, следит за ним. Он догоняет, но как только она оборачивается - лениво откидывается спиной на первый попавшийся ствол. Наконец она, сильно дыша, приближается к толще плотины. Он крадется следом и вдруг обнимает так, что не вырваться. Жаркие препирательства, фразы сквозь зубы, ее выгнутая спинка, тщетные попытки ударить.
Их ссора заурядна - она дразнила его, привлекая и одновременно наказывая. Он же, уверенный, что его успех - плод лишь его гения, оскорбился необходимостью платить - пасть перед женщиной... независимо от того, обязан он ей или нет... Она пыталась сопротивляться, став наконец искренной, а он уже не верил. Мужчины инерционны. Женщины ничему не подвластны.
- Вы не посмеете... насильно...
- А вы повторяйте: когда на темной улице! Настигает дикий араб!
- Я не навязывалась вам в учителя, вы сами...
- Бо-бо-бо, я не хотела быть палачом, но так вышло...
- Да не смейте же.
- А кто у вас на очереди? Вот этот бородатый?
- Ну больно же. Человек вы или кто.
- Для старой светской выдры у вас кожа слишком абрикосовая. А белки сверкают... а волосы... мм...
- Я сразу сказала вам, что вы дар. Мне близко все это, я сама пережила...
- Поплачьте еще... Люблю, когда с слезах отдаются...
- Быть от вас без ума и вот так на ходу, у плотины...
- Да не врите хоть сейчас, весь вечер смотрели как наркоманка на морфий...
Дальше все идет без слов, остаются одни стоны. Пятнистый летучий сумрак сгущается, струнные заливают безветренный парк церемонной музыкой прошлого. Она томительна, сладка до нытья суставов. Она как густое сладкое вино, которое бурунами в стакане, а над стаканом только запах, дуновение, а над водопадом только пыль, а над деревьями, в эфирных струйках - то, чему нет места внизу.
Внизу тела плотной укладки, вулканы амбиций, гейзеры эмоций. Плотность слов превышает плотность воды, плотность воды превышает плотность чувств.. Вверху все чище, разреженней, как в высокогорном воздухе, резко, горько, беспечально. Сверху видно лучше, иные страсти растворяются в воде, исчезают...
- Почему я не ушла сразу? Зачем я вообще здесь? Работа пошла прахом, праздновать больше нечего. Весь этот прием безумие. Мне не надо было соглашаться. Пошла на жертвы. Достала роскошное платье, уговорила мужа. Стала посмешищем в обществе. Сама стала жертвой.
- Кто она? Дразнила меня, теперь плачет. Считает меня злодеем, а я не мог от нее отойти. Это она использует меня в игре с мужем. Теперь придется платить за этот парк страшную цену. Муж меня прикончит.
- Какой парк изумительный сверху. Как пустынно и светло. Милый оказался жестоким. Он не умеет жалеть. Жалеть могу только я. Далеко мы зашли.
- Мы зашли совсем не далеко, только прикоснулись и уже надо уходить. Но можно запомнить.
- О чем эти женщины в беседке? Они сильно любили друг друга, эти грешницы?
- Отринули весь белый свет и уже никто не узнает их пропасти, их взлеты. В стихах то, что их свело. Что их свело, что? Не то, что нас...
Поразительно: падают в водопад одни, всплывают другие. Точно их заставляет кто-то кинуться и зажать друг другу рты, захлопнуть шлюз, запереть слова - потоки отравы и велит рукам обнимать неблизкие тела, и словно читать, и жадно глотать идущий изнутри неколебимый плавный жар, запечатывая ртами секретные места. Прильнуть - отомкнуть - испить - запереть. Нагнуться - припасть, вдохнуть - и устать. Взлететь - умереть, дрожать - перестать...
Теперь они тихи, как два сообщающихся сосуда. В них поровну спеси и жалости, прожитых лет и слабых надежд, наслаждений и беды. Юный на глазах становится старше от своих предчувствий, складки пересекают лоб, впалые щеки твердеют. Более взрослая она туманится, как омытая пролетевшей бурей, молодеет страхом и румянцем. Только что вырвавшаяся из объятий, она задерживает его руку. Только что срывавший с нее платье, он пытается его застегнуть... Они не смотрят друг на друга, боятся.
- Ты была... нет слов. Недостоин такой, как ты. Ты смотреть на меня больше не сможешь. Ты решила наказать меня. Но я не стану каяться.
- Ты подарок. Сама нежность. Я готова смотреть на тебя, считать твои родинки, волоски. Случилось непоправимое. Ты похож на моего сына. Я тебя хотела вырастить, пойми. Нельзя спать с невинным мальчиком... Каяться буду я.
Ночь белеет и исходит зябким дымом. Чадят забытые лампионы, поскрипывают кресла-качалки, с шумом просыпаются деревья. Вдоль стеклянной плотины струи гонят нелепые бумажные клумбы, картонные стаканы и коробки от сока.
Никого нет в заспанном парке, только эти двое, и они идут, шатаясь, в разные стороны. В сияющей жемчужной пыли над плотинкой проступает слабый радужный мост, он плывет выше и выше - туда, где живут только эфырные струйки. Не слышно больше струнных, но в тишине переливаются другие, едва слышные звуки. Они похожи на колкую жалобу рассохшихся струн, на клекот и мелодику сонной воды. Они проникают внутрь, минуя уши, подобно волнам. Они незаметно заманивают в иные слои существавания. Там, где нет других звуков, кроме арф и детских хоров.
- Он думает, мщу, заплакал от ревности. Но я сама виновата, что все погубила, и его погубила, надо молиться теперь, Боже, простишь ли ты меня, низкую, не ведаю, но его не наказыай, он такой ребенок.
- Она врет, что я это лучшее. У нее таких много. А она единственная. Я как животное взял ее, а она вместо меня - каяться. Господи! Она не должна страдать из-за таких, как я. Она должна сидеть на подушках, а я - пасть перед ней на колени. Я не переживу, я должен вернуть ее. Вернись! Господи, верни ее...
-Я чувствую, как он умирает, его боль ощущаю как свою. Ау, мое сердечко, не рвись. В водопаде мы задохнулись, чуть не умерли. Судьба подсказала нам другой путь, а мы не расслышали. Теперь надо искупать грех телесный, и Бог простит нас, и мы найдемся. Прости меня, милый. Ты голоса моего не слышал, а теперь ты слышишь меня даже молча.
Когда люди близки чувственно, души их одиноки и брошены, болтаются в серой поземке и стынут. Когда люди расстаются телесно, они встречаются душами астрально. И вечный их разговор отныне лишен злобы и недоверия. Услышанный уже не потеряется.
Если опускать взгляд, то вскоре он уткнется в зримый предел. Увидится неподвижность камня или колыхание воды, а под ними версты глухой тверди, может быть, дальне угадается расплавленная пучина. Это конечная остановка.
А когда на вязкой земле сладкое вино жизни выпито, жизнь отрывается от привычной поверхности и легко поднимается ввысь. Если подниматься еще, туда, где неясные тени парят над нежной кисеей водопада, и выше, выше в стремительно засасывающее нечто - граница так и не появится, потому что ее нет. Низкое конечно, а высокое длится без конца. Поэтому этот путь заманчив, а сияющая цель отдаляется с такой же ровной скоростью, с какой ее хотят приблизить.