Дом тот располагался неподалеку от деревни, на высоком холме, что когда-то прозвали «лесным», но со дня, когда впервые было произнесено название холма, прошло, должно быть, немало времени. Там, где раньше все жители деревни собирали землянику и особенно сладкую лесную малину, теперь стоял лишь дряхленький домик, окруженный тремя яблонями, что от старости ссохлись и тянулись своими ветвями к земле, а потому впору было называть тот холм «лысым». Да и сама деревенька, что носила некогда гордое имя «Пречистая», тоже состарилась, если не сказать «преставилась», потому как из жителей, раньше ее населявших, согревавших, и поддерживавших каждый ее дом, теперь осталась одна Анюта.
Имя то закрепилось за последней жительницей во времена уж совсем забытые, в дни веселые и молодые, если не сказать - девчоночьи, но в силу того, что из односельчан много-премного лет никого рядом не было, назвать как-то иначе Анюту было некому Да и вообще называть ее по имени никто уже не мог, а потому Анюта, старенькая, согнувшаяся, но всё так же упрямо выгонявшая на луг корову, часто окликала себя сама.
- А ну, старая, вставай… Прирастешь скоро к кровати-то… Корова уж криком… Вставай, Анюта, вставай…
Разговаривала она не только с собой, утешая себя и подбадривая, но и с деревней:
- Совсем ты развалилась, Старая… А вдруг кто приедет из городу-то? А?.. Молчишь? Да поселится… Или передохнуть с дороги захочет.. Только на мой дом надежда, что ж ты, окаянная…
В сторону же дома на холме Анюта заглядываться не любила, хоть и нелегко было одной дни доживать, но и, как она сама говорила, «лезть к черту на рога» тоже не желала – в добрую пору все обходили этот дом стороной, ну, а сейчас…
Сейчас изредка в том доме окно, глядевшее в сторону деревни, вдруг освещалось светом неяркой свечи, и ветер порой приносил с холма тихие причитания, жалобливые стоны – от звуков тех Анюте становилось не по себе ночами, и она покрепче запирала засов на двери.
Когда ж в деревне жителей было побольше, чем сейчас, раз эдак в сто, говаривали, что приютился в том доме незнамо кто, кричит по ночам, девок молодых пужает, гусей да кур задирает… Да что – кур! Рассказывали бабы, что и люди пропадать из деревни стали по его же, нечистой, воле, мол, прогоняет, стращает звуками своими жуткими… Так и не осталось никого в деревне. «По его, по его окаянному хотению, будь он неладен!» - ворчала неслышно Анюта, когда особо прихватывало где-то под сердцем.
Как-то проснулась она от негромкого стука в окошко.
- Батюшки светы! – заохала Анюта, заворочавшись под тяжелым пуховым одеялом. - Утро на дворе, а я… Кто ж там?...
Однако за окном была непроглядная тьма, и у Анюты сердце забилось так, как не билось и в молодую пору. «Что это я?.. Чего уж бояться, помирать скоро…» - попыталась успокоить себя она, но получилось это неважно.
- Кто там?..
- Отвори, отвори, Анечка… Это я к тебе пришел…
От речей этих Анюте стало еще страшнее, тем более, что она, осветив избу огнем зажженной спички, разглядела в окне нечто настолько страшное, что и слова с испуга все попропадали. На нее, пристально, не моргая, смотрело просто чудище какое-то – лицо–не лицо, борода–не борода, человек–не человек.
- Иди прочь! Прочь! Сейчас… Позову!
- Ну, что ты, Анечка… Это же я, Сеня…
Теперь Анюта и вовсе перестала понимать, что думать. Будто кто открыл старый, запылившийся альбом с фотографиями, показывает их Анюте, тычет в пожелтевшие лица пальцами… Но вот в том-то и дело, что не пальцами, а костяшками, как у скелета.
Никто этого не знал, но Анечкой ее называл всего лишь один человек, её жених Степан, что ушел на войну, и погиб почти сразу же, в сорок первом под Москвой. Всё, больше никто и никогда не звал её так …
- Да кто ж там, - бормотала Анюта, всё же отважившаяся отпереть дверь.
На пороге стоял сутулый старик – в потрепанной телогрейке, заросший косматой бородой, всё лицо было покрыто темными бороздами шрамов, четыре толстых скрюченных пальца – по два на каждой руке – царапали лицо, вытирая выступавшие темные слезы.
- Это я… Я, Анечка…
- Да откуда ж ты… - только и смогла прошептать Анюта – ей показалось, что в этом почти черном лице она видит что-то знакомое…
- Жил все эти годы… Рядом с тобой… Только рядом с тобой хотел жить… В этом доме, на холме… Смотрел…
- Да отчего ж… Не пришел тогда… Да отчего ж?!..
- Изуродовала меня война проклятая… Не смог, хотел к тебе… Не смог… Прости… Потом – поздно было… Не смог придти, не смог уйти… Прости меня… - старик заплакал уже навзрыд.
-Ну, не плачь, пришел же всё ж… - Анюта обняла Степу, прижала к себе. Она вдруг почувствовала нечто такое, что не ощущала уже много лет. – Молодец, молодец… Всё же пришел…
Наутро в дом к Анюте наведался почтальон Михалыч. Он долго стучал, сначала в дверь, потом в окно. После того, как никто не отозвался, а это было странно, потому как десятого числа каждого месяца его всегда ждали, он, обеспокоенный, вошел в дом. Хозяйка лежала на кровати, лицо ее было спокойно, морщинки у закрытых глаз расправлены, а в уголках рта замерла счастливая улыбка. Казалось, что Анюта помолодела.