Мысли ровными строчками ложились на бумагу. Бумага к этому уже привыкла и не жаловалась. Рука автоматически двигала шариковой ручкой, и на листке появлялись строчки мыслей. Идилия. И только шариковая ручка сыграла злую шутку. В один миг отказалась что-либо писать. Недосказанная мысль повисла в воздухе. Я схватила ее и сжала в левой руке, а правой начала судорожно рыскать в ящиках стола, пытаясь найти что-нибудь пишущее. Мысль царапала мою ладошку, силясь улизнуть. Зазвонил телефон.
- Привет, - знакомый голос лучшей подруги на другом конце провода. Болтовня около часа. А я и не заметила, что мысль давным-давно вылетела в форточку.
Кладу телефонную трубку. Смотрю на испорченный лист бумаги. А ведь из этого могло выйти что-нибудь стоящее. Перечитываю то, что уже написала. Вряд ли из этого могло выйти что-нибудь стоящее. Скомкиваю ни в чем не повинный лист бумаги и бросаю на пол.
- Дура ты, Ленка, - обиженно бормочет измятый лист, - тебе что, заняться нечем?! Столько тетрадей уже измарала! А смысл?
Я кивнула и говорю: «Наверное, ты прав, папирус». А лист от этого даже распрямился. Его, видимо, никто до меня папирусом не называл. А сама подумала: «Какой-то странный голос у этого тетрадного листка. Хриплый такой! Почему-то я думала, что у него приятней голос должен быть. Симпатичный такой с виду».
Писклявый голосок шариковой ручки отвлек от мыслей: «Правду папирус говорит! Дура ты, Ленка! Лучше бы классику почитала, чем бумагу портить. Читала, как люди пишут? То-то же. А это так, баловство. Игрушки. Лучше бы каким-нибудь общественно полезным делом занялась, а не этой никому не нужной графоманией!»
Никогда бы не подумала, что меня могут так задеть нравоучения куска пластмассы. Но почему-то после слов моей непишущей ручки так обидно стало! Я ее тоже со злости на пол бросила и говорю: « Может, ты и права, но иначе я уже не могу. Я неизлечимо больна. Это зависимость. Я испорчу еще не один десяток ручек и тетрадей. Вы уж простите… По-другому просто быть не может. По-другому я не могу…»
Вот так я заткнула рты всем своим ручкам и тетрадям. Они со мной больше не спорили. Да и вообще больше никогда со мной не разговаривали.
А я? Я беру карандаш. Открываю тетрадь. Пишу: «Мысли ровными строчками ложились на бумагу…»