АЛЬ КАДРАСИ
Погребённый в первые века Хиджры, духовный отец Джелал-ад-дина Руми, Джафар ибн Саул аль Кадраси из братства бродячих дервишей был крив и горбат, так что мог чесать пятки, не сгибаясь. Топча босыми ногами пыльные дороги халифата, он проповедовал, что Аллах творит во сне. «Мы все – сон Аллаха, – торжественно струил он свет озарившей его истины, через единственный глаз, сверкавший из-под зелёной чалмы. – А разве можно управлять сном?» В ответ дехкане бросали иногда финики, иногда камни. Но он и здесь видел знак. «Поступки нельзя предугадать, будущее неведомо самому Аллаху», – думал он, пританцовывая под градом булыжников.
Исколесив Сирию, Джафар направился в Хорасан. Согнувшись под тяжестью своего уродства, он смело пел любовные песни проплывавшим на носилках красавицам, восторгаясь их родинками и изогнутыми, как лань, бровями. Он надеялся на взаимность, ведь в хаосе сновидений всё возможно. Отрицая свободу воли, Джафар возводил в правители случай, который передвигает фишки добра и зла из-за спины и Бога, и дьявола. Даже на привычном к странностям Востоке он слыл чудаком. Иногда, созвав к мечети толпу, замирал, точно набрав в рот воды, и слова от него нельзя было добиться ни лестью, ни угрозами. Порой же часами распинался перед дорожным столбом, собакой или уснувшим ребёнком. В своём поведении он не находил ничего удивительного.
– На земле нет логики, – учил он.
– Как же тогда ты всё объясняешь? – спросил любознательный козопас.
– А тебе только кажется, что ты меня понимаешь, – не растерявшись, ответил Джафар.
«Любой разговор – это беседа глухонемых», – подумал он про себя.
– А ты думаешь, почему Всевышний столь молчалив? – добавил он вслух. – Пути Господни неисповедимы для Него Самого, их не в силах выразить не только земной, но и небесный глаголы! – Джафар смерил козопаса с головы до пят победным взглядом. – Именно поэтому Его мудрость неизреченна…
Позже, когда из этого сложили притчу, смущённый (или озарённый) его толкованием козопас будто бы пал на колени.
Джафар отрицал и бессмертие души. «Наша смерть означает, что Аллах перестаёт нас видеть», – с упрямой последовательностью твердил он. «Смерть – это полдень, когда исчезают наши тени», – иногда пояснял он метафорой своё туманное верование. Однако со временем оно получило распространение и уже властвовало над умами берберов и согдийцев. Говорили, что в Малой Азии у него появился соперник. В отличие от нищего Джафара у того была верблюдица – он пил её молоко и пёк у неё под мышкой лепёшки. Кроме того верблюдица метко плевала в обидчика своего хозяина. Опровергая Джафара, грек заявлял, что видит будущее также ясно, как шишки на голове бритого каторжника. Цокая языком и щурясь на звёзды, он с лёгкостью предсказывал бури, недород, затмения луны, болезнь падишаха и знал, через сколько времени молодой муж даст развод жене. «Будущее лежит вот здесь», – раскрывал он морщинистую ладонь. Он уверял также, что всегда знает точное количество волос в своей седой бороде, которую рвал ветер. И называл числа, до которых не мог досчитаться ни один смертный, так что все вокруг падали ниц.
Двум пророкам тесно во Вселенной, и вот однажды, в первую джуму месяца джумада-аль-авваля, они встретились на дороге в Балх.
– Я знал о нашей встрече ещё в Багдаде, когда отправлялся в путь, – насмешливо приветствовал Джафара грек, качаясь между горбами верблюдицы.
Джафар сверлил его глазом. Их уже окружала толпа, готовясь к схватке, люди черпали ведрами из арыка тухлую воду – для проигравшего.
– Ты ведаешь будущее, – произнёс Джафар таинственно и зло, – молчать дальше было опасно, – значит, знаешь, что тебя ждёт через мгновенье.
Почуяв неладное, грек стал коситься по сторонам.
– Знай же, слепец, ты переживёшь меня лишь на сутки! – упреждая подвох, запричитал он.
В ответ Джафар неожиданно распустил пояс и, сунув руку по локоть, достал из-за пазухи змею. Пока летела на грудь астролога, она трижды свилась в кольцо, рассекая воздух.
– Будь проклят, подлый убийца! – завопил грек, сбрасывая гада на землю.
Его лицо исказил ужас, он приплясывал, точно бесноватый.
Джафар рассмеялся:
– Не бойся, я вырвал ядовитые зубы.
Снова запахнув халат, он уже отворачивался, когда ощутил тёплый плевок верблюдицы.
Выходки Джафара становились безобразнее, высказывания – кощунственнее. Они переполнили чашу терпения даже мягкосердечных подданных падишаха. Столичный кади обвинил его в расколе, и дело привлекло внимание визиря. На соборе из почтенных мулл Джафар оставался верным себе, выказывая полное безразличие к приговору, который нельзя ни предугадать, ни предотвратить. Он оживлялся лишь когда вспыхивал богословский спор, с жаром отстаивая свои представления о мире. «Единственное, что известно о мире, – вяло возразил ему визирь, – это то, что он не такой, каким его воображают». А после взмахнул платком. Жест перечёркивал Джафару жизнь, но, следуя своей странной теории, он ещё надеялся.
– Во имя Аллаха, милостивого и милосердного! – молил он палача, и его тюрбан, съехав набок, обнажил кривой глаз. – Ты убиваешь человека!
– Я убиваю тень из сна, – возразил палач, слушавший его речи.
И проткнул ятаганом.